ГЛАВА ПЕРВАЯ ЗАДАНИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ЗАДАНИЕ

В начале августа 1945 года летчика-испытателя первого класса Алексея Николаевича Гринчика вызвали в Наркомат авиационной промышленности. Он отправился туда с утра. Надел новый коричневый костюм, в котором был (он знал это) особенно широкоплеч, надел белую ослепительную рубашку, с вечера приготовленную женой. Дина любила, чтобы муж был наряден. Он сделал вид, что соглашается на весь этот парад, лишь уступая ей. Вызов в наркомат Дину не встревожил: с тех пор, как Гринчик стал заместителем начальника летной части, ему часто приходилось туда ездить. О том, что на сей раз его вызнали не просто в наркомат, а к наркому, он не сказал.

Дина вышла на крыльцо проводить его. Так у них было заведено: куда бы он ни отправлялся (не только на полеты), она всегда провожала его. И всегда встречала. Утро занималось солнечное, просторное. Было тихо, аэродром еще молчал.

Жена снова придирчиво оглядела костюм мужа. Гринчик был хорош. Белый воротник красиво оттенял смуглоту его кожи. Она поправила воротник, стряхнула невидимую пушинку с плеча, задержала на плече теплую руку.

— Леша, может, наркома встретишь?

— Возможно, — сказал он.

— Леша, ты бы поговорил с ним…

— Опять ты об этом!

— Так ведь если к слову придется.

— Не придется.

— Леша, ты не сердись. Так нельзя жить, как ты живешь. Работа и работа, о себе совсем не думаешь. Ты ведь не просить — требовать имеешь право. Разве ты не заслужил?

— Многие заслужили.

— Другие в Москве живут. Вчера встретила Катю Лаптеву — помнишь их? На днях переезжают…

— Слушай, — сказал Гринчик, — не дождется того нарком, чтобы Гринчик у него квартиру просил!

Он ехал в город и по пути старался угадать, о чём пойдет разговор в наркомате. Проступков за собой он не помнил, выдающихся достижений тоже как будто не было. Продолжалась доводка старых машин, начались испытания двух новых, транспортных, особых новинок пока не поступало. В последний месяц Гринчик и вовсе не был на аэродроме, он отдыхал на Крымском побережье. Зачем его вызвали? Вчера Марк Галлай, узнав об этом, сказал: «Ясно. Тебя назначают начальником главка. А что? С таким загаром…»

— Мы пригласили вас затем, — сказал нарком, — чтобы предложить большую и очень ответственную работу. Речь идет, Алексей Николаевич, о том, чтобы вы провели испытания нового истребителя… Реактивного.

Так начался разговор. Разговор простой и в то же время, с точки зрения обычной логики, несколько странный. Гринчик сразу принял предложение, поблагодарил за доверие и честь. Нарком уточнил задание, назвал конструктора, помянул о сроках, объявил сумму вознаграждения. Гринчик сказал, что дело не в деньгах, что конструктора он знает, задание принимает, к работе может приступить хоть завтра. Они отлично поняли друг друга; агитировать летчика не требовалось.

Тема, таким образом, была исчерпана.

И все же нарком продолжал беседу. Он хотел, как он выразился, «полной ясности». Задание необычное, говорил нарком. Таких истребителей еще не было. И первым пойдет Гринчик, инженеров рядом с ним в полете не будет. Его потому и выбрали, что он сам по образованию инженер. Ручаться тут ни за что нельзя — надо, чтобы испытатель знал это. Ведь у него семья: жена и дочь. На такое дело человек должен идти с открытыми глазами… Гринчик ответил, что если бы ему нужны были гарантии безопасности, он выбрал бы другую профессию. О семье (вот оно и пришлось к слову) сказал, что жена его тоже выходила замуж с «открытыми глазами»: знала, за кого шла. «А машину я беру!» — упрямо заключил он. Но последнее слово нарком все-таки оставил за собой. Пусть Алексей Николаевич подумает, ознакомится с эскизным проектом, посоветуется с людьми и завтра даст свой окончательный ответ.

Странное дело, всегда одно и то же: им предлагают вести испытания. Предлагают? Да, конечно. В приказном порядке это не делается. Не было такого случая. Но не было ведь и такого случая, чтобы испытатель, настоящий испытатель, отказался от задания.

Значит, формальность? Пожалуй, что и так. Тебе предлагают машину, ты изучаешь ее, готовишься к полетам, ведешь испытания. Тебе и в голову не приходит погружаться в глубины психологии. Предложили, приказали — не все ли равно? Не приходит в голову и такой простой вопрос: вправе ли ты отказаться от полета? Плохо себя чувствуешь — обязан доложить. Считаешь задание неправильным — непременно скажи: обсудят. Просто боишься — ну, иди тогда в управдомы.

И все-таки это не формальность. Потому что идешь ты на испытания не по приказу, а всегда — хоть в сотый, хоть в тысячный раз — добровольно, по своей воле.

Иначе нельзя…

Впрочем, трудно нам сейчас угадать, какие мысли осаждали летчика в тот знаменательный для него день. Одно лишь можно сказать с уверенностью: сомнений не было. Было волнение, и нетерпеливое ожидание, и, конечно, гордость: его выбрали, Гринчика!

Надо вернуть словам их тогдашнее звучание: первый реактивный истребитель… Когда Гринчик услышал эти слова, буря воспоминаний должна была всколыхнуться в нем. Студенческие горячие споры; лекции профессоров о «далеком будущем» авиации; синенькие книжечки, которые он брал в библиотеке, изданные в Калуге на «средства автора» — К. Э. Циолковского, затем первые опыты, о которых шепотом говорили на аэродроме, и довоенные «странные» полеты Владимира Федорова на «ракетопланере», и смелые полеты Григория Бахчиванджи на первом в мире самолете с ракетным двигателем…[1]

И вот он строится, боевой реактивный истребитель, и нужен пилот, который поведет его в воздух, и этим пилотом будет он, Гринчик. Какая получится машина? Как она полетит без винта? Без винта, ведь черт побери! Струя газов — и все. Странно, непонятно… Жюлем Верном запахло в кабинете наркома, когда он произнес эти слова: реактивный истребитель. Для Гринчика они должны были прозвучать примерно так же, как самое первое упоминание о космическом корабле для первого космонавта Земли.

Что ж, он полетит. От него ничего не скрыли, и он пойдет, если надо, на любую опасность. С открытыми глазами.

В середине дня Гринчик появился на аэродроме, в летной комнате. Он не заходил домой и по-прежнему оставался в костюме, только воротник расстегнул. Открыл дверь и остановился на пороге, глядя на друзей.

— Ну, короли, поздравьте меня!

— Опять орден? — спросил Шиянов.

— Тю! Стал бы он хвастать, — сказал самый молодой из пилотов Виктор Юганов.

— Прибавление семейства, — догадался Анохин. — Сын?

— Я знаю, — сказал Марк Галлай.— Этот известный проныра и ловкач снова нас обошел. Тут, братцы, новым заданием пахнет!

Гринчик, сияющий, стоял перед друзьями. Вид у него был торжественный и неловкий. Такой вид бывает у человека, которому нежданно-негаданно привалило счастье и который стыдится своей удачи.

– Повезло мне, короли! — сказал он, — Ох, повезло!

«Короли» заволновались.

— Истребитель?

— Дальний транспортный?

— Высотный?

— Автожир?

Гринчик широко улыбнулся.

— Реактивный! — сказал он. — Реактивный истребитель!

И летчики обступили счастливца. Гринчик отвечал всем разом, и шумный этот разговор помог ему справиться со смущением. А летчики были по-настоящему взволнованы: они-то понимали, что значит для авиации эта новость. Впрочем, вели они себя по-разному. Виктор Юганов, тот откровенно восхищался: «Вот бы мне такую штуку!» Галлай маскировал свой интерес шуткой: «Ну, я ж вам говорил: ловкач». Шиянов старался сохранить равнодушно-деловитый тон, говорил, что, дескать, и на его век заданий хватит: «Без работы не останемся». Анохин порывисто поздравил Гринчика, а после замолчал, стал позади всех: его из-за серьезного ранения не допускали тогда к полетам. Надо ли говорить, что каждый из них рад был бы взять на себя задание, выпавшее на долю Гринчика, и взял бы, не колеблясь, как это сделал Гринчик. Да им всем и предстояли такие дела.