§ 5. Бойцы невидимого фронта

§ 5. Бойцы невидимого фронта

Как и всем крупным процессам, делам в отношении Ходорковского и Лебедева сопутствовало так называемое оперативное сопровождение, заключавшееся в интенсивном проведении оперативно-розыскных мероприятий силами специальных служб. Их присутствие (в первую очередь МВД и ФСБ) выявилось уже сразу после возбуждения дела в июне 2003 года, поскольку и задержание Лебедева в госпитале имени Вишневского, и последовавшие затем обыски в местах его жительства и работы сопровождались участием сотрудников вышеуказанных ведомств.

Сразу оговорюсь, что по закону не возбраняется привлечение представителей органов дознания для оказания помощи следствию при проведении отдельных следственных действий, как это имело место, например, при производстве многочисленных обысков и выемок. Кроме того, значительную часть работы такого рода специальных служб составляет проведение оперативно-розыскных мероприятий, являющихся основой их деятельности. Согласно легальному определению, оперативно-розыскная деятельность – это вид деятельности, осуществляемой гласно и негласно оперативными подразделениями государственных органов, уполномоченных на то федеральным законом «Об оперативно-розыскной деятельности» в пределах их полномочий посредством проведения оперативно-розыскных мероприятий в целях защиты жизни, здоровья, прав и свобод человека и гражданина, собственности, обеспечения безопасности общества и государства от преступных посягательств. Указанный федеральный закон в числе действий оперативно-розыскного характера называет прослушивание телефонных разговоров, снятие информации с технических каналов связи, оперативное внедрение, контролируемую поставку, опрос, наблюдение, оперативный эксперимент и некоторые другие.

И если бы правоохранительные органы, обладающие таким мощным оружием, как негласные оперативные мероприятия, вели себя достойно и действовали строго в рамках закона, данную тему можно было бы и не затрагивать. Каждый занимается своим делом, и нет нужды обижаться на законопослушного профессионала, даже если его действия тебе не сильно нравятся. Но все дело в том, что в реальности обстояло совсем по-иному.

Вот один из первых примеров такого рода, с которым столкнулась защита. Арест Лебедева состоялся 3 июля 2003 года в Басманном суде Москвы. Сторону обвинения представлял прокурор Лахтин, помимо прочего обосновывавший необходимость заключения под стражу наличием у Лебедева заграничных паспортов. «Независимый и беспристрастный» Басманный суд без тени сомнения арестовал паспортообладателя, но к моменту кассации этих доводов, видимо, показалось кому-то маловато, и в материалах производства Мосгорсуда оказался рапорт сотрудника Департамента экономической безопасности ФСБ РФ майора Нужденовой от 22 июля 2003 года, где она обосновывала опасность того, что Лебедев может скрыться от следствия, не только тем, что он «имеет несколько загранпаспортов», но еще двумя «убийственными» доводами. ФСБ в лице всезнающего майора утверждала, что обвиняемый владеет недвижимостью за пределами Российской Федерации, а кроме того, может воспользоваться частными самолетами, принадлежащими группе «Менатеп-Роспром-ЮКОС», базировавшимися в аэропорту Внуково-3.

Эта триединая ложь была представлена Судебной коллегии Московского городского суда, как признался нам прокурор Лахтин, исключительно по его инициативе – он даже с некоторой гордостью сообщил, что именно ему пришла в голову мысль запросить такой рапорт и инициировать его приобщение к материалам кассационного производства. Надо ли говорить, что Мосгорсуд с готовностью согласился с решением Басманного суда, которое, кстати, по прошествии определенного времени, 25 октября 2007 года, было признано постановлением ЕСПЧ неправосудным и нарушающим Конвенцию о защите прав человека и основных свобод, а затем по этой причине отменено как незаконное Президиумом Верховного суда РФ вместе с кассационным определением городского суда, не пожелавшего прислушаться к доводам защиты.

А теперь рассмотрим по существу порожденную оперативно-прокурорским замыслом лживую триаду псевдодоводов.

Прежде всего следует сказать, что Платон Лебедев сразу и категорически заявил, что никакой недвижимости за границей у него нет. Это дало нам основания потребовать у стороны обвинения приведения конкретных данных о том, в какой стране, по какому адресу и какая именно недвижимость якобы имеется у нашего подзащитного. Надо ли говорить, что ответом было абсолютное молчание, и данный аргумент затем исчез из арсенала наших противников.

Аналогичная картина наблюдалась и касательно внуковских самолетов. Сначала по адвокатскому запросу бухгалтерия ОАО «НК “ЮКОС”» сообщила, что на балансе нефтяной компании никаких летательных аппаратов не числится, включая самолеты и вертолеты. А затем и администрация аэропорта Внуково-3 ответила, что у них частные самолеты «Менатепа-Роспрома-ЮКОСа» не базируются.

Забегая несколько вперед, могу поведать, что воздухоплавательная тема, связанная с Ходорковским и Лебедевым, возникла еще раз в нашем деле несколько позднее, причем в довольно своеобразной форме.

После вынесения Мещанским судом обвинительного приговора, насчитавшего наличие многомиллиардного ущерба, не характерную для них активность развили судебные приставы, пытавшиеся отыскать имущество осужденных где только можно. Грозно требуя дать ответ непременно в течение суток, они интересовались в Министерстве транспорта о принадлежащих Ходорковскому и Лебедеву морских кораблях, в Федеральной службе по надзору в сфере транспорта – о воздушных судах, в Москомспорте – спортивных самолетах. Буйная поисковая фантазия распростерлась столь далеко, что запрос ушел и в Федеральное космическое агентство

РФ (Роскосмос). Судебный пристав-исполнитель В. Супрун в письме от 28 августа 2006 г. № 27–13/984 очень просил «представить всю имеющуюся информацию об имуществе должников, в частности о правах на космические объекты». Вероятно, чью-то светлую голову посетила мысль, что столь состоятельные люди вполне могли на досуге прикупить пару-тройку межпланетных кораблей или на худой конец космодром. Если бы столь же изобретательны были инициаторы арестов Лебедева, а затем и Ходорковского, они наверняка без труда сварганили бы донесение о том, что, по супернадежным оперативным данным, обвиняемые намереваются скрыться от органов следствия на закупленном заранее межпланетном космическом аппарате. Как говорил один печально известный спец по дезинформации, чем чудовищнее ложь…

Кстати, ни яхт, ни океанских лайнеров, ни самолетов с вертолетами, а тем более средств доставки на Луну у наших подзащитных не нашли. У них их попросту никогда не было. Хотя, в отличие от темы не существующей в природе зарубежной недвижимости, буйные летательные фантазии господ обвинителей еще раз всплыли на поверхность, но теперь уже в возражениях Правительства РФ на жалобу Лебедева в ЕСПЧ на свой незаконный арест. Безуспешно пытаясь выдать белое за черное, составители документа опять использовали ложь о «наличии у заявителя доступа к частным самолетам компании, базировавшимся в аэропорту Внуково-3». При этом в своих доводах составители возражений вновь ссылались на рапорт из ФСБ.

Печальная роль упомянутой сотрудницы этой организации прослеживается и в истории с загранпаспортами П. Лебедева, препятствовавшими, по замыслу обвинителей, находиться ему на свободе. Если внимательно прочитать протокол обыска от 3 июля 2003 года, проводившегося в кабинете Лебедева в здании МФО «Менатеп», то обращает на себя внимание следующее. Двух следователей от Генпрокуратуры РФ – Безуглого и Русанову – сопровождали три оперуполномоченных ФСБ, и первой среди них указана Нужденова. Что же было обнаружено и изъято на рабочем месте Лебедева? Среди прочих документов – его заграничные паспорта. Правда, когда вскоре та же следователь Русанова при понятых 9 июля 2003 г. описывала в протоколе осмотра изъятое на работе у Лебедева, паспорта там уже не значились. Возможно, именно такое таинственное исчезновение позволило потом одному из участников обыска, майору Нужденовой, рапортовать об опасности обладания Лебедевым загранпаспортами, которые, как мы уже знаем, были изъяты у нее на глазах в ходе проведения обыска.

Для полноты картины следует, видимо, добавить, что еще в марте 2004 года Лебедев написал на имя тогдашнего генерального прокурора РФ Устинова заявление о преступлении, в котором требовал привлечения к уголовной ответственности за злоупотребления ряда судей, следователей, а также персонально – старшего оперуполномоченного по особо важным делам майора Нужденову. Надо ли говорить, что реакции не последовало…

С огорчением можно констатировать, что и до сего дня абсурдные и безосновательные доводы о намерениях обвиняемого выехать за границу в полной мере используются оперативно-следственными службами при инициировании заключений под стражу. Согласно сообщениям средств массовой информации, печально известный своей судьбой юрист Магнитский был помещен в СИЗО, так как, по мнению следователя, собирался выехать в Великобританию. Подтверждением тому был «убийственный» аргумент – Магнитский незадолго до ареста фотографировался на загранпаспорт! А еще большим свидетельством дикости такого подхода является установленный и позже подтвержденный посольством Великобритании факт, что этот человек туда за визой вообще не обращался.

Если вернуться к нашей теме, то в рамках второго дела в отношении Михаила Ходорковского и Платона Лебедева в большей степени высвечивалась роль МВД, в частности такого его подразделения, как Департамент обеспечения правопорядка на закрытых территориях и режимных объектах (ДРО). О том, почему именно этой милицейской структуре было поручено оперативное сопровождение «дела ЮКОСа», можно только предполагать, поскольку понятно, что ни Лебедев с Ходорковским, ни сама нефтяная компания не относятся к особо режимным объектам, подлежащим столь серьезному контролю[48]. Однако ее супербдительные и сверхинформированные сотрудники регулярно накануне очередных продлений стражных сроков поставляли следователям и прокурорам всевозможные донесения о тайных мыслях и коварных замыслах наших подзащитных. Этими донесениями и рапортами прокуроры затем грозно размахивали в судах.

Так, во время следствия по второму делу, в июне 2007 года, начальник оперативно-разыскного бюро упомянутого ДРО полковник милиции В. Шиманович поставил в известность следователя Генеральной прокуратуры С. Каримова о следующем: «По поступающей оперативной информации, обвиняемые по уголовному делу № 18/432766-07 Ходорковский М.Б., Лебедев П.Л. имеют намерения, в случае освобождения из-под стражи, покинуть пределы РФ и предпринять противодействие дальнейшему расследованию вышеуказанного уголовного дела, в частности, оказать давление на участников уголовного судопроизводства, предпринять меры к уничтожению следов преступления».

Нетрудно догадаться, что защита узнала о существовании сего документа и ознакомилась с его содержанием в суде при рассмотрении очередного ходатайства следствия о продлении срока содержания обвиняемых под стражей. Надо ли говорить, что всевозможные возражения, сопровождавшиеся попытками выяснить у противной стороны, на чем основаны заявления оперативных работников о неких призрачно-перспективных намерениях Ходорковского и Лебедева, наталкивались либо на откровенное молчание, либо на ссылки на секретность источников такой информации.

Вот как зафиксировал судебный протокол от 5 марта 2009 года реакцию защиты в Хамовническом суде Москвы на очередной прогностический «шедевр» оперативного замеса: «…есть такая очаровательная организация, которую мы очень сильно полюбили за последние годы, она называется ДРО. Департамент режимных объектов Министерства внутренних дел. Каким-то образом, сидя в Москве, этот ДРО регулярно узнавал, что Ходорковский и Лебедев обязательно сбегут из-под стражи, если только им такую возможность предоставить, поэтому надо их арестовывать. И эта оперативная информация появлялась всегда накануне очередного судебного заседания. Обращаю внимание, на всякий случай, что ДРО сидел в Москве, а Ходорковский и Лебедев были в г. Чите». Впрочем, судью эти уникальные способности оперативных сопровождателей не удивили, и он, как и его предшественники, недрогнувшей рукой продлил срок нахождения подсудимых в СИЗО.

К сожалению, и до сегодняшнего дня злостное манипулирование оперативными возможностями продолжается в полной мере. С одной стороны, закон содержит ясный и четкий запрет на использование в процессе доказывания результатов оперативно-розыскной деятельности, если они не отвечают требованиям, предъявляемым к доказательствам Уголовно-процессуальным кодексом. С другой – по-прежнему не проверяемые следователями, прокурорами и судьями на истинность оперативные данные учитываются при принятии процессуальных решений, от которых порой зависит судьба уголовного дела и его фигурантов.

Познавательности ради следует отметить, что вышеупомянутый ДРО заботился не только о наших доверителях Михаиле Ходорковском и Платоне Лебедеве. Другие фигуранты «дела ЮКОСа» также не оставались без его пристального внимания. Одним из таких «счастливцев» был ставший в итоге инвалидом Антонио Вальдес-Гарсия, о котором мы подробнее расскажем далее, когда речь пойдет об иных жертвах разгрома нефтяной компании. Однако сейчас все же целесообразно привести пример, наглядно демонстрирующий относительно безобидные, хотя и основанные на обмане методы, использовавшиеся, по рассказам Вальдеса-Гарсии, представителями силовых ведомств.

Итак, в данных в Испании под присягой 3 января 2008 года показаниях он рассказал о том, как некий полковник Козловский убеждал его по телефону, не опасаясь ничего, вернуться в Россию и рассказать все известное по «делу ЮКОСа». Были даны заверения, что следственные органы уверены в его невиновности. Чтобы убедиться в надежности выдаваемых на словах гарантий, Вальдес-Гарсия попросил организовать разговор непосредственно с начальником управления Генеральной прокуратуры РФ по расследованию особо важных дел В. Лысейко, что и было обещано. Далее предоставим слово самому Гарсии: «Козловский сказал, что обеспечит мне разговор с Лысейко, и дал мне номер телефона… Когда я позвонил по этому телефону и поговорил с взявшим трубку мужчиной, у меня создалось впечатление, что то, каким языком говорил этот человек, какой тон он использовал, не соответствует тому, как разговаривал бы человек, занимающий такую должность, как Лысейко… Человек, взявший трубку по номеру, данному мне Козловским, приводил философские аргументы, цитируя Шопенгауэра, с тем, чтобы убедить меня в том, что морально правильным выбором было бы мое возвращение в Россию. Позже, когда я вернулся в Россию, я спросил Козловского, кто же в тот день взял трубку. Козловский подтвердил, что это просто был какой-то парень из его подчиненных, так что моя интуиция меня не подвела – это действительно был не Лысейко».

Говоря о деятельности «бойцов невидимого фронта», нельзя обойти вниманием и ту часть их деятельности, которая направлена на контроль за работой защитников, а порой и на неприкрытое противодействие им.

Начну с выражения уверенности в том, что любой занимающийся не самыми мелкими делами адвокат знает, что оперативные службы проявляют к нему тот или иной интерес в зависимости от полученных от следствия заданий, собственной инициативы или конкретных обстоятельств дела. Как проявляется этот интерес – понятно, и представители правоохранительных структур порой этого даже не скрывают.

Вспоминаю, как когда-то в связи с работой по совершенно другому «нефтяному» делу я находился в служебном кабинете одного из следователей Следственного комитета МВД РФ, вероятно симпатизировавшего либо моему подзащитному, либо мне. Задумчиво глядя в окно, он вдруг спросил меня: «Что, Константин Евгеньевич, сложности с зятем одолевают?» Я ничего не ответил, тем более что никаких разговоров на такого рода темы ни с кем из посторонних никогда не вел. А придя домой, устроил взбучку жене и теще, предупредив, что телефон нужен для срочных и коротких сообщений, а не для многочасового обсуждения семейных проблем. Естественно, и для себя я также сделал надлежащие выводы.

Подобных примеров по юкосовским делам я могу привести достаточное количество. Среди них есть очень показательные, и даже жаль, что в каких-то случаях нет возможности раскрыть все подробности, дабы не ставить под удар своих информаторов.

Но такого рода контроль за адвокатами является абсолютно противоправным. В федеральном законе «Об адвокатской деятельности и адвокатуре» в статье, посвященной защите адвокатской тайны, четко сказано: «Проведение оперативно-розыскных мероприятий и следственных действий в отношении адвоката (в том числе в жилых и служебных помещениях, используемых им для осуществления адвокатской деятельности) допускается только на основании судебного решения». Стоит ли говорить, что никаких судебных решений нам не предъявлялось, ни когда проводились не особенно скрываемые оперативно-розыскные мероприятия, ни, как правило, при проведении следственных действий, например обысков у работавших с ЮКОСом адвокатов на рабочем месте.

В то же время были достаточные основания считать, что встречи защитников с клиентами в условиях следственных изоляторов подвергаются постоянному не только визуальному (что не возбраняется), но и техническому слуховому контролю (что категорически запрещено). Вряд ли является случайностью закрепление в московских изоляторах за нашими подзащитными постоянно одних и тех же кабинетов для свиданий с адвокатами. Однажды я прибыл в СИЗО «Матросская Тишина», когда такой кабинет был занят другими адвокатами, работавшими по своему делу. После чего сотрудник изолятора попросил их сменить помещение, чтобы я смог увидеться с Лебедевым, несмотря на то, что на этаже было достаточно других свободных кабинетов. Комментарии, как говорится, излишни.

Такими же наблюдениями, полагаю, мог бы поделиться едва ли не каждый из защитников из числа работавших по делу Михаила Ходорковского и Платона Лебедева. К примеру, в одном из своих выступлений в Хамовническом суде Юрий Шмидт поведал следующую историю. После вынесения первого приговора, в августе 2005 года, Ходорковский и его адвокаты занимались изучением протокола судебного заседания по делу, когда вдруг неожиданно было вынесено постановление об ограничении срока такого ознакомления. А буквально за два дня до этого на свидании в следственном изоляторе Ходорковский сказал, что он решил написать заявление о выдвижении своей кандидатуры на дополнительных выборах в Государственную думу. Далее дословно цитирую Шмидта, чьи слова наполнены явным сарказмом: «В тюрьме, естественно, обеспечена полная звукоизоляция… но остается фактом, что едва мы переговорили на эту тему, как вышло постановление об ограничении срока об ознакомлении с протоколом».

Твердо убежден, что такого рода прослушивание имеет определенную распространенность, особенно по так называемым резонансным делам. Чтобы далеко не ходить за иными примерами, скажу, что я вместе с несколькими своими коллегами, которые в случае необходимости смогут подтвердить сказанное, как-то принимал участие в деле, где в ходе расследования речь шла о законности действий целого ряда следователей, кому грозила уголовная ответственность. И в их показаниях открыто фигурировали данные о контроле переговоров лиц, встречающихся в следственных кабинетах СИЗО.

Кстати, доказательства использования такого рода незаконных методов контроля за защитниками поступают регулярно. Например, уже во время написания этой книги мой коллега по Совету Адвокатской палаты г. Москвы Роберт Зиновьев, являющийся председателем комиссии по защите профессиональных и социальных прав адвокатов, ознакомил меня с некоторыми документами, касающимися уголовного дела, связанного с противозаконным преследованием защитника Б-ва и впоследствии прекращенного по причине отсутствия состава преступления[49]. Среди них имеется указание следователю со стороны и.о. руководителя управления процессуального контроля ГСУ СК РФ по г. Москве о том, что предстоит сделать в ходе расследования. Наше внимание привлек следующий пункт: истребовать в следственном изоляторе сведения о том, проводилась ли аудио– и видеозапись во время свидания арестованного и Б-ва.

О чем тут, собственно, говорить, если в обвинительном заключении по второму делу Ходорковского и Лебедева приводились категорические утверждения о содержании конфиденциальных бесед наших доверителей со своими адвокатами в условиях следственного изолятора. По этому поводу защита в одном из адресованных суду заявлений указывала, что данный факт не оставляет сомнений в использовании стороной обвинения методов незаконного прослушивания разговоров, осуществляемых так называемыми средствами сертифицированного контроля.

Не менее категоричен в своей уверенности и координатор команды защиты на первом процессе адвокат Генрих Падва: «Конечно, мы понимали, что в связи с личностью нашего подзащитного к нам привлечено особое внимание не только со стороны общественности, но и со стороны некоторых правоприменительных органов, что, несомненно, наши переговоры прослушивались и за нами тщательно следили…» А вот для дополнения картины еще одно его наблюдение, связанное с днями, когда он попал в больницу накануне кассационного разбирательства в Мосгорсуде: «Возле больничного корпуса, где я лежал, стояла машина с длинными антеннами, у входа и по вестибюлю ходили “люди в штатском”» [50].

По мнению защиты, о нарушении тайны электронной переписки, помимо прочего, свидетельствовали заготовленные государственными обвинителями заблаговременно возражения на наши озвучиваемые в суде процессуальные документы, проектами которых накануне обменивались их составители по электронной почте. Да и фиксируемые компьютерными программами несанкционированные попытки проникнуть на почтовый сервер или что-либо скопировать из хранящейся в компьютере информации порой зашкаливали. К этому также нужно быть готовым любому, особенно тем, кто имеет представление о том, что такое СОРМ – «система технических средств по обеспечению оперативно-розыскных мероприятий на сетях телефонной, подвижной и беспроводной связи и персонального радиовызова общего пользования». Существование таких мероприятий и средств вряд ли является секретом для «продвинутых» пользователей компьютерной техники, тем более что об этом несложно достаточно много прочитать в открытом доступе, например в широко известной «Википедии». Здесь, к примеру, можно ознакомиться с такими откровениями: в российской СОРМ спецслужба самостоятельно, без обращения в суд, определяет пользователя, которого необходимо поставить на контроль, и также самостоятельно это осуществляет. Для непосредственного прослушивания разговоров решение суда официально требуется, но для получения другой информации (например, о фактах совершения вызовов) санкции суда не требуется; в то же время технических ограничений на прослушивание разговоров нет, и это может создать почву для злоупотреблений со стороны отдельных сотрудников правоохранительных органов[51].

Поэтому о тайне телефонных переговоров и вовсе говорить смешно. Как-то раз по приезде в Читу коллега – адвокат Владимир Краснов приобрел местную SIM-карту и вставил ее в свой мобильный телефон. Уже утром следующего дня раздался звонок одного из членов следственной бригады, начавшего выяснять планы защитника по явке в прокуратуру. На удивленный вопрос Краснова следователь, несколько стушевавшись, сказал, что этот номер телефона он нашел в числе ранее записанных со слов адвоката. Комментарии, как говорится, излишни.

Имеются основания утверждать, что негласный контроль силами оперативных структур не прекращался по «делу ЮКОСа» и за границей Российской Федерации. Зафиксированный документально в материалах дела Михаила Ходорковского и Платона Лебедева и ставший достоянием гласности факт – это прослушивание телефонных переговоров начальника правового управления ЮКОСа Дмитрия Гололобова, имевшего также статус адвоката адвокатского бюро «Леке Интернэшнл». По инициативе следствия разрешение на контроль и прослушивание давали Басманный и Симоновский суды Москвы в сентябре и ноябре 2004 года, то есть после того, как Гололобов, скрываясь от преследования, выехал в Великобританию.

Судьи в обоих случаях не только отразили в своих постановлениях тот факт, что ФСБ предстоит прослушивать телефонные разговоры человека, находящегося в другом государстве, но и указали в своих решениях номер подлежащего контролю телефона английского оператора, начинающийся с кода +44. Но такие действия противоречат закону: суды, обязанные руководствоваться российским уголовно-процессуальным правом, проигнорировали, что действие УПК ГФ не может выходить за пределы территории Российской Федерации (за исключением некоторых случаев, к которым этот конкретный не относится). По сути, московскими судами с превышением своих полномочий было санкционировано проведение негласных оперативно-розыскных мероприятий на территории чужого суверенного государства.

В ином случае в ходе одного из судебных заседаний Хамовнического суда прокурор Валерий Лахтин продемонстрировал защите готовность назвать адрес в Лондоне, где ее представители встречались с иностранными специалистами, которым предстояло выступать на втором процессе Ходорковского и Лебедева в Москве. Он же не скрывал на суде осведомленность

0 тех западных адвокатах, с кем мы контактировали в процессе работы, чьи фамилии вообще никак не фигурировали в материалах дела.

Такие действия стороны обвинения носили столь вызывающий характер, что защита была вынуждена сделать 20 сентября 2010 года специальное заявление. В частности, в нем говорилось о нескрываемом прокурорами знании проводимых адвокатами мероприятиях по собиранию доказательств. Характер и содержание вопросов, задававшихся Лахтиным переводчику и привлеченным стороной защиты специалистам, убедительно свидетельствовали, что государственным обвинителям хорошо известны места их встреч, круг обсуждавшихся вопросов, состав участников, индивидуальные контакты. Тем же заявлением защита предупредила председательствовавшего, что при указанных обстоятельствах есть все основания предполагать, что активно проводимые по заданию прокурорско-следственных органов специальными службами оперативно-розыскные мероприятия в рамках распространенного «оперативного сопровождения судебных процессов» касаются не только адвокатов, но и иных лиц, причастных к отправлению правосудия.

На «странности», происходившие на процессе и вокруг него, не могли не обратить внимания и наши иностранные гости. Единственный специалист, кому предоставили возможность полноценно выступить в Хамовническом суде, американец Вэсс Хон, определил свое пребывание в Москве как «пугающий опыт». По таинственным причинам доставка его багажа была задержана на два дня после прибытия. Он заметил, что уборщики в гостинице находились в его номере часами, в то время как сам он не мог туда попасть; за ним и общавшимися с ним адвокатами следили, где бы они ни находились.

Интересно, что сторонники всяческих гонений на адвокатов и радетели беспрестанного контроля за работой профессиональных защитников даже для явно незаконной деятельности систематически пытаются найти какие-либо псевдоправовые обоснования.

Вспоминаю, как в свое время, ничуть не кривя душой, я в качестве соавтора не единожды издававшегося и получившего положительные отзывы у практиков «Комментария к Уголовно-процессуальному кодексу Российской Федерации» написал: «Представляется, что из требования УПК о создании условий конфиденциальности переговоров обвиняемого со своим защитником (и. 9 ч. 4 ст. 47) вытекает запрет проводить оперативно-розыскные мероприятия технического и иного характера в целях получения информации о содержании таких контактов»[52]. Однако нашелся научный работник, ранее трудившийся в органах прокуратуры, который, оппонируя, утверждает иное: субъекты расследования вправе назначать и проводить оперативно-розыскные мероприятия в отношении адвоката и его подзащитного, в том числе и во время их конфиденциальных свиданий. При этом его изобретательности в части приводимых доводов могут позавидовать многие представители адвокатской профессии. Так, из положения закона «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» о запрете для сотрудников места содержания под стражей слышать беседу заключенного с адвокатом делается парадоксальный вывод: «Запрещено именно этим сотрудникам, но не всем субъектам оперативно-розыскной деятельности»! Еще одним откровением является утверждение, касающееся неофициальных бесед с лицами, заключенными под стражу: «…оперативные работники и другие должностные лица стороны обвинения вправе не только проводить подобные беседы в пределах своей компетенции, но и из тактических соображений, в случае необходимости, не допускать к их участию защитника»[53].

Не могу удержаться, чтобы не привести несколько случаев подобных «бесед», проводившихся с фигурантами «дела ЮКОСа», при этом оговорившись, что далеко не всегда они протекают в условиях следственного изолятора, что, впрочем, никак не мешает осуществлению замыслов организаторов таких контактов.

14 июля 2003 года во время содержания в камере СИЗО ФСБ «Лефортово» сотрудник службы безопасности ЮКОСа Алексей Пичугин был выдан двум неизвестным лицам, предположительно сотрудникам ФСБ. Они в кабинете для допросов сделали Пичугину инъекцию неизвестного вещества, а затем «допрашивали» его – находящегося в забытьи – в течение шести часов. После «допроса» здоровье Пичугина резко ухудшилось. По сведениям его адвокатов, таким способом было введено вещество, известное специалистам как «сыворотка правды»[54].

Бывает, что беседы протекают и следующим образом: «Козловский постоянно ходил по комнате, то приближаясь ко мне, то отдаляясь, при этом резко жестикулируя руками, он говорил, что все равно я подпишу нужные ему показания, потому что и не таких, как я, обламывали. Я не выдержал и сказал ему, что при первой возможности расскажу обо всем через своего адвоката журналистам. Тут Козловский буквально взбесился и закричал, что я неблагодарная скотина, не понимающая хорошего отношения. Неожиданно я получил сильный удар в лицо, было ощущение яркой вспышки перед глазами, после чего мое восприятие действительности стало расплывчатым, я потерял сознание, что происходило со мной дальше, я не знаю. Вследствие тяжелейших травм головного мозга мне очень сложно восстанавливать обстоятельства избиения и пыток». Это только небольшой фрагмент заявления о преступлении, составленного уже упоминавшимся Вальдесом-Гарсией[55] и озвученного на заседании Хамовнического суда в апреле 2009 года.

Впрочем, порой удается проводить «беседы» и без рукоприкладства, хотя противозаконность и цинизм действий инициаторов не вызывают ни малейших сомнений. Выступая в Верховном суде РФ, Василий Алексанян поведал членам судебной коллегии, что 28 декабря 2006 года его под предлогом ознакомления с какими-то материалами вывезли в здание Генпрокуратуры. Там следователь Салават Каримов, оставшись наедине с Алексаняном, предложил тому сделку: «Руководство Генеральной прокуратуры понимает, что вам необходимо лечиться, может быть, даже не в России, у вас тяжелая ситуация… Нам необходимы ваши показания, потому что мы не можем подтвердить те обвинения, которые мы выдвигаем против Ходорковского и Лебедева. Если вы дадите показания, устраивающие следствие, то мы вас выпустим».

Надо ли говорить, что во всех приведенных случаях защитники не были допущены к таким беседам конечно же «по тактическим соображениям».

Не менее парадоксально, что такого рода теоретики, ничуть не смущаясь, подводят лженаучную и абсолютно нелегитимную базу под проведение оперативных мероприятий в отношении участников судебных разбирательств, не делая исключений и для защитников, права которых, как было показано выше, охраняются федеральным законом.

Государственные обвинители на одном из судебных процессов, рассматривавшихся в мае 2011 года в Астраханском областном суде, дошли до того, что прикрепили скотчем звукозаписывающие устройства под сиденьями 14 адвокатов. Защитники совершенно обоснованно сочли, что в отношении них незаконно проводились оперативно-розыскные мероприятия, и по этому поводу региональная адвокатская палата в установленном порядке обратилась с требованием о возбуждении уголовного дела. Ответ последовал из прокуратуры Астраханской области, и суть его сводилась к следующему. Вопрос об использовании государственными обвинителями звукозаписывающих устройств был решен судом положительно, о чем участников процесса поставили в известность. А размещение устройств ближе к месту расположения подсудимых осуществлено в связи с началом допроса с целью улучшения качества записи. При этом прокуратура сослалась еще и на то, что уголовно-процессуальным законом порядок и место установки звукозаписывающих устройств не регламентированы. Естественно поэтому, что при таком подходе в возбуждении уголовного дела было отказано. Но все же руководство надзорной структуры снизошло и пожурило своего сотрудника за «не вполне корректную тактику» поведения, поскольку средства аудиозаписи были установлены без ведома и согласия адвокатов и их доверителей[56].

О каком же равенстве сторон и реальной состязательности в суде можно говорить в подобных ситуациях? Тогда следует и адвокатам предоставить право с привлечением сотрудников частных детективных предприятий проводить оперативно-розыскные мероприятия. А вдруг гособвинитель или следователь задумают фальсифицировать доказательства или незаконно воздействовать на свидетеля? Говорят, что иногда такое бывает. И если уж зашла речь о соблюдении принципа равенства, пусть тогда оперативный сотрудник контролирует электронную переписку защитника, а тот будет читать распечатки телефонных переговоров следователя с прокурором!

В рассматриваемом контексте трудно удержаться, чтобы не ознакомить читателей с некоторыми разделами официальных «Рекомендаций по обеспечению адвокатской тайны и гарантий независимости адвоката при осуществлении адвокатами профессиональной деятельности», утвержденных решением Совета Федеральной палаты адвокатов РФ от 30 ноября 2009 года. Документ в качестве одного из приложений содержит «Рекомендуемые практические меры по защите информации, составляющей предмет адвокатской тайны»: общаться с доверителем в помещениях, позволяющих сохранять конфиденциальность; в телефонных разговорах с доверителем не касаться вопросов, в которые не должны быть посвящены посторонние. В случае необходимости для защиты от прослушивания использовать разные SIM-карты или телефонные аппараты; при обсуждении особо важных дел выключать сотовый телефон и вынимать из него батарею питания. Уничтожать документы и информацию, в хранении которых нет необходимости (удалять файлы из компьютера, в том числе и из «корзины», уничтожать бумаги в специальном устройстве). Для защиты информации, содержащейся в компьютере адвоката, установить периодически изменяемые пароли и систематически тестировать компьютер на предмет выявления попыток незаконного проникновения. Особое внимание уделить локальной сети, а также получению и отправке информации через Интернет, то есть контролю за безопасностью электронной почты. Наиболее важную информацию хранить на сервере в зашифрованном виде. Принять меры к тому, чтобы исключить возможность доступа к содержимому компьютеров, на которых работают адвокаты, всех остальных лиц, при этом защита информации может быть обеспечена путем специальных шифровальных программ, например PGP.

Задумаемся на минуту над тем, что приведенные выше рекомендации и советы, более походящие на инструктаж разведчика, отправляемого в тыл коварного и опасного врага, даются профессиональным защитникам, конституционная значимость деятельности которых не вызывает никаких сомнений!

2005 года на заседание Высшей квалификационной коллегии судей РФ в качестве аргументов против рекомендации двух претендентов на должность заместителя председателя Арбитражного суда Костромской области. В итоге Г. была лишена статуса судьи.

О самых разных вариантах оперативного сопровождения судебных процессов можно судить по признаниям Юлии Сазоновой, экс-судьи, ранее работавшей секретарем в Мосгорсуде. Она рассказала, что во время рассмотрения кассационных жалоб стороны защиты по первому делу М. Ходорковского и П. Лебедева «во время слушаний были предприняты серьезные меры безопасности, была заглушена полностью мобильная связь, там постоянно работали сотрудники всяких спецслужб». Не менее любопытно и такое откровение: «“руководство” следило за ходом процесса через какую-то внутреннюю камеру. У меня на столе стоял телефон, который звонил не звуком, а лампочкой. И у меня была задача: если “руководство” понимает, что процесс идет как-то не так, то связь была через меня вот по этому телефону» («Большой город», май 2012 г.).

Эти несколько коротких предложений свидетельствуют о как минимум двух важных вещах. Во-первых, никакой реальной самостоятельности и независимости у кассационной коллегии не было, поскольку ее текущие действия постоянно контролировались неким «руководством» при помощи технических средств, установленных, надо полагать, теми же спецслужбами. Во-вторых, нельзя исключать того, что и за хамовническим процессом было установлено подобное, ранее успешно апробированное, наблюдение. Не случайно некоторые посетители зала суда обращали внимание на возможную многоадресность висевших на стенах камер наблюдений, официально предназначавшихся для транслирования изображения в помещение для прессы, находившееся этажом ниже. А также выведение из того же зала на улицу явно избыточного количества проводов. По одной версии, такая спецоснащенность предназначалась для использования особой зрительницей, располагавшейся в своем служебном кабинете в здании Мосгорсуда на улице Богородский Вал и реально, в отличие от председательствовавшего, руководившей процессом. По другой, протяженность связи была более скромной – через Москва-реку в правительственный Белый дом.

Теперь следует поведать о том, что порой службы, обладающие оперативно-розыскными возможностями, переходят к откровенному запугиванию самих адвокатов[57].

Так это произошло в аэропорту Домодедово 4 февраля 2007 года, куда прибыли адвокаты Михаила Ходорковского и Платона Лебедева для вылета в Читу, чтобы приступить к участию в следственных действиях по второму делу в отношении наших подзащитных. Хорошо помню, что мы вчетвером (Юрий Шмидт, Евгений Бару, Леонид Сайкин и я) подошли к стойке регистрации, передали свои паспорта и билеты, и тут я обратил внимание на двух стоящих за спинами сотрудниц авиакомпании человек, на каждом из которых была форма капитана милиции. Они внезапно проявили интерес именно к нашим документам, забрали их с места регистрации, подозвали двух вооруженных автоматами сержантов и без объяснения причин предложили нам проследовать в отделение милиции аэропорта.

Грешным делом, я решил, что это простая формальность, которая закончится, как только мы предъявим вместе со своими удостоверениями официальный вызов следователя Генеральной прокуратуры на следственные действия в Читу. Я ошибся, а ценой этой ошибки, помимо потраченного времени и сил, было еще и нервное потрясение жены, имеющей обыкновение провожать меня едва ли не во все дальние поездки. Как я потом догадался, ориентировка была дана на четырех мужчин и одну женщину, но, поскольку наша коллега Каринна Москаленко по свойственной ей привычке опаздывала, произошло следующее. Один из автоматчиков спросил у моей жены: «А вы тоже с ними?», и когда она, по простоте душевной, честно ответила «да», забрал у нее паспорт и велел также двигаться в направлении отделения. Где ей через некоторое время из-за духоты и довольно напряженной обстановки стало плохо, и пришлось вызывать врача.

В отделении нас продержали свыше часа, причем длительное время мы никак не могли добиться ни от кого, чего же от нас хотят. Вылет в Читу оказался под угрозой. Наконец, один из капитанов сообщил, что нас забрали, поскольку имеется намерение подвергнуть личному досмотру. Наши ссылки на адвокатский статус и охраняемую законом адвокатскую тайну никакого результата не имели. Было понятно, что помимо цели устрашения организаторы этого мероприятия намерены взглянуть на документы, заготовленные для встречи с подзащитными. Поэтому нашим узурпаторам был заявлен категорический отказ с требованием провести досмотр в общем порядке, как это делается со всеми пассажирами в предназначенной для этого зоне аэропорта.

В итоге нас под усиленной охраной, во главе которой появился человек в звании полковника милиции, провели в общий зал и под запись на видеокамеру осуществили некоторое подобие досмотра, в том числе и путем просматривания имеющихся у нас документов по делу. Правда, те материалы, которые мы готовили исключительно для конфиденциального обсуждения с клиентами, удалось, по счастью, пронести беспрепятственно.

В связи с этим скандалом я сделал два интересных наблюдения, имеющих самое непосредственное отношение к рассматриваемой теме.

Во-первых, еще у стоек регистрации мне бросилась в глаза выглядящая как новенькая капитанская форма обоих сотрудников. После нашего задержания сомнения в ведомственной принадлежности этих «капитанов» усилились, когда после того, как я потребовал предъявить документы, один из них представил мне удостоверение оперуполномоченного оперативно-разыскного бюро Управления внутренних дел на транспорте. Носившему долгие годы милицейские погоны человеку хорошо известно, как одевается на службе настоящий оперативник и как он не любит облачаться в форменную одежду, которая, кстати, при специфике его работы только мешает. Ну а уж совсем мои сомнения рассеялись после того, как вскоре я прочитал в газете, что в аэропорту Шереметьево был не допущен на рейс по причине сомнения в подлинности его авиабилетов Гарри Каспаров, собиравшийся вылететь в Санкт-Петербург на проводимое правозащитниками мероприятие. И бдительность в этом случае проявил тот самый «капитан милиции» по фамилии, помнится, Адамов, предъявлявший мне в Домодедове свое удостоверение. Бывают же такие совпадения!

А второе наблюдение связано с концовкой этой некрасивой истории. Когда мы, вместе с примкнувшей к нам Каринной Москаленко, поднялись по трапу задержанного с вылетом самолета, оказалось, что в том же направлении на нем летят и следователи по нашему делу. Только их было примерно половина в той группе, которая вместе со знакомыми нам лицами занимала часть самолета. Нетрудно было догадаться, что остальные – это те самые «специально обученные люди», кому поручено на месте заниматься оперативным сопровождением расследования.

Остается, наверное, только добавить, что этот случай получил широкую огласку. О нем было сразу же доложено Элле Памфиловой, в то время являвшейся главой Совета при президенте по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека. Очень оперативно среагировала пресса. А вскоре свое заявление сделала Международная комиссия юристов (МКЮ). Генеральный секретарь МКЮ Николас Хоуэн назвал действия российских правоохранительных органов в отношении адвокатов Ходорковского и Лебедева неприемлемыми и нарушающими Европейскую конвенцию по правам человека и Основные положения ООН о роли адвокатов. «На правительствах лежит обязанность обеспечивать адвокатам возможность исполнять все их профессиональные обязанности без препятствий и запугивания, включая возможность свободно передвигаться, чтобы консультировать своего клиента», – было отмечено в заявлении.

По понятным причинам говорить о том, насколько результативно было оперативное сопровождение расследований и судебных разбирательств в отношении Ходорковского и Лебедева, сложно. Есть основания полагать, что, к примеру, «наезд» на проверявшую не один год нефтяную компанию «ЮКОС» аудиторскую организацию «Прайсвотерхаус Купере» явился следствием именно такого сопровождения. Когда в феврале 2007 года было вынесено постановление о привлечении в качестве обвиняемых Ходорковского и Лебедева по второму делу, где говорилось о хищениях всей добытой ЮКОСом в 1998–2003 годах нефти, защита – как на своих внутренних совещаниях, так и в СИЗО в условиях «конфиденциальности» – обсуждала, что одним из наших серьезных контрдоводов должен стать факт ежегодного аудирования компании такой всемирно известной организацией, как «Прайсвотерхаус Купере», никогда не выявлявшей каких-либо существенных нарушений, а тем более якобы имевших место крупномасштабных хищений. Итогом стало беспрецедентное давление на аудитора сразу со стороны нескольких государственных ведомств – Федеральной налоговой службы, прокурорского и милицейского следствия, что в результате привело в июне 2007 года к отзыву ранее выдававшихся положительных аудиторских заключений.

Правда, не всегда бойцам невидимого фронта сопутствовала удача. Несмотря на их оперативные усилия, многие преследуемые сотрудники ЮКОСа смогли выехать за пределы Российской Федерации и оказаться под защитой иностранных судов, отказавших в их выдаче. И никакие средства технического контроля здесь не помогли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.