СТАЛЬНАЯ ОПОРА ФРОНТА

СТАЛЬНАЯ ОПОРА ФРОНТА

Что значит перевести налаженное производство обычного «торгового» металла на выпуск качественного металла для танков, авиации и т. д.? Это значит, что надо коренным образом перестроить всю прежнюю технологию, приспособить мартены к выплавке таких сталей, которые в них никогда не варились; создать совершенно новую технологию разлива металла, ввести совсем иной режим проката; создать новые приспособления, внедрить новые методы производства.

П. И. КОРОБОВ,

заместитель наркома черной металлургии СССР[9]

Броневой лист прокатан

Первая военная задача завода сводилась к следующему: в кратчайший срок смонтировать эвакуированный с юга броневой стан и начать катать броню. Весь технический персонал был мобилизован. Возник ряд проектов, где установить стан. Оказывалось, всюду стан будет мешать нормальному производству.

В моем кабинете разгорелся горячий спор, на каком варианте остановиться. В разгар дискуссии появляется озабоченный заместитель главного механика Николай Андреевич Рыженко. Он, один из наших старых кадровиков, знает каждый угол завода, каждый кран и стан. Рыженко всегда там, где больше всего нужен. Он находил самые неожиданные выходы из трудных положений.

— А ваше мнение каково, где мы поставим стан? — спрашиваю я его. Он будто собирается с духом и говорит:

— Где бы мы ни поставили его, он будет не на месте… А затем на монтаж стана уйдет слишком много времени, а его у нас нет. Вы слышали сводку?

Этого я от Рыженко не ожидал. Не думал я, что он впадет в панику, мне хотелось его оборвать, даже накричать на него. Но на какой-то миг я сдержал накипевшую во мне ярость, и хорошо сделал.

Рыженко продолжал излагать свои мысли:

— Я уверен, что мы можем гораздо скорее и в большем количестве получать броневой лист.

— Каким образом? — почти кричу я.

— Будем броневой лист катать на блюминге.

…Настал день, когда предстояло на практике мощным валкам блюминга проверить все теоретические расчеты. Решено было первые испытания провести не с броневой, а с более мягкой сталью…

Наступил час испытаний. У перил поста управления блюмингом собрались почти все, кто так или иначе причастен к этому делу. Рыженко в последний раз проверяет механизмы. Команда отдана. Кран поднял раскаленную болванку и перенес ее на рольганг. Старший оператор блюминга Василий Спиридонов взялся за рукоятки контроллеров. Вот уже болванку захватили валки. Слиток идет вперед-назад, вниз в зал, где установлены моторы. Через несколько минут докладывает: «Авария — мотор…»

Двадцать восемь часов ремонтировали мотор. За это время многое передумано. Поломка мотора — плохое предзнаменование. Не отступить ли? Рискуем ведь блюмингом! Но нет! Как только мотор был отремонтирован и вся электрическая часть проверена, мы снова собрались на мостике.

На этот раз решили провести эксперимент до конца. В нагревательные колодцы погружены два слитка мягкой стали и несколько слитков брони.

Слитки легкой стали прошли отлично, приспособление Рыженко работало безотказно. На стеллаже лежал первый в мире стальной лист, прокатанный на блюминге. Вновь команда. Теперь слиток броневой стали идет к валкам. Оператор работает тонко, осторожно. Первый пропуск через валки, миллиметр обжатия. Второй, третий… Двадцатый, тридцатый, сороковой. Последние проходы, лист убран с блюминга.

Затем пошел второй слиток и третий. Блюминг выдержал. Мощности хватило.

Г. И. НОСОВ,

директор Магнитогорского металлургического комбината

Из докладной записки секретаря Челябинского обкома ВКП(б) по черной металлургии членам бюро обкома

20 декабря 1941 года

О восстановлении металлургических заводов, эвакуированных в Челябинскую область

На основании постановлений Государственного Комитета Обороны и приказов Наркомчермета на предприятия системы НКЧМ Челябинской области по состоянию на 20 декабря 1941 года направлено 54 эвакуированных предприятия, из них:

1. Полностью восстановлены и работают 6 предприятий

2. Частично пущены и находятся в стадии монтажа 7 »

3. Прибыли и используются в действующих предприятиях, восстановлению как самостоятельные предприятия не подлежат 17 »

4. Прибывающие предприятия, включенные для восстановления в строительную программу 1942 года на основании постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) о развитии черной металлургии на Урале и Сибири в 1942 году 11 »

5. Предприятия, не прибывшие на заводы 13 »

По Магнитогорскому металлургическому комбинату

На Магнитогорский металлургический комбинат в соответствии с решениями ГКО и приказами Наркомчермета направлено 38 эвакуированных предприятий Наркомчермета, из которых 34 размещаются на территории Магнитогорского металлургического комбината, а остальные четыре завода размещены в черте города как самостоятельные предприятия…

* * *

Хотя со времени строительства Магнитогорского броневого стана прошло уже более сорока лет, эта стройка стоит перед моими глазами, как будто все было вчера. Об уральской броне писали, но, на мой взгляд, в действительности, в настоящей жизни все было намного сложнее и человечнее, чем написано. Даже не в сложности дело. Правильно было бы сказать — оно в обстановке тех дней, в самом начале борьбы, в истинном характере наших советских людей, в их личной ответственности за судьбу советской Родины в тот грозный час.

В. Э. ДЫМШИЦ,

управляющий трестом «Магнитострой»[10]

Из обращения первой женщины-сталевара Магнитогорского металлургического комбината М. Зикеевой ко всем женщинам Магнитогорска

25 июня 1941 года

Пусть наши мужья и братья спокойно идут на фронт, уверенно и беспощадно громят врага. На их место к машинам, станкам и агрегатам встанем мы, советские женщины, и будем работать так, как потребует от нас партия, правительство.

Я снова встаю на вахту к мартеновской печи. Пусть сталь, которую я буду варить, могучей лавиной обрушится на голову зарвавшихся фашистских разбойников. Я призываю всех женщин Магнитогорска идти на производство, заменить наших мужей и товарищей, идущих в ряды доблестной Красной Армии.

* * *

Вахта у мартеновской печи — это ответственный трудовой фронт. Как на линии огня, так и у мартеновской печи должна быть самоотверженность, высокая дисциплина, четкость работы. Мне дали поручение сварить ответственную качественную марку стали. Мне дали на это одиннадцать часов, но я сказал товарищам на сменно-встречном совещании, что плавку сварю на 30 минут раньше. Сваренный металл вышел отличного качества.

Г. И. БОБРОВ,

сталевар Магнитогорского металлургического комбината

Приказ директора Магнитогорского ордена Ленина металлургического комбината

23 октября 1943 года

Отмечая стахановский труд молодых металлургов в выполнении комбинатом заданий Государственного Комитета Обороны в честь 25-й годовщины Ленинского комсомола, лучшим молодым стахановцам и руководителям комсомольско-молодежных бригад, смен объявить благодарность с занесение в трудовую книжку и премировать:

отрезами на шерстяные костюмы — 16 чел,

отрезами на полушерстяные костюмы — 20 чел,

теплым костюмом (ватные брюки, фуфайка) — 35 чел,

брюками шерстяными — 14 чел,

валенками — 49 чел,

брюками полушерстяными — 19 чел,

платьем шелковым — 30 чел

Из специального выпуска газеты «Магнитогорский металл»[11]

Октябрь 1943 года

…Трудящиеся ордена Ленина Магнитогорского металлургического комбината вместе со всем народом нашей страны участвуют в разгроме ненавистного врага. Много сделали металлурги Магнитки — арсенала советского оружия — для победы над немецко-фашистскими захватчиками. В кратчайший период наш многотысячный коллектив сумел коренным образом изменить лицо завода, перестроить его на военный лад. В установленные правительством сроки наш комбинат, один из первых в стране, освоил выплавку легированных сталей для оборонной промышленности. Прокатчики Магнитки в годы войны, впервые в практике отечественной и мировой металлургии, научившиеся катать листы и слябы на блюминге, выпускают много сложных профилей, несвойственных нашим сортовым станам. Освоение фасонных профилей ускорило выпуск танков на танкостроительных заводах, упростило изготовление деталей для танков. Эвакуированные с юга и восстановленные на Магнитке два листовых стана выдали фронту на новом месте брони для более чем 10 тыс. тяжелых танков. Основные цехи комбината пополнили свои мощности за счет новых объектов.

Все эти достижения в области изменения технологии производства, высокая сознательность всего коллектива позволили нам выполнять и перевыполнять все государственные задания по количеству, качеству и сортаменту…

Лучшие люди нашего завода, не зная устали, трудятся для фронта, для Красной Армии. Передовые сталевары и мастера тт. Бобров, Сухинин, Зинуров, Гребенников, знатные доменщики тт. Беликов, Шатилин, Горностаев, отличники сортопрокатного цеха тт. Гуров, Кривошейцев, Тимошенко и многие, многие другие пользуются славой в коллективе…

* * *

Когда хотят коротко сказать о роли Магнитогорского металлургического комбината в победе над гитлеровской Германией, то просто фиксируют: каждый третий снаряд и броня каждого второго танка сделаны из магнитогорской стали. Вот и все. Так что командиры орудия, подавая команду «заряжай!», могли через два выстрела на третий отдавать приказ: «Магнитогорским — заряжай!», «Магнитогорским — огонь!..»

Н. С. ПАТОЛИЧЕВ,

секретарь Челябинского обкома партии

Трудармейцы

Заговорившая память

Алексей Толстой в августе сорок второго года писал в «Правде», что «весь наш тыл живет, равняясь по нравственной высоте Красной Армии: борется за металл, за уголь, за хлеб, за хлопок, за картошку, за производство оружия и военных машин с таким упорством, самопожертвованием, с отдачей всего себя, как это делает Красная Армия. Тыловой труд — будничный, незаметный, в нем не кровь льется, но пот, в нем не наносят жгучих или смертельных ран, но не меньше нужно величие души, чтобы день за днем, ночь за ночью, преодолевая усталость, отдавая все силы, вооружать и снабжать Красную Армию, верить в нее священной, всенародной верой, что победит и отомстит она покорителям Родины нашей».

В том, что сказал Алексей Толстой, что повторили тысячи авторов следом за ним, нет неправды. Тыл действительно помогал фронту всеми силами, делился последним, действительно жил предстоящей победой, приближал ее, действительно не жалел себя. И мы, послевоенные, искренне верили, что был только энтузиазм, что все до единого в тылу работали до изнеможения по доброй воле, по зову души, без всякого насилия. Правда, в узком кругу случайно узнавали, что все было не совсем так, как нам рассказывали приходившие в школу ветераны, что в книгах пишут правду, но неполную. Что о многих значительных фактах просто не принято писать и говорить.

Время перестройки оживило память тех, кто больше молчал. Мы вслух заговорили о том, что многие годы не могли прочитать в газетах. А потом одно издание за другим стали выдавать шоковую информацию о минувшем. Взглянув по-иному на известные события, мы вдруг стали отчетливо осознавать, что наряду с героическим в нашей истории немало трагического. Возникло много вопросов, ответы на которые не даны и по сей день. Почему в городе, окруженном лесами, солдатки замерзали от холода? Почему на дрова шли надворные постройки? Почему у рубленых изб спиливали на дрова углы? Почему в деревне пухли с голода дети и смертей было не меньше, чем на фронте?

Через много лет после войны моя мать накануне праздника Победы начала пересчитывать соседей — кто погиб на фронте, кто умер от голода, кого задавило на заводе. И количество погибших там и умерших здесь, на нашей улице, оказалось не в пользу тыла. Почему?

И, наконец, главный вопрос, который встал неожиданно именно в последние годы: почему мы в войне потеряли почти в три раза больше людей, чем воюющая с нами Германия?

Вопросы. Вопросы. Разом на них не ответить. Видимо, необходим коллективный разум, свидетельства очевидцев, особенно тех, кто многие годы молчал. Видимо, необходимо по-новому, с позиций нашего времени, осмыслить прошлое страны.

Каждую субботу в редакции челябинской областной газеты члены общественного совета проводят прием граждан. Пришлось вести его и мне. В одно из первых дежурств в совет пришел немолодой уже человек и рассказал о судьбе своего отца, который не был арестован — сам явился в военкомат по повестке, не был судим, но всю войну провел за колючей проволокой, а потом умер на поселении.

— А кем был ваш отец до войны?

— Работал учителем в школе, учил детишек математике и немецкому языку, пока его не мобилизовали в трудармию…

— В стройбат? — спросил я.

— Нет, в трудармию. Это не совсем одно и то же. Это стройбат, но за колючей проволокой. Трудармеец был приравнен к заключенному. Это почище любого стройбата. Вы знаете, миллионы людей были направлены в трудармию. В Челябинске трудармейцы вместе с военными строителями в годы войны построили металлургический комбинат, многие предприятия в Металлургическом районе, строили они и жилье. Много их там погибло…

Посетитель долго говорил. Он рассказал немало подробностей из собственной жизни: как голодал, пока учился воровать на базаре, как тайно ходил к лагерю, где жил его отец. Я записывал его воспоминания, а когда речь зашла о фамилии, он категорически отказался ее назвать, видимо, в нем не прошел тот страх, в котором жила его семья, его многие близкие в течение не одного десятилетия.

Заинтересоваться всерьез трудармией меня побудила встреча в, созданном в Челябинске обществе «Мемориал» с Карлом Людвиговичем Вехтером. Его предки, переехавшие в Россию из далекой Германии еще в позапрошлом веке, были истинными хлебопашцами. Выращивать хлеб готовился и он сам, но в начале тридцатых годов крепкое хозяйство деда, где батраками и не пахло, потому что все делалось руками детей и внуков, было признано кулацким. Всю семью из Запорожской области выселили на Урал, в сельскую местность. Здесь она снова обустроилась: почти на голом месте появился дом, сарай, купили корову. Но пожить не пришлось. Снова «раскулачили», и всю семью направили на кирпичный завод в Копейск. В 1938 году отца, дядю и его сына забрали вместе с еще несколькими рабочими завода и увезли в Челябинскую тюрьму, на этом их след оборвался до самой реабилитации, наступившей только после XX съезда партии посмертно.

Началась война. Карл Людвигович получил повестку, но в армию не взяли… Причина? Пятая графа анкеты — национальность. Взяли в трудармию. Перебрасывали со стройки на стройку.

Одеты строители были в красноармейскую форму Русские, украинцы, татары, немцы, эстонцы, армяне. Никого до поры до времени не выделяли — все на равных, работали на совесть. Но осенью сорок первого воинов-строителей немецкой национальности пригласили на собрание в армейский клуб. Проверили там документы, уточнили какие-то данные, спросили, нет ли у кого оружия — оружия не было. Вот тогда и появились возле клуба вооруженные солдаты. 700 или 800 участников собрания построили в колонну и под конвоем через весь Челябинск провели к строительной площадке будущего металлургического завода. Вели днем, через центр города, на виду у всего народа.

— Горожане, — вспоминает Карл Людвигович, — недоумевали: «Кого ведут?» Мы были в красноармейских формах, а нас сопровождали автоматчики как врагов народа? Почему? На каком основании из нас сделали врагов? Кому мы насолили? За что к нам такая ненависть?

Без малого полвека прошло с тех пор, а вразумительного ответа на свои вопросы Карл Вехнер и тысячи таких же, разделивших с ним судьбу трудармейца, не получили. Попытаемся хоть-как-то понять, что и почему произошло.

Шла суровая война. Мужик нужен был фронту. Но его труд не в меньшей степени требовался и в тылу. Где взять? Да еще как направить его туда, где труднее — на лесозаготовки, на рытье котлованов, на бетонные работы. На добровольцев тут надежды мало. Созданная же в 1934 году система Гулага (Государственное управление лагерями при НКВД СССР) показала высокую «эффективность» в борьбе с инакомыслием, стала источником мобильной и крайне дешевой рабочей силы. Заключенный не требовал вежливого обхождения, хорошего питания, здоровых условий быта, а если и требовал, то на него можно было не обращать внимания. Он не человек — он враг народа, его в короткое время можно было перебросить с одного конца страны в другой в телячьих вагонах. Только где в условиях войны взять этих самых «заключенных каналостроевцев»? Как наладить бесперебойную поставку кадров для системы Гулага — государства в государстве со своими еще более суровыми законами? Методы 1937 года уже не годились, на доносителей надежды было мало — требовался иной размах, иной подход к делу.

Попытаемся представить те принципы, по которым велся отбор в трудовую армию. По всей вероятности, на первых порах ее основу составили люди нерусской национальности. Это были в первую очередь немцы, проживающие в районах Поволжья, на Украине, Кубани и Кавказе. Их предки поселились здесь еще в XVII—XVIII веках, а связь с Германией практически утеряна, особенно для сельского населения. Но с началом войны власти опасались, как бы в тылу у Красной Армии не возникла пятая колонна. Конкретных фактов не было, во всяком случае до сих пор ничего не опубликовано, но эти факты можно сфабриковать — в НКВД опыт такой был накоплен в ходе подготовки «громких» процессов. На свет появился документ, который мог показаться современникам правдоподобным.

«По достоверным данным, — читаем в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года, — полученным военными властями, среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, населенных немцами Поволжья.

О наличии такого большого количества диверсантов и шпионов среди немцев Поволжья никто из немцев, проживающих в районах Поволжья, советским властям не сообщал, — следовательно, немецкое население скрывает в своей среде врагов советского народа и Советской власти.

В случае, если произойдут диверсионные акты и затеянные по указке из Германии немецкими диверсантами и шпионами в республике немцев Поволжья или в прилегающих районах и случится кровопролитие, Советское правительство по законам военного времени будет вынуждено принять карательные меры против всего немецкого населения Поволжья…»

Диверсий, как известно, не было, а карательная машина против немецкого населения Поволжья и других регионов заработала во всю мощь. Без суда и следствия мужчины, женщины стали резервом для пополнения трудовых армий, которые начали действовать на Урале, в Сибири, в Казахстане, на Крайнем Севере.

Кроме немцев, трудармии стали пополняться за счет выходцев из западных районов Украины, Молдавии и Прибалтики. После присоединения этих территории в 1940 году к Советскому Союзу инакомыслящих направили на перевоспитание в малонаселенные районы страны. В годы войны ими пополнились ряды трудармейцев.

И, наконец, в трудармии попала значительная часть русского населения. Кто они? Во-первых, инакомыслящие: за острое слово, за анекдот, за возмущение порядками, за протест против произвола местного начальника. Во-вторых, спецпереселенцы. Они были рождены коллективизацией конца 20-х — начала 30-х годов, то есть те, кого именовали кулаками, подкулачниками, середняками. Никто из них никогда не выступал против Советской власти, они просто хотели быть на своей земле хозяевами. Им, как и немцам, пришлось пережить не одно переселение. К примеру, выселенные с Дона, они закреплялись в какой-нибудь полуопустевшей деревне Урала, например Мишкино (ныне Курганской области) или Баландино Челябинской области, отстраивали дома, разводили хозяйство, чтобы потом по указанию сверху бросить все вновь нажитое и отправиться на «стройки коммунизма», какими стали Челябинский тракторный, Магнитогорский металлургический, железная дорога Абакан — Тайшет. Стоит полистать подшивки многотиражных газет, поглядеть фотографии, чтобы убедиться, что ударные бригады формировались из бритых наголо мужиков.

В годы войны эти «ударники» пополнили ряды трудовой армии. Как тут не вспомнить своего соседа дядю Митю Бахарева. Десятки лет он прожил на Урале, а от акцента, характерного для курской земли, не избавился. Дед его кулаком не был, но не ко двору пришелся в родной деревне, попал на выселки, а недоверие рикошетом ударило по внуку: в армию не, взяли как неблагонадежного, «доверили» работать на Севере за колючей проволокой.

Со временем трудовые армии пополнились еще одной категорией мнимых «врагов». Вышли бойцы из окружения — доверия им нет, значит, место им тоже в трудармии, если у этих бойцов не было контактов с оккупантами. Если такие контакты были, то путь их лежал в лагеря НКВД.

Все эти выводы сделаны после многочисленных бесед с бывшими трудармейцами, приходившими в «Мемориал». Я ни в коей мере не считаю их абсолютными. Вполне возможно, что система отбора была более тонкой и обстоятельной. Об этом станет известно, когда будут открыты архивы НКВД для журналистов, писателей и историков, когда заговорят те, кто непосредственно занимался формированием и подбором кадров трудармий. Может быть, тогда мы узнаем еще одну тайну, которая мне давно не дает покоя, но разгадать которую я пока не в состоянии. Бывшие трудармейцы не раз рассказывали, что были случаи, когда в охрану лагеря советских немцев ставили евреев, побывавших под оккупантами. Ни для кого не секрет, как относились фашисты к людям этой национальности. Можно представить, как, выйдя из ада оккупации, эти евреи могли относиться к людям, которые носят немецкую фамилию и говорят пусть на швабском диалекте, но немецкого языка? Как правило, в таких лагерях больше было произвола, суровее жизнь трудармейцев.

Известны и другие случаи, когда бригадиром в отряд евреев назначали, к примеру, латыша или крымского татарина. Разный уровень культуры, разная религия, разный язык — в тех условиях это не сближало, а разъединяло. Неужели таким образом воспитывался интернационализм? Не здесь ли следует искать истоки и нынешнего обострения межнациональных отношений?

А теперь, опираясь на письма и воспоминания очевидцев, попытаемся рассказать об условиях труда и быта трудармейцев.

Немало воспоминаний бывших трудармейцев и трудармеек было опубликовано на страницах «Вечернего Челябинска». Так случилось, что несколько материалов подряд рассказывали о судьбе советских немцев. Читатели сразу нас поправили: не только немцы были мобилизованы в трудовые армии.

«Из всех деревень области, — пишет в редакцию Степанида Дмитриевна Усольцева, — мужиков, не годных для фронта, взяли в трудармию. Жили они в таких же тяжелых условиях, как и советские немцы. Длинные землянки на 100 человек, в два этажа нары, всего две железные печки, которые топить было нечем. Постель… Есть силы в деревню за соломой сходить — набьют соломой мешки, нет сил — спали на голых досках. На нижних нарах люди примерзали к ним, на верхних тоже мерзли, но не так, зато задыхались от смрада, от вони. Умирали мужики каждый день, хоронили их в общей яме, без крестов и отличительных знаков.

Кормили баландой два-три раза в день и давали 700 граммов хлеба. Я сама с сорок второго года до конца войны ела 700 граммов хлеба и баланду, где капустинка капустинку догоняла. А как жили трудармейцы на ЧТЗ в землянках, сама видела, потому что ходила проведать земляка. Их тоже на работу водили под конвоем…

Да и кто жил во время войны здесь хорошо? Только спекулянты, и мародеры. Остальные так же на баланде».

Бывший трудармеец Андреас Иоганнович Гец вспоминает:

«На строительстве Челябинского металлургического завода было создано пятнадцать лагерей. В каждом содержалось около пяти тысяч человек только немецкой национальности. И общее число было не менее 50 тысяч человек. Они выполняли все строительные работы, киркой и ломом копали мерзлую землю, ломом и кувалдой добывали камни в карьерах, строили заводские корпуса, жилые дома: на морозе, под открытым небом устанавливали оборудование, бетонировали фундаменты. Чтобы не заморозить бетон под оборудование, приходилось многие сутки подряд днем и ночью прогревать его. Официально нас называли трудармейцами, а содержали за колючей проволокой в три ряда. По углам ограды стояли вышки с охранниками. На работу и с работы ходили колоннами под охраной. Нас предупреждали: «Шаг налево, шаг направо — стреляю без предупреждения». Правда, за все годы не было случая, чтобы кто-то пытался бежать. Но до сих пор обидно, что из нас сделали рабов. Прошли десятилетия, а вклад трудармейцев в победу над врагом никак не отмечен, над могилами тысяч погребенных нет ни обелиска, ни надгробной плиты. Справедливо ли это?»

Такой вопрос задают многие ныне здравствующие трудармейцы, члены семей погибших.

После выхода в Воениздате (М., 1988 г.) книги А. Н. Колесника «Рассказ о военных строителях» в редакцию обратился с письмом бывший трудармеец Владимир Петрович Киблер. Его возмущает, что до сих пор не дана объективная оценка трудовым армиям. «Врать надо тоже в меру», — восклицает он. Да, в книге правильно отмечено, что командовал стройкой генерал Комаровский. Да, верно сказано, что начальником политотдела был Воронков. Оба авторитетные руководители. Да, были на стройке военные строители, но в основном комбинат строился руками трудармейцев — мобилизованных русских немцев. Жили они в землянках с нарами в три ряда: по краям — в один ярус, в середине — в два. Жило в землянке по 200—250 человек, по краям стояли железные печурки. Зимой спали не раздеваясь, потому что было холодно. Несколько землянок составляли лагерь, окруженный колючей проволокой.

«Я прибыл сюда, — пишет В. П. Киблер, — 24 июня сорок второго года и был направлен на РМЗ (теперь это завод Ремстройдормаш). Директором завода был Шкаренков, подполковник, начальниками цехов и отделов — вольнонаемные. Все остальные — трудармейцы. Меня определили мастером в котельно-сварочный цех, где на стеллажах под открытым небом изготавливались все металлоконструкции. Было у меня в бригаде 30—35 человек из трудмобилизованных, некоторые из них не знали, что такое гаечный ключ, а приходилось делать из металла формы перекрытий цехов, стойки, каркасы — все для ЧМЗ. Кантовали, снимали узлы со стеллажей вручную, потому что кранов не было. Условия труда ужасные, станки для резки металла стояли прямо под открытым небом».

Понятно: шла война и в первую очередь нужно было заботиться о потребностях фронта, а потом уж думать об условиях труда и быта людей. Многие, поделившиеся воспоминаниями о работе на строительстве ЧТЗ, отмечали, что к концу войны и условия жизни, и условия труда на заводе улучшились, меньше стало жестокости, больше внимания уделялось тем, кто добросовестно трудился. Но все осуждают недоверие властей к целым народам, превращение тысяч ни в чем не повинных в рабов. Они и без охраны трудились бы на оборону, как делали тысячи рабочих на других предприятиях.

Сегодня многие задаются вопросом: как могло случиться, что в стране, строящей социалистическое общество, использовался рабский, подневольный труд? И ведь если воевавшие на фронте, и если вольнонаемные труженики тыла отмечены орденами и медалями, имеют определенные льготы, то бойцы трудовых армий, немало сделавших для победы над фашизмом, остались вне официальной памяти, по-прежнему остаются вне наград, вне льгот. Об этой категории тружеников тыла мы не встретим пока ни музейных экспонатов, ни мемориальных досок. Нет даже надгробий на братских могилах. Мы до сих пор не знаем, где и сколько их похоронено. Все это предстоит еще сделать.

В письме в «Мемориал» Василий Васильевич Цицер, в годы войны трудармеец, пишет: «Если бы не было зверских репрессий властей против собственного народа (всех национальностей), значительно меньше было и изменников за линией фронта, легче было бы выиграть войну, мы не потеряли бы за годы войны в три раза больше людей, чем напавшая на нас Германия».

Хочу высказать еще одну мысль. Вместе с отечественными немцами под охраной в трудармии оказались и люди других национальностей: болгары, греки, поляки, финны, итальянцы. Были среди них и коммунисты-эмигранты, бежавшие к нам из фашистской Германии. Все они оказались под подозрением и даже в изменниках по национальной принадлежности. С бывшими внешними врагами сейчас установились приемлемые взаимоотношения, а внутренние «враги» так и остались не реабилитированы. Большая вина в этом лежит и на молчавшей пропаганде.

Деятельность «Мемориала» помогает вскрывать то, о чем долгое время не принято было говорить. На страницах многих газет появилось немало материалов о прошлом, состоялись вечера, где дается возможность высказаться тем, кто молчал более полувека.

А. ЕРОШКИН,

журналист

Время испытаний

Металлургический завод, строившийся в Челябинске, до августа 1942 года назывался Бакальским. Дело в том, что вначале его предполагалось построить на базе руд Бакальского месторождения вблизи поселка Бакал. Сметная стоимость в действующих ценах того времени составляла 400 млн рублей, численность трудящихся завода планировалось довести к 1939 году до 30 тыс. человек, а население Бакала — до 100 тыс.

К составлению проекта реконструкции Бакальских рудников и изысканию площадей под будущий металлургический завод была привлечена наряду с советскими организациями и американская фирма «Оглбей Нортон».

Однако изыскательские работы показали недостатки водных ресурсов и отсутствие ровной и достаточно большой площади для строительства в окрестностях Бакала, и тогда в 1934 году начались изыскательные работы в районе поселка Першино под Челябинском. Там даже было построено несколько небольших зданий для управления строительства и около десяти времянок для строителей. В 1935 году стройку законсервировали — не хватало средств.

В августе 1940 года было принято решение о возобновлении строительства качественных сталей на базе высококачественных бакальских руд. Еще до начала Великой Отечественной войны создается строительное управление Бакалстрой, вошедшее в состав Наркомстроя. После новых изысканий и острых споров окончательно утверждается площадка для строительства — Першинская.

В первые же месяцы войны на этой площадке разворачивается эвакуированное строительное управление треста «Запорожстрой», а с декабря 1941-го Куйбышевский особстрой направляет сюда людей, значительные материальные и технические ресурсы, а в марте-апреле 1942 года в соответствии с решением ГКО прибывает из Сталинграда 5-я саперная армия с квалифицированными кадрами инженеров и техников, рабочих различных строительных специальностей.

В августе 1942 года по решению Совнаркома СССР эта стройка получила новое название — Челябметаллургстрой. О сложностях строительства, героических буднях рабочих и специалистов на строительстве Челябинского металлургического хорошо рассказал в книге «Записки строителя», вышедшей в Воениздате в 1973 году, генерал армии А. Н. Комаровский. К сожалению, время, в которое жил и работал Александр Николаевич, не позволило ему поведать всю правду о событиях на стройках ЧМЗ и Бакальского аглокомбината, выдававшего заводу агломерат. И взгляд начальника строительства далеко не всегда совпадает с оценкой нынешних моих собеседников — участников и очевидцев тех уже теперь далеких событий. Действительно, на строительную площадку ЧМЗ за короткий срок прибыло несколько десятков тысяч человек. Кто были они, эти люди? В исторических исследованиях о них говорится лишь конспективно. А правда такова, что на территории Челябинской области за короткий срок были развернуты десятки лагерей, лагучастков и лагпунктов, в которых содержались сотни тысяч заключенных, осужденных за уголовные преступления; много в них было политических заключенных, осужденных по 58-й статье, огромное число людей, получивших большие сроки заключения в соответствии с предвоенными сталинскими законами и наказанных за различные мелкие нарушения и поступки на основании суровых законов военного времени.

На стройках Челябинской области в сорок втором году появились так называемые трудмобилизованные, или трудармейцы. А. Н. Комаровский в своей книге сказал о них так: «Надо было прежде всего принимать и расселять рабочих из числа так называемой трудовой армии, т. е. лиц военнообязанных, но не призванных по той или иной причине в действующую армию». Весьма туманная формулировка.

Петр Александрович Эзау окончил машиностроительный факультет Московского инженерно-экономического института буквально 25 июня 1941 года. После окончания вуза он получил направление на Урал и работал в Миассе. 22 марта сорок второго года его привезли в трудармию, из Миасса группу до Челябинска сопровождал милиционер. По прибытии в Челябинск Эзау направили в 7-й стройотряд, который работал на строительстве ЧМЗ.

В отрядах, как вспоминает Петр Александрович, было до двух тысяч трудармейцев. Основную часть составляли немцы Поволжья, советские немцы из других районов страны, финны и греки. Все они содержались под охраной. Прибывшие же летом 1942 года трудмобилизованные из Средней Азии работали без охраны. П. А. Эзау вспомнил в связи с этим любопытный эпизод:

— Меня поразило, что в составе нашего отряда было немало бывших в недавнем прошлом военных немецкой национальности, многие из них награждены орденами и медалями, и первое время они даже носили их, а потом поняли, что, когда тебя ведут под охраной с овчарками, носить награды негоже. Хорошо помню одного немца-трудармейца, на груди которого алел значок депутата Верховного Совета СССР. Работали мы в основном чернорабочими, землекопами. Однажды генерал Комаровский узнал в одном землекопе, возившем тачку с грунтом, своего руководителя, под началом которого трудился в 30-е годы. Он перевел коллегу на более легкую работу.

Вообще, 1942 год был тяжелейшим временем для трудармейцев. Питание очень плохое, угнетали жестокие морозы. Резко увеличилась смертность. П. А. Эзау вспоминает, что на строительстве действовали постоянно четыре похоронные бригады, куда еще дополнительно выделяли по одному-два человека. Ежедневно умирало до 50 трудармейцев.

— В нашем отряде, — говорит П. А. Эзау, — было два инвентарных гроба, в которые ложили умерших, а у общей могилы гробы освобождали, засыпали умерших землей, и возчик возвращался с пустыми гробами за другими.

Больных и истощенных трудармейцев, а также заключенных, вылечить которых, по мнению медиков, считалось невозможно, как тогда говорили, «актировали» и представляли, так сказать, самим себе. Их помещали в отдельный барак, снимали охрану, и они постепенно умирали.

Жизнь в трудармии была настолько тяжела, что некоторые мобилизованные, прослышав, что в лагерях заключенные питаются лучше, всерьез обсуждали вопрос о том, как бы получить небольшой срок и попасть в это заведение. Товарищем по бригаде у П. А. Эзау был некто Кирбиц — белорус по национальности, попавший за колючую проволоку лишь за то, что кому-то из чиновников показалось в его фамилии немецкое звучание. Этот Кирбиц к концу 1943 года все же доказал, что он — белорус и добровольцем отправился на фронт. В составе бригад советских немцев были люди и других национальностей: евреи, эстонцы, фамилии которых походили на немецкие, но доказать свое происхождение в той обстановке они просто не могли.

Надо сказать, пока в 1941—1942 годах источник пополнения подразделений трудармии казался неисчерпаемым, высокие начальники, мягко выражаясь, мало обращали внимания на социальные вопросы, в том числе на питание. Ситуация резко изменилась в сорок четвертом, когда источник пополнения иссяк, тогда были предприняты все меры для улучшения в первую очередь питания и жизненных условий.

А что же в Бакале? В 1942 году там тоже развернулось строительство — агломерационного комбината, продукция которого должна была идти для обеспечения нужд ЧМЗ.

Карлу Карловичу Симону 63 года, он до сих пор трудится в Бакальском рудоуправлении. А когда началась война, он жил в Верхне-Чирчикском районе Узбекской ССР, недалеко от Ташкента. 23 июня вместе со своими друзьями — тремя русскими и немцем он подал заявление о вступлении в Красную Армию добровольцем. Ему сказали, что надо подождать. После августовского Указа 1941 года немцев, проживающих в их селе, выселили в Самарканд. 31 марта 1942 года К. К. Симону принесли повестку, только не в действующую, а в трудармию. Везли их в товарных вагонах, в 40-тонных размещались 104 человека, а в 20-тонных — 52.

— Привезли нас в Бакал, — вспоминает К. К. Симон, — и сразу в баню. Выходим из нее, увидели охранников и с ними лающих овчарок. До этого у нас не было никакой охраны, мы ехали совершенно свободно.

Прибывших на Бакал советских немцев размещали в бывшей церкви, для чего вокруг возвели вышки и ограду из колючей проволоки, а также на Успенском поселке. Симон рассказывал мне:

— Питание в первое время было негодным, вместо хлеба часто давали жженые сухари, а зимой мерзлые турнепс и капусту. Работали мы на строительстве котлована под аглофабрику. Глубина его была до 20 метров. Сначала на строительстве котлована почему-то использовали в основном служащих: бывших счетных работников, врачей, экономистов. Как правило, эти люди были в возрасте, нормы не выполняли, а это сказывалось на питании.

Существовали три котла: первый и второй были для тех, кто выполнял нормы выработки. По первому котлу полагалось в 1942 году 800 граммов хлеба, три раза — первое блюдо и дважды — второе; по второму котлу — 600 граммов хлеба, трижды — первое блюдо, один раз — второе и, наконец, по третьему выдавалось 400 граммов хлеба и дважды — первое блюдо. Ясно, что люди, не привыкшие к тяжелому труду, чаще уходили из жизни.

Возводя аглофабрику, трудармейцы одновременно развернули строительство для будущего лагеря заключенных. Сейчас в печати появляются сообщения, рассказы, воспоминания о страшных колымских и красноярских лагерях, о лагерях, расположенных в Коми АССР, но я пока не встречал рассказов о лагерной жизни в нашем крае. В силу климатических условий жизнь у нас была не намного легче, чем на Колыме.

Многое зависело и от руководителей. К счастью для заключенных, оказавшихся в Бакальском лагере, начальником строительства здесь был Д. С. Захаров. Он понимал, очевидно, кто сидит вместе с уголовными элементами в подчиненном ему лагере. Тут были и командиры Красной Армии, и хозяйственные руководители, и врачи, и учителя, и инженеры, репрессированные перед войной. Д. С. Захаров иногда представлялся заключенным человеком, который все может, вроде кудесника. В качестве премии передовым бригадам выделялись испеченные пироги и так называемое премиальное блюдо. Но даже всесильный Д. С. Захаров, естественно, не мог сломать традиций и порядков, существовавших в сталинских лагерях, он мог только отдельным людям облегчить судьбу.

Р. Г. Франк до войны был комсомольским активистом, вступил кандидатом в члены партии. Прибыв на Бакал трудармейцем, он только три дня как кандидат в члены партии находился без охраны, а затем и его взяли под охрану, хотя кандидатскую карточку не отобрали. Он вспоминает, что летом сорок второго в Бакал прибыло много бойцов и командиров Красной Армии немецкой национальности. Особенно выделялся старший офицер-орденоносец, участник гражданской войны, последующих боевых событий А. Я. Диц, награжденный именным оружием. В неразберихе тех дней он несколько недель ходил с именным пистолетом, пока охрана не сообразила, что такая трагикомичная ситуация должна быть прекращена, и Диц сдал свое оружие.

Медицинское обеспечение в трудармии и лагерях было плохое. На Бакале медики из уральских трав приготовляли настойку «Адонис-верналис» — универсальное средство от всех болезней. Трудармейцы и заключенные говорили: «Идешь в санчасть, голову неси под мышкой, иначе освобождения не получишь». При всех заболеваниях медик наливал из ведерной бутылки в стакан настойку, давал заключенному, тот выпивал, и на этом лечение заканчивалось.

С 1944 года содержание заключенных и трудармейцев несколько улучшилось. Тем, кто систематически перевыполнял нормы выработки, полагалось выдавать по 1,2 килограмма хлеба; трудармейцы немецкой национальности с работы и на работу ходили уже без охраны. Полностью охранный режим был снят только после победы, в августе сорок пятого. Однако на спецучете с унизительной процедурой ежемесячной регистрации советские немцы находились вплоть до 1956 года.

…Давно прошли те трудные годы. Бывшие трудармейцы — граждане немецкой национальности разъехались по стране. Но многие остались на Урале. Известно, например, что к концу 1942 года на площадке Челябметаллургстроя было возведено для трудмобилизованных 12 рабочих поселков общей жилой площадью 40 тыс. квадратных метров. В рабочем поселке № 4, на месте которого сейчас располагается рынок Металлургического района, а также в поселке № 3, где сегодня магазин «Утес», жили в основном немцы Поволжья. Жили они и в других рабочих поселках. После войны они строили двух- и трехэтажные дома на улицах Богдана Хмельницкого, Сталеваров, Мира. Постепенно эти дома сносятся, на их месте возводятся современные жилые здания.

Многие немцы Поволжья навсегда связали свою судьбу с Челябинском, стали заслуженными ветеранами производства. Здесь вместе с металлургическим комбинатом[12] поднялся и город металлургов и строителей с современным благоустроенным жилым фондом, бытовыми и культурными сооружениями.

Отличными организаторами строительного дела стали и многие трудармейцы управления № 4 Рудбакалстроя. Такими, как Р. А. Райт, А. Е. Майснер, П. А. Эзау, Э. Я. Гуйо, Р. Г. Франк, гордятся в нашем небольшом городе. Сейчас некоторые из них на заслуженном отдыхе, другие уже ушли из жизни. Но те, кто жив, никогда не забывают трудное военное время — время суровых испытаний, когда, находясь, казалось бы, даже в нечеловеческих условиях, они вместе со всем советским народом помогали нашей армии добывать Победу.

Е. П. ТРОФИМОВ,

работник Бакальского рудоуправления

Дни и ночи у мартеновских печей

По железной дороге, которая полудужьем опоясывает Златоустовский металлургический и потом ныряет в междугорье, запыхавшиеся усталые поезда везли с фронта раненых, а им навстречу по другой колее бежали тяжелые эшелоны с танками и орудиями.

В мартеновском цехе, одном из самых старых на заводе, висячие садочные машины с облизанными огнем хоботами, словно мамонты, ворочаются над площадками, суют мульды с шихтой в огненные зевы печей.

На дворе морозная ночь, а у печи жарко: идет доводка плавки. Подручные бросают лопатами в печь известь, одежда на них дымится, пот — ручьем. Сталевар Иван Стругов машет рукой, останавливая подручных:

— Порядок!

Постоял в задумчивости, покусывая пшеничный ус, и подошел к плите, над которой первый подручный уже выливал в чугунный стаканчик из длинной стальной ложки взятую из печи пробу.

— Ну, голубушка, живо присылай анализ! — командует тихо, но жестковато Стругов пирометристке Ане Игольниковой, девочке в синем халатике.

Лаборантка щипцами подхватила стаканчик с застывающим в нем металлом и упорхнула, будто ее тут и не было.

Иван Савельевич нервничал, войлочную шляпу с синими очками отбросил, полотенцем обтирал лицо, посматривая на мастера Бубнова, который с иронической улыбкой вышагивал по площадке, ожидая вестей из лаборатории. Тот держится с достоинством человека, знающего себе цену. Всем видом демонстрирует спокойствие, как бы говоря: суетиться нечего, все будет в порядке.

Стругов строг, любит ювелирную точность в исполнении всякой, даже мелкой работы. Подручные у него вышколены, дело знают до тонкостей и чаще всего слышат от бригадира ходкое в ту пору слово: «Даешь!»

В раздевалке, где начальник смены проводит оперативки, Стругов обычно сидит, притулившись к стенке, голоса не подает. Если скажут ему: «До конца смены, кровь из носа, надо выпустить со второй печи плавку!», — отвечает односложно: «Постараемся». И опять как в рот воды набрал. Зато, поднявшись на площадку, преображается. Подмечает все, что не сделано теми, от кого приняли смену, и работает вместе с подручными до седьмого пота. За семь часов выпускал Стругов плавку. По тем временам такое достижение было куда как не частым.

А ночь плывет над цехом. Отсветы от выпускаемых плавок зарницами бросаются ввысь, поджигая кромки туч. В разливочном пролете тоже горячка: там, где слитки поостыли, их выбивают из изложниц. Потом, когда они возьмут цвет синевы, набрасывают цепи, и краны, подхватив их, осторожно кладут на тележки рядком.

На второй канаве все готово к выпуску плавки. Женщины, которых называют канавщицами, уже отошли в сторонку. Работают они почти все время в горячей среде. Канава еще не успевает толком остыть, а они уже спускаются в нее, и мелькают в их проворных руках маленькие кельмочки, шамотные сифоны, позванивая, ложатся в гнезда-кресты. В наклон работают до тех пор, пока не закончат свое дело. Потом в раздевалке будут долго растирать занемевшие поясницы.

Тут же, невдалеке, ковшевой уже пробует прилаженный стопор, еще раз залезает на ковш, садится на закраину и осматривает механизм, что-то прикидывая, командует своему помощнику. Тот нажимает на изогнутый рычаг, стопор приподнимается, и ковшевой по одному лишь ему известным приметам определяет: сделано все как надо.

Вот уже и мостовой кран, стальное чудище, качнул лапы-крюки, и они поползли к ковшу. Плавка на второй печи готова: подручный, подходя, дважды ударил железякой по висячему куску рельса. Захлопал крыльями голубь, сорвавшийся откуда-то из-под крыши.

Все собрались за печью. Здесь душно и жарко, как в парилке. У желоба подручные с маху бьют кувалдой по ломику, пытаясь пробить летку. Но, видно, намертво спекло утрамбованный магнезит.