На распутье
На распутье
Дом на Садовой Землянке постигла незавидная участь. Одним из декретов большевиков он был национализирован, все прежние жильцы «уплотнены», а в освободившиеся комнаты въехали представители новой власти «рабочих и крестьян». От некогда престижного дома не осталось и следа: лестничные марши в обрамлении мраморных колонн теперь были темны и невероятно грязны, лифт остановлен, а шахта лифта заполнялась мусором и отбросами вплоть до второго этажа, дверь в подъезд не закрывалась, и повсюду гулял холодный ветер. Новые жильцы перед каждой квартирой водрузили целые баррикады из коробок и ящиков с каким-то хламом. А вскоре к ним потянулись вереницы близких и дальних родственников из деревень, и в комнатах, переданных семье из двух-трех человек, размещались по десять-пятнадцать новых московских жителей. Спали вповалку, на полу, а туалетные комнаты и кухни быстро превратились в их подсобные помещения.
Якову Алексеевичу со всем семейством оставили меньшую часть квартиры, занимавшей ранее весь этаж, и в трех комнатах кое-как разместились все девять человек. А в остальные комнаты, безо всякой перегородки, заселили еще четыре семейства. Так бывший хозяин оказался в коммунальной квартире, наблюдая за постепенным разрушением созданного им дома. От Николая, призванного в армию раньше старшего брата, так и не было никаких известий.
Вернувшись из армии, Володя застал всю семью в крайне подавленном состоянии, как будто в доме находился покойник. Мать и сестры, прослезившись, обняли старшенького, приняли его нехитрые солдатские пожитки и провели к отцу. Яков Алексеевич уже третью неделю почти не вставал, лишь изредка просил поднести воды да помочь подойти к иконам. Всего за полгода из крепкого энергичного хозяина жизни он превратился в немощного старика. Увидев Володю, отец тяжело вздохнул, перекрестился и чуть слышно проговорил: «Дождался, слава тебе, Господи. Принимай, сын, все наше нехитрое хозяйство, дальше тяни сам». И как раненый волк уехал в родные владимирские земли зализывать раны.
Мать и ребятишки потянулись за ним. Поскольку Прасковья часто и сильно болела, старшим детям – Вере, Фрузе и Александру – предстояло вести хозяйство, опекая младшеньких, Софье было двенадцать, Ольге – девять, а Леониду – семь лет. Так, в самый голодный и тревожный год Владимир остался в Москве совсем один.
Володя понимал подавленность отца: ему с таким трудом только-только удалось реализовать свою мечту, как совершенно неожиданно все пошло прахом. И с тех пор сын дал себе зарок – никогда не иметь никакой собственности.
Позволив себе недельный отдых, Владимир вновь окунулся в работу. Сначала определился с заработком – поступил на службу в «Акционерное общество Коломенских машиностроительных заводов» инженером-конструктором. Жалование было невелико, но выплачивалось регулярно: их небольшая группа курировала постройку Кулибакского завода, корпуса которого при всеобщем хаосе возводились на удивление быстро.
И конечно, при первой же возможности Климов снова пришел в МВТУ. «Куда же вы пропали?» – воскликнул Николай Романович, крепко обняв своего ученика. Встреча с научным руководителем, а Володя по-прежнему оставался аспирантом Брилинга, оказалась не столь радостной, как представлялось в казенных стенах госпиталя. Николай Романович, со студенческих лет мечтавший о революции в России, теперь без особого энтузиазма рассказывал о деяниях новой пролетарской власти. Так и не добившись своевременного возвращения с фронтов всех своих лучших выпускников, профессор с горечью перечислял Володе имена погибших.
А иные светлые умы отошли от дел или предпочли эмиграцию. Ректор МВТУ – Василий Игнатьевич Гриневецкий – социалистическую революцию встретил враждебно. Сначала он пытался доказать, что полная национализация губительна для России: восстановление и развитие промышленности невозможно без реставрации капиталистических основ и без привлечения иностранного капитала. Но вскоре ему достаточно грубо дали понять, что с такими взглядами стране не нужен даже самый талантливый ученый. Профессор покинул училище и с тех пор ни с кем не поддерживал отношений. (Спустя год, в девятнадцатом, Василий Игнатьевич скончался, подкошенный очередной волной эпидемии.)
Покинул родину Игорь Сикорский, за девять лет подаривший России двадцать пять типов самолетов. «Молодой Советской республике не нужны предприятия, подобные фабрикам духов и помад», – изрек один из руководителей ВСНХ Ларин (Лурье). Авиационные предприятия, и прежде всего Петрограда, мгновенно лишились финансирования и заказов. Производство на них было остановлено. Все это вынудило Сикорского официально оформить документы и через Мурманск уехать во Францию, а затем в США. Директора РБВЗ М. В. Шидловского по закону о «красном терроре» арестовали в качестве заложника и через несколько месяцев расстреляли.
Оказался в немилости не только «Руссо-Балт», плачевна и судьба других предприятий. Новый моторный завод в Александрове, к семнадцатому году достигший проектной мощности, был остановлен. Начавшаяся Гражданская война, интервенция, экономическая и политическая блокада свели на нет все планы развития «Деки».
Буквально в первые месяцы прихода большевиков к власти, 5 января 1918 года, был выпущен и Декрет о закрытии петроградского завода «Русский Рено», весь персонал – около 3000 человек – получил расчет… А дела-то на этом заводе шли хорошо. За несколько лет здесь выросли новые производственные помещения, было пущено более 600 станков. Все военные годы «Русский Рено» выполнял заказы артиллеристов, корабелов, переоборудовал автомобили для военно-полевых условий. Но основным военным заказом, полученным от Авиационного управления, была сборка разных типов авиационных моторов «Рено» из французских деталей, а также ремонт и производство запасных частей к ним. Для сдачи готовой продукции еще три года назад была построена испытательная станция. И вдруг – совершенно неоправданное решение властей.
На «Русском Рено» в Рыбинске, несмотря на войну, удалось построить основную часть зданий, установить половину оборудования, но окончательному завершению всех работ помешал Октябрь семнадцатого. Французское руководство во главе с управляющим спешно покинуло Россию, прихватив всю техническую документацию, а рабочие попросту оказались на улице. В городе к тому времени уже стояло большинство предприятий. Не хватало сырья, топлива, продовольствия.
Тем не менее Техническая комиссия, направленная на предприятие вновь созданным Высшим советом народного хозяйства (ВСНХ), сделала вывод о достаточности производственных мощностей волжского «Русского Рено» для ремонта 50 автомобилей в месяц. Из протокола от 16 февраля 1918 года: «Комиссия полагает, что пустить завод в ход возможно, и ввиду затруднений с ремонтом автомобилей, которые наблюдаются повсеместно, а также ввиду того, что на работах этих могут найти заработок около 200 человек, пустить завод в ход совершенно необходимо». Завод понемногу ожил, но ни о каких десятках машин не могло быть и речи.
Владимир Климов, слишком долго пребывавший в полном неведении, пришел в отчаяние от столь мрачной картины. Он так стосковался по любимому делу, так рвался к своим моторам, а тут – полнейшая разруха, откровенное равнодушие новой власти, если не сказать большего. «Вот тебе и порог на семь дорог». По какой же идти дальше?
Долго рассуждать не пришлось, в июле 1918 года он перешел на службу в Центральную автосекцию ВСНХ инженером по обследованию заводов.
Владимир уже просто не мог жить без своих моторов. А в дневнике об этих годах появится краткая запись: «Июнь 1917 – ноябрь 1918. С июня 1917 года по ноябрь 1918 года по специальности авиамоторостроения не работал. Из этого времени 4 месяца (с VI.1917 по Х.1917) был без работы, 5 месяцев (с XI.1917 по III.1918) отбывал воинскую повинность, 3 месяца (с IV.1918 по VI.1918) работал инженером-конструктором в технической конторе Общества Коломенских заводов по построению Кулебакского завода, 4 месяца (VII – Х.1918) – инженером центральной автосекции по обслуживанию заводов».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.