Накануне

Накануне

Ну и как должна была отнестись ко всему этому оппозиция?

До сих пор Сталин был для них конкурентом в драке за власть, узурпатором этой власти, творцом безумных реформ, в последние годы — врагом. Теперь он стал предателем. А с предателями у российских революционных радикалов разговор был всегда короткий.

…Любопытная вещь — логика. Давно уже доказано, что «заговор генералов» на самом деле существовал — по сути, это стало ясно с 1997 года, с момента публикации «Справки о проверке обвинений», которые в сумме с ранее опубликованными показаниями Тухачевского дали совершенно ясную картину. Еще в 90-е годы, после публикаций историка В. Роговина, стало ясно, что в СССР существовала разветвленная и тщательно законспирированная «параллельная партия», а значит, репрессии 1929–1933 годов не были необоснованными. В контексте реальных политических событий уже не кажется дутым дело «Весна», хотя с ним еще разбираться и разбираться. Ю. Жуков, исследовавший «кремлевское дело», пришел к выводу, что в основе его лежал конкретный заговор. И между тем он же, буквально в той же книге, относит процессы против троцкистско-зиновьевской оппозиции, прошедшие в 1936–1937 годах, к разряду политических репрессий, то есть планомерной и беззаконной расправы Сталина с политической оппозицией. Где тут логика? Одно дело за другим оказывается реальным, и вдруг между ними затесались какие-то процессы совсем из другой оперы — разборки с инакомыслящими, уничтожение не только нынешних, но и прежних политических противников… Ни до, ни после этого не было — с чего ццруг? Да еще перед этим предпринимаются специальные меры по укреплению законности, не иначе как из утонченного цинизма. Странно…

Более того, есть прямое свидетельство, что Сталин не намеревался проводить какие бы то ни было политические разборки. В 1933 году началась новая чистка партии, очень жесткая «генеральная уборка», проверка прошлого и настоящего всех членов ВКП. И вдруг — неожиданное постановление декабрьского (1935) Пленума ЦК, которым эта чистка попросту прекращалась и проводился всеобщий обмен партбилетов по состоянию на нынешний день. То есть власти более чем явно показывали, что не намерены преследовать никого. Все, закончили!

Правительство явно давало «отпущение грехов». В июне 1936 года на Пленуме ЦК был восстановлен в партии Енукидзе, Несколько раньше Сталин очень жестко пресек попытку Ежова, тогда председателя комиссии партийного контроля, воспользоваться для своей работы архивами госбезопасности. И вдруг — такой поворот: аресты, кровавые приговоры.

Странно…

Подробное рассмотрение этих процессов, конечно, было бы интересно — но как-нибудь в другой раз. Эта книга и так уже непомерно велика, и она, в общем-то, не о том. Поэтому вкратце, без доказательств, расскажем лишь о тех моментах, которые нам показались важными и интересными.

Итак, после преобразований 1935–1936 годов прежние «государственники» превратились в откровенных контрреволюционеров. А значит, Сталин стал для своих прежних товарищей, «большевиков-ленинцев», «революционеров», предателем, и какие-либо сомнения и колебания по отношению к нему теперь были неуместны. Между тем социальная база «революционеров» стремительно сужалась. Именно теперь можно было ожидать выступления оппозиции — теперь или никогда!

И в самом деле, к началу 1936 года органы внутренних дел зафиксировали возросшую активность советских «бывших» — троцкистского и зиновьевского подполья. В отличие от немецких «бывших», бессильных деятелей бессильной Веймарской республики, это были партийные радикалы, «люди идеи», с опытом подпольной работы, в том числе и опытом терроризма. Стало известно и о том, что они стремятся к объединению, к тому, чтобы создать единую партию.

Но в недрах оппозиции шли и куда более опасные процессы. 5 февраля 1936 года начальник секретно-политического отдела ГУГБ Молчанов докладывает Ягоде, что троцкистское подполье воссоздается по принципу «цепочной связи небольшими группами». Этот принцип был прекрасно знаком всем, кто хоть что-то знал о конспиративных методах борьбы, — так строятся не политические, а боевые организации. Чекисты еще по привычке называли их контрреволюционными — хотя теперь речь шла как раз о революционной партии, призванной выступить против набиравшей силу контрреволюции.

И вот тут очень полезно привести цитату из Ю. Жукова, который, как нам кажется, воспроизводит основную ошибку исследователей того времени. В своей книге «Иной Сталин» он приводит циркуляр заместителя наркома внутренних дел Г. Е. Прокофьева:

«Имеющиеся в нашем распоряжении данные показывают возросшую активность троцкистско-зиновьевского контрреволюционного подполья и наличие подпольных террористических формирований среди них. Ряд троцкистских и зиновьевских групп выдвигает идею создания единой контрреволюционной партии и создания единого организационного центра власти в СССР…»

Комментируя этот документ, Ю. Жуков пишет: «На первый взгляд, текст циркуляра выглядит слишком одиозным, вполне характерным для всех документов, исходивших с Лубянки… Но если не принимать во внимание непременные далекие от действительности определения, как «контрреволюционные», «террористические» да отбросить столь же нарочито использованные понятия «подпольные», «формирования», то оставшееся выглядит достаточно серьезным и вполне возможным».

Да почему же не принимать во внимание-то? Ведь это не газетная статья, это циркуляр замнаркома внутренних дел, предназначенный для его подчиненных, то есть внутриведомственный документ. В бумагах такого сорта риторика не применяется. Если там говорится «подпольные формирования», «терроризм», значит, речь идет о подпольных формированиях и терроризме, а не о намерении вести парламентскую борьбу.

…Хорошо, давайте для наглядности проделаем с этим документом ма-а-ленькую операцию. Одно понятие уберем и одно заменим на более верное. Тогда приведенная фраза будет выглядеть так: «Имеющиеся в нашем распоряжении данные показывают возросшую активность революционного подполья и наличие подпольных террористических формирований среди них». Вам это кажется по-прежнему невозможным? Или в очертаниях документа все же начинает проступать что-то знакомое?

В том-то все и дело! Именно такие документы должны были поступать в жандармские управления Российской империи накануне и в начале «революционной репетиции» 1905 года. Все это уже было — подпольные боевые организации, революционный террор, и даже делалось теми же людьми или их приятелями из родственных партий эсеров и анархистов, развернувших в 1905–1907 годах в России такое, что Николаю II, очень мягкому царю и истинному христианину, пришлось вводить военно-полевые суды.

Ну и чем такая картинка менее логична, чем «репрессии» с убиением невинных «политических младенцев»?

…Самые знаменитые разведчики — как правило, хулите из своего цеха. Потому что знаменитым разведчик становится после своего провала. А о тех, кто не проваливается, так никто никогда и не узнает.

Так и с террором. Для истории покушение становится покушением после того, как оно состоится. Взрыв в бункере Гитлера был, и он существует под своим подлинным именем. Террор начала века тоже был — и он тоже существует. Если же покушения и террор удается предотвратить, они записываются в главу о политических репрессиях, хотя ничего общего с ними не имеют. Репрессии — это то, что было, например, у нас после 1953 года. А репрессии, в ходе которых был казнен Александр Ульянов, старший брат Ленина, таковыми не являлись, потому что ребятки и вправду готовили покушение на царя — кстати, предыдущий русский царь был убит террористами всего за шесть лет до того, в результате восьмого по счету покушения…

По мнению Ю. Жукова, «сторонники Троцкого и Зиновьева стремятся к консолидации, к созданию уже не невозможной в существующих условиях фракции, а вполне самостоятельной партии… Если новая партия и не возникнет, то у троцкистов и зиновьевцев все же достанет влияния для того, чтобы скрытно выдвинуть собственных кандидатов в депутаты… и получить тем самым трибуну для свободного выражения своих политических взглядов. В этом и таилась опасность для сталинской группы реформаторов».

Если бы речь шла о Зюганове с Явлинским — бесспорно, так оно и есть. Но в оппозиции 30-х годов были не те люди. Уверены, что если бы опасность для сталинской группы реформаторов таилась именно в этом, то она с удовольствием бы предоставила троцкистам открытую трибуну и наблюдала, как их с этой трибуны вывозят на мусорных тачках, вместе с их призывами к новой войне и мировой революции. Только ведь жить начали!

Нет, учитывая конкретику времени, ясно, что опасность была в другом — в том, что «группу реформаторов» станут попросту мочить, как предателей дела революции. Так что мы предлагаем читать внутренние документы НКВД и доклады чекистов правительству буквально, не считая их «далекими от действительности», — это то, что вполне могло иметь место в то время, в тех условиях и с тем контингентом…

Итак, что конкретно происходило. Началась новая серия арестов — массовыми их не назовешь, отнюдь. Работа велась явно целенаправленно, поскольку к 1 апреля было арестовано всего 508 человек «тайных оппозиционеров» (кстати, у одного из них нашли архив Троцкого). Их решили отправить в лагеря, присоединив к ним 308 человек, исключенных из партии за принадлежность к троцкизму. (Сами цифры, небольшие и не круглые, показывают, что работа велась с разбором. С каким разбором, становится ясно, если знать, что при последней чистке из партии было исключено 306 тысяч человек.)

Вот что пишет по этому поводу Вышинский в записке Сталину:

«Считаю необходимым всех троцкистов, находящихся в ссылке, ведущих активную работу, отправить в дальние лагеря постановлением Особого совещания при НКВД после рассмотрения каждого конкретного дела… С моей стороны нет также возражений против передачи дел о троцкистах, уличенных в причастности к террору, то есть к подготовке террористических актов, в Военную коллегию Верховного суда Союза, с применением к ним закона от 1 декабря 1934 г. и высшей меры наказания — расстрела…»

Как видим, пока что о политических репрессиях речи нет. Все строго в рамках закона, поскольку в Уголовном кодексе существовала статья 58, а у нее был пункт 10 — «контрреволюционная агитация и пропаганда», по которому любого троцкиста, ведущего активную работу, можно было отправить в лагерь — что и было сделано. За инакомыслие никто никого не преследовал, за «кухонные» разговоры в кругу семьи — тоже, это все еще впереди.

19 июня на рассмотрение Политбюро были представлены списки тех, кому можно было предъявить обвинение в терроризме. Совсем немного — всего 82 человека. НКВД действовал строго под контролем прокуратуры, поскольку список представили Ягода и Вышинский. А еще было предложено провести повторный процесс по делу Зиновьева и Каменева, которые уже находились в заключении. Ну и с какого перепугу вытаскивать их из тюрьмы, где они так прочно сидят?

Ю. Жуков предполагает: «Это должно было еще раз продемонстрировать решительный и окончательный отказ от старого курса, который ориентировался прежде всего на мировую революцию, для Лондона и Парижа связывался с… экспортом революции, что для всех олицетворялось двумя именами — Троцкого и Зиновьева».

И здесь снова — приоритет политики над правом. Ведь о чем речь? О том, что Сталин пошел на репрессии, чтобы что-то доказать Парижу и Лондону, а не потому, что для этого были какие-то основания.

То есть утверждается, что репрессии 1936 года, которые жестко контролировались Политбюро и прокуратурой, были необоснованными. Мы так не считаем. Сталин был человеком последовательным, и уж коль скоро он начал строить правовое государство, то не стал бы с первых шагов показывать пример нарушения закона — тем более, в ситуации, когда органы одичали после двадцати лет «революционной законности». В совсем уж крайнем случае придумал бы что-нибудь другое — как с Троцким…

Учитывая время и обстановку в стране, версий может быть лишь две. Либо чекисты обнаружили что-то совсем уж экстраординарное, ради чего стоило вытаскивать из тюрем уже поверженных вождей оппозиции. Либо заговорщики в НКВД использовали их в качестве «дымовой завесы», чтобы отвести даже предполагаемый удар от своих реальных соратников, как это уже делалось в «кремлевском деле», а возможно, и в деле об убийстве Кирова.

Пойдем дальше. 29 июля 1936 года было направлено так называемое «Закрытое письмо», на самом деле ничуть не являвшееся таковым, поскольку предназначалось всем членам партии. Там говорилось, что НКВД было раскрыто несколько террористических групп в разных городах страны, что ими руководил некий «троцкистско-зиновьевский блок». Задачей групп было одновременное убийство руководителей партии в разных регионах, что вызвало бы панику в стране и позволило членам блока и Троцкому захватить власть.

Заканчивалось письмо призывом к борьбе с врагами партии и рабочего класса и к большевистской революционной бдительности.

(А вот это зря сказали!)

Зиновьев и Каменев были основными фигурами на состоявшемся летом «Процессе 16-ти». Первая группа подсудимых включала одиннадцать старых большевиков, участвовавших в 1926–1927 годах в «объединенном оппозиционном блоке». Вторая — пятерых эмигрантов, молодых членов германской компартии. Пятнадцать из них получили смертный приговор.

Общественность и пресса всего мира ломали головы над тем, как относиться к процессам, строили всевозможные догадки по поводу того, чем они были вызваны, как их понимать, что за ними стоит. Диапазон оценок был по всей 180-градусной шкале. Троцкий, само собой, назвал процесс «величайшей фальшивкой в политической истории мира». А самое простое толкование происходящему дала итальянская фашистская газета «Мессаджеро»: «Старая гвардия Ленина расстреляна… Сталин был реалистом, и то, что его противники считали изменой идеалу, было только необходимой и неминуемой уступкой логике и жизни… Абстрактной программе всеобщей революции он противопоставляет пятилетку, создание армии, экономику, которая не отрицает индивидуума… Это было неминуемо — полиция вскрыла заговор и действовала с силой, требуемой общественной безопасностью».

Но что интересно — процесс-то над оппозиционерами был открытым. И не просто открытым — на него допускались представители иностранной прессы и дипкорпуса. Смотрите, слушайте!

Помимо прочего, на процессе Зиновьев подтвердил, что знал о готовящемся убийстве Кирова, но не в этом суть. Суть в другом. Почему никто из подсудимых не встал и не закричал: «Товарищи! Меня обвиняют несправедливо! Мэи показания даны под нажимом следствия! Я ни в чем не виновен!» В зале ведь полно иностранных корреспондентов, а хуже все равно уже не будет, так и так расстреляют!

Почему они этого не сделали?!

Вообще политики-опозиционеры вели себя невыразимо мерзко по отношению как к Сталину, так и друг к другу. Это трудно читать и об этом трудно писать — но не из-за жалости, не из-за сочувствия к арестованным, а совсем по другим причинам…

Зиновьев пишет Сталину: «В моей душе горит одно желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою дулу, неужели же Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом…»

Т. Глебова, жена Каменева, пишет ему в тюрьму и, среди прочего, рассказывает, что их семилетний сын, найдя игру, подаренную ему Зиновьевым, «буквально затрясся и побледнел: "Я выброшу ее, ведь ее подарил мне ненавистный человек"». Каменев в ответ пишет, что Зиновьев и его жена «для меня мертвые люди, как и для Волика, они мне «ненавистны», и, вероятно, с большим основанием». Поскольку письма подлежали обязательному прочтению тюремщиками, неужели не ясно, для чего это все писалось?

На процессе подсудимые говорили о так называемом «запасном центре» в составе Радека, Сокольникова, Пятакова, Серебрякова. И уже

21 августа в «Правде» появилась статья Пятакова «Беспощадно уничтожать презренных убийц и предателей», в «Известиях» — «Троцкистско-зиновьевская фашистская банда и ее гетман Троцкий» Радека.

В ноябре на Пленуме ЦК Бухарин, «любимец партии», выступал с речью: «… Необходимо, чтобы сейчас все члены партии, снизу доверь, преисполнились бдительностью и помогли соответствующим органам до конца истребить ту сволочь, которая занимается вредительскими актами и всем прочим… Я абсолютно, на все сто процентов, считаю правильным и необходимым уничтожить всех этих троцкистов и диверсантов…» А ведь эти троцкисты и диверсанты были его товарищами, с которыми он делал революцию в 1917 году…

Мерзко!

Впрочем, вскоре те, кто громогласно клеймил «банду», тоже оказались на скамье подсудимых…

…В конце сентября 1936 года вдруг появилось странное и необычное — и по содержанию, и по лексике — решение Политбюро:

«До последнего времени ЦК ВКП(б) рассматривал троцкистско-зиновьевских мерзавцев как передовой политический и организационный отряд международной буржуазии. Последние факты говорят, что эти господа скатились еще больше вниз, и их приходится теперь рассматривать как разведчиков, шпионов, диверсантов и вредителей фашистской буржуазии в Европе. В связи с этим необходима расправа с троцкистско-зиновьевскими мерзавцами, охватывающая не только арестованных, следствие по делу которых уже закончено, и не только подследственных вроде Муралова, Пятакова, Белобородова и других, дела которых еще не завершены, но и тех, которые были раньше высланы»[51].

Очень странный документ. Это вообще не стиль документа, и уж в любом случае он свидетельствует о сильнейшем душевном волнении тех, кто его составлял и принимал.

Что случилось?

Объяснение (исключая политические) может быть только одно: кто-то из арестованных заговорил. И начал говорить такое, что вызвал шок даже у ко многому привычной сталинской команды. Причем это «что-то» должно было идти из достаточно дальних времен, не меньше чем с 1933 года, а то и раньше.

Возможно, это «что-то» так и кроется в архивах спеслужб. Но, может быть, все проще? Что-нибудь вроде того, что было озвучено на втором «московском процессе»?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.