И. Радожицкий Походные записки артиллериста, с 1812 по 1816 год

И. Радожицкий

Походные записки артиллериста, с 1812 по 1816 год

Для успокоения сынов России, огорченных потерей столицы, тот, на кого более обращалось это негодование, как на производителя бесконечной ретирады и причину несметных потерь, решился явиться сам перед войсками, с спокойным челом, уверенный в правоте своей. Кто знает русского солдата, тот знает также, что одно доброе слово от начальника внушает в него доверие и возвышает упадший его дух. Так главнокомандующий 1-й армией Барклай де Толли ездил по линиям войск и, останавливаясь перед каждым полком, говорил краткую, но сильную и ободрительную речь. В это время я случился при Елецком полку, с артиллерией, когда почтенный генерал, один, без знаков отличия, в скромном мундире, явился перед воинами и, остановясь близко к ним, говорил достопамятную речь такого содержания: «Храбрые воины! Верные сыны России! Я вижу уныние на лицах ваших, выражающих печаль сердца, слышу патриотический глас негодования. Настоящее событие, конечно, прискорбно для каждого русского, но оно еще не есть конец начатого дела. Часто, среди крайностей, требуются великие жертвы для спасительных последствий. Вспомните, как государь Петр Первый находился некогда в подобных нашим обстоятельствах; вспомните, как он завел врага своего под Полтаву и там погубил его. Мы с помощью Божьей и с вашим мужеством надеемся то же сделать, если только вы с терпением и кротостью предадитесь воле путеводителей своих, которые ведут вас для спасения Отечества и для собственной вашей славы. Правда, столица наша превращена в пепел; но знайте, что из пепла сего возрождается гибель врагу и всей его силе, – скоро почувствует он истребление. Уже войска его, изнуренные нуждой и трудами дальнего похода, войска, до половины вами побитые, потеряли устройство и бодрость: они представляют не что более, как толпу бродяг, алчущих добычи и пропитания. Скоро увидите вы перед глазами своими погибель нового Карла Двенадцатого, скоро он побежит от вас быстрее молнии, но не вынесет костей своих из царства Русского, и прах его развеется под стопами вашими!» Последние слова были сказаны с выразительностью и с жаром, который перелился в сердца слушателей.

Таким образом почтенный вождь говорил перед каждым полком – и примирился с воинами. Речь его еще более возымела действие, когда он в каждом полку по нескольку отличных рядовых произвел в унтер-офицеры и раздал по нескольку знаков отличия военного ордена Святого Георгия за храбрость. В одном Елецком полку он произвел 20 человек солдат в унтер-офицеры. После этого все ободрились. Старые усачи припоминали предания отцов своих, как подлинно швед был разбит наголову под Полтавой, и надеялись, что с Наполеоном Карловичем то же может случиться, ежели сами постоят грудью до последней капли крови и предадутся совершенно во власть начальников. Уже не стали горевать о Москве, говоря, что царь-де наш из каждого городка может поставить столиц, так же как Петр Великий из болота вывел Питер.

К вечеру во всех полках заиграла музыка духовая и роговая, везде запели песни, и воинское веселье опять разлилось по-старому. Тихая погода, приятное зарево заходящего солнца по чистому небосклону, отголоски музыки, повторяемые эхом из леса, который закрывал перед нами дым курящейся под пеплом Москвы, утешительные беседы, утешительная надежда на будущее, полная доверенность к распоряжениям фельдмаршала – все это вместе романтически услаждало сердце каждого воина. В продолжение целого похода никогда я не имел столь приятных ощущений.

С 23 сентября по 5 октября, почти целых две недели, мы жили покойно в Тарутинском лагере, не занимаясь французами. Нас укомплектовали рекрутами, лошадьми, зарядами, снабдили тулупами, сапогами, удовольствовали сухарями, а лошадей – овсом и сеном вволю; тут выдали нам третное жалованье, и, сверх того, нижние чины за Бородинское сражение награждены были по пяти рублей ассигнациями. Откуда что явилось! Из южной России везли к Тарутинскому лагерю по всем дорогам всякие припасы. Среди биваков открылись у нас лавки с разными потребностями для военных людей, завелась торговля, и тут подлинно – все загуляли.

Крестьяне из ближних и дальних селений приезжали в лагерь повидаться с оставшимися в живых родственниками и земляками; даже крестьянки толпами ежедневно приходили с гостинцами в полки отыскивать мужей, сыновей, братьев. Я видел таких прихожанок, одушевленных воинским патриотизмом, которые говорили: «Только дай нам, батюшка, пики, то и мы пойдем на француза!» Казалось, вся Россия сходилась душой в Тарутинском лагере, и кто был истинный сын Отечества, тот из самых отдаленных пределов стремился, если не сам собой, то сердцем и мыслью, к Тарутинскому лагерю, жертвуя последним достоянием. Все драгоценнейшее для целой империи вмещалось в тесном пространстве этого лагеря – последние усилия России. В воинской прозорливости полководца заключалась последняя надежда погибающего Отечества. Еще никто из вождей русских не был столь важен и велик в виду всей нации, как в то время князь Кутузов. На него устремлялись взоры целой России; от исполнения его планов зависела участь империи. Но князь был коренной сын России, вскормленный ее сосцами и питавший в себе неизменную любовь к ней; участь Отечества близко лежала к счастью его сердца; он дорожил доверием монарха и всей нации. Таясь под скромной наружностью в своем лагере, он хитро расставлял сети пылкому врагу Отечества. Наконец опытный ум его восторжествовал над гордым любимцем фортуны – и непобедимый стал побежден!

Некоторые утверждали после событий, что голод и холод были главнейшими союзниками у нас для истребления французов. Но не в искусстве ли фельдмаршала состояло довести неприятеля до такой крайности, чтобы и самые бедствия природы обратить на него же? Можно ли не быть признательным к тому, с каким благоразумием наш полководец умел льстить высокомерному ожиданию Наполеона о заключении выгодного для него мира? Как хитро были пускаемы в неприятельскую армию слухи, будто наши войска находятся в самом жалком положении, терпят во всем крайний недостаток, будто лишь в первых рядах остались старые солдаты, а в прочем все рекруты и ратники; будто потеря Москвы расстроила субординацию в войске! Для вероятия таких слухов фельдмаршал явно поссорился с атаманом казаков Платовым. Говорили, будто бы он подозревал его в измене и удалил от армии. Стоустая молва доводила до слуха Наполеонова столь радостные для него, но в самой сущности ложные вести, между тем как атаман Платов, верный сын России, вызывал с Дона старого и малого и в непродолжительном времени привел 45 полков удалых молодцов. Наполеон, как завоеватель Европы, ослепленный своим величием и поставлявший себя выше смертных, поддался обыкновенной человеческой слабости. Хитрые вести, столь благоприятные, простой полководец принял бы за нарочно подделанные; но он верил им со всей слепотой, потому что они льстили его ожиданиям.

К довершению обольщения вскоре за слухами стали попадаться в руки французам наши курьеры с мнимыми донесениями фельдмаршала к государю, что русская армия находится в бедственном положении и вовсе не имеет духа сражаться; что фельдмаршал не смеет дать решительной битвы, а потому предоставляет его императорскому величеству единственное средство к спасению – ускорить заключение мира с какими бы то ни было пожертвованиями, полагая, что и неприятель, находясь сам не в весьма выгодном положении, ограничит свои требования. Наполеон, конечно, с радостью читал перехваченные донесения и охотно готов был умерить свои завоевания, оставляя за собой, на первый раз, хотя одни польские губернии и признаваясь сам себе, что он слишком поспешил с исполнением великого плана – изгнать русских из Европы. Но он забыл о старой лисице.

Вот как мудрый полководец наш умел продлить время, которым сам много выигрывал, а неприятеля доводил до последней крайности, покуда настало время холода и голода, а вместе с тем настала пора нанести решительный удар страшному врагу силами человеческими при содействии небесных. Так опытный ум восторжествовал над гордым любимцем фортуны – и непобедимый стал побежден!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.