ГЛАВА 9 «Капроновые сети»: синтетика в мужской и женской одежде

ГЛАВА 9

«Капроновые сети»: синтетика в мужской и женской одежде

Модные тренды могут быть, конечно, средством, нивелирующим половые различия. Однако традиционно предметы одежды обозначают принадлежность к женскому или мужскому мирам, имеющим выраженные коды идентификации. Процесс гендерного обособления внешнего облика происходил и в годы всеобщей «химизации народного хозяйства», которая являлась одним из важнейших компонентов хрущевских реформ.

Самое понятие «химизация» не является изобретением 1950–1960-х годов. В Малой советской энциклопедии, вышедшей в свет на рубеже 1920–1930-х годов, этот термин истолковывался как один из способов «укрепления обороноспособности Союза» и создания индустриальной мощи страны (Малая советская энциклопедия 1932: 513–514). Действительно, в годы предвоенных пятилеток СССР совершил серьезный индустриальный прорыв, во многом благодаря использованию достижений химии. Но в советском обществе очевидным было технологическое отставание в отраслях народного хозяйства, связанных с обеспечением материального благосостояния людей (Вишневский 1998: 53–64).

Ситуация мало изменилась и после победы в Великой Отечественной войне. Втянутый в гонку вооружения Советский Союз вновь оставил в стороне развитие тех отраслей индустрии, которые могли бы обеспечить уже существовавшие, во всяком случае в США, нормальные условия быта населения. Следует отметить, что пятый пятилетний план, принятый на XIX съезде КПСС в октябре 1952 года, предусматривал значительный рост благосостояния трудящихся (КПСС в резолюциях и решениях 1971а: 360–365). Однако устаревшие технологии и недолжное внимание к бытовой стороне процесса химизации народного хозяйства не позволяли СССР влиться в новый этап научно-технической революции.

На Западе в это время активно внедрялись в повседневную жизнь синтетика и пластик. Французский философ Р. Барт, обобщив все варианты использования достижений химии в быту одним понятием «пластмасса», отмечал, что она является не веществом, а, скорее, идеей бесконечных трансформаций, которыми «человек меряет собственное могущество» (Барт 1996: 212). Мода на пластмассу в интерпретации ученого открыла новый этап в эволюции мифа об имитации и тем самым отменила иерархию веществ и вещей (там же: 213). Синтезированные материалы оказались способными заменить почти все в вещном мире. Это свойство «пластмассы» в широком смысле данного понятия имело особое значение для социалистического общества 1950–1960-х годов, ориентированного на достижение благосостояния народа относительно быстрым и легким способом.

Еще до XX съезда КПСС, ознаменовавшего официальное начало критики культа личности Сталина, во властном дискурсе явно стали прослеживаться тенденции усиления внимания к роли науки и техники в социальной сфере. В мае 1955 года было принято постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «Об улучшении дела изучения и внедрения в народное хозяйство опыта и достижений передовой отечественной и зарубежной техники» (КПСС в резолюциях и решениях 1971б: 66–70).

В июле того же года состоялся пленум ЦК КПСС, посвященный задачам по дальнейшему подъему промышленности, техническому прогрессу и улучшению организации производства. Пленум подчеркнул необходимость удовлетворять «непрерывно растущие потребности советского народа, быстрее создавать изобилие предметов потребления» (там же: 73). Важное место в этом процессе уделялось химической промышленности, предприятия которой на основе использования достижений науки должны были создать сырьевую базу для производства «синтетического каучука, искусственного волокна, моющих средств и другой продукции» (там же: 76).

Химизация явно стала вторгаться в сферу повседневности. Еще более выраженный характер этот процесс обрел в постановлении майского пленума ЦК КПСС 1958 года «Об ускорении развития химической промышленности и особенно производства синтетических материалов и изделий из них для удовлетворения потребностей населения и нужд народного хозяйства» (там же: 323–329). В документе подчеркивалось, что «использование синтетических материалов… позволит значительно увеличить производство одежды, обуви, тканей, предметов домашнего и хозяйственного обихода» (там же: 326).

Завершающим актом превращения химизации народного хозяйства в способ изменения вещной стороны повседневности стал декабрьский пленум ЦК КПСС 1963 года, в решениях которого курсивом было выделено следующее положение: «Развитие химической индустрии открывает большие возможности для производства широкого ассортимента высококачественных товаров народного потребления» (КПСС в резолюциях и решениях 1972: 461).

Материальная сторона советской повседневности, действительно, начала меняться под воздействием тотальной химизации народного хозяйства. Уже в 1961 году в Москве на Ленинградском проспекте появился специализированный магазин «Синтетика», где можно было приобрести товары из искусственных материалов: блузки, джемпера, белье, игрушки, домашнюю утварь (Работница 1961д: 28). В Ленинграде такой же магазин открылся в 1964 году. Но под влиянием химизации менялась не только вещная атмосфера, возникали новые практики и стереотипы потребления и поведения, нередко имевшие выраженный гендерный характер. В первую очередь в советском культурно-бытовом пространстве 1950–1960-х годов, как и во всем мире, деформации подверглась глубинная связь материи, ткани с сугубо женской сущностью.

В большинстве традиционных культур ткани, процесс их создания и способы употребления насыщаются глубоким семантико-семиотическим смыслом. Материи приписываются определенные ритуальные функции: оберега или включения в новое пространство, соединения различных сфер существования, священного дара, маркера социального статуса, признака богатства. Эти функции, трансформировавшиеся в условиях модернизации, проявлялись и в советском обществе.

В 1920-е годы внешний вид ткани, и прежде всего ее рисунок и расцветка, мог выполнить функцию своеобразного социального оберега. В 1923 году в советской России появились первые образцы агитационного текстиля, украшенного в противовес русской дореволюционной традиции не цветочными, а геометрическими композициями. К концу 1920-х годов «советизация текстильного рисунка» достигла апогея. Художники стали работать над созданием тканей с социально-политической заостренностью с рисунками «Комсомол за работой», «Участие красноармейцев в уборке хлопка», «Коллективизация», «Военно-морской флот». Женщины вынуждены были шить себе одежду из тканей с изображением заводов, аэростатов, сеялок, электрических лампочек и т.д. не только из-за нехватки материи с иными рисунками, но из-за опасения прослыть мещанками.

В эпоху сталинизма, большая часть которой прошла в условиях жестко нормированной системы распределения, укрепилась роль ткани как некоего дара власти в отношении своего народа: отрезы материи население могло получать по карточкам и ордерам. В годы первых пятилеток на промышленных предприятиях было введено материальное стимулирование рабочих-рационализаторов. За каждое принятое рацпредложение они получали талон с номером. В назначенный день, как рассказывали ветераны одной из петербургских (тогда ленинградских) фабрик, эти талоны разыгрывались в лотерее. «Каждый выигрывал на свой талон какую-нибудь дефицитную в то время вещь: костюм, пальто, ботинки, отрез материала» (Девель 1976: 114).

Как показатель материального благосостояния рассматривали «отрезы» и представители сталинской номенклатуры. Неудивительно, что при обыске, произведенном весной 1937 года в квартире, на даче и в служебном кабинете бывшего главы НКВД Г.Г. Ягоды, было изъято 194 «отреза» различных дорогих тканей (Акт обыска 1999: 40). Сталинское руководство, несмотря на приоритетное развитие тяжелой промышленности, все же уделяло внимание текстильному производству, объективно поддерживая народную культурно-бытовую традицию сакрализации не столько изделия из ткани, сколько ее самой. Так, менее чем за двадцать лет, с 1924 по 1940 год, выработка шерстяных тканей в СССР возросла более чем в три раза: с 33,9 до 119,7 миллиона метров (Гусев 1957: 14, 17). При этом одной из важнейших задач властные структуры считали отказ от использования импортного сырья в ткацком деле. Ко второй половине 1930-х годов сложились и основные черты властного дискурса в отношении ткани. Еще 17 декабря 1933 года СНК СССР принял специальное постановление «О работе хлопчато-бумажной промышленности», где прямо говорилось о «недопустимости выработки рядом предприятий тканей с плохими и неуместными рисунками под видом введения новой тематики» (Блюмин 2002: 43). В документе подчеркивалась недопустимость вульгаризации идей социализма. Те же тенденции роскоши можно увидеть и в наиболее модных и престижных в эти годы тканях. В мужской среде наибольшую популярность приобрел чистошерстяной гладкокрашеный бостон, как правило, черного или темно-синего цвета. Женщины предпочитали крепдешин – натуральную шелковую материю особого плетения. Эти ткани превратились в своеобразные маркеры новой советской элиты.

Натуральные шелковые и шерстяные материалы очень ценились населением в годы послевоенного сталинизма. Во время денежной реформы 1947 года и без того очень высокая цена отреза бостона на костюм (2500 рублей при средней зарплате 900 рублей) возросла до 6500 (Экштудт 2006: 157). Престижная ткань считалась хорошим подарком, в некоторой мере даже вложением средств, а главное, предметом спекуляции. Подтверждение этому можно найти в прозе 1950-х годов. В сборнике детективов «Незримый фронт», изданном Лениздатом в 1956 году, есть повесть «Опанасовы бриллианты», рассказывающая о знаменитой шайке, орудовавшей в Ленинграде в начале 1950-х годов. Мошенники с легкостью обманывают жену профессора, польстившуюся на фальшивые бриллианты. За эти якобы бриллианты они просят порядочную сумму денег, а также какие-нибудь вещи, а лучше отрезы, которые легче реализовывать, чем костюм или пальто определенного размера. Дома у доверчивой профессорши, конечно, находятся вожделенные куски ткани: «Ольга Павловна долго копалась в спальне и принесла отрез синего бостона и светлую шерсть на платье» (Ланской, Рест 1956: 21). Ценность отрезов в среде спекулянтов зафиксировал и советский кинематограф. В совершенно забытой ныне кинокартине «Координаты неизвестны» (1957) режиссера М.Б. Винярского по сценарию И.И. Рядченко «скользкий» тип радист Долинский говорит следующие слова: «Пойдешь в загранку – барахла полным-полно, бери – не хочу. Привезешь пару отрезов, смотришь, бумажки в руках хрустят» (Кожевников 2001: 440).

Парадоксальным было то обстоятельство, что в середине 1950-х годов прилавки специализированных магазинов по продаже тканей в крупных городах не пустовали. Более того, советские газеты регулярно рекламировали ткацкую продукцию: «В магазины Лентекстильторга, – писали корреспонденты «Ленинградской правды» осенью 1956 года, – поступили в продажу материалы на пальто, костюмные и плательные шерстяные ткани. В большом выборе – ткани натурального шелка, штапельные и хлопчатобумажные. Опытные и квалифицированные продавцы магазинов торга помогут вам выбрать нужную ткань» (Ленинградская правда 1956б). Материалы, хотя и выпускались в большинстве случаев добротные, но какие-то, как вспоминал известный своей убийственной иронией А.Г. Найман, «ирреальные» (Найман 1999: 359). Действительно, сшить из них что-нибудь созвучное времени было невозможно. Изменение формы модной одежды, произошедшее после Второй мировой войны, потребовало новых тканей, отличавшихся прочностью, объемностью, рельефным рисунком, эластичностью и одновременно способностью держать форму. Они должны были легко стираться и по возможности не мяться. Создать такие материалы возможно было только с помощью использования достижений техники и химии, что и делалось в развитых странах мира.

ХХ век оказался временем поиска новых материалов. Многие из них, например нейлон, были открыты еще до войны, но в моду полиамидные ткани на Западе вошли в начале 1950-х годов. В СССР внедрение синтетики в одежде произошло после смерти Сталина, и процесс этот был политически обставлен. Положения июльского пленума ЦК КПСС 1955 года были изучены местными партийными организациями и стали претворяться в жизнь. В Ленинграде уже в конце июля 1955 года партийный актив города принял решение о перестройке производства в городе на основе научно-технического прогресса (Очерки истории Ленинградской организации КПСС 1985: 76). Это напрямую касалось легкой промышленности, которую нацеливали на выпуск разного рода синтетических материалов и в первую очередь на производство тканей.

Самой популярной синтетической материей стал капрон. Однако в повседневном быту сначала появились лишь чулки из него, и лишь к концу 1950-х годов он стал продаваться «отрезами» и усиленно рекламироваться в прессе. Но это касалось лишь женщин, так как прозрачная ткань имела очень узкое применение. В майском номере журнала «Работница» за 1958 год в статье «Ваше новое платье» рекомендовалось шить из капрона наряды для выпускного вечера, так как эта «ткань – легкая, прозрачная, немного топорщится, хорошо держит форму платья» (Работница 1958а: 24). Следует отметить, что подобные заявления были отражением не только властного дискурса, но и реальных бытовых практик. Платья для выпускниц из капрона становились очень популярными. Известная петербургская балерина Г.Т. Комлева, вспоминая свой выпускной вечер 1957 года, писала: «Тут-то я и обновила свое первое в жизни платье, сшитое из купленного специально для меня материала. Недавно появившийся и входивший в моду белый прозрачный капрон на розовом атласном чехле выглядел эффектно» (Комлева 2000: 111). В 1959 году в перечне советов «Как одеться к Новому году» тот же журнал «Работница» сообщал: «Очень украшают женщин платья из капрона. Платья из капрона нежных тонов поэтичны, легки, красивы» (Работница 1959в: 31).

Государство наращивало производство капроновой ткани, а население ее с удовольствием покупало. Однако некоторые качества первых чисто синтетических материалов породили культурно-бытовой парадокс конца 1950-х – начала 1960-х годов. Капрон не мялся, легко стирался, долго не терял внешней привлекательности. Все это вносило в повседневные практики советских людей элементы свободы. Однако либерализация хрущевского времени, достигнутая, в частности, и с помощью тотальной химизации быта и одежды, была все же дозированной. Первый капрон – ткань прозрачная, и это его качество явно не соответствовало пуританской обстановке советских учреждений. В 1960 году журнал «Работница» уже настоятельно внушал своим читательницам: «Платья из очень прозрачных тканей, таких как капрон, на работу носить не принято», «Прозрачные блузки из капрона предназначены только для ношения под жакет» (Работница 1960а: 30).

Значительно меньше дисциплинирующих практик потребовали новые синтетические ткани, появившиеся на рубеже 1950–1960-х годов. Сначала материалы с добавлением искусственных волокон для пошива женских платьев и костюмов были редкостью, и каждый случай создания такой ткани отмечался в прессе как некое событие. Наибольшей популярностью пользовался лавсан – первое советское полимерное соединение, созданное под руководством академика В. Коршака в лаборатории высокомолекулярных соединений Академии наук, что и дало название ткани (Супрун, Филановский 1990: 58). Уже в 1958 году ленинградский комбинат тонких и технических сукон им. Тельмана изготовил драп с применением синтетических волокон. Ткань эта, как сразу отметила «Ленинградская правда», благодаря вмешательству полимеров стала дешевле, прочнее, теплее и, кроме того, обрела влагонепроницаемость (Ленинградская правда 1958б). Много писали в советской прессе и о продукции Ленинградского завода искусственного волокна – виноле. Он якобы соединял в себе «лучшие качества льна, хлопка и шерсти». Особенно впечатляло то обстоятельство, что «сырьем для получения винола служит поливиниловый спирт, получаемый из дешевого, природного газа» (Ленинградская промышленность 1967: 198).

К синтетическим материалам стали активно приобщаться и мужчины, которые стали носить нейлоновые рубашки. Пик моды на них в СССР пришелся на начало 1960-х годов, когда в мире в целом синтетические изделия, тем более предназначенные для ношения непосредственно на тело, стали уступать место вещам из натуральных тканей. Довольно точные сведения о появлении нейлоновых рубашек в обиходе советских модников дает художественная литература. Во второй половине 1950-х годов СССР был наводнен китайским импортом, среди которого были и мужские рубашки из поплина. Алексей Максимов, один из трех героев аксеновской повести «Коллеги», стирая такую рубашку, сочиняет экспромт:

Прислали мне друзья китайцы

Рубашку из своей большой страны.

И я купил ее в универмаге

И заправляю каждый день в штаны

(Аксенов 2005: 83).

Для женщин стирка поплина, а главное, его подкрахмаливание и разглаживание составляли нелегкую работу. Именно поэтому мужские рубашки предпочитали отдавать в прачечные. В той же повести Аксенова другой «коллега» Саша Зеленин на вечер в сельский клуб надевает «белую, накрахмаленную еще в ленинградской прачечной рубашку» (там же: 99). Но даже поплиновые изделия были большой редкостью в советских магазинах 1950–1960-х годов. Неудивительно, что в 1957 году журнал «Работница», правда, со ссылкой на французское издание «Фамм франсэз», предлагал своим читательницам чинить воротнички и манжеты мужских рубашек, перелицовывая их (Работница 1957: 30). Однако эта практика, присущая повальному увлечению ремонтом предметов быта, что было характерно не только для Советского Союза, но и для послевоенной Европы, просуществовала недолго. В мире появились рубашки из нейлона – ткани, разработанной во Франции в фирме «Дюпон» еще в 1927 году. Они привлекали не только блеском, что казалось безумно красивым, но и тем, что легко стирались и не нуждались в отглаживании. Внедрение синтетики в мужскую одежду облегчило домашний труд женщины. Из арсенала привычных навыков хорошей хозяйки исчезло владение техникой подкрахмаливания тканей. Ненужными становились и плоские гуттаперчевые, а затем пластмассовые палочки, которые вкладывались в кончики воротничков мужских рубашек, чтобы они казались немятыми и хорошо держали форму. В повести В.П. Аксенова «Апельсины из Марокко» (1962) нейлоновая рубашка предстает почти традиционной частью мужского костюма: «Нина тихонько рассказывала… про Ленинград… про Мраморный зал, куда она ходила танцевать, и как после танцев зазевавшиеся мальчики густой толпой стоят возле дворца… и в темноте белеют их нейлоновые рубашки» (Аксенов 2005: 407). Но советская легкая промышленность не могла удовлетворить спрос на нейлоновые рубашки. Они становились предметом спекуляции и фарцовки. О.С. Яцкевич вспоминал: «За нейлоновую рубаху некоторые стиляги родителей были готовы продать» (Литвинов 2009: 144).

Некоторые счастливцы привозили химические доспехи из-за границы. По воспоминаниям М.Ю. Германа, во Франции в 1965 году «нейлоновые рубашки… стоили гроши, и носили их только бедные приказчики и алжирцы» (Герман 2000: 436). Но это обстоятельство не останавливало советских туристов. Не смущало франтов 1960-х годов и то обстоятельство, что летом в нейлоне жарко, а зимой – холодно.

В разгар хрущевских реформ выпуск материи с добавлением синтетики был поставлен на поток. Июньский пленум ЦК КПСС 1960 года вообще нацелил текстильщиков выпускать ежегодно столько тканей, сколько их вырабатывается во Франции, Англии и Западной Германии, вместе взятых. Тканей было действительно много, что создавало ощущение всеобщего благополучия и достатка. Новые ткани привлекали очень многих. Вновь, как в 1920-е годы, почти исчезли материалы в «цветочек», популярные в сталинское время. Эти перемены отвечали изысканному вкусу лучших представителей интеллигенции, выросшей на эстетической почве советского конструктивизма. Современники вспоминали, что в доме известного литературного критика Л.Я. Гинзбург в начале 1960-х годов «каждая мелочь… была подобрана с тем самым, столь любезным ей, авангардистским вкусом. Вплоть до занавеси на окне и тряпочки на тахте – и то, и другое обязательно с абстрактным рисунком» (Купман 2002: 139).

Неожиданными стали названия материалов: «Чайка», драп «Пулковский», «Звездочка», «Аврора», «Лучистая», «Чио-чио-сан» и как апофеоз – «Стирай-носи» (Ленинградская правда 1960б; Ленинградская промышленность 1967: 31). А ведь еще в 1946 году текстильная промышленность изготавливала всего два вида костюмной ткани типа «бостон»: «Ударник» и «Метро» (Москва послевоенная 2000: 354). Главным достоинством новых материалов была их «несминаемость». Юбки, платья и брюки из шерсти с изрядной долей лавсана можно было не гладить ежедневно. Это заметно раскрепощало людей. Практичность синтетики была привлекательна не только для неизбалованных успехами легкой промышленности советских людей. В ГДР в эти же годы считавшие себя современными женщины выбирали для своей одежды «не требующие особого ухода» синтетические ткани (Тихомирова 2007: 141).

К концу хрущевских реформ и мужчины и женщины в советских городах приобрели в массе своей «разглаженный» вид. Кроме того, синтетика не садилась после стирки и, как уверяли производители, носилась в два раза дольше натуральных тканей. Особенно, конечно, привлекали материалы, изготовленные на Западе. Е.Б. Рейн вспоминал, что от одного из приятелей узнал об американской ткани «дакрон» – и поклялся достать себе из нее костюм. На это ушло три года. На поверку оказалось, что это ужасающая синтетика – аналог советского лавсана (Рейн 1997: 275). Действительно, у полимерных материалов были недостатки, которые видели даже современники, завороженные возможностями химии. Они были тяжелы для шитья в домашних условиях. Частные портные с большим нежеланием шили из новомодных лавсанов и винолов – они плохо утюжились обычными утюгами, требовали особых ниток, старенькие швейные машинки с трудом пробивали ткань с большим количеством полимерного волокна. Синтетика могла успешно применяться лишь в условиях массового пошива на фабриках. Химизация одежды, таким образом, подталкивала к реконструкции системы швейной промышленности. В контексте развития хрущевских реформ с лета 1957 года при только что созданных совнархозах стали образовываться управления швейной промышленности. Одной из важнейших задач этих учреждений и стало освоение полимерных тканей. К 1961 году, судя, например, по отчетам подобного управления, в Ленинграде удалось наладить массовое производство одежды. Во всяком случае в справке о работе предприятий Управления швейной промышленности за 1958–1961 годы отмечалось: «За последние годы фабриками Ленинграда освоены и выпускаются в массовых сериях новые виды швейных изделий. К ним можно отнести изделия из новых синтетических волокон» (ЦГА СПб 2071, 8а: 2).

Искусственные ткани, пик моды на которые в СССР совпал с попыткой в кратчайшие сроки построить коммунизм, и в мужском и в женском мире обладали определенными ритуально-знаковыми функциями. Они стали маркерами современности в одежде, способствовали облегчению домашнего труда, явились связующим звеном западной и советской бытовых культур. В то же время благодаря бурному развитию химии некоторые традиционные семиотические характеристики тканей подверглись существенным изменениям. Сложность обработки синтетических материалов в домашних условиях явно умалила значение отреза ткани как подарка или показателя достатка. Деформации подверглась и глубинная связь материи с женской сущностью. В отличие от прядения и ткачества натуральных составляющих, производство искусственных волокон было изначально ориентировано на научно-технический прогресс, в котором практически не выражена половая дифференциация занятий.

В процессе всеобщей «химизации» одежды в СССР в 1960-е годы появлялись и предметы, имевшие ярко выраженную половую принадлежность, – женские чулки и мужские носки из синтетики. Сделанные в обоих случаях из одной и той же ткани, они в виде готовых изделий имели четкий гендерный статус. Очень популярный особенно на первом этапе хрущевских реформ капрон стал применяться и для изготовления чулок, которые к началу ХХ века стали обязательным предметом именно женской городской одежды. Приход большевиков к власти, конечно, не внес ничего принципиально нового в эту ситуацию. Однако общие тенденции развития легкой промышленности в советских условиях не могли не отразиться на качестве, цвете, стилистике, а главное, количестве чулочной продукции. Развал промышленности во время гражданской войны затронул и трикотажные фабрики, которые возобновили свою работу лишь к середине 1920-х годов. Их продукция была настоящим дефицитом в годы нэпа. Социальный статус женщины сразу можно было распознать по качеству ее чулок. Основная масса вынуждена была довольствоваться бумажными. Элегантным считалось носить изделия из фильдекоса – хлопковой крученой пряжи, выглядевшей как шелковая, и фильдеперса, высшего сорта фильдекоса. Особым шиком, по данным опроса 1928 года, считались шелковые чулки с яркой стрелкой – иностранный, чаще всего контрабандный товар. Н.Я. Мандельштам вспоминала: «Женщины, замужние и секретарши, все мы бредили чулками» (Мандельштам 1990: 102). Художественная литература начала 1930-х годов полна впечатляющих примеров, это подтверждающих. В повести П.С. Романова «Товарищ Кисляков» (1927–1930) в уста иностранца, приехавшего в Москву на излете нэпа, вложены такие слова: «Русская женщина потеряла все точки опоры. <…> Имей три пары шелковых чулок, и ты будешь иметь женщину» (Романов 1990: 520). Нехватка и дороговизна чулочно-носочных изделий делали обязательной их штопку, навыками которой в первой половине ХХ столетия владели все женщины СССР.

Первые капроновые чулки появились еще при Сталине. В 1950 году их опытную партию выпустила ленинградская фабрика «Красное знамя». Они были прозрачными и тонкими, что очень нравилось женщинам, ранее носившим в качестве нарядных чулок в основном изделия из фильдекоса и фильдеперса. Но производство расширялось крайне медленно. Кроме того, при внешней привлекательности первый капрон плохо впитывал влагу. Даже июльский пленум ЦК КПСС 1955 года, нацеливший промышленность на расширение производства синтетики, не смог улучшить качества капрона. Весной 1957 года выступавший на страницах журнала «Работница» московский инженер-химик Д. Архангельский настоятельно не рекомендовал «носить капроновые чулки в сильные морозы, потому что несколько повышенная влажность между кожей и чулком ведет к переохлаждению тела» (Работница 1957: 30). Действительно, многие женщины, все же надевавшие «капрон» в 1950-е годы, вспоминают ощущение остекления чулок в морозную погоду. Но еще больше неприятностей доставляли так называемые спускающиеся петли. Главный инженер Управления текстильной промышленности в Ленинграде с сожалением вынужден был констатировать летом 1958 года, что чулки фабрики «Красное знамя» очень быстро рвутся. Происходило же это потому, что химики, научившиеся изготавливать тонкую пряжу, не умели делать ее достаточно прочной (Ленинградская правда 1958. 22 июля). Складывается впечатление, что в 1950-е годы советские женщины испытывали такой же дефицит чулок, как и 1920-е. Писатель Ю.П. Герман в последней части романа о враче Владимире Устименко «Я отвечаю за все» (1962), посвященной 1950-м годам, описал, как любезная его авторскому сердцу героиня Варвара летом красила ноги в коричневый цвет и рисовала сзади шов, чтобы создать иллюзию чулок на ноге. Подобный камуфляж объяснялся большими затратами на постоянно рвущийся «капрон». Женской бытовой практикой 1950-х – начала 1960-х годов был подъем петель на чулках специальным чулочным крючком или простой иголкой. Он заменил не слишком изящный, но необходимый вид рукоделия – штопку женских чулок. Ведь штопать капрон, в отличие от фильдекоса и фильдеперса, было бесполезно. Кроме того, в годы десталинизации существовал и такой вид бытовых услуг, как починка капроновых чулок. В Ленинграде, например, во второй половине 1950-х годов из 300 пошивочно-ремонтных ателье почти 150 занимались ремонтом трикотажа, а именно подъемом петель на чулках.

В 1955–1957 годах советская промышленность только начала осваивать новые виды крученой капроновой нити, надеясь повысить прочность своих изделий. На Западе в это время уже производили чулки из более прогрессивных, чем капрон, видов синтетической пряжи. В лексиконе хрущевской эпохи эти изделия получили название «безразмерные», что объяснялось их способностью растягиваться. Приобрести такие чулки на рубеже 1950–1960-х годов в свободной продаже было трудно: как предмет импорта они имели устойчивые коннотации «дефицитные» и «престижные». Как и в годы первых пятилеток, чулки обретали функцию если не дорогого, то во всяком случае вполне вожделенного подарка. К сожалению, в редких «женских» воспоминаниях, посвященных эпохе хрущевских реформ, трудно найти этому подтверждения, однако они есть в художественной литературе того времени. В уже упоминавшейся повести М.З. Ланского и Б.М. Реста «Невидимый фронт» в списке похищенных у убитой преступниками старушки вещей фигурируют две пары новых нейлоновых чулок, которые привез ее сын, капитан дальнего плаванья, из рейса: «Первой вещью, которую заметил Филиппов… был прозрачный целлофановый пакет из-под чулок. <…> На нем зелеными латинскими буквами было написано „Нейлон“. В нижнем углу конверта золотом были обозначены фирма и далекий заморский город» (Ланской, Рест 1956: 247). Пакет с чулками, который преступники для отвода глаз подбросили вполне добропорядочной девушке, был воспринят ею как лестный дар не пожелавшего назваться скромного поклонника. Действительно, «нейлон» был редкостью в то время.

После майского пленума ЦК КПСС 1958 года синтетика стала активно внедряться в изготовление верхнего и нижнего трикотажа, а также чулок. Технологическим прорывом стал выпуск новой пряжи «хеланка». Первые изделия из нее фабрика «Красное знамя» выпустила уже в 1957 году. А с 1958 до 1965 года их производство возросло почти в 20 раз (Сукновалов, Фоменков 1968: 343, 386). Сетчатые безразмерные чулки стали меньше рваться. Усовершенствованные чулочно-вязальные машины к середине 1960-х годов избавили женское население от манеры постоянно оборачиваться и поправлять шов на чулке, который должен был идти прямо посередине ноги, от бедра до пятки. Благодаря развитию техники швы на чулках исчезли вообще и сразу стали немодными.

Капрон (или его модификации) внедрялся и в мужскую жизнь. Бурное развитие химии позволило в конце 1950-х годов начать в СССР производство безразмерных мужских носков. Они изменили облик мужчины еще сильнее, чем бесшовные чулки, преобразившие советских женщин в эти же годы. Неудивительно, что в годы оттепели в число знаковых предметов мужского модного облика стали входить именно синтетические носки, которые в отличие от натуральных не нужно было удерживать на ноге с помощью сложной системы: «резинка вокруг икры, от нее вниз к носку другая с прядкой» (Найман 1999: 76). Эта громоздкая амуниция была крайне неудобной и, кроме того, очень сложно сопрягалась с узкими брюками. Именно поэтому многие мужчины в 1950–1960-х годах старались заполучить не просто пестрые носки, модные среди стиляг, а синтетические, с вделанной в верхнюю часть резинкой. Ленинградский художник Г. Ковенчук вспоминал: «Когда появились нейлоновые носки, они стоили очень дорого. <…> И я помню, когда у меня появились носки, я любил стоять у какой-нибудь витрины, ставил ногу на карниз, брючину задирал, разговаривал с кем-нибудь и ловил завистливые взгляды прохожих» (Литвинов 2009: 137).

Первые бельевые синтетические изделия для мужчин поступили в продажу уже в 1957 году. Они были очень прочными и не требовали штопки. Но долгое время, до середины 1970-х годов, креп-нейлоновых носков, как импортных, так и отечественного производства, явно не хватало. Они были предметом не только вожделения, но и спекуляции, часто не слишком удачной, примерно такой, как описал С.Д. Довлатов в повести «Чемодан». Периодическая печать нередко рассказывала об уголовных делах, в которых фигурировали злостные расхитители синтетической пряжи, предназначенной, в частности, и для изготовления мужских носков (Вечерний Ленинград 1967). В целом вторжение химизации в бельевую сферу явно способствовало расширению степени телесной свободы и мужчин и женщин.

Более женской на первый взгляд выглядит история с использованием в советском быту искусственного меха, который наиболее ярко демонстрировал присущее всем синтетическим материалам свойство имитатора благосостояния. В середине 1950-х годов в советской прессе периодически стала появляться реклама, знакомящая читателей с удивительными свойствами искусственного меха. Так, уже в августе 1955 года газета «Ленинградская правда» сообщила: «Фабрика искусственной кожи освоила в этом году массовое производство высококачественного каракуля из волокон капрона и вискозы. Головные уборы, муфты, воротники, манто, изготовленные из искусственного каракуля… не боятся снега и дождя, прочны в носке» (Ленинградская правда 1955д). Особенно привлекательной была обещанная стоимость искусственного каракуля. Планировалось, что он будет в десять раз дешевле натурального. Популярный журнал «Работница» к тому же заверял, что «только опытный специалист сможет отличить эти темно-серые шкурки с блестящими кольцами лежащих плотными рядами нежных завитков от шкурок натурального каракуля» (Работница 1956а: 28).

В мае 1958 года прошел очередной пленум ЦК КПСС, вновь уделивший пристальное внимание производству синтетических материалов и изделий из них. Власть, правда, прибегла к риторике самооправдания. В решениях пленума говорилось: «Сейчас в тяжелой промышленности, в науке и технике достигнут такой уровень, когда мы не в ущерб дальнейшему преимущественному развитию тяжелой индустрии и обороноспособности страны можем значительно более быстрыми темпами увеличить производство товаров народного потребления, с тем чтобы в ближайшие 5–6 лет в достатке обеспечить потребности населения в тканях, одежде, обуви и других товарах. В решении этой задачи большое значение имеет ускоренное развитие химической промышленности» (курсив мой. – Н.Л.) (КПСС в резолюциях и решениях 1971б: 325–326). Предполагалось, что за семилетку производство искусственного каракуля увеличится в 14 раз, что означало выпуск 5 миллионов квадратных метров синтетической ткани, призванной имитировать мех (там же: 327, 328).

Хрущев был увлечен идеей одеть людей с помощью достижений химии. По воспоминаниям А.И. Аджубея: «Синтетика была у него под особым контролем. Хрущев говорил, что без развития производства синтетических материалов вопрос с одеждой решить будет невозможно». Советский лидер продемонстрировал мужскому населению преимущества синтетики и оделся в папаху из искусственного барашка, особенно гордясь тем, что многие не могли отличить его шапку от натуральной (Аджубей 1989: 98). Пристрастия Хрущева зафиксировал и пленум ЦК КПСС 1958 года: «Изделия, вырабатываемые из этих [синтетических] материалов, по своему качеству, прочности, добротности, изяществу не только не уступают, а зачастую значительно превосходят изделия, вырабатываемые из натурального сырья» (КПСС в резолюциях и решениях 1971б: 326). Рядовые граждане СССР смогли приобщиться к благам химических мехов уже в 1958 году, когда фабрика «Красное знамя» изготовила первую партию синтетического каракуля.

Однако отечественная промышленность не справлялась с выпуском собственных искусственных материалов. И уже в 1960 году в стране появились первые изделия из полимерных волокон, произведенных на западе, в частности из орлона – полимерного нитрила акриловой кислоты. Он был еще в 1948 году синтезирован в США. Сделанный в СССР по приобретенной лицензии орлон позднее стал называться нитроном. На советских фабриках из импортного материала, имитировавшего натуральную цигейку и мутон, пошили детские зимние шубки. Журнал «Работница» с восторгом писал: «Трудно удержаться от похвал, глядя на красивую шубку из орлонового меха с ярко-голубой подкладкой. Чудо-шуба: вывернешь ее наизнанку, получается пальто, опущенное белым мехом. Детские вещи, сшитые из поролона и искусственного меха, дешевле, красивее и практичнее, чем, скажем, суконные и бархатные» (Работница 1960ж: 31). Но, скорее всего, это были опытные, рекламные образцы. В Ленинграде, например, судя по справке плановой комиссии исполкома Ленсовета, пробный выпуск таких детских шубок был освоен лишь в 1961 году (ЦГА СПб 2071, 8а: 2). Тогда же ленинградская фабрика «Большевичка» изготовила и первые модели женских зимних пальто из синтетики, а также шапочек из химического каракуля. Разительным в этих моделях выглядел диссонанс формы и содержания (материала) – к синтетическим суперсовременным пальто прилагалась синтетическая же муфта – деталь, совершенно не соответствовавшая ритму жизни женщины 1960-х годов (Ленинградская правда 1961а).

И все же люди, вынужденные заботиться об одежде на зиму в разгар хрущевских реформ, не помнят, чтобы магазины ломились от искусственных шуб. Чаще шубки и жакеты из псевдонорки, квазикаракуля, якобы мутона привозили те, кто побывал за рубежом. Там искусственный мех был дешев, лучше выделан, элегантнее сшит. Актриса Маргарита Криницына вспоминала о том, что у звезды фильма Г.Н. Чухрая «Сорок первый» Изольды Извицкой в конце 1950-х годов «была редкая по тем временам шубка из искусственного меха». Криницына называет вещь, надетую на Извицкой, «потрясающей», вызвавшей всеобщее внимание публики (Бахарева 2002). Неудивительно, что химическая шубка на короткое время стала новым видом шикарного подарка влюбленного мужчины своей женщине. Особенно престижным считался подобный подарок, если шуба была иностранного производства. Но восторг советских людей по поводу химического меха даже иностранного производства был не долгим. Заграничная искусственная шубка, выступая на рубеже 1950–1960-х годов маркером социального статуса владельца, не выполняла тем не менее своей прямой функции – спасения от холода. Этот феномен отразил в своей повести «Нейлоновая шубка», написанной в 1962 году, советский сатирик С.М. Шатров. Вряд ли имеющий представление об открытом антропологом Б. Малиновским «кольце кулу» (Малиновский 2004: 106, 506), писатель тем не менее воссоздал в своем произведении своеобразный круговорот в советской действительности предмета высоко ценимого, но не имеющего практического значения.

Речь шла о почти меновом переходе из рук в руки нейлоновой шубки, которую привез из заграничной командировки своей жене профессор Мотовилин. Конец «синтетической мечты» был печален: последний ее владелец коневод Коржов пытался загасить ею пожар в колхозной конюшне. Но даже на это нейлоновая шубка годилась с трудом. В 1973 году режиссер В.П. Басов снял по сценарию С.М. Шатрова фильм «Нейлон 100 %», который почти не имел зрительского успеха, возможно в связи с падением статуса искусственного меха в СССР (Кожевников 2001: 577).

Советский кинематограф оказался не равнодушным к качеству, внешнему виду и теплопроводности нейлоновых шуб. Этот предмет одежды фигурирует в снятом в 1963 году на Ленфильме режиссером В.М. Шределем по сценарию А.Б. Гребнева фильме «Два воскресенья». Его героиня, живущая в вымышленном сибирском городе Радиозаводске, продает выигранную ею в денежно-вещевой лотерее искусственную шубу, как бессмысленную в условиях российского Севера одежду, и на вырученные деньги отправляется посмотреть Москву. В еще более резкой форме о качествах нейлонового меха отозвались Э.В. Брагинский и Э.А. Рязанов в фильме «Зигзаг удачи», вышедшем на экраны в 1968 году и хорошо известном отечественному зрителю и сегодня. Главный герой – фотограф Орешников в исполнении Евгения Леонова – произносит следующую реплику, прозвучавшую в ответ на предложение продавца купить по доступной цене нейлоновую цигейку, скорее всего, отечественного производства: «Эта дрянь и задаром не нужна» (там же: 512).

Действительно, советский мех был не слишком привлекательным. Шубы выпускались преимущественно черного цвета. Одной из их отличительных особенностей был специфический запах, проявлявшийся в теплом помещении, например в метро. Кроме того, несмотря на уверения рекламы о том, что изделия из искусственного меха легки, практичны и долговечны в носке, ворс первых советских синтетических шуб довольно быстро сваливался, по-видимому, от перепадов температуры. Был и у западных, и у отечественных химических шуб еще один недостаток. Они пачкались, а в СССР пока еще не была выработана технология приведения синтетики такого типа в надлежащий вид. В 1961 году журнал «Работница» писал: «Сейчас Институтом технической химии разрабатывается режим чистки искусственного меха, и в скором времени комбинаты бытового обслуживания начнут принимать изделия из искусственного меха в химическую чистку» (Работница 1961а: 29).

На практике все оказалось не так быстро. Ленинградка З. Корвин-Круковская писала летом 1961 года в «Ленинградскую правду» о своих тщетных попытках почистить пальто из белого искусственного каракуля. Во всех химчистках города ей отказывали, ссылаясь на то, что этот мех они чистить не умеют (Ленинградская правда 1961 г). Но скоро привыкшие к трудностям советские женщины поняли, что искусственный мех можно стирать, правда, в не очень горячей воде. С воротниками и шапками дело пошло на лад. С шубами было труднее – подкладка садилась. Через некоторое время справились и с этой проблемой. Подкладку тоже стали делать из синтетических материалов.

В начале 1960-х годов на ленинградской фабрике имени М. Володарского начали выпускать зимние мужские полупальто на поролоне. Им заменяли привычный утеплитель одежды – вату (Ленинградская правда 1962а). Без всякой иронии следует сказать, что это был действительно серьезный прогресс в конструировании теплой одежды. Она становилась теплой, но легкой. Пальто и куртки на поролоне были вещами модными, и даже в какой-то мере престижными.

Идея построения в СССР коммунизма за двадцать лет, выдвинутая Хрущевым на рубеже 1950–1960-х годов и официально закрепленная на XXII съезде КПСС в 1961 году, обретала некую реальность именно благодаря интенсивному расширению производства товаров из синтетики. Их обилие порождало надежду на возможность за короткий срок улучшить быт населения.

В лексиконе советского человека 1960-х годов появились новые существительные, отражающие названия новых материалов: анид, ацетат, болонья, дакрон, дедерон, кашмилон, кожволон, куртель, лавсан, мэлан, мэрон, нитрон, орлон, терилен, триацетат. Лингвисты фиксировали и появление новых прилагательных, образованных от свойств синтетики: безразмерный, безусадочный, водоотталкивающий, несминаемый (см.: Новые слова и значения 1971). Это были слова и выражения, употребляемые в бытовой лексике, а значит, существовавшие в поле повседневности. Универсальные изделия из химических производных были востребованы для создания иллюзии всеобщей обеспеченности и в западном мире, но еще большую значимость они приобрели в советской действительности 1960-х годов в контексте идеи построения некоего однородного общества в социальном и экономическом смысле. В годы хрущевских реформ синтетика в СССР оказалась своеобразным симулякром не столько роскоши, сколько материального равенства. И все же внедрение достижений химической науки в быт способствовало постепенной смене канонов повседневности, базирующихся на таких традиционалистских практиках, как утомительная стирка, подкрахмаливание и обязательное глажение белья, штопка чулок и носков. Это в первую очередь отразилось на структуре свободного времени женщин. Именно они ощутили преимущества синтетических тканей, за которыми было проще ухаживать. Одновременно материалы с применением синтетических волокон меняли представления об эстетике одежды и в целом внешнего облика и женщин и мужчин.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.