ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

На исходе дня усталое и равнодушное солнце опускалось за гребень хребта, и прощальные блики пробегали по темно-зеленой, почти черной кроне низкорослых лиственниц, окрашивая белые стволы березок, они становились пунцовыми, румяно тлели и медленно тухли, как догорающие угли костра. Над взбухающей рекою стлался белесый и густой туман. От потемневшей воды тянуло сыростью и холодом. В тихих заводях тонким стеклом поблескивал ранний ледок, который за день не успевал оттаивать. За короткой осенью угадывалось суровое дыхание надвигающейся зимней стужи.

Лариса вот уже несколько часов подряд моет шлихи. Она работает с каким-то ожесточением и жаждой надежды. Она пересиливает себя, одолевая усталость. Руки от холодной воды покраснели, спина ноет. Голова гудит, искусанное комарами тело неприятно зудит, мешают сосредоточиться. А зачем, собственно, ей сосредоточиваться. И так все ясно как на ладошке. Сезон, на который возлагала столько надежд, ничего хорошего ей не принес. Одно сплошное разочарование. Ни одного даже самого маленького, даже крохотного кристаллика…

Нужно было возвращаться в лагерь. Время вышло. Проводник и рабочий ждут у костра, а в котелке сварена вкусная мясная похлебка. А она изголодалась, еще днем сгрызла остатки сухарей. И не раз пожалела о том, что еще в начале сезона уплела весь запас шоколада. Вот бы когда он пригодился! Но каждый сезон она не удерживается и съедает шоколад в первые же недели. Не может удержаться. Ничего с собой не может поделать. И каждый раз в конце сезона, особенно в последние дни, искренне сожалеет и сама себе дает слово, что в будущем году побережет шоколад, спрячет на дно рюкзака и не будет к нему притрагиваться, не будет о нем думать, словно его и вовсе у нее нет.

— Пора уходить, — сказала Лариса сама себе, смывая в мешочек намытые шлихи, в которых, казалось, ничто не напоминало о кристаллах, лишь мелкими песчинками алели гранаты. — Район обследовали.

Долина простиралась в вечернем свете, тихо окутываясь туманом. И Лариса вдруг впервые ощутила тоскливое одиночество в этом глухом, забытом людьми северном таежном крае. Сознание ее раздвоилось. Она ясно понимала, что стоит на берегу речки с противным названием Далдын у самого Полярного круга, ощущает под брезентовой курткой и под свитером холод. Стынут покрасневшие руки и ноги в давно промокших насквозь сапогах. И в то же самое время она понимала, даже более, осязала движение времени, чувствуя, как мимо нее, как сквозь нее движется поток жизни, бесконечно изменчивый и лукаво непостоянный. Его не ухватишь, не остановишь. Никакие правила и законы не властны над ним, потому что он вечен и бесконечен. И человек ничтожно слаб перед ним, слишком мал и бессилен… Но второй человек, поселившийся в ее сознании, никак не желал примириться, признаться в беспомощности. Он бунтовал. Он жаждал действия и перемен. И потому говорил тому, первому: «Нечего хандрить! Дисциплина нужна, особенно когда невезуха». То были не его слова. Он повторял слова Нашего Комиссара. И Попугаева невольно припомнила тяжелые фронтовые времена, когда казалось, уже не выбраться живыми из огневого пекла, и мысленно увидела улыбающееся, чуть скуластое, перепачканное пороховой гарью смуглое лицо Нашего Комиссара. Нашим Комиссаром бойцы называли замполита батареи капитана Ерасина. Зенитчики его любили, уважали и чуточку побаивались. Он был непререкаемым авторитетом. Одним словом, Нашим Комиссаром. Он всегда находился на самых тяжелых участках, рядом с бойцами. И Лариса невольно вспомнила его слова сейчас, когда стало невмоготу, а впереди — без просвета на радость: «Нечего хандрить! Дисциплина нужна, особенно когда невезуха. Чем крупнее неудача, тем строже внутренняя дисциплина. Не расслабляться, а бороться до конца! До победы!» Давно уже нет рядом бойцов батареи, давно она сняла военную гимнастерку, но почему-то всегда ей казалось, что Наш Комиссар находится где-то неподалеку, он в самую тяжелую минуту появится, встанет рядом, ободрит, поддержит. И смутная волна неясных ожиданий накатывалась на нее.

Солнечный свет, пробив туман, ожил на противоположном берегу. Редкие лиственницы имели форму флага, ветви росли только с одной, южной стороны, а вторая была голой, обожженная морозами и ветрами. Но сейчас, в лучах вечернего солнца, они казались гордыми знаменами Удачи, которая уже ждет где-то поблизости, что к ней надо сделать один-единственный, последний решающий шаг. Сделать простую грубую работу, преодолев грязь и усталость. У нее в запасе не только молоток, лупа, горный компас да промывочный лоток. У нее есть и упорство. И она добьется своего!

Осенний день умирал тихо и долго. Лариса мыла и мыла шлихи, пока окончательно не выбилась из сил.

Она держала в руках тяжелый лоток, но в нем опытным взглядом не увидела никакой радости. Хотелось одним махом выкинуть все в темные, как коричневый густой чай, воды Далдына. Но профессиональная привычка взяла верх. Лариса выкинула из лотка все лишнее и, поводя из стороны в сторону, осторожно процеживая, слила воду. На дне лотка густо алел крупный, с горошину, кристалл.

— Везет же мне, только не в ту сторону, — грустно сказала она. — Сплошняком одни гранаты… Одуреть от них можно.

В лагерь она вернулась поздно. Якут Семен безмятежно сидел у костра, вытянув ноги, и попыхивал трубкой. На его лице отражались веселые блики огня. Но в прищуре глаз таилось спокойствие уверенного в себе человека. Он еще издали ухом охотника услышал шаги и узнал свою начальницу. И потому, как она ступала тяжело и устало, понимал, что прошедший день не принес для нее желаемой радости. А женщина, если у нее нет радости, может терять мудрое спокойствие духа. В такие минуты лучше их не тревожить. И Семен смотрел на огонь костра и питался памятью прошлого, заново переживая давно ушедшие дни своей молодости.

Федор поспешил навстречу, помог снять тяжелый и сырой рюкзак, набитый ситцевыми мешочками с намытыми пробами.

— Что-то много наворочали, — понимающе оценил Федор, — Как только донесли.

— Много, конечно, да сплошное не то, — ответила Лариса и, словно оправдываясь, стала сетовать на высокую воду, что приходится брать пробы не с реки, а с берега, а там, конечно, никакого результата…

Федор понимающе поддакивал. Он уже давно ждал такого разговора. Рабочий привык понимать свою начальницу. И вслух сказал:

— Значит, баста.

— Баста, Федюня. Конец сезону. — Лариса произнесла эти слова как приговор, хотя они давно вертелись на кончике языка, и сама удивилась своему решению. Еще по дороге к лагерю подбадривала себя, вселяла призрачную надежду, хотя продолжать работу уже не имело смысла — начиналось осеннее половодье.

— Так завтра сворачиваем? — переспросил Федор.

— Да, свертываем домики — и в Шелогонцы, — сказала Лариса и пошла в свою палатку. — Наталья Николаевна, наверное, уже дожидается нас.

— В прошлый раз мы ее дожидались, — на всякий случай напомнил Белкин. — Неделю жили на одной муке, затирухе то есть.

Лариса, ничего не ответив, пошла в свою палатку.

Семен, прислушивавшийся к их разговору, оживился. Шелогонцы были его домом. Там ждет жена, сыновья, невестки, внуки… На душе у него было тихо и светло, он честно исполнил свой долг, согласно заключенному договору, записанному на бумаге, хотя ни писать, ни читать он не умел, но верил людям, которые умели на чистом, как заснеженная равнина, листе оставлять мудреные знаки, похожие на четкую вязь следов, которые он умел читать с раннего детства и никогда еще не ошибался.

Утром, после завтрака, двинулись в обратный путь.

2

На шестой день вдали заметили дымок, который поднимался в небо тонкой струйкой, а в-скором времени, за поворотом реки, на плоском высоком берегу увидели палатки, а у малой воды — надувные резиновые лодки.

Осеннее половодье, хмурое и молчаливое, набирало силы. Река беспокойно плескалась в каменных косах, которые еще совсем недавно поднимали над водой свои серые спины.

У самого берега их встречала Сарсадских, начальник геологоразведки. Наталья Николаевна, по-девичьи стройная и подтянутая, выглядела значительно моложе своих лет. Трудный полевой сезон, казалось, не оставил на ней своих следов. Только ровно лег бронзовый загар да веселее стали смотреть темные угольки глаз. Она поправила привычно свои каштановые волосы и приветливо улыбнулась:

— Как успехи, Неля?

Неля было вторым именем Ларисы, еще в университете она любила себя так, называть. Друзья и подруги и теперь часто именовали ее этим именем.

— Без радости, — тихо ответила Попугаева и, глубоко вздохнув, опустила голову.

— Э-э, да ты авансом не горюй, не распускай нюни. — И тоном начальницы спросила: — Шлихи целые? Довезли, не утопили?

— Целые… Куда им деваться.

— Намыли вагон и маленькую тележку, — вставил слово Федор.

— Значит, жива надежда. В нашем деле главное — терпение. Просветим на рентгене, может, и вспыхнет голубой пламень, — сказала Наталья Николаевна и тут же спросила, меняя тему разговора: — Как у вас с продуктами?

— Мясо вяленое… Федор сохатого завалил.

— Тогда живем! У нас сплошное ничего, харч постный. Рыба, что наловим, да мука. Отощали совсем, — и провернулась к Федору: — Соскучилась по твоим галушкам. Бери в свои руки бразды правления кухней и готовь какое-нибудь вкусное объедение.

А после сытного обеда, когда рабочие и проводники готовились к отплытию и связывали снаряжение, Лариса развязала некоторые мешочки, показала намытые шлихи Наталье Николаевне.

— Понимаете, никаких алмазных признаков, — с горечью говорила Лариса, — даже спутников алмаза не обнаружила. Ни платины, ни платиновых металлов, которые хотя бы косвенно подтвердили правильность выбранного направления. Пусто, и все.

— У меня тоже не очень веселая картина, — призналась Наталья Николаевна, наводя крупное увеличительное стекло лупы на содержимое мешочка. — А там, на Вилюе, до дороге к алмазным россыпям встречали следы платины и платиновых металлов.

— Бесперспективный район у нас, и только. В Нюрбе, в штабе Амакинской экспедиции, там народ тертый. Не геологи, а волки зубастые. Знали, что нам выделяли. По принципу — на тебе боже, что мне негоже.

Наталья Николаевна, казалось, не слушала ее, а пристально разглядывала шлихи.

— Как много у тебя гранатов.

— А какой от них прок? — спросила грустно Попугаева.

— У меня тоже в пробах есть гранаты, только значительно мельче твоих.

— Остается нам только купить серебряные ложки, а можно и вилки.

— Для чего? — спросила Наталья Николаевна, не понимая, куда клонит Попугаева.

— Закажем у ювелира по гранатовому браслету, — грустно произнесла Лариса.

— Из материала заказчика, — в тон ей добавила Наталья Николаевна.

И обе рассмеялись. А что им еще оставалось делать? Тем более что в смехе, как любила утверждать Наталья Николаевна, есть хорошее лекарство от грусти.

Вскоре флотилия надувных лодок тронулась в путь. Желтое низкое солнце совсем уже не грело, а лишь слало ровный свет. Редкий лес продували ветра. Лиственницы роняли на землю лимонную хвою, а березы да осины — последнюю листву. Когда вышли на реку Марху, по ней уже плыло «сало», а по заводям и тихим местам крепко удерживался, припаявшись к берегу, острый ледок…

Через пару недель, когда добрались до Шелогонцев, повалил первый снег. С низких туч падали крупные белые хлопья, и они не таяли. Зима как бы примеряла свой холодный наряд. Но геологов она уже не страшила — они успели вовремя выбраться из таежной глухомани.

После двухмесячных скитаний и одиночества Шелогонцы казались крупным населенным пунктом с магазином и столовой, школой и почтой. Радостно было смотреть на людей. И на дома. Обычные деревянные срубы выглядели крепостями. Приятно дымили трубы. Спать можно в тепле, на кровати, даже на белых простынях. Одним словом, в человеческих условиях.

В Шелогонцах они застали несколько человек из Центральной экспедиции. Одним словом, своих коллег, ленинградцев. Работала и рентгеновская установка.

Наталья Николаевна и Лариса поспешили принести намытые пробы. Им, конечно, не терпелось поверить, прощупать лучом содержимое ситцевых мешочков. Затаив дыхание, обе женщины не отходили от аппарата.

Рентгенолог равнодушно-деловито клал и клал на подставку одну пробу за другой, просвечивал вдоль и поперек проникающим лучом и так же спокойно откладывал их в сторону, приговаривая:

— Давайте следующую партию…

И чем меньше оставалось мешочков, тем горестнее становилось на душе. Наталья Николаевна и Лариса уже наслышались разных счастливых новостей, которые поступали по радио из Нюрбы, из штаба Амакинской экспедиции — открыты новые россыпи, удачные находки, перспективные места… Обе женщины искренне порадовались и за Наталью Владимировну Кинд. Она тоже питерская, окончила Ленинградский университет, попала в «алмазную группу» Всесоюзного геологического института. Она уже третий год ходит в составе Амакинской экспедиции. Прошла Нижнюю Тунгуску, обследовала Вилюй. А вот сейчас ее маршрут по правому притоку Вилюя — речке Малая Ботуобия. По ней в 1950 году прошел Юрий Хабардин и сделал заключение, что алмазов нет… А у нее удача — на этой же реке нашла алмаз.

3

И Лариса вспомнила разговор с Николаем Бобковым. Тем самым старшекурсником, который в день зачисления в университет гнал их в бомбоубежище. И здесь, в Нюрбе, дороги их сошлись. Впрочем, пути геологов, особенно алмазников, всегда перекрещиваются и сходятся. И все потому, что не так уж много в нашей стране районов, перспективных на прозрачные кристаллы.

Разговор произошел весною, перед выходом в «поле». Допоздна играли в волейбол. Николай сам расчищал площадку, разметил, перемазавшись мелом, раздобытым у снабженцев. Лариса помогала ему натягивать сетку. А потом сколачивались команды. Бобков в тот вечер был неутомим. Когда спустились сумерки и мяча почти не стало видать, они остались вдвоем, и Николай учил Ларису точному пасу, показывал, как лучше подавать… А когда спохватились, столовка оказалась закрытой, и они ужинали овощными консервами, тушенкой, поджаренной на сковородке в комнате общежития. Вот тогда-то он и сказал слова, запавшие ей в душу.

— Знаешь, мне кажется, что наша экспедиция не там ведет поиск, — задумчиво произнес он. — Где ищем алмазы? Только на левом берегу Вилюя. Все полагают, что источниками алмазов являются отложения трапповой магмы. И этих отщеплений много именно на левом берегу, на левых притоках. Но это, Лариса, не совсем так.

Попугаева, не скрывая удивления, посмотрела на Николая, словно видит его впервые. Усмехнулась над его «пророчеством». Ну что он может советовать, когда сам не открыл ни одной россыпи, а торчит в лаборатории, изучая уже найденные другими алмазы? Но ничего подобного не высказала. Не хотела спорить. Не хотела огорчать. Она лишь заметила:

— Знаешь, Николай, алмазы пока находят лишь на левых притоках. Ты это сам знаешь. И наиболее алмазоносными считаются те отложения, где много гальки и валунов.

— Однако там нет ни богатых россыпей, ни коренных месторождений. А ищем уже три года. Экспедиция мощная, целое крупное предприятие. Да рядом ведут поиски геологические партии многих центральных институтов.

— Но ведь правые притоки бесперспективны, — не утерпела Лариса. — Еще в пятидесятом году Юрий Хабардин прошел маршрут по Малой Ботуобии. А Григорий Файнштейн сделал отрицательные выводы. Ты сам читал его заключение — нет и намека на алмазы.

— А ты не допускаешь, что он ошибся?

— Ну, знаешь…

— Вот именно, знаю. И верю. Верю в свою правоту. Объективную правоту. Она рождена не вымыслом, не интуицией, а фактами. Чистыми фактами и математическим анализом. А меня никто не хочет слушать. — Николай говорил горячо, запальчиво, глотая концы слов, торопясь высказать свою идею.

За окном темнел поздний вечер. «В кино опоздала, — подумала Лариса, усаживаясь поудобнее. — А у Коли судьба трудная, надо пожалеть. Сидит целыми днями в лаборатории, уткнувшись в микроскоп. Разве через него увидишь перспективные россыпи? Мудрят они вдвоем с Михаилом Гневушевым, главным геологом, мудрят».

Она знала трудную судьбу Николая. Родился и вырос в деревне. Окончил Школу, как и она, с золотой медалью. С товарищем, таким же медалистом, подались в Ленинград, чтобы поступить в университет. Огромный город оглушил, и они растерялись. В шестнадцать лет впервые попали в недавнюю столицу. Как добраться? Советуют им: езжайте пятым трамваем. А где он? В какую сторону ехать?

Но все же нашли университет. Однако места есть только на горнообогатительное отделение. Другой парень согласился бы. Все ж таки принимают. Но Николай добрался к самому ректору и добился, чтобы зачислили именно на геологический факультет. И там «заболел» алмазами. Перед войной, в студенческие каникулы, побывал на Урале в экспедиции Александра Петровича Бурова, главного алмазника.

Но война спутала все мечты и планы жизни. Николай ушел добровольцем на фронт. Тяжелое время отступления. Прикрывая отход, он был ранен и попал в плен. Начал мыкаться по гитлеровским концлагерям. Несколько раз бежал и — неудачно. Ловили, избивали, засылали в еще более жестокий лагерь смерти. Весной сорок пятого все же он удачно совершает очередной побег — ночью переплыл большую реку. Стал пробираться к своим. На его глазах англо-американские войска «наступали» почти без сопротивления противника. Николай вместе с другими бежавшими товарищами выбежал из леса навстречу союзникам. А союзники тут же их взяли под охрану и запрятали в свой лагерь за колючей проволокой. Никакие объяснения не принимали в расчет. С ними, с русскими, вообще не хотели разговаривать: они пленные! Тогда Николай Бобков совершает побег и от союзников… Он не раз с горечью вспоминал о тех годах, как о самых кошмарных, бесполезно прожитых… И сейчас он спешил наверстать. Работал с упоением..

— Ты знаешь, Неля, я еще студентом увлекся идеями прославленного русского кристаллографа прошлого века Евграфа Федорова. Изучил его архив. Напечатал несколько своих статей, основываясь на его идее — математическом подходе к вопросам кристаллографии, — рассказывал Николай, постепенно успокаиваясь и как бы размышляя вслух. — И здесь, вместе с Михаилом Андреевичем Гневушевым, в лаборатории, целую зиму корпел над алмазами, найденными на Вилюе. Изучал их строгие формы, обрабатывал статистические данные о содержании кристаллов в россыпях, об их размерах. Применял методы современной математики, считал и пересчитывал данные. Тысячи алмазов прошли через мои руки. Понимаешь, в моих руках были факты, одни только факты. И математические выводы. И они заговорили. Убедительно и неопровержимо.

— О чем? — спросила Лариса, поддерживая огонь беседы.

— О самом главном, Помогли нам прийти к важным, очень важным выводам.

— Они не секретны?

— Я тебе уже сказал. Мы не там ведем поиски. И могу пояснить более подробно. — Николай встал и заходил по комнате. — Не там, понимаешь? Надо искать главные россыпи на правом берегу, на правых притоках. Математический анализ полностью опроверг бытующее мнение, что россыпи на среднем Вилюе снабжаются кристаллами из разных притоков, иными словами, из разных источников. А это не так! Кристаллографические исследования показали, что эти россыпи имеют какой-то один источник. Один, понимаешь!

— Может быть, ты скажешь, где он находится? — не утерпела Лариса.

— Скажу, — ответил Бобков. — Он, тот источник, находится где-то выше поселка Сюльдюкар и ниже порога Улахан-Хана. Почему там? Очень просто. Статистика найденных алмазов показывает, что чем дальше вниз по течению Вилюя, тем меньше находят в россыпях алмазов, а главное, они мельчают, заметно снижается их средний вес, Д это определяется закономерностью и подтверждает истину о том, что нет привноса кристаллов сбоку, из других источников.

— Так где же таинственный источник, сорящий алмазами?

— Давай посмотрим на карту. Выше Сюльдюкара в Вилюй впадают три крупных притока. Слева — Ахтаранда, а справа — Большая и Малая Ботуобия. Какая из них алмазоносная? Мне кажется, что надо исключить Ахтаранду. Там, где она впадает, алмазов мало. Надо начинать поиски с Малой Ботуобии. Найденные здесь поблизости алмазы имеют сравнительно небольшую окатанность. Они чистые и свежие. Понимаешь, что это значит? Где-то поблизости коренное месторождение.

Доводы Николая были убедительными. Их невозможно было опровергнуть. И Лариса уже не улыбалась. Она сердцем понимала его правоту. Но невольно напрашивался вопрос: почему же руководство экспедицией не внемлет таким доводам?

Словно понимая ее невысказанный вопрос, Николай вздохнул, похрустел костяшками пальцев, потом сказал:

— Направление и поиск определяют в столице. Там ученые, они спорят и не могут прийти к единому мнению. Разве мои доводы, по их мнению, доводы сопливого геолога, можно принимать в расчет? Но хорошо уже то, что Гневушев с большим трудом добился включить в план разведку на Малой Ботуобии. Правда, она намечена после обследования Ахтаранды. А ведь там главные запасы. Вспомнишь, Неля, мои слова и убедишься в моей правоте.

4

И она действительно сейчас вспомнила тот разговор. Неужели Николай оказался прав? Не случайный ли кристалл попался в руки Кинд? Или он, найденный алмаз, первая ласточка крупной россыпи?.. Там наверняка наметят глубокую разведку.

Все эти мысли пронеслись у нее в голове, пока рентгенолог просвечивал намытые пробы. Она так задумалась, что даже не обратила внимание, когда тот спокойно и деловито произнес:

— Есть!

— Что есть? — не поняла Попугаева.

— Голубой свет.

— Значит, кристалл? — выдохнула Наталья Николаевна.

— Голубым сиянием светит лишь кристалл алмаза, — ответил рентгенолог.

— Ой, Наталья Николаевна! — Лариса повисла у нее на шее. — Какая радость!

Обе склонились над аппаратом. За смотровым стеклом светилась крохотная голубая звездочка. Алмаз вынули, отделили. Взвесили: ровно девять миллиграммов. Не роскошь, конечно. Скупой подарок природы. Но свой, найденный на своем участке. И с новым жаром вспыхнул огонь надежды. Может быть, в других… Работали несколько часов. Но в других шлихах ничего похожего не обнаружили. Стало до боли в сердце обидно. Трудились лето, как лошади. А что же? По сравнению с иными поисковыми партиями «улов» ленинградцев оказался весьма и весьма скромным.

— Даже домой ехать не хочется, — вздохнула Лариса. — Мотались целое лето, и оказалось все впустую… Какой неудачный сезон!..

Наталья Николаевна обняла ее за плечи, прижала к себе, как ребенка:

— Да, Неличка, видать, алмазные кольца нам не носить. Придется по твоему совету заказывать гранатовые браслеты.

И никто из них — ни Сарсадских, ни Попугаева даже в самых смелых фантастических мечтах не могли предположить, что их «неудачный» сезон скоро обернется настоящим «фартом», как говорят старатели, что в скромных ситцевых мешочках, которые они увезут в Ленинград, лежит разгадка великого секрета, разгадка тайного пути к коренным месторождениям. Но те дни еще ждали их впереди, и о них пока никто не знал.

5

Там, в Шелогонцах, они еще не знали о том, что радость у Натальи Владимировны Кинд была горькой. Она нашла алмаз именно там, где предсказывал Николай Бобков. Но его уже не было в живых.

Он утонул. Произошел нелепый по своему трагизму случай. Сначала шло изучение устья Ахтаранды. Здесь уже работал отряд профессора П. Е. Оффмана из Академии наук СССР, обследуя трубку Эрринга. Профессору Оффману очень хотелось, чтобы эта так называемая трубка оказалась коренным месторождением алмазов. Здесь, у устья Ахтаранды, обнаружено уникальное скопление прекрасных кристаллов: зеленые гранаты — гроссуляры, и вилюиты, и ахтарандиты… Но по всем признакам то место было не трубкой, образованной взрывом. Но профессор Оффман пытался уверить, что это и есть настоящая кимберлитовая трубка. Геологи в шутку то место стали именовать «трубкой Оффмана». Однако настойчивый столичный профессор добился, чтобы в летний сезон здесь провели широкие поисковые работы. А план есть план, его надо выполнять. Вместе с отрядом Оффмана поиски вел и Бобков. Чуть выше по реке находились, москвичи во главе с Натальей Владимировной Кинд. Нужно было подтвердить или опровергнуть утверждение Оффмана. Люди Бобкова, работая от зари до зари, пробили девять канав и девять глубоких шурфов. Но никаких признаков алмазов и кимберлита не нашли… А время уходило, дорогое летнее время. Надо было еще обследовать устье речки Батар, притока Ахтаранды. Но туда не успели: в тайге возник огромный лесной пожар. Бобков-возглавил борьбу с огнем. Несколько дней вели неравный поединок. Рубили просеки, рыли канавы вокруг жилых бараков, пускали «встречный пал». В начале августа пошел спасительный сильный дождь и помог затушить огонь. Кинд и Бобков с навьюченными лошадьми тронулись в путь по свежему пожарищу. Дышать нечем. Падают подгоревшие лиственницы. Тлеет мох… Обследовали и реку Батар. И здесь никакой радости. С тяжелым сердцем возвращались назад.

— Надо скорее закругляться — и на Малую Ботуобию, — торопил всех Бобков. — Лето кончается, елки зеленые, теплые дни по пальцам пересчитать можно. Надо торопиться, чтобы хоть немного успеть сделать.

На счастье, в геологоразведку прилетел самолет ПО-2, доставил продукты. Кинд и Бобков сразу же вылетели на нем в Сюльдюкар. Там на вилюйской косе, ниже Сюльдюкара, работала крупная группа Журавлева. Небольшая обогатительная фабрика, более трехсот рабочих. Но запасы алмазов весьма небогатые.

— Журавлев будет заинтересован в моих планах, — размышлял Николай. — Он нам поможет снаряжением и переправит на Малую Ботуобию.

Журавлев, как и ожидали, сразу заинтересовался выводами Бобкова. Он даже признался, что запасы бедные, через год — второй здесь нечего будет делать и придется распускать рабочих, которых собрал и сколотил с таким трудом. Но вести самостоятельную разведку им категорически запрещено.

— А если найдете на Малой Ботуобии хоть одну россыпь, мы — живы!

Журавлев выделил снаряжение и продукты. Обещал перебросить в нужный район самолетом. Вылет назначили на 27 августа.

А за два дня до вылета Бобкова не стало. Он утонул, Переправляясь через Вилюй. Тело искали несколько дней…

По намеченному маршруту повела отряд Наталья Кинд. Испытанный проводник, «профессор тайги» Матвей Афанасьев знал эти места как свои пять пальцев. Навьючив лошадей, уложив палатки, резиновую лодку, продукты, двинулись прямиком через тайгу. Наталья Владимировна знала, что устье реки представляет собой узкую долину, прорытую водой в застывших лавах. Там нет террас, удобных для скопления алмазов. И Юрий Хабардин, проходивший здесь, ничего не обнаружил. Следовательно, наиболее перспективные места надо искать где-то ниже среднего течения. Туда и повел проводник небольшой отряд ближним путем через тайгу.

«Профессор тайги» вывел точно в намеченное место. Стояли последние теплые дни. Малая Ботуобия выглядела безобидной речухой. Но проводник пояснил, что Ботуобия по-эвенкийски обозначает «Большая вода». Видать, в весенние паводки река преображается.

Место для лагеря выбрали на покатом берегу, в долине, пробитой тысячелетней борьбой реки с твердыми породами. Где-то вверху по течению монотонно шумел порог. И здесь река течет быстро, унося песок и гравий. Россыпи здесь не могут быть.

Кинд внимательно осматривала долину. Пока развьючивали лошадей, ставили палатки, разжигали костер, чтобы приготовить ужин, Наталья Владимировна обследовала берега. Ее внимание привлек небольшой продолговатый островок, намытый посредине речки.

Захватив алюминиевую миску, которая принадлежала Бобкову, пошла вброд к островку. «Заодно и миску помою», — подумала Наталья Владимировна. Зачерпнула пробу, стала промывать. И глазам своим не поверила. На дне миски блестел алмаз! Чистейшей воды кристалл. Он весело искрился и отливал всеми цветами радуги.

Она смотрела на алмаз, улыбалась, а по щекам текли слезы… В блеске алмаза ей виделся веселый блеск глаз Николая Бобкова и слышались его слова: «Надо торопиться, чтобы хоть немного успеть сделать».

Сделать пришлось ей. И Арсению Панкратову, коллектору из партии Бобкова. Они за неделю, до наступления холодов, обследовали пятьдесят километров вниз по течению Малой Ботуобии, обнаружили перспективные места — намытые косы и острова, береговые отмели, где возможны образования россыпей, составили карту. Но детально обследовать эти самые перспективные места уже не успели. Однако этот короткий маршрут, завершающий летний полевой сезон, давал возможность сделать далеко идущие выводы. Он подтверждал предсказания Бобкова и убедительно опровергал господствовавшее несколько лет твердое убеждение в том, что правые притоки Вилюя — бесперспективные…

6

В Нюрбу Лариса и Наталья Николаевна Сарсадских добрались самолетом. Здесь было несколько теплее. Листья на деревьях еще не полностью облетели. Приятно зеленела тайга, обступающая аэродром, над которым висело облако пыли. На аэродроме шла напряженная работа, как в столичном аэропорту — одни самолеты взлетали, другие — заходили на посадку. Штабелями лежали грузы — ящики, мешки, бочки… И сама Нюрба чем-то походила на город. Просторное село свободно располагалось на высоком берегу Вилюя. Геологи принесли заметное изменение в спокойном течении жизни старинного поселения. Появились новые улицы из сборных щитовых домов. Деловито запыхтела передвижная электростанция, и в домах вспыхнул электрический свет. На берегу, откуда открывался великолепный вид на таежные просторы, вырастало новое двухэтажное здание штаба экспедиции. Неподалеку достраивался просторный клуб.

Весна и осень — самые шумные времена в Нюрбе. Особенно осень. Весной — видна озабоченность и деловитость. Отряды геологов уходят в тайгу, улетают в далекие районы, уплывают на лодках и баржах. А осень — время подведения итогов и наслаждения радостями жизни. Фасонно бородатые или тщательно, до синевы, выбритые молодые люди, познав одиночество и бесприютность кочевой жизни, с жадностью набрасывались на очаги культуры — на газеты и журналы, смотрят по нескольку раз старые кинофильмы, весело и беззаботно тратят заработанные рубли в магазинах и столовых, заказывая самые вкусные местные блюда, и дорогие вина. Иными словами, живут по-праздничному.

Там, в тайге, не было ни отгулов, ни выходных. Некуда было сходить, негде истратить копейку. А здесь — почти городской комфорт. Просторный вместительный барак, именуемый гостиницей, превращался в эти осенние дни в шумный веселый пароход, который плыл в будущее. Отмечали успехи и удачи, веселились группами и шумными компаниями. Но все это было лишь прелюдией к главному торжеству — традиционному «вечеру полевиков».

Так повелось у геологов издавна: заканчивать летний сезон шумным общим праздником, который ставил своеобразную точку, подводил разделительную черту между прошлым, которое уже ушло в историю, и будущим, которое ждало впереди, отсчет времени которого начинался именно после «вечера полевиков».

После торжественного собрания устраивали общий ужин в поселковой столовой, в просторном продолговатом унылом зале с деревянными квадратными колоннами, подпирающими низкий потолок. Столовая служила главным местом встреч и расставаний, своеобразным почтовым пунктом. На колоннах и на стенах, в условленных местах, известных адресатам, часто оставляли деловые надписи, информационные, вроде: «Вася, я на Соколиной косе», «Серж, пятнадцатого умотали на Марху в 130-ю, догоняй», бытовые — «Ваня, не прозевай очередь на холодильник, меня не будет до ноября», лирические — «Сонечка, в конце сезона выделяют комнату, решайся!», философские — «Нигде нет счастья, а жизнь — сплошная мерзлота», и даже поэтические — «Далдын принес алтын, а на Вилюй — хоть смотри, хоть плюй»… Одним словом, общепитовская столовая являлась своеобразным общественным центром, куда забегали не только пропустить «сто пятьдесят» да поковырять вилкой в стереотипных, традиционных по всей стране котлетах с гарниром из переваренных макарон…

Но в день «вечера полевиков» поселковая столовая преображалась. Она закрывалась сразу же после обеда, и в зале начинали хозяйничать жены местных геологических начальников, расторопные техники и лаборантки, стараясь за несколько отпущенных им часов превратить это обшарпанное помещение в нечто похожее на банкетный зал. Украшали как могли и чем могли. На стенах появлялись приветственные лозунги, самодеятельные художники и юмористы на листах ватмана рисовали карикатуры, в которых, главным образом, доставалось терпеливым снабженцам и скупой на авансы бухгалтерии. А с вымытых абажуров, от стены до стены развешивались новогодние бумажные фонарики, разноцветные флажки и ленточки. К назначенному часу столы стояли встык, образуя гигантскую букву «П», а в углу — взятая со склада новая радиола и к ней — куча простых и долгоиграющих пластинок.

На «вечер полевиков» каждый надевал самое лучшее и праздничное, привезенное с Большой земли и таившееся в течение летних месяцев в чемоданах, сданных в камеру хранения, или приобретенное здесь, в закрытом спецмагазине, то бишь по разнарядке начальника, на складе экспедиции. Женщины, особенно местные «львицы», устраивали своеобразное соревнование, щеголяя вечерними и дорогими нарядами, туфлями, демонстрируя свои прелести, свой вкус и оклад мужа, помноженные на местные возможности и требования «крика моды».

Заштатный районный центр, о существовании которого еще пару лет тому назад никто не знал, кроме местного республиканского начальства, вдруг превратился в столицу алмазного края, а «вечер полевиков» — в главное торжество года. Побывать на празднике геологов у нюрбинцев считалось большой честью. И поэтому всегда, по заведенной Бондарем традиции, на вечер приглашались главные руководители райкома, райисполкома, председатели колхозов, местная интеллигенция. Незадолго до торжества стало известно, что прилетел Борисов, первый секретарь Якутского обкома, и он тоже примет участие в торжестве.

7

В тесной комнате, что в конце барака, с одним окном, с двойными рамами, готовились к вечеру Кинд, Сарсадских и Попугаева. На троих — один чугунный дымящийся утюг с жаркими красными углями внутри, один стол, сбитый из неотесанных досок, покрытый старым байковым одеялом, одно небольшое зеркало, раскаленная электропечка на табуретке со щипцами для завивки волос да три железные койки с новыми, пахнущими складом, матрасами, а на них — раскрытые чемоданы с помятыми личными «тряпками». За окном, в репейнике, выкинутые за ненадобностью, отслужившие свой срок стоптанные сапоги, выгоревшие на солнце брезентухи, стеганые куртки, брюки…

Женщины спешили. Они опаздывали. Кинд прилетела лишь сегодня утром. Как водится — расспросы и вопросы.

А когда спохватились, времени на сборы, на подготовку к вечеру почти не оставалось. И началась спешка. Гладили платья, которые за летние месяцы основательно измялись в чемоданах, торопливо прихорашивались, завивали волосы, обычным черным карандашом из набора «Художник» старательно подводили брови, подкрашивали тушью ресницы, одним словом, делали то, что обычно делают нормальные женщины в нормальных условиях жизни. Но для них, пробывших месяцы в тайге, эти обычные «прихорашивания» превращались в проблемы — не так ложилась тушь, локоны волос завивались не в ту сторону, а платье почему-то стало убийственно свободным, хоть перешивай…

В дверь постучали. Женщины на мгновенье замерли, потом дружно и требовательно закричали:

— Нельзя! Нельзя!..

Лариса схватила с ближайшей койки платье Натальи Николаевны и спешно закрылась им. Она вышагивала в шелковой комбинации, тонких чулках и лакированных остроносых туфлях на высоченных каблуках. Схватив платье, умоляюще просила:

— Никого не пускайте!..

За дверью стоял Григорий Файнштейн. Его узнали по голосу. И по голосу угадали, что он уже слегка навеселе.

— Девочки, я пришел за вами!.. Опаздывать грешно.

— Сейчас, сейчас!

— Даю десять минут, потом вхожу без предупреждения.

8

В сентябре дни короткие, ночи темные. Но природа позаботилась и украсила поселок в легкий белый наряд, присыпав дома и улицы свежим снегом. Морозец почти не чувствовался, он приятно бодрил. Со всех концов Нюрбы к поселковой столовой, к призывно ярко освещенным окнам спешили одиночки и группки людей. А навстречу им, усиленная динамиком, лилась джазовая музыка и модный французский певец, приятно гнусавя и картавя, на своем языке восхвалял Париж.

По неписаному закону на вечере не было ни, почетных, ни периферийных мест. Здесь все места и все участники были равны. И перед каждым стоял совершенно одинаковый прибор. На столах имелось все лучшее, что можно было раздобыть и привезти — дичь, рыба разных сортов, икра, отварное мясо, куры, заливные блюда, овощные салаты, фрукты, конфеты. И конечно, перед каждым прибором — бутылка коньяка, водки, портвейна, сухого грузинского вина и по скромной темной поллитровке воды «Нарзан». Сухое вино и «Нарзан» являлись роскошью для дальних таежных мест. Снабженцы постарались, доставка обошлась в копеечку, но какой вызвали всеобщий восторг эти бутылки, особенно с водой.

По заведенной традиции никто не притрагивался к еде и выпивке. Ждали первого тоста. Его произносил всегда начальник экспедиции Бондарь. Несколько слов, подводящих предварительный итог общих усилий и стараний. Бондарь сидел не в центре стола, а занял место в левом углу, откуда хорошо просматривался весь зал и в то же время не подчеркивалось его административное величие. Рядом с крупным начальником экспедиции разместился скромно одетый, при галстуке и белой рубашке, смуглолицый и симпатичного вида якут. Соседи по столу, местные руководители — секретарь райкома и председатель райисполкома, обращались к нему с подчеркнутой почтительностью. Присутствующие, особенно те, которые видели его впервые, поняли, что это и есть Борисов, первый секретарь обкома.

Михаил Нестерович взглядом патриарха оглядел столы, сказал «пора» и предложил налить рюмки. Потом встал, но без рюмки в руке и, нарушая традицию, сказал:

— Первый тост, первое слово скажет наш гость и хозяин, наш партийный вождь товарищ Борисов Семен Захарович.

Борисов говорил по-русски чисто, без акцента. Выступление его было коротким. Оно всем понравилось своей искренностью, мудростью и простотой. Семен Захарович, поздравляя геологов с большими заслуженными успехами, не замедлил упрекнуть за «самостийную» автономию: о находке на Вилюе, на территории Якутии, первого алмаза группой Григория Файнштейна якутский обком узнал через несколько месяцев, в октябре, от коллег из Иркутского обкома. Упрек был справедливым, тем более что по партийной линии геологические учреждения и предприятия подчинены местным организациям.

— Я виноват, — признался смущенный Файнштейн. — Перед Сунтарским райкомом уже извинялся…

— А я в тех Сунтарах еще до войны работал председателем райисполкома, — сказал Семен Захарович. — И хорошо знаю те места, где вы поиск ведете.

— До войны? — не удержалась Попугаева. — Простите, не верится. Сколько же вам лет?

— Сейчас сорок три исполнилось недавно, а в Сунтарах жил семнадцать лет назад. Простая арифметика, если интересно. Тогда на повестке дня стояли не алмазы, а борьба с туберкулезом, с трахомой… Укрупняли мелкие коллективные хозяйства, боролись за оседлый образ жизни. Из Украины и Молдавии вербовали добровольцев, чтобы они переезжали к нам жить и научили якутов выращивать овощи, вот эти — капусту, картофель, морковь… А сейчас, как вы знаете, у нас свои овощеводы, притом знаменитые, — Семен Борисович сделал паузу и поднял рюмку. — За окончание сезона и начало больших разведочных работ. За ваши несомненные успехи и наше содружество. За якутское территориальное геологическое управление!

Все выпили стоя и дружно, потому что держали налитые посудины. За столом никто не прислуживал. Это тоже была традиция. Каждый сам себе наливал сколько хотел и что хотел. Но обязан был соблюдать главный принцип — не переборщать, знать норму, а опьянев, тихо исчезать.

Новость, сказанная секретарем обкома насчет геологического управления, стала обсуждаться под стук ножей и вилок. Требовалось разъяснение и уточнение. До сего времени экспедиция подчинялась непосредственно Москве, министерству. Настала тишина, и все взгляды скрестились на Михаиле Нестеровиче. И он встал.

— Прошу налить, — произнес он своим властным низким голосом и отмел все сомнения. — Да, это так, как сказал Семен Захарович. Вернее, так будет в ближайшем будущем. Вопрос, поставленный обкомом, решается положительно. Родине нужны алмазы. Экспедиция расширяется, увеличивается фронт работ. Государство выделяет и деньги, и необходимые кадры. Но главная надежда на нас с вами, кто вынес на своих плечах груз полевого сезона. Ученые предсказали, вы подтвердили россыпями наличие алмазов. Остается сделать последний шаг — открыть коренное месторождение. Где оно, никто пока не знает. Но где-то здесь, возле нас. И это точно. Мой тост за будущее, за удачу!

За удачу пили стоя. Такова традиция. Каждый за свою — и за общую. Молча, чтобы не спугнуть птицу счастья. Многие не закусывали, нюхали хлеб, утирались рукавом, тыльной стороной ладони. У каждого свои отношения с удачей. Тут ничего не поделаешь. Начальству приходится терпеть. Геологи — народ самобытный, странный — сплав передовой науки и старозаветных суеверий.

Еще раз выпили стоя, но не чокаясь, за тех, кто не вернулся с «поля», за Николая Бобкова.

А потом — пошло. Тост за тостом. За геологов и геофизиков, за летчиков и оленеводов… На профсоюзном собрании или на ином каком, так в ораторах всегда ощущалась нехватка. А здесь — целая очередь желающих «сказать слово». Видимо, приятнее говорить под стук ножей и вилок. Общество распалось на группы, группы на столики. За каждым шумно говорили. Обсуждали и спорили. Надрывно и томно выводила слова песни иностранная певичка, и сладковатое трио играло медленный фокстрот. И все были довольны. Собой и соседом. Никаких особых различий, если не брать в расчет дальние маршруты и всякие истории, которые приключались иногда.

Празднество затянулось до рассвета. А когда над Вилюем еще стлался предрассветный туман, когда на востоке лишь появлялась легкая примета будущего дня, наступило время салюта. Тут никакие приказы и выговора не помогали. Традиция сохранялась, и салют устраивали из года в год. На высокий берег, неподалеку от штаба экспедиции, приходили с личным оружием и палили в небо. Из разных стволов. Из берданок и пистолетов, Добросовестно сжигали неизрасходованный боевой запас, отпущенный на полевой сезон. Прощались с прошлым и приветствовали маршруты будущего.

9

А на рассвете, когда бледный день лишь начинал прогонять тьму, в барак, в комнату к трем подругам ввалилась лихая ватага тех, кого принято именовать в экспедиции «основоположниками». Они тарабанили рукоятками пистолетов и, как всегда по традиции, предъявили ультиматум:

— Открывайте, или…

Что именно подразумевалось под «или», было ясным. По голосу узнали Анатолия Горбунова. Своеобразная личность, начинавшая обрастать легендами. За плечами — фронт и дальние маршруты. Человек горячий и неумный.

— Дайте одеться, чертяки окаянные! — выкрикнула требовательно Кинд.

Женщины торопливо натягивали платья, чертыхаясь нехорошими словами. Повернули ключ. Но никто не ввалился. Выступил Григорий Файнштейн, главный заводила:

— Володька, заноси!

Молодой геолог Владимир Щукин, невысокий, коренастый, о котором говорили, что он брал призовые места в соревнованиях боксеров, и его закадычный друг якут Емельянов втащили ящик с темными бутылками, головки которых обвернуты серебристой фольгой.

— От нас вам! — произнес Григорий Файнштейн. — Если разрешите, мы с вами.

— Входите, что уж…

За Григорием вошел улыбчивый Юра Кудрявый, симпатяга, начинающий чуть лысеть, именно его со временем назовут «фантомасом». За ним Юра Хабардин, он хватил лишку, но держался. Скромно вошел высокий и плечистый Иван Галкин, поправляя на ходу галстук. Григорий Бойко и вместе с ним гость высокого роста — Андрей Александрович Гаврилов, северный сосед, руководитель заполярной Михайловской экспедиции. Попугаева слышала о нем, но видела впервые. У Гаврилова были тонкие черты лица, живой взгляд и загорелые руки. Даже не верилось, что у этого человека за плечами легендарные дела. Зимою, в самый разгар полярной ночи, перетащили тракторами из Жиганска на Лене в верховье заполярной реки Оленек целых пароход. На полпути застряли в тайге. Не растерялись, железный корпус разрубили топорами и дотащили до места. Здесь состыковали обе половины, сварили, установили отсадочные машинки и летом совершили тысячекилометровый маршрут, закончив его перед самым ледоставом у моря Лаптевых.

— Стаканы долой, — командовал Горбунов.

— Только полевые кружки, — велел Григорий.

И это тоже был своеобразный шик — пить шампанское из полевых кружек, из тех самых, в которых заваривали чай, варили на крохотном костре затируху, а приходилось, и съедобную кору, листья или коренья.

— Прошлого уже нет, он ушел, сезон полевой… — сказал Григорий. — Давайте за будущий. Он должен нам улыбнуться, черт возьми!

— За нашу дружбу и удачу!.. — сказала Попугаева.

— И за наших начальников, — вставил кто-то.

Но его тут же оборвали:

— За начальников пусть пьют подхалимы и подчиненные. За казенный счет и на официальном банкете.

— Так за нашу дружбу и удачу! — повторил Григорий.

Будущее, которое казалось далеким и пока не совсем ясным, но справедливым и радужно обнадеживающим, это будущее уже приходило светом нового дня. До великих открытий оставалось меньше года. Но никто об этом не знал, хотя верил своим сердцем. Легенды и сказания напишут о них потом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.