ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Утро вечера мудренее. Утром появились и силы и уверенность. Погрузили на лодки имущество и двинулись в обратный путь, вниз. Крутое русло постепенно выпрямлялось, речка становилась шире, течение не таким стремительным. Да и берега оживлялись. К самой воде сбегали робкие северные березки, трепетные осинки, задумчивые ели и лиственницы. Среди кустов можжевельника призывно краснела брусника, синими каплями, покрытыми сизым налетом, темнела сочная голубика, и, конечно, в изобилии еще не созревшей, розовеющей клюквы… Северная природа расставляла свои дары.

Наконец доплыли до первого притока. Говорливый ручей вливался напористо, неся в реку свои воды.

— Стоп! Привал, — подала команду Попугаева. — Причаливай.

— Опять все сначала, — проворчал Федор, вытаскивая лодки на пологий берег. — Хоть один выходной сделать надо, Лариса свет батьковна! По закону положено и записано в договоре, что выходные дни будут.

— Конечно, будут, Федюня, а как же без них! — отозвалась Попугаева. — Только найдем заветное, отыщем «голубую глину»… Будет у нас праздник!

— Век ее не отыщешь в тутошней глухомани. А помывка даже на фронте солдату полагалась, не то что в мирное время.

— Сегодня какое число?

— Седни по моему счету выходит как раз девятое августа.

— Кончается сезон. Времени в обрез осталось.

— Так завтра выходной делаем? — не унимался рабочий.

— Нет, разве можно! Завтра с утра пойдем по ручью вверх.

И с наступлением нового дня начали обследовать новый приток. Пошли по берегу. Метров через двести взяли первую пробу. В лотке Федора заалели пиропы.

— Фу, и тут они, растреклятые, — выругался рабочий.

— Не ругайся, здесь, может, доберемся к фарту.

— А ну его к лешему!

— Ну и ну! А еще, говорил, в артиллерии служил. Там же всегда порядок и дисциплина.

Попугаева разговаривала с рабочим, а сама думала. Кажется, опять появилась надежда. Кажется, что где-то рядом прячется Удача. Лариса это чувствовала сердцем. Так ощущала она иногда близость человека, хотя его и не было рядом, но он все же находился где-то неподалеку, У Попугаевой зрела какая-то необычная уверенность. Она идет по верному пути! И ее беспокоило лишь одно: только бы не просмотреть, не пройти мимо. Хотя она и ни разу не видела и даже не знала, как же выглядит эта самая кимберлитовая трубка. И Попугаева решилась на крайность: обследовать в районе каждую пядь земли. Другого выхода она не видела. И вслух сказала:

— Расстояние между пробами отменяется. Будем осматривать каждый метр.

— Что? — Федор сделал вид, что не расслышал.

— Будем осматривать каждый метр.

Федор с откровенным удивлением посмотрел на Попугаеву. Ему казалось, что начальница «перегибает палку». Заставляет делать то, что еще никто ни разу не заставлял его делать здесь, на Севере. И вслух выразил свое недовольство:

— Что ж это, а? Ползком, выходит, да? Животом утюжить землю?

Но Попугаева оставалась непреклонной. И необычно требовательной. Словно ее подменили, вместо привычной Ларисы Анатольевны вдруг появилась иная начальница, резкая и жесткая.

— Может быть, и животом.

И первая стала осматривать каждую пядь. Сбивала в кровь колени, локти. Через каждые десять — пятнадцать метров землю долбили кайлом. Переворачивали камни. Далеко ли таким способом можно продвинуться за день? На полтора-два километра, не больше. Но какое-то чутье подсказывало ей, что именно здесь надо быть наиболее внимательной, что только так, метр за метром, можно приблизиться к тому, что давно стало заветной Мечтой.

— Да, работенку придумала, — ворчал вечером у костра Федор. — Дома никто не поверит, когда рассказывать буду.

В костре потрескивали сухие ветки лиственницы. Дым отгонял гнус и комарье. Светлые ночи стали заметно прохладными. Рабочий ушел, и слышно было, как он рубит сушняк. Теперь почти каждую ночь он зажигает свой костер из бревен. Огонь несет тепло даже через стенки палатки.

Попугаева расстелила на коленях карту, ее она знала почти наизусть. Речка, по которой они движутся, сверху похожа на большое ветвистое дерево без листвы. Каждая веточка — приток. А каждый приток упирается в свое болото. А где-то именно здесь и таится коренное тело. Но где? Как угадать направление? Осталось мало времени, скоро начнутся осенние паводки, а там осень, зима… И опять месяцы ожидания, месяцы надежд.

2

К девятнадцатому августа вышли к ручью, который впадал справа в речку. Он был некогда полноводным, а сейчас почти пересох. Прозрачная холодная вода быстро перекатывалась по крупным валунам, растекалась мелкими заводями и спешила вниз по проторенному веками руслу, промытому в плотной породе.

День выдался не жаркий. По небу ползли тучи, и порывы ветерка несли прохладу. В зелени берез и осинок, появились признаки надвигающейся осени. Первые желтые листья. Они, как ранняя седина, предсказывали скорые холода.

Попугаева устало присела на поваленное высохшее дерево. Задумалась. Куда идти? По реке или свернуть в ручей? А руки машинально работали. Геологический молоток колол одну крупную гальку за другой. Вдруг ее взгляд сосредоточился на разломе. Он был необычен. Густо-зеленого цвета.

Попугаева подняла расколотую гальку. На пестрой поверхности отчетливо краснел ярко-алый пироп. Такого еще, ни разу не попадалось — пироп в породе. Может быть, в коренном теле? Может быть, она держала в руках кимберлит, свой, отечественный, сибирский?

— Федюня! Скорей!

Федор прибежал. Она протянула ему гальку.

— Видишь! Кимберлит, кажется.

Тот устало вздохнул:

— А, опять пироп. А я думал, алмаз…

Попугаева спрятала находку в рюкзак.

— Будут и алмазы!

— Я не возражаю, может, и будут. А вот обеда пока еще нет. И надоела каша, надоела затируха. Тушенка уже давно кончилась, вся вышла.. Так что, дорогая начальница, ты пока пошевели мозгами, а я хоть рыбки наловлю, а?

— Лови, — согласилась Попугаева.

А сама привычно зачерпнула грунт и начала промывать, На дне чашки среди привычных алых пиропов и черных ильменитов неожиданно солнечно полыхнул кристалл алмаза. Лариса зажмурила глаза, потом осторожно открыла их. На дне чашки сверкал алмаз. Чистый, прозрачный, с четкими ровными гранями. И она не выдержала. Нет, не закричала радостно, не позвала рабочего, Попугаева беззвучно заплакала. Слезы текли по ее щекам, искусанным и опухшим, обожженным солнцем и ветрами, а губы растягивались в улыбку, и она одними ими повторяла:

— Мой! Мой! Первый!.. Наконец-то!..

Она не слышала, как сзади подошел Федор. Он издали заметил, что начальница стоит и держит в руках чашку. Стоит и держит. Так не бывало. На нее не похоже. Значит, что-то нашла. Важное.

— Есть? — чуть слышно спросил он.

— Ага…

Федор положил кристалл на свою загрубелую коричневую ладонь. Алмаз засиял еще больше.

— Ишь, шельма, играет как!

Федору ловить рыбу расхотелось. Теперь и он загорелся жаждой поиска. Как в первые дни похода. Перекусили сухарями, запивая водой из ручья.

— Так в какую сторону двинемся?

Попугаева все смотрела и смотрела на высокие берега, на реку, на впадающий ручей. И размышляла. Надо решаться. Если двигаться тем же способом, то и за неделю не осмотрят. Нет, надо не так. Иначе. Но как? Что же придумать? Но что? «Думай, думай, — говорила она сама себе. — Оценивай обстановку и думай».

— Давай рискнем, — сказала Лариса Анатольевна вслух. — Сначала двинемся, по реке. Ну, скажем, с километр, полтора. И посмотрим. Если есть пиропы, заметим место и возвратимся назад.

— Для чего же?

— Проверим ручей. Он не так велик, как кажется.

Пошли по реке. Тщательно осматривали берега и косы. Изредка попадались пиропы. Они лежали прямо на отмелях, одиноко алея среди серости гальки. Примерно через километр сделали привал и начали работу. Опять пиропы и отдельные ильмениты. Перекусили затирухой, которую приготовил в котелке Федор. И снова за дело. Перед вечером, промывая шлихи, Федор неожиданно обнаружил странный камень. Черные и красные кристаллы в какой-то густо-зеленой породе. Понес Попугаевой.

— Что это?

Она взглянула и обомлела. Федор держал на распухшей от холодной воды коричневой ладони заветный минерал. Тот самый, который Лариса видела лишь в Геологическом музее да у профессора Кухаренко. Она глотнула воздух. Неужели? Теплая волна поплыла по всему уставшему телу.

— Где намыл? — спросила она, не отвечая.

— Вона на той косе, рядом, — Федор небрежно подбросил кимберлит на ладони.

— Это и есть та главная, коренная порода… Из месторождения, — тихо выдохнула Попугаева.

Федор остолбенел. От неожиданности у него вытянулось лицо. Он посмотрел на Попугаеву, потом на обломок густо-зеленого камня, нафаршированного алыми пиропами. И уже с осторожностью протянул находку Попугаевой.

— Он, минерал этот, неужто… из самой трубки?

— Да. Из трубки. И не обкатан, а слегка покарябан. Выходит, он не принесен издалека. Он у себя дома, — Попугаева рассуждала вслух. — И трубка где-то рядом. Понимаешь?

Федор стал бить шурфы. Вырыл несколько ям. Копал до тех пор, пока лопата не начинала звенеть, наткнувшись на затвердевшую в камень вечную мерзлоту. Но нигде больше такого обломка не встретил. Попадались одни алые пиропы и черные ильмениты, да еще бледно-зеленые оливины.

Попугаевой стало ясно, что тот кусок породы был вымыт водой из какого-то иного места.

— Пойдем дальше вверх по реке? — спросил Федор.

— Нет, вернемся назад, к устью ручья. Проверим теперь его.

У нее созревала догадка. Она начинала понимать скрытые движения природы. Если и по ручью появятся пиропы и куски породы, то… Лариса пристально осмотрела вздымающуюся круто вверх гору, водораздел между рекой и ручьем. Может быть, там, на вершине? Удача притаилась где-то рядом, лукаво подсматривает и помалкивает.

К вечеру они вернулись по реке к ручью и заночевали. Ночью их подняла Жучка. Она яростно лаяла и жалась в палатку. Федор схватил ружье и взвел курок. По склону, в кустах, кто-то сопел и двигался, ломая ветви. То ли олень, то ли медведь. В темноте не разберешь. Но стрелять не стал. Положил в костер толстые сучья, придвинул бревна сушняка. Огонь запылал ярче, а тени вокруг стали еще гуще. До рассвета так и не уснули. А утром Федор подстрелил глухаря. Петух сидел неподалеку на дереве.

— Жирный, наел сала, — Федор ловко разделал птицу.

Больше всех радовалась Жучка. Она истосковалась по свежему мясу. Ей достались голова, крылья и внутренности. Насытившись раньше хозяев, которые ждали пока сварится глухарь в котле, Жучка свернулась клубком и уснула подле костра, навострив свои маленькие ушки.

— В сытом теле здоровый дух, — пошутил Федор. — Теперь и можно трудиться на славу.

Двинулись вверх по ручью. Не шли, а почти ползли. Брали пробы через двести метров. Всюду были алые зерна пиропов. Потом километра через два вдруг они кончились. И ручей выводил их на водораздел. На болото.

Федор совсем расстроился. И здесь такая же неудача, как на Кен-Юряхе. Куда ж подаваться им, в какую сторону двигаться? Он хмуро смотрел на свою начальницу и ничего не понимал. Та нисколько не расстраивалась, не печалилась. Нет, она была совсем не такой, как там, на Кен-Юряхе. Она даже улыбалась. И Федор не выдержал, спросил:

— Куда ж нам теперь, а?

— Туда, — Попугаева показала рукой на сопку, на водораздел.

— В гору?

— В гору.

Лариса пришла к убеждению, что и пиропы, и другие спутники, в том числе и те обломки коренной породы, которые им попадались, смыты оттуда вниз. А если это так, надо подниматься вверх и тщательно обследовать каждую пядь.

Идти вверх нелегко. Продирались сквозь заросли кустарника, скользили по мокрому мху, вязли в нем. Стал тихо накрапывать дождь. Наконец добрались до вершины. В нос ударил гнилостный болотный смрад. То там, то здесь среди болота одиноко торчали истерзанные морозами и ветрами ели и лиственницы, похожие на зеленые флаги. Ветки у них росли лишь с одной, южной стороны. Кое-где высились нагромождения известняковых плит. Ближе к краю, возле трех лиственниц, стояли пирамидой несколько шестов, связанных в вершине. Временное пристанище якутов охотников. Неподалеку, прорезая болото, тянулась звериная тропа.

— А теперь в какую сторону топать? — уныло спросил Федор и уселся на широкую плиту известняка.

Быстро смеркалось. Надвигалась ночь. Холодная и сырая. Мелкий дождь не унимался, словно кто-то там на небе сеял из мелкого сита воду.

— Разводи костер, — предложила Попугаева.

На плите известняка нехотя запылали ветки. Костер не столько горел, сколько дымил. И это радовало, дым отгонял надоедливую мошку и тучи комарья.

Поужинали куском сахара, поделившись сладостью и с собакой.

Сушили обувь и ватники. Грелись у огня. Потом улеглись на плите известняка. Где-то на болоте шумно вздыхал лось. А внизу, из долины, доносились крики совы. Окружающий мир жил обычно и привычно, как и тысячелетия назад.

На рассвете над болотом поплыл густой туман. Но вот встало солнце и пробило лучами белесую мглу, развеяло, разорвало на клочья туман и осветило болото, кочки, деревья живым светом. Жучка, потягиваясь, выгибала спину. Собака тоже радовалась теплу и солнцу.

Лариса оглядывала даль, намечала путь. Ей хотелось пересечь водораздел и выйти к тому краю сопки, чтобы увидеть реку. И вдруг, взглянув под ноги, обомлела. Не поверила своим глазам. Не сон ли это? Попугаева зажмурилась и, боясь пошевелиться, боясь спугнуть то, что увидела у себя под ногами, снова посмотрела вниз. Камень никуда не делся. Вернее, выступ камня. И она тихо вскрикнула:

— Ой! Неужели?.. Федюня-я! Голубая-я гли-и-на-а!!

Рядом с известняковой плитой, из-под мха выглядывал обветренный тысячелетиями кусок зеленовато-голубой породы, весь облепленный сочно-алыми пиропами, бледно-зеленоватыми оливинами и черными точками ильменита…

— Давай лопату! Надо копать!..

Орудовали лопатой и геологическим молотком. Подрубили толстый пласт мха и сняли его, как одеяло. А под ним все было зелено-голубым, в красных и черных зернах. Красных было больше. Они приятно светились, словно рассыпанные угольки непогасшего костра. И грели душу.

— Вот она, основная порода… Коренное тело.

Попугаева стояла ногами, боясь сдвинуться с места, на таинственной голубой глине, на кимберлите, что родилась миллионы лет назад. Отечественная кимберлитовая трубка!.. Она первой стояла на ней, первой держала в руках загадочную породу, на поиски которой отдано столько сил, средств и жизней.

— Алмаз, — не выкрикнул, а деловито произнес Федор, словно они ему попадались ежедневно.

У него в руке, в разломе ноздреватой голубой глины, среди алых пиропов искристо сверкал в утренних лучах солнца прозрачно чистый кристалл драгоценного камня.

Это произошло 21 августа 1954 года.

3

До позднего вечера они резали мох, копали неглубокие шурфы, добираясь до голубой земли. Цепочка закопушек пролегла поперек сопки. Начиналась она от известнякового края, шла по болоту, пока не уперлась снова в берег известняка. Попугаева измерила шагами — выходило больше полкилометра. На другой день проложили закопушки поперек. И опять примерно такое же расстояние. Потом стали оконтуривать жерло трубы, обозначая и исследуя края выхода на поверхность застывшей магмы.

Оба вымотались из сил, изголодались. Питались затирухой и сухарями. Но продолжали работать. Объемистые рюкзаки набивали образцами. Шатаясь под их тяжестью, сносили вниз, к лагерю.

— Надо еще, Федюня, надо. Им, образцам, цены нет, понимаешь?

И Федор понимал. Снова и снова шел вверх к трубке.

Попугаева не спешила покидать месторождение. Она, не сходя с трубки, продолжает поиски. Рылась в голубой измельченной глине магнитом. К полированной поверхности пристало несколько крупинок. Выходит, в породе имеется и магнетит. А это значит, что кимберлитовые трубки можно искать и геофизическим методом. Это новое открытие.

Потом она отмечает на аэрофотоснимке, на котором заснят бассейн Далдына и служившем ей картой местности, круглое пятно. Летчик в свое время сфотографировал жерло трубки. Попугаева уходит на десятки километров в тайгу и потом, по компасу, по азимуту, возвращается прямо на это пятно, на трубку. Повторяет несколько раз свой опыт. Итог — один и тот же. Она ни разу не ошиблась. Значит, возможна и расшифровка аэрофотоснимков, нахождение по ним подобных трубок. Это еще одно открытие.

А осень подстегивает. Стало холодно. По утрам выпадал иней и жухла трава. Дни стали короче, и на небе стали вспыхивать первые звезды. Они светились алмазами.

— Лариса свет батьковна, что хошь делай, а пора, — сказал Федор угрюмо и решительно, — пора назад, к теплу и дому.

Попугаева сама понимала, что медлить нельзя, что север шутить не любит, что у нее в запасе остались считанные деньки. Она оглядела невзрачное болото, над которым стлался туман, на горбатые кочки, на редкие деревца. Пахло прелью и тиной. Из долины доносились птичьи голоса. Где-то далеко подавал голос чем-то недовольный зверь, и Жучка, тихо урча и дыбя шерсть, жалась к ногам. Окружающий мир жил своей привычной жизнью по давно заведенному порядку, как сотни, как тысячи лет назад. И Лариса остро почувствовала свое одиночество и еще затяжную усталость.

— Да, пора уходить, — сказала она, к радости Федора. — Только надо метку оставить.

— За энтим дело не станет, — ответил Федор.

— Сделай затес, — Попугаева показала на крупную высокую пихту, что росла неподалеку. — Надо назвать трубку.

— Счас будет готово. — Федор взмахнул топором, и на темном стволе дерева забелел свежий затес.

Попугаева задумалась. На вечернем небе робко засветилась первая звездочка. Лариса задумчиво смотрела на далекий свет одинокой зарницы, и ей на мгновение показалось, что звездочка эта из тех, из победного салюта сорок пятого года, которая чудом дольше всех задержалась в небе и торжественно светилась великой радостью. Лариса ей улыбнулась, как знакомой. И вслух произнесла:

— Как считаешь, Федюня, если назовем «Зарница»? Подойдет?

Федор опустил топор. Пошевелил губами, улыбнулся скупо, словно мысленно повторял про себя, ощупывая название, и согласился:

— А почему же нет? Доброе имя. Она, трубка алмазная то есть, и есть самая разнастоящая зарница. Как первая звезда! И другие засветят потом.

— Да, ты прав. Она как первая звезда.

И на белом срезе Попугаева вывела химическим карандашом крупными синими буквами надпись:

«Кимберлитовая трубка «Зарница».

Потом написала название своей экспедиции, вывела свою фамилию и Федора, поставила дату «21 августа 1954 года».

А под плитой известняка, обозначив место камнями, уложила консервную банку, в которой спрятана записка с кратким деловым текстом. Завещание тем, кто придет сюда после нее.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.