ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

1

На буровой ни днем, ни ночью не прекращался грохот машин. Бурильщики работали в лихорадочном темпе, словно их кто-то подстегивал. Еще бы! Оставались последние метры. Подходили к проектной глубине скважины. Напряжение достигло предела. Натужно гремели моторы, скрежетала лебедка, на блоках и барабанах тонко скрипел стальной трос, отшлифованный до зеркального блеска, с густым гулом вращался ротор, и стрелка дриллометра, подрагивая, показывала давление на бурильное долото, работавшее на дальней глубине.

— Свечу!

— Есть! — верховой Антон Чахин не зевал.

На какие-то минуты ротор перешел на холостой ход, визгливо подвывая. Щелкнул замок.

— Пошел!

Снова натужно взревели моторы, получив нагрузку. Гигантский бурав крошил породу уже на глубине двух километров. От его могучего вращения сотрясалась вышка, и тяжелый подземный гул распространялся далеко вокруг.

Мастер Лагутин сам следил за движением вращающегося ротора, чутко прислушивался к скважине, бросал искоса беспокойные взгляды на стрелку дриллометра и рукой подавал знаки тормозчику. Рабочие привыкли понимать мастера по движению руки, краткому жесту, одобрительному кивку или хмурому взгляду. Голоса тут в сплошном грохоте не услыхать. Приказания выполнялись быстро и четко.

Лагутин уже неделю не был дома, а последние двое суток не смыкал глаз. От мороза и пара, от усталости глаза покраснели, и в них появилась резь, словно сыпанули мелкого песка. От едкой гари и машинного масла першило в горле. Под ногами натужно дрожала опалубка. Но он давно перестал чувствовать себя, словно слился с механизмами, стал железной, бесчувственной частью машины и не мыслил себя отдельно от буровой. Вахты сменялись, а он не уходил. Впрочем, сменялись — не то слово. Последние метры шли на каком-то нервном пределе. Ожидание чего-то необычного, неведомого витало в воздухе. С буровой уходили лишь затем, чтобы подкрепиться, похлебать горячего и забыться в коротком сне. Люди жили надеждой. Скважины, пробуренные ранее и оказавшиеся пустыми, ушли в небытие и померкли в сознании, словно их вовсе не было.

Вдруг мастер поднял руку и резко махнул:

— Стоп!

Тормозчик нажал, на рычаг. Ротор замедлил движение и как бы нехотя остановился.

Лагутин снял рукавицы, сдвинул шапку на затылок, и на его усталом небритом лице скользнула улыбка.

— Все!

Повернулся к помощнику:

— Добурили! Надо готовить скважину для каротажа.

Перекиньгора понимающе закивал.

— Промой как следует, — продолжал Лагутин. — Вязкость раствора оставь прежнюю. Как я установил, понятно? А как подымешь последнюю свечу, будь внимателен. Хорошо осмотри долото.

Перекиньгора, подражая мастеру, свои распоряжения передавал рабочим жестами и мимикой, движением глаз и бровей. Но все-таки не мог обойтись без слов:

— Куда? Осторожней! Бош! Бош!.. Вниз, говорю!.. Вот так… Хорошо! А теперь тяни. Бас! Бас! Вверх давай!..

Подчиняясь его указаниям тормозчик то замедлял, то ускорял вращение барабана.

А железный барабан тащил стальной отполированный толстый трос через кронблок, установленный под самым куполом сорокаметровой вышки. Из глубины, из скважины, со скрежетом и прерывистым гулом вытягивались вверх бурильные трубы, с которых густо ползла, стекала буро-коричневая жидкость. Она стекала на ротор, брызгами шлепалась на инструменты, разбросанные вокруг.

Короткий мартовский день быстро кончался и солнце повисло оранжевым кругом над сизо-зеленой тайгой. Лихорадочная работа на буровой не останавливалась ни на минуту. Трубы, вынутые из скважины, уже заполнили всю площадку, специально отведенную для них. Они стояли длинными тонкими стрелами, слегка прихваченные морозом и оттого тускло серебрились.

— Осторожней! Осторожней тяни!

Из скважины выходил удлинитель долота. Вот, наконец, показалось и само долото, похожее на огромного краба, сжавшего клешни. Или, может быть, ежа.

— Стоп!

Грохот машин оборвался. Только весело гудели на холостом ходу дизели.

— Тащи банку!

Перекиньгоре подали лабораторную стеклянную банку. Он с предосторожностями, аккуратно снял с зубцов долота и пазов между зубьями комки застрявшей темно-коричневой породы и бережливо, словно драгоценности, сложил в банку. Потом подозвал Антона.

— В лабораторию. И вчерашние захвати.

Рабочие приступили к очистке площадки, взяли шланг с горячей водой и начали обмывать залитый глинистым раствором ротор, заляпанный щербатый пол. Быстро собрали инструменты, смазали части механизмов сложного бурильного станка. Работали весело, понимая, что надвигается конец труду. Большому, многомесячному, вобравшему в себя бессонные напряженные ночи, обожженные морозом дни, перенапряжение, злость и радость, досады и победы. Все теперь позади. Кончился круговорот бесконечных смен, лихорадочного темпа, обидных простоев, аварий, сбивок, поломок, недоразумений и привычного торжества работы, дававшей упоение и сладкую усталость.

2

Антон Чахин на попутных санях добрался в Ургут.

Он вошел, держа шапку в руках, в комнату, отделенную стенкой от геологического отдела. В лицо пахнуло теплом и резкими удушливыми запахами лаборатории.

К нему шагнула Татьяна. На плечах поверх пушистого свитера накинут белый халат.

— Привез?

— Ага, доставил, — Антон протянул сумку со стеклянными банками.

Татьяна, открыв одну из банок, взяла ложечкой пробный грунт, размяла, наполнила до половины им чистую пробирку.

— А насчет нефти можешь сразу узнать? — поинтересовался Чахин.

— Этим и занимаюсь.

Татьяна тщательно растерла в маленькой фарфоровой чашечке немного темно-коричневого грунта, потом высыпала в пробирку и, долив бензина, стала взбалтывать. Смесь стала однородной и получила окраску заваренного чая.

— Что? Нефть? — не утерпел Антон.

— Кажется, да…

Татьяна подошла с пробиркой к настольной лампе и стала ее внимательно рассматривать на свет. Осадки осели, и смесь получилась прозрачной и однородной. Татьяна осторожно вылила жидкость в чистую фарфоровую чашечку. Потом взяла фильтровую бумагу и прикоснулась к смеси. На бумаге сразу же образовались коричневые пятна. Татьяна как-то радостно улыбнулась, посмотрела на Антона, а потом снова на бумагу с пятнами.

— Нефть! Вот, смотри…

С пробиркой в одной руке и с бумагой в другой Татьяна выбежала в соседнюю комнату, в геологический отдел.

— Смотрите, положительная реакция!

Пробирку с жидкостью по очереди держали в руках и рассматривали на свет. Фарман Далманов дольше других разглядывал бледно-коричневую смесь. Он помолчал, хмурясь, потом его губы дрогнули в улыбке:

— Похоже. Похоже на нефть!..

— Вот, смотрите, пятна на бумаге!

— Образцы пород не перепутали?

— Нет, что вы? Как можно! Образцы брал сам мастер. Да и путать-то их не с чем, других нету.

Далманов задумчиво потер лоб ладонью, потом встал, прошелся по комнате, остановился у железной печки, исходившей жаром.

— Мы ждали. Да, да! Но надо не торопиться, не спешить. Могла произойти и ошибка, — он повернулся к лаборантке. — Проверьте еще раз.

3

А тем временем на буровой проводили каротаж: геофизики определяли подземные пласты для испытания. Евграф Теплов помог поднести свернутый в кольца кабель, на конце которого висел длинный набалдашник, чем-то похожий на снаряд. На щербатом настиле установили специальный прибор. Сделали заземление. У прибора склонился инженер-геофизик.

— Начинай!

Каротажники стали опускать продолговатый снаряд в скважину, а за ним змеей пополз и черный кабель. Проходили минуты, а черная змея все ползла и ползла. Наконец она остановилась. Каротажник в сдвинутой на затылок ушанке, розовощекий, весело крикнул!

— Есть!

Евграф взглянул на прибор. За стеклом четко виднелась цифра. Она показывала глубину скважины.

— Приготовились! — инженер-геофизик сбросил варежки и нагнулся над прибором. — Пошли!

Включили мотор, и катушка пришла в движение. Кабель пополз обратно из нутра земли. Только теперь он был уже не черный, а бурый, перемазанный глинистым раствором.

Подошел Лагутин и вместе с Тепловым начал рассматривать бумажную ленту-миллиметровку каротажного прибора, на которой два карандаша оставляли извилистый след.

— Ну, как там? — не утерпел Лагутин.

Геофизик, держа в стынущих пальцах бумажную ленту, уныло ответил:

— Кажется, нефтью и не пахнет. Даже песка хорошего нет. Сплошной известняк…

Потом, уже в вагончике, выпив чаю, инженер еще раз просмотрел ленту, сказал:

— Дно забоя и самые нижние горизонты ничего не дадут. А вот этот пласт, — он показал на горизонт 2175—2180 метров, — какой-то неясный и странный. Вроде бы сплошной известняк, а все же позволяет надеяться на нефть. Возможно, выплюнет несколько литров… В общем, испытатели проверят.

Евграф неодобрительно посмотрел на геофизика, словно тот виновен в неудаче. Буровики, набившиеся в вагончик, начали уныло расходиться. Столько усилий потрачено, полгода торчали как робинзоны на этом острове, и оказывается, опять пробурили пустую скважину…

4

Фармана Далманова подняли глухой ночью. Долго и требовательно звонил телефон, а Далманов никак не мог проснуться. Последние дни его мучила бессонница, и Фарман ходил с тяжелой от недосыпания головой. Вчера вечером, понимая, что ему опять не уснуть, глотнул сразу две таблетки снотворного…

Как там ни говори, а в эти мартовские дни решалась его судьба. Да и не только его одного. Решалась судьба экспедиции. Вчера утром был в райкоме партии. Его вызвал Бахинин. Усталое широкое лицо первого секретаря было чужим, хмурым. Далманов понимал Бахинина и потому в душе не осуждал. Тому предстояли нелегкие и неприятные разговоры в областном центре. И все из-за него, Фармана Далманова. Завтра открывается областной партийно-хозяйственный актив. К Фарману дошли слухи, что там намереваются поставить точку над нефтяной разведкой в Среднеобье. Возможно, полностью закроют экспедицию. Возможно, оставят одни геофизические партии для региональных съемок… И это в то время, когда нефть почти нашли! Она рядом, ее дыхание уже чувствуется. В последнюю неделю хлынули обнадеживающие вести. Керн, доставленный из Усть-Югана, — нефтяной. На буровой возле Локосово отмечен выход газа. Вторая буровая, заложенная на Пиме, тоже радует: вынутые пробы дали положительные анализы, вот-вот долото пробурится к газовому или нефтяному пласту. Сейсморазведчики оконтурили еще один район. И сейчас, когда до победы остались, можно сказать, последние недели, областное начальство ни о чем не желает слышать и одним росчерком пера намеревается поставить крест на весь многолетний поисковый труд. Закрыть, свернуть, законсервировать. Отложить все работы на неопределенный период. Может быть, на десятилетия! Уже было однажды так. Но тогда помешала война. А теперь — найденная в Шаиме нефть…

И Фарман, горячась и нервничая, глотая концы слов, торопливо выложил свои соображения Бахинину, отстаивая свое право на продолжение начатых поисков.

— Вот что, товарищ Далманов, прекратите демагогию, — оборвал его Бахинин и, как на собрании, выразительно постучал карандашом по графину с водой. — Хватит! Мы все это уже не раз слышали. Пора вас призвать к порядку. Вносить элементы анархии в советское производство райком партии не позволит. Распустился, распоясался! Семью разрушил… У нас имеются сигналы, могу прямо в лицо сказать, что персональное дело на коммуниста Далманова уже созрело. На третий выговор не надейся! Как бы не пришлось партбилетом поплатиться. Наша партия ведет беспощадную борьбу с нарушителями государственной дисциплины, очковтирателями, вроде тебя, которые возомнили, что им все дозволено и над ними нет никакой власти.

Далманов стоял и кусал губы. Что он мог ответить? Секретарь действовал на полном основании. Все правильно с формальной точки зрения. Только полыхнул внутри Фармана густой жар несправедливости и обиды. Никакой вины за собой он не чувствовал. И никаких «элементов анархии» в советское производство не вносил. Даже наоборот: трудовая дисциплина на буровых была, как никогда ранее, крепкой, и люди трудились в бешеном ритме, не жалея себя, чувствуя дыхание подземных кладов. Но, как говорят, прав всегда тот, у кого больше прав…

А днем новый удар. Из управления пришла еще одна радиограмма. Сухая и короткая: поставлен вопрос в Главгеологии о ликвидации бесперспективной экспедиции, с первого апреля прекращается финансирование работ.

Фарман заскрипел зубами. Сбили с ног… Теперь не подняться. И он впервые пожалел о том, что поторопился, сам напросился, добился передачи… Внимания захотел! И вот получай, как говорится, привет с привесом. А прежнее начальство годами не тревожило…

Он пришел домой раньше обычного. Никого не хотелось видеть, а тем более разговаривать. В пустой квартире было холодно и неуютно. Натопил печь. Разделся. Лег. На стене карандашные царапины сына. Фарман еще больше почувствовал свое одиночество в бескрайнем мире. Глотнув снотворного, как-то сразу провалился в пустоту…

Звонок телефона был требовательно настойчив. Фарман с трудом открыл глаза и нехотя взял трубку:

— Ну, слушаю… Радиограмма… Не понял… Фонтан? В Усть-Югане?! Фонтан? Да, да, сейчас приду.

Фарман сидел на кровати, свесив ноги, и улыбался. Счастливо и радостно. Впервые улыбался за последние месяцы жизни. Хотелось петь и танцевать. Он защелкал пальцами, повел плечами, словно в родном Шамхоре под звуки зурны и бубна выходил в круг.

— Там та-ра-ра-ра! Там та-ра-ра-ра!..

Быстро оделся. Встречный ветер хлестал колючей снежной крупой. Тропа, словно вырытая узкая траншея, вела к накатанной дороге. Сине-сизые сумерки окутали поселок. Лишь на востоке, где в Усть-Югане сейчас хлещет нефтяной фонтан, пробивается бледно-розовый закат. Фарман не ощущал ни холода, ни ветра. Он спешил.

Контора экспедиции светилась окнами, словно была не ночь, а рабочий день. Там уже собрались руководители экспедиции, прибежавшие раньше Далманова, — главный геолог, инженер, секретарь партбюро, старший механик. Власеску прибежал с бутылкой коньяку. Все толпились в тесной комнате радиста. Торопливо мигал зеленый огонек индикатора, повторяя сигналы, которые посылал в эфир радиотелеграфист из Усть-Югана. А здесь, прижимая рукой наушники, радист спешно выводил на бланке размашистым почерком:

«Начальнику экспедиции Далманову тчк Фонтан усмирил зпт скважину закрыли тчк Предварительный дебит пятьсот тонн в сутки тчк Теплов».

Руководители экспедиции переглянулись. Не ошиблись ли там, в Усть-Югане? Пятьсот тонн!.. Хотелось верить и трудно было поверить в такое. Это же больше, чем в Шаиме!.. Фантастично!

— Пусть повторят, — произнес Фарман, не отрывая взгляда от бланка радиотелеграммы, не отрываясь от завораживающих строчек.

Радист кивнул и положил пальцы на ключ. Нервной дробью застучали замысловатые точки и тире, помчались над заснеженной тайгою, над уснувшими болотами:

— Усть-Юган! Усть-Юган! Повторите! Повторите! Перехожу на прием. Прием!

Опять замигал зеленый глазок, запищала морзянка, а улыбающийся радист, разбрызгивая чернила, выводил крупными буквами на бланке:

«Фонтан усмирил тчк Дебит пятьсот тонн тчк Ждем ящик шампанского тчк Теплов».

За спиною Далманова слышатся восторженные возгласы. Кто-то сует стакан с коньяком. Тянут кусок шоколадной плитки. А он пьянеет от нахлынувшей радости. Да, свершилось! Теперь Фарман верит, что это не сон. Особенно понятна последняя строка телеграммы — «ждем ящик шампанского». Вспомнили, черти окаянные, как полгода назад, когда закладывали буровую, давал обещание. А в контору все бегут и бегут работники экспедиции. Где-то хлопнуло шампанское. Женщины обнимаются, утирают слезы, смеются…

— Отстучи, пусть готовят столы, — сказал Фарман радисту. — Привезем два ящика!

А в Усть-Югане была трудная ночь.

Разве мог кто-нибудь предположить, что именно так получится?

Испытывали скважину. Дважды в обсадную колонну вставляли деревянную пробку с резиновым уплотнением и закачивали порцию жидкого цемента, поверх которого вставляли новую пробку и, под давлением глинистого раствора, загоняли на глубину, где по каротажной диаграмме предполагали нефтяной пласт. А когда цемент затвердевал, он как бы отсекал нижнюю часть скважины, закупоривал ее и не давал ходу воде. Потом опускался под землю продолговатый, похожий на сигару, снаряд — перфоратор, который весь начинен пороховыми зарядами и пулями. И там, на глубине, грохотали выстрелы, пули пробивали, решетили колонну, освобождая путь потокам газа или нефти…

Дважды цементировали, дважды простреливали — а толку никакого… Как и в предыдущих скважинах. Только признаки нефти. Надежда, которой жили последние месяцы, тихо растаяла и ушла в тайгу белесым туманом. Напряжение ожидания как-то сразу спало. Буровики, небритые, с ввалившимися и покрасневшими глазами, обожженные морозами, хмуро смотрели на буровую, на дело своих рук, как на чужую, холодную железную тварь, приносящую лишь горечь разочарований. Все торопились поскорее покинуть Усть-Юган.

Оставалось проверить еще один, нижнемеловой горизонт. На каротажной диаграмме в этом горизонте отмечено неясное и весьма нехарактерное электрическое сопротивление.

Теплов хорошо помнит, как в конторе при обсуждении диаграммы бывалые геологи весьма скептически отзывались именно об этом нижнемеловом пласте. Настаивал на испытании лишь Далманов.

— Слушай, друг! Не будем зря тратить время, — мастер по испытаниям Липиков чертыхнулся. — Давай кончать волынку! Все одно там нет ничего!

Но Евграф не сдавался. Он настаивал. Он дал слово Далманову. И Липиков махнул рукой:

— Лады! Контора пишет, зарплата идет. Попробуем для полной ясности.

Испытатели простреляли пласт. И — никаких признаков нефти.

— Надо бы собрать фонтанную арматуру, — сказал Теплов неуверенно: по инструкции это необходимо. А стоит ли возиться, когда нет уверенности?

— Завтра спозаранку и начнем, — Липиков зевнул. — Не беспокойтесь, вьюноша!.. Инструкция, она бумажная, все стерпит. Не печаль душу, ложись на боковую.

Противофонтанная арматура весит несколько тонн, Евграф задумался. Может, действительно, не стоит мучить людей, — пусть немного отдохнут. Из соседнего вагончика донеслись звуки гармони, подвыпившие буровики хрипло и нестройно пели про трех танкистов.

— Гуляют ребята, — усмехнулся испытатель, и по его тону трудно было понять, как он относится к веселью — одобряет или хулит.

Евграфу стало обидно за своих рабочих, которые последние недели дневали и ночевали на буровой, крутились, как заведенные, как детали машины. Он хотел что-то сказать мастеру по испытаниям, но не успел. В вагончик с облаком холодного пара ввалился дежурный с буровой:

— Давление падает!..

Липиков удивительно проворно соскочил с полки и сунул ноги в валенки, схватил полушубок, шапку:

— Поднимай вахты!

Евграф, натягивая на ходу поверх стеганки брезентовую куртку, бежал к соседнему вагончику. Погода испортилась, пошел мокрый снег. Распахнул дверь и, стараясь перекричать пьяные голоса, гаркнул во всю мощь легких:

— Скорей! На буровую!

Гармонист продолжал пиликать. Осоловелые бурильщики, казалось, не замечали техника-геолога. Один из них подошел к Евграфу:

— Не ори, слышь! Ты кто такой? Начальник?.. А для нас сегодня нету тут начальства!.. Мы свое оттарахтели… Во! Дай погулять людям…

За спиной Теплова тревожно загудел авральный рельс. В вагончике сразу стало тихо. Евграф повернулся и, не оглядываясь, прыжками помчался к буровой. Звать никого не пришлось. Беда на буровой. К вышке бежали и те, кто вернулся с вахты, и те, кому предстояла ночная смена.

— Раствор пузырится!

Мастер по испытаниям, моментально оценив положение, заорал во все горло, стараясь перекричать гул дизелей:

— Свет! Вырубить свет! Выключай моторы!..

Дважды приказывать не пришлось: каждый понимал, какая грозит опасность. Случайная искра — и отпрыгнуть не успеешь, как полыхнет пламенем. Кто-то метнулся к аварийному рубильнику. Вышка утонула в темноте. Замолкли дизели — и сразу оглушила тишина. Только ветер хлестал мокрым снегом. Вспыхнули желтыми светлячками электрические фонарики.

— Превентор! Перекрывай скважину!..

Перекиньгора и с ним трое бурильщиков бросились под навес и, упираясь ногами, стали крутить штурвал задвижки. Но тяжелые плашки сходили медленно и нехотя, чья-то могучая сила раздвигала их.

Рядом с буровой рабочие спешно подводили массивные чугунные «елки», собирали трубы фонтанной арматуры, задвижки… А под настилом, из глубины по скважине шел клокочущий гул. Словно под землей проснулся какой-то невиданный гигантский зверь, он недовольно рычал, и от его непривычного урчания становилось не по себе. Внезапно земля вздрогнула. Гулко выстрелила скважина — и шипящий поток бурого глинистого раствора, смешанного с газом и нефтью, хлестнул мощной струей вверх, под купол вышки. А оттуда, дробясь о перекрытия и смешиваясь со снегом, падал вниз. Бурильщики шарахнулись от скважины.

А гул все нарастал, и струя становилась все мощнее и все яростнее хлестала в небо с диким напором. Остро запахло нефтью. Фонтан!..

— Что же вы, черти, растерялись! — крикнул Липиков. — А ну, за мной! Подводи арматуру! Дава-ай!..

Нефть смешивалась со снегом и черными липкими хлопьями падала на головы, на плечи, на спины. Черно-белая метель заволокла буровую. Теплов, мокрый от пота, перепачканный нефтью, пьянея от радости и напряжения, сбивая в кровь руки, таскал вместе с рабочими трубы, подводил противофонтанную арматуру…

Всю долгую мартовскую ночь бригада бурильщиков вместе с испытателями усмиряла нефтяной фонтан. Когда наступил серый рассвет, бушующий поток был, наконец, загнан в чугунные трубы и скован мощными задвижками. Но люди не расходились. Перемазанные нефтью, усталые, голодные, они смотрели сияющими от счастья глазами на свою судьбу, на свою заляпанную нефтью вышку, К утру буран стих, угомонился, по розовеющему небу низко плыли лохматые серые тучи и, казалось, чуть ли не задевали за вершину вышки. Она стояла какая-то необычная, притихшая, в сосульках и гроздьях наледи, и в неясном утреннем свете казалась празднично принаряженной, золотистой.

А внизу под вышкой пританцовывала, шевелилась кучка грязных людей, связанных одной трудовой судьбой. И эта связь, которая крепко держала их долгие изнурительные месяцы, вдруг ослабла, нарушился привычный ритм жизни. Впереди больше не было ни вахт, ни авралов, ни дневных, ни ночных смен… И нагрянувшая свобода настораживала неопределенной пустотой незанятости. Они еще полностью не осознавали свершенного подвига и чувствовали, жили счастливой уверенностью исполненного долга.

5

Самолет летел, как казалось Фарману, слишком медленно. Наконец, сделав круг, АН-2 пошел на посадку, нацеливаясь на ровное поле реки. Вспахивая лыжами снежную целину, поднимая белые вихри, подрулил к пологому берегу.

Проваливаясь в глубоком снегу, к самолету бежали буровики. Фарман впервые видел их такими: лица, как у папуасов, раскрашенные, перемазанные нефтью, счастливые.

— На руках! Несем! Ура!

Далманова подхватили дюжие руки, подбросили вверх. Он растерялся, беспомощно озирался, пытался ухватиться за что-нибудь, но снова взлетал над толпой.

Вот и вышка. Обледенелая, странно тихая. Чуть в стороне, за кочегаркой, в безопасном месте бульдозером спешно очищена от снега глубокая лощина. На ее дне густела темная масса, У Фармана перехватило дыхание. Нефть!..

— Открывай задвижку! — командовал Евграф.

Около вышки, за щитами, кто-то повернул штурвал. Конец трубы, выступающий над лощиной, качнулся, нервно задрожал. Послышался глухой нарастающий гул. Все притихли вокруг Далманова, замерли, заново переживая свою радость. Томительно бегут секунды — и вот, с тяжелым придыхом, обдав острым запахом газа, под сильным напором взметнулась могучая густая струя тяжелой маслянистой жидкости, разлетелась крутым веером вверх. Она была не обычная, не темно-коричневая с привычным синевато-зеленоватым отливом, а совсем другая, радужно-светлая, золотистая, чем-то похожая на свежий мед. И пахла сладко и пронзительно терпко, дурманя голову.

У Фармана перехватило дыхание. Белая нефть!.. Мечта геологов. О такой он лишь читал… Он смотрел и не верил. Протянул руки, подставил ладони. С тугой силой хлестнула густая струя, рассыпая оранжевые брызги. Уникальная! Хоть сейчас заправляй в моторы. Брызги летели в лицо, падали на одежду, на валенки, на снег. И снег становился золотисто-коричневым. Вот она, родная, сибирская!..

Слева и справа от Далманова, у самодельного озера, орали, обнимались, прыгали и плясали возбужденные люди, торжествуя свою победу.

Перед вагончиками пылали костры. Облитые нефтью дрова горели ярким пламенем. На широких совковых лопатах, как на сковородах, жарили мороженую осетрину и муксуна. В огромном закопченном котле пыхтело и булькало невообразимое праздничное варево из оставшихся запасов риса, вермишели, гороха, свиной тушенки, подмороженной картошки и грибной солянки. На сдвинутых столах, рядом с бутылками шампанского, стояли литровые консервные стеклянные банки с солью и сахаром, в алюминиевых мисках лежали крупно нарезанные куски колбасы, репчатый лук.

Пока готовили праздничный стол, Далманов диктовал радисту радиотелеграмму, которая потом облетела страницы газет и журналов.

— Пиши: из Усть-Югана, точка. А нефть все-таки есть, восклицательный знак. В Усть-Югане получен мощный фонтан, запятая, суточным дебитом пятьсот тонн, точка. Вам это ясно? Поставь два вопросительных знака.

— Два вопросительных? — радист снизу вверх посмотрел на Далманова.

— Да, да! Два сразу. Подпись Далманов.

Радист вывел на бланке текст.

— Кому первую слать? В управление?

Далманов на секунду задумался, прищурил глаза. Пальцем ткнул на свежий номер журнала «Советская геология», лежавший на столе.

— Первую пошли сюда, авторам статьи.

Радист, надев наушники, взялся за ключ. Послышалось тонкое привычное попискивание точек и тире. Срываясь с антенны, телеграммы взлетели в эфир, помчались через тайгу, через хребты Урала в Москву, в редакцию журнала, в Главгеологию, в область, в обком первому секретарю, в управление, в Баку профессору Ардашевичу…

А через час, когда салютовали пробками шампанского в мартовское небо, ошалелый радист, откусывая хлеб с колбасой, торопливо записывал поздравления. Они хлынули стремительным потоком…

Это была победа!

Новое открытие месторождения в Западной Сибири, в типичных для нее меловых горизонтах, послужило основой для постановления коллегии Министерства геологии и охраны недр СССР в августе 1961 года. В нем было сказано:

«В результате этих работ были не только рассеяны ложные впечатления, создавшиеся в результате неправильного проведения работ за период с 1947 по 1957 год, о бедности недр этих обширных территорий, но и созданы реальные предпосылки для открытия здесь… нефтегазоносной провинции…

Открытие промышленной нефти в центре низменности, вблизи реки Оби, и нефтегазовых проявлений на широких пространствах Обь-Иртышского междуречья при наличии промышленных месторождений газа в районах, примыкающих к восточному склону Урала, позволяет в недалеком будущем создать на этой территории нефтегазодобывающую промышленность… и создает уверенные предпосылки для обеспечения высоких… темпов роста нефтегазодобывающей промышленности в ближайшем двадцатилетии».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.