25. Несколько слов о странностях, необъяснимых и необъяснённых

25. Несколько слов о странностях, необъяснимых и необъяснённых

В истории последнего похода Игоря Дятлова имеется ещё один в высшей степени интересный с точки зрения версии «контролируемой поставки» момент, который, однако, до сих пор не вызывал интереса «профессиональных исследователей» этой трагедии. Их невнимание к данному эпизоду лишний раз с очевидностью доказывает непонимание этими самыми «исследователями» того, как работала советская система сохранения гостайны: наивные мальчиши-кибальчиши видят воистину фантастические происки «злобного КГБ» в мацерации стоп Рустема Слободина и постановке палатки на склоне Холат-Сяхыл, но при этом неспособны оценить события и свидетельства по-настоящему подозрительные.

О чём идёт речь?

Для начала цитата из походного дневника группы, сугубо для того, чтобы, не обременять читателя авторской речью: «24 января. На вокзале встретили ужас как гостеприимно: не впустили в помещение, и милиционер навострил уши; в городе все спокойно, преступлений и нарушений никаких, как при коммунизме; и тут Ю. Криво затянул песню, его в один момент схватили и увели. Отмечая для памяти гр-на Кривонищенко, сержант дал разъяснение, что п.3 правил внутр. распорядка на вокзалах запрещает нарушать спокойствие пассажиров. Это, пожалуй, первый вокзал, где запрещены песни и где мы сидели без них.» А вот рассказы о том же самом инциденте в дневниках участников похода. Зинаида Колмогорова: «25.01.59 г. (…) Да мы уже 2 раза были замечены милицией. Один раз в отделение милиции забрали Юрку Крив., он хотел собрать деньги на конфеты. Было смешно. (…)». А вот запись Людмилы Дубининой: «24 января. (…) Произошёл один небольшой казус — Юрку К. забрали в милицию, обвиняя его в обмане. Наш Юра вздумал пройтись с шапкой вокург вокзала, причём с исполнением какой-то песни. Юрку пришлось выручать (…)».

Трудно сказать, как именно Люда Дубинина выручала Георгия Кривонищенко из отделения транспортной милиции на вокзале в Серове — стучала ли кулачком по столу, грозила ли наказанием «за превышение служебных полномочий», совала ли взятку, или просто ласково смотрела в глаза — но думается, что на самом деле Юра обошёлся без её помощи.

Что же происходило на вокзале в городе Серове в 7 часов утра 24 января 1959 г.? Формально говоря, Георгий Кривонищенко, недовольный скаредностью завхоза Людмилы Дубининой, не выдавшей карманных денег, решил заняться сбором подаяния, другими словами, то ли изобразил из себя «калика перехожего», то ли обычного «нищеброда», и с шапкой наперевес и песней во всю глотку направился в обход вокзала. Мы знаем, что Кривонищенко и Слободин были мужчинами артистичными — играли на разных музыкальных инстументах (гитара, мандолина, аккордеон), неплохо пели и были не лишены того дара, что артисты называют «сценическим обаянием». Так что в самом по себе факте песнопения в общественном месте нет вроде бы ничего необычного (автор должен скромно признать, что в далёкие уже студенческие годы сам орал в стройотрядах безумные песни, в погоне за девушками ходил по карнизу пятого этажа и даже прыгал с третьего этажа на голую землю без всякого ущерба для здоровья, кстати! Так что по-человечески такого рода эмоциональные всплески вполне понятны.). Однако в истории того, «как Георгий Кривонищенко собирал подаяние» есть несколько несуразностей, которые придают ей вид крайне недостоверный и нелогичный.

Начнём с того, что вокзал в Серове к моменту прибытия группы был закрыт. Другими словами, вокзальный буфет также был закрыт и сбор денег на покупку там конфет был лишён всякого смысла. Но ладно, мы можем предположить, что буфет открылся бы через полчаса — поверим в это безоговорочно. Однако, если мы вспомним, что по карманам членов группы было рассовано почти 2000 руб. наличных денег, то сбор пресловутого «подаяния» вообще лишается всякого рационального смысла. Сколько бы мелочи накидали Кривонищенко сердобольные бабки и дедки, жмущиеся друг к дружке на ветру под козырьком крыши запертого вокзала? 3 руб.? 5 руб. медяками? Неужели кто-то думает, что в его шапку какой-то придурок бросил бы целый рубль или червонец? Конечно же, нет, никто бы Георгию таких денег не дал. При особенно настойчивом приставании ему в лучшем случае могли бы посоветовать «вымыть рожу и пойти работать», а в худшем — вмазали бы хорошенько «по щщам». Город-то известно какой — уральский, рабочий. Народ наш, конечно, постой и сердобольный, но только до известных границ, а потом из-под полы извлекаются разного рода слесарные инструменты (напильники, молотки и зубила) и наглого попрошайку отхаживают по «самое не балуй». Поэтому в СССР и нынешней России сбор подаяния во все времена был промыслом не то чтобы слишком опасным, но весьма специфичным, так скажем. При всём своём энтузиазме Кривонищенко собрал бы жалкие копейки… Если кто не знает, подскажем, что конфеты «мишка на севере» стоили в ту славную пору «победы социализма в основном» (это формулировка XXI съезда КПСС) 180 руб. за 1 кг. — что равнялось стоимости почти 9 бутылок водки. Георгию на полкило таких конфет деньги надо было собирать неделю, если не более… Между тем, у одного только Рустема Слободина, коллеги Георгия Кривонищенко по работе в закрытом городе, лежало в кармане 300 руб. — конфетами можно было объесться до конца похода.

Глупо повёл себя Георгий? Безусловно! И на первый взгляд, и на второй…

Причём глупость поступка Георгия Кривонищенко лежит даже не в плоскости реализации бизнес-проекта по сбору денег. Помимо чисто финансовой стороны дела существует ещё и так называемый «репутационный ущерб». Для инженера, работающего на особо режимном объекте, он потенциально сулил массу неприятностей. Специалист, имеющий допуск к совсекретным сведениям (а в 50-х гг. практически весь инженерно-технический персонал атомных производств имел допуск третьей категории из четырёх возможных. Таких допусков, к слову, не имело подавляющее большинство членов ЦК КПСС), должен был являться безупречным во всех отношениях человеком. Это означало как отсутствие вредных привычек (алкоголизма, наркомании, склонности к азартной игре на деньги), так и любых антисоциальных проявлений в поведении (склонность к дебоширству, бродяжничеству, жестокость в семье, нетрадиционная сексуальная ориентация и пр.). Гомосексуалист, например, не имел шансов получить допуск к гостайне и быть оформленным на работу, требовавшую таковой. В подобного рода требованиях режимных органов к персоналу крылся глубокий смысл — человек, ведущий безупречный с точки зрения социальной приемлемости образ жизни, не может стать объектом шантажа, манипулирования и вербовки вражеской разведкой. Подходы противника к такому человеку максимально затруднены.

Автор знает, о чём пишет, поскольку в 80-е годы поработал в особо режимном конструкторском бюро и с требованиями к персоналу знаком не с чужих слов. Привод в милицию работника такой организации за нарушение общественного порядка становился настоящим ЧП по месту работы и влёк за собою разбор инцидента не только партийной комиссией по дисциплинарным вопросам, но и высшего руководства предприятия. Надо особо подчеркнуть, что речь идёт об обычном приводе, закончившимся оформлением протокола о рядовом административном правонарушении. Если же в результате инцидента возбуждалось уголовное дело, то над головой работника воистину разверзались хляби небесные! Жалоба жены на мужа была способна взорвать самую успешную карьеру — и это не преувеличение. Разумеется, написанное не означает, что работники особо режимных организаций и учреждений являлись ангелами во плоти — вовсе нет! Кто-то из них и водочкой баловался, кто-то грешил по женской части, кто-то умудрялся «химичить» с подотчётными материальными ценностями, но для всех этих людей соблюдение принципа «никогда не попадай в милицию» являлось вопросом успеха карьеры и выживания. Поэтому люди грешить-то грешили, но делали это с оглядкой и уж точно не собирали милостыню по вокзалам.

А уж попасться в милицию за попрошайничество и нарушение общественного порядка на вокзале — это просто верх самоубийственного кретинизма! Если бы об этой истории стало известно по месту работы, то вывод дисциплинарной парткомиссии не сулил бы Георгию Кривонищенко ничего хорошего: либо пьян был, либо просто дурак. И ещё неизвестно, кем лучше было бы оказаться. С работы, может быть, и не уволили, тем более, что Кривонищенко являлся «молодым специалистом» и трудовое законодательство охраняло его право на труд, но историю эту ему припоминали бы ещё долго. Она бы непременно всплывала при любом перемещении по служебной лестнице и напоминала бы о себе многие годы. Проще было сразу самому себе осиновый кол забить в сердце (необходимое уточнение для тех, кто не застал живую КПСС: партийные комиссии по дисциплинарным вопросам при парторганизациях влезали в дела даже тех людей, которые не являлись членами партии и формально были ей неподотчётны. Просто вмешательство это осуществлялось опосредственно — через секретаря комсомольской организации)…

История с задержанием на вокзале была для Георгия Кривонищенко крайне нежелательна и даже опасна ещё и потому, что он постоянно имел при себе финский нож, тот самый, что оказался в конце-концов найден на настиле в овраге (напомним, что отступившие от палатки туристы располагали именно «финкой» Кривонищенко, а не Колеватова, которая осталась в палатке, где и была найдена в марте 1959 г. Причём, ножны от финского ножа Колеватова были найдены на месте постановки палатки весной, после того, как сошёл снег. К этому в высшей степени любопытному факту — раздельному нахождению ножа Колеватова и ножен от него — мы ещё вернёмся в своём месте!). Особо следует подчеркнуть, что в те годы «нож финского образца» — это потенциальная статья за хранение холодного оружия.

Итак, давайте проведём небольшую реконструкцию и попытаемся понять, как же объективно выглядела ситуация на вокзале в Серове глазами сержанта транспортной милиции, задержавшего Георгия Кривонищенко. 24 января 1957 г. в 7 часов утра некий молодой мужчина начинает приставать к окружающим «с шапкой наперевес», распевая «из-за острова на стрежень» или нечто в этом духе, требуя денег «на конфеты» и явно паясничая. Человека призывают к порядку, просят угомониться — тот никак не хочет успокоиться и в итоге следует привод в помещение милицейского пикета и… При личном обыске молодого человека (обязательном и неизбежном при любом задержании!) выясняется, что тот имеет при себе «финку» без номера и разрешения органов внутренних дел на ношение. А это в чистом виде статья 182 Уголовного Кодекса РСФСР 1926 г. (с дополнениями от 1933 и 1935 гг.), которая в тот момент времени звучала дословно так: «Изготовление, хранение, сбыт и ношение кинжалов, финских ножей и тому подобного холодного оружия без разрешения Народного комиссариата внутренних дел в установленном порядке — (влечёт — прим. murders site) лишение свободы на срок до пяти лет с конфискацией оружия.» Само же противоправное деяние, выразившееся в приобретении и ношении «финки» без разрешения территориального органа внутренних дел, по классификации той поры определялось как «нарушение правил, охраняющих народное здравие, общественную безопасность и порядок». О как! Именно поэтому умудрённые опытом урки предпочитали тогда носить в карманах не ножи, а стаместки и молотки, ибо таковые считались не «оружием», а «инструментом». Как говорится, почувствуйте разницу, цена этой разницы формулировок — 5 лет за колючей проволокой! Именно поэтому Александр Колеватов озаботился получением в отделе милиции разрешения на право владения и ношения «ножа финского образца». Ибо всего один привод в милицию с ножом — и репутация летит коту под хвост. А возможно, и свобода.

Интересное кино, правда? Воистину, попал Георгий Кривонищенко со своей песней на вокзале, как петух в ощип! А если вспомнить, что неучтённый «нож финского образца» имелся также и у Николая Тибо-Бриньоля, то становится ещё интереснее: поход, посвящённый XXI съезду КПСС, реально мог закончиться, не начавшись. Группа доехала до Серова и угодила в кутузку из-за наличия у членов группы неразрешённого холодного оружия. Это уже не туристическая группа, а настоящая банда (в милицейском понимании, разумеется). Ребята реально могли застрять в Серове на несколько дней «до выяснения обстоятельств» и необходимой проверки дознавателем. В том случае, конечно, если бы милицейский наряд на вокзале отнёсся бы к своим обязанностям как следует, т. е. педантично и по инструкции («Этот клоун с шапкой ваш товарищ? А у вас самих документы имеются? А покажите, что у вас в карманах… А развяжите-ка рюкзаки! Ах, не хотите… ну, пройдёмте-ка в пикет, там разберёмся»). И поход на Отортен логично завершился бы на вокзале в Серове.

А теперь простенький вопрос, который, правда, почему-то не приходит в голову многомудрым «дятловедам» с очень большим «туристическим опытом»: неужели кто-то действительно верит, что Люда Дубинина могла выручить Кривонищенко из той передряги, в какую тот угодил? Люда простодушно написала в своём дневнике, что его «пришлось выручать»… так неужели кто-то всерьёз верит, что она его «выручила»? Пошла в отделение милиции, попросила отпустить «хорошего парня Юрку», а «мент поганый» оказался вовсе не поганым, а добрым и чутким, с васильковыми глазами и тёплыми руками, взял — и отпустил! и денег клянчить не стал и даже ножик финский не отобрал… Да и друзей Юрки не обшмонал на предмет поиска других неразрешённых к ношению образцов холодного оружия. Кто-то верит в такое?

Тому, кто верит дорога одна — к психиатру за вкусными таблетками и уколами, ибо верить в подобное развитие событий может только человек, потерявший всякую связь с реальностью. Потому что в России (как, впрочем, и в СССР) привод в отделение милиции протекает совсем не так. Первым делом проводится личный досмотр, чтобы задержанный не вытащил внезапно пистолет или какое-нибудь мачете и без лишних затей не «грохнул» всех, находящихся в пикете. Откупиться от милиционера в пикете можно, напасть на него и убежать — тоже, в принципе, можно, предъявить серьёзный документ, который снимет все вопросы к обладателю — тоже можно, а вот просто уговорить — нельзя. Категорически. Просто потому, что там люди работают, не поддающиеся на уговоры, они кормятся с этой своей несгибаемости.

Однако у нас нет оснований не верить дневниковым записям туристов. Каждый из них описал то, чему был свидетелем, искренне полагая, что правильно понимает происходившее на вокзале. Георгия Кривонищенко действительно задержал сержант транспортной милиции и увёл в помещение пикета, после чего… необъяснимым образом отпустил, попросив не шуметь и сославшись в качестве причины на пункт 3 неких правил поведения на железной дороге. Денег этот милиционер с Кривонищенко не потребовал, протокол задержания не составил, финский нож не отобрал себе на память, а лишь пожурил слегка и разве что ручку на прощание не пожал. Чудеса, да и только!

Что же всё-таки кроется за этим странным инцидентом?

Смеем высказать догадку, что на вокзале в Серове 24 января 1959 г. произошёл некий важный в рамках операции «контролируемой поставки» эпизод, замаскированный под привод Кривонищенко в помещение отделения милиции. Это странное задержание могло маскировать два важных (и различных по своим целям) действия: во-первых, Георгий Кривонищенко втайне от своих товарищей мог сделать некий важный телефонный звонок, а во-вторых, мог получить ту самую радиоактивную одежду, которую ему предстояло передать на склоне Холат-Сяхыл. Выше было написано, что эту одежду мог доставить Александр Колеватов накануне выхода группы в поход, т. е. 22 января. Однако вполне возможно, что радиоактивные вещи попали в распоряжение группы позже — на вокзале в Серове. Ввиду их опасности для окружающих, инициаторы оперативной комбинации могли принять решение передать одежду с изотопной пылью в распоряжение группы в самый последний момент, так сказать, на краю «цивилизованной Ойкумены».

Предположение о телефонном звонке, видимо, требует небольшого пояснения. С самого начала строительства железных дорог в России представители органов охраны правопорядка (жандармерия в царское время и транспортная милиция — в Советское) обеспечивались независимой от других ведомств системой связи. Поначалу это был телеграф, а с конца 19-го столетия — телефон. С ростом длины и разветвлённости железных дорог, развивались и привязанные к ним линии связи. К концу 50-х годов прошлого века советское Министерство путей сообщения оказалось обладателем многоуровневой системы связи, частично интегрированной с системами других ведомств, но при этом независимой от них. Отделы милиции при железных дорогах пользовались этой связью в своих целях; как это ни покажется удивительным, практически с любой, даже самой дальней железнодорожной станции страны, можно было позвонить хоть на Лубянку, хоть прямо в Кремль, причём с минимальными потерями времени. От звонившего требовалось одно — знать необходимое слово-пароль (т. н. «тропинку»), которое давало ему право требовать необходимую коммутацию. Система была отработана ещё в царское время, когда связь осуществлялась путём передачи телеграфных сообщений, причём конечного адресата, скрытого за ничего не говорящим условным именем, не знал никто. Система существовала десятилетиями и работала отлично, причём, заметьте, без всяких ноутбуков, интернета и IP-телефонии (впрочем, прошедшее время здесь неуместно, подобная организация связи существует и поныне).

Поэтому Кривонищенко, очутившись в помещении отделения милиции, мог потребовать соединить себя по телефону с дежурным офицером управления КГБ по Свердловску и области, а далее, пользуясь заранее сообщенной ему «тропинкой», быстро связаться с нужным сотрудником. Если телефонный звонок был обусловлен заранее, то его ждали и потеря времени была исключена. На всё это потребовалось бы менее 3 минут, включая объяснение с сержантом милиции (кстати, сам «дежурный сержант» мог быть «ряженым» офицером КГБ, направленным в Серов для прикрытия группы на время нахождения её там и исключения любых недоразумений во время движения по железной дороге).

О чём мог быть этот разговор и вообще для чего он мог понадобиться? Гадать, конечно, можно, но вряд ли нужно. Поддержание связи кураторов с группой при всяком удобном случае представляется вполне разумной мерой контроля ситуации. Такой звонок не только логичен, но и желателен (хотя и необязателен, т. к. группа подготовлена к работе автономно).

Следует обратить внимание на то, что инцидент с задержанием на вокзале произошёл в самом начале похода, буквально после первой ночи в пути, точнее в дороге. Если бы за это время произошло нечто, ставящее под сомнение выполнимость операции, например, конфликт между Дятловым и новичком в группе Золотарёвым, то Комитет госбезопасности имел время для реализации запасного плана действий, который, безусловно, рассматривался. Возможно, такой план предусматривал передачу фотоаппарата от Золотарёва Колеватову в случае ухода первого из группы, возможно, были предусмотрены более хитроумные комбинации, связанные с «выключением» из операции Дятлова под видом случайного или даже криминального травмирования — гадать можно долго и безрезультатно. Для нас лишь важно то, что конфликта между Семёном Золотарёвым и руководителем похода не произошло, ночь в поезде прошла хорошо, весело, с пением песен и группа двигалась по маршруту пока без существенных отклонений от срока. А значит, операция «контролируемой поставки» развивалась согласно плану. О чём Георгий и сообщил в телефонном разговоре с куратором.

В этом месте может возникнуть вполне обоснованный вопрос: почему этот немаловажный телефонный звонок сделал Георгий Кривонищенко, а не Семён Золотарёв, игравший роль руководителя операции «на месте»? Ответ прост: Золотарёв не должен был вызывать к себе негативной реакции со стороны остальных членов группы. Неизвестно, как они отнеслись бы к приводу Семёна в отделение милиции, вполне возможно, что его поведение вызвало бы беспокойство, раздражение, гнев и спровоцировало бы жёсткие санкции, например, снятие с маршрута. Представим, что Дятлов заявил бы Золотарёву: «группа не хочет с тобою идти в поход, потому что ты своим антисоциальным поведением компрометируешь нас» и как Золотарёв должен был оправдываться? Между тем, Георгию Кривонищенко подобные санкции не грозили — это был всеобщий любимец, которого большинство членов группы знали не один год, он был дружен с Игорем Дятловым, этот весельчак-приколист хорошо пел, играл на мандолине. Да за него все были горой! Как стало ясно из дальнейшего, никто не попрекнул Георгия дурацкой выходкой и не попенял за доставленные всей группе хлопоты. Понятно, что если бы в такую ситуацию попал малознакомый Семён Золотарёв, то оценка случившегося и отношение к виновнику инцидента оказались бы совсем иными.

Подводя итог рассуждениям о странном задержании Георгия Кривонищенко на вокзале, остаётся добавить: именно в силу особого статуса, обусловленного участием в специальной операции КГБ, Георгий не опасался последствий собственного привода в отделение милиции. Проинструктированный соответствующим образом, он прекрасно знал как будет развиваться ситуация и понимал, что никаких последствий это задержание не повлечёт — не будет ни протокола об административном правонарушении, ни штрафа, ни личного обыска, ни изъятия «финки» — ничего!.. Дежурный милиционер лишь пожурит его на глазах членов группы, сугубо для проформы, да и отпустит.

Как мы знаем из дневниковых записей участников похода так оно и случилось.

Завершая разговор о странных и труднообъяснимых событиях, связанных с трагическим походом, следует остановиться на ещё одном любопытном факте, который упорно не желает замечать большинство «исследователей» этой истории. Внимательный читатель наверняка обратил внимание на то, что в настоящем очерке указаны места захоронений всех членов группы, кроме одного — Семёна Золотарёва. Сделано это было вовсе не потому, что автору место это неизвестно, а силу совсем иной причины, которая сейчас станет понятна.

Благодаря усилиям Алексея Владимировича Коськина, не раз упоминавшегося в настоящем очерке исследователя истории гибели группы Дятлова, местоположение упомянутой могилы тайны не составляет. Золотарёв похоронен… в десятке метров от могилы Георгия Кривонищенко, что выглядит совершенно необъяснимым случае отрицания связи этих людей с Комитетом госбезопасности. Обе могилы находятся в Свердловске, на территории старого Ивановского кладбища, которое уже в 1959 г. было закрытым, т. е. новые захоронения там не допускались (если совсем точно, то можно было осуществлять захоронения на семейных участках в старые могилы, существовавшие более 25 лет).

О странных обстоятельствах похорон Георгия Кривонищенко в этом очерке уже упоминалось — Георгий почему-то оказался единственным из первой пятёрки, кого предали земле в закрытом гробу и почему-то на другом кладбище, для чего-то отделив от погибших в одном с ним походе товарищей. Сами родители Кривонищенко об этом не просили и непонятно кто и с какой целью настоял на необходимости захоронения его тела на Ивановском кладбище. Между тем, сделать это было совсем непросто — требовалось особое разрешение. Но всё это происходило, напомним, в марте 1959 г., а через два месяца история в точности повторилась! Только на этот раз с Золотарёвым.

В этом случае всё было также — закрытый гроб, похороны отдельно от остальных членов группы, место могилы на закрытом кладбище, где нет захоронений родственников. Разумеется, и в данном случае требовалось особое разрешение по осуществление захоронения. Но если о похоронах Георгия Кривонищенко мог похлопотать влиятельный отец, начальник строительства крупной ГЭС, имевший выходы на высшее руководство области, то кто мог похлопотать за простого кубанского казака Семёна Золотарёва? (Ещё раз подчеркнём, что отец Георгия Кривонищенко отрицал, будто добивался разрешения похоронить сына на Ивановском кладбище). У Золотарёва не было никаких оснований быть похороненным там, где его в действительности похоронили. Даже мотивацию для этого не сыскать. Никак Семён не был связан со Свердловском и его мать, не получавшая от Советской власти даже пенсии, не имела никаких выходов на местное начальство. И денег для взятки она не имела тоже. И даже друзей не было таких, которые могли бы эти деньги собрать.

Как же могло состояться захоронение Семёна Золотарёва на Ивановском кладбище, причём неподалёку от Георгия Кривонищенко? Разумного объяснения этому отыскать никак не получается до тех пор, пока мы не вспомним, что и Золотарёв, и Кривонищенко определены нами как важнейшие участники спецоперации КГБ «контролируемой поставки». Мы предположили тесную связь обоих с органами госбезопасности и как только это соображение мы принимаем во внимание, то случившееся сразу получает чёткое, логичное и абсолютно достоверное объяснение.

Вернёмся в последние числа февраля 1959 г., когда под кедром оказались найдены первые тела погибших туристов. Первоначально они были определены как трупы Кривонищенко и Золотарёва. Да-да, именно так, труп Дорошенко изначально идентифицировался как принадлежащий Золотарёву, о чём в соответствующем месте настоящего очерка и написано. Хотя Юру Дорошенко хорошо знали студенты УПИ, принимавшие участие в поисковой операции, опознанию помешали два объективных обстоятельства: многодневная щетина и изменение цвета кожи, которая всеми, кто видел трупы, определялась как «бурая», «багрово-коричневая» и т. п. Щетина Дорошенко сделала его лицо похожим на усатого Золотарёва, а посему первые радиограммы сообщали об обнаружении именно его трупа.

Редкий фотоснимок, сделанный летом 1958 г. Зина Колмогорова и Юрий Дорошенко в одном походе. Зину узнать несложно. Но узнает ли кто-то Дорошенко? Правильный ответ следует ниже. Кстати, опознание человека по фотографии — непременное задание на тренингах по составлению словесного портрета в силовых структурах всех стран мира. В этом деле есть маленький нюанс, связанный с визуализацией условного образа, созданного на основе текстового описания. Вкратце нюанс этот можно выразить так: прочитав словесный портрет, хрен опознаешь человека по фотографии. То же самое касается и фотографий, сделанных в разное время в разных условиях: человек порой выглядит на них совершенно непохожим на самого себя.

А теперь посмотрим на ситуацию глазами ответственных работников КГБ, курировавших операцию «контролируемой поставки». Они узнают, что некоторые члены пропавшей группы по неясной пока причине погибли. Явилась ли их смерть следствием провала запланированной спецоперации или же никак с нею не связана, пока неясно, но уже известно, что связанные с Комитетом люди — Кривонищенко и Золотарёв — мертвы. Кривонищенко в день проведения операции должен был одеть радиоактивную одежду на себя, но он раздет, стало быть, судьба вещей неопределённа. Золотарёв (который на самом деле Дорошенко) тоже раздет, значит, одежду с изотопной пылью придётся искать особо. Этим займёмтся Кикоин, который в начале марта прилетит на перевал. А вот что делать с трупами Кривонищенко и Золотарёва?

КГБ никогда не бросал своих сотрудников после смерти, принимая на себя все горестные проблемы, связанные и организацией и проведением похоронных мероприятий. Кроме того, во многих подразделениях существовала устойчивая традиция посещать могилы сотрудников либо ко Дню чекиста, либо в годовщину гибели (особенно, если гибель связана с выполнением служебных обязанностей). Традиция эта, кстати, очень неплоха — с одной стороны, она поддерживает преемственность поколений, а с другой — весьма зримо напоминает об опасности профессии даже в мирное время. Но в день гибели группы Игоря Дятлова, на могилы погибших может приходить большое число друзей и родственников погибших, непосвящённых в тайну Кривонищенко и Золотарёва. Понятно, что появление группы никому неизвестных серьёзных мужчин в штатском может вызывать множество совершенно лишних вопросов. Поэтому для могил Кривонищенко и Золотарёв надлежит подискать место в стороне от остальной группы, причём, желательно вообще на другом кладбище.

Именно Комитет госбезопасности добился выделения на закрытом (а стало быть, малопосещаемом!) Ивановском кладбище двух мест для своих сотрудников. Сделано это было одновременно и по одной заявке — именно поэтому места выделены в непосредственной близости друг от друга. Если бы вопрос о двух захоронениях решался в разное время (с интервалом в несколько месяцев) и по просьбе разных лиц, то и места оказались бы поодаль друг от друга, в разных концах кладбища.

И всё поначалу шло своим чередом. Тела с перевала доставили в Ивдель и там, скорее всего, появился «Куратор» из КГБ, призванный опознать Золотарёва (напомним, его мало кто знал из студентов, а родня Семёна жила за тысячи километров, так что вопрос идентификации трупа был вовсе не так прост, как может показаться на первый взгляд). И тут фурор — «Золотарёв» оказывается не Золотарёвым. Рост Семёна составлял всего лишь 172 см, а на столе в морге лежало тело ростом 180 см. Достаточно было приложить портновскую сантиметровую ленту, чтобы понять ошибочность опознания «Золотарёва» поисковиками. Поэтому товарищ из Комитета уверенно заявил: труп не Золотарёва, ищите кому он принадлежит!

Следствие по очереди начинает приглашать родственников всех мужчин-участников похода. Заросший щетиной труп никто не может опознать. Подчеркнём, мать Дорошенко сына не опознала! Так может быть, неизвестный всё-таки Золотарёв? Но товарищ из самой осведомлённой организации Советского Союза твёрдо знает — в морге находится кто угодно, но только не Семён. И тогда проводится повторное опознание, только теперь в морг приглашается не мать Юрия Дорошенко, а женщина, с которой тот поддерживал интимные отношения. Она-то и опознало нагое тело.

К этому вермени уже решился вопрос с местом захоронения погибших туристов — обком милостиво отказался от мысли хоронить погибших туристов в Ивделе и дал санкцию на похороны в Свердловске. Казалось бы, на Ивановском кладбище уже зарезервировано два места — давайте двоих человек туда, тех же самых Кривонищенко и Дорошенко. Раз уж они погибли рядом, у одного костра, так пусть и после смерти будут вместе. Ан нет! Дорошенко увозят на Михайловское кладбище, потому что второе место на Ивановском предназначено вовсе не для него. Оно изначально отводилось Золотарёву. Уже тогда, в первой декаде марта в КГБ не испытывали сомнений в его гибели, хотя тело, как мы знаем, нашли много позже.

И действительно, когда в середине мая 1959 г. мать Семёна вторично появилась в Свердловске (первый раз она приезжала месяцем ранее), ей не пришлось хлопотать о похоронах сына. О месте для могилы и организации траурного мероприятия побеспокоились другие люди. Хотя — и это надо подчеркнуть особо! — никто из них не раскрывал свою связь с КГБ, как этого не делал при жизни и сам Семён. Но административный ресурс, которым располагали его неведомые друзья, был достаточен для того, чтобы снять все проблемы, связанные с выбором места захоронения и организацией траурного мероприятия.

Предложенная версия скрытого участия Комитета госбезопасности в похоронных мероприятиях, связанных с Кривонищенко и Золотарёвым, прекрасно объясняет их захоронение на Ивановском кладбище и территориальную близость могил. При попытке исключить действие «скрытого административного ресурса» этот факт объяснения не находит. Без воздействия могущественного «административного ресурса» и Кривонищенко, и Золотарёв — либо, как минимум, один из них! — должны были быть похоронены на Михайловском кладбище вместе с остальными участниками похода.

Ещё пара фотоснимков, сделанный летом 1958 г. Зина Колмогорова и Юрий Дорошенко в одном походе. На фотографии слева Юрий (он в очках) подаёт руку Зине при подъёме в гору. На фотографии справа Дорошенко стоит крайний слева. Нельзя не отметить, что его внешность заметно отличается от той, каким его можно видеть в последнем походе с Игорем Дятловым. Кстати, факт наличия очков среди вещей погибшей группы, длительное время подогревал среди некоторой части «исследователей» версию о злобном «спецназе КГБ», позабывшем свои вещи на месте преступления. Как известно, «спецназ КГБ» — он такой! — всегда забывает во время своих операций то лишние ножны от «финок», то очки, то обмотки солдатских ботинок. Между прочим, факт, что Юрий Дорошенко носил очки, делал практически невозможным его зачисление в штаты Комитета госбезопасности. И кстати, он был не единственным членом группы Игоря Дятлова, кто пользовался очками…

Возможен вопрос: почему на Ивановском кладбище не похоронили Александра Колеватова, ведь согласно версии «контролируемой поставки» он являлся третьим членом группы, который действовал в интересах КГБ. Почему Комитет продемонстрировал озабоченность посмертной судьбой двух человек, но пренебрёг третьим?

Думается, в отношении Колеватова сработал признак формальной принадлежности к Комитету. Александр в январе 1959 г. даже по формальным признакам не мог быть штатным сотрудником спецслужбы, поскольку не имел высшего образования и звания офицера запаса. Разумеется, это не исключало возможности его тесного сотрудничества с госбезопасностью, выполнения в интересах КГБ неких поручений, ведения осведомительской работы в составе «студенческой линии» резидентуры, которую, как мы предположили, мог возглавлять Золотарёв. Колеватов мог планировать связать в дальнейшем свою судьбу с могущественной спецслужбой — это было романтично, престижно и сулило немалые для того времени материальные блага. Однако зачисление в штат Комитета могло состояться лишь в будущем, после получения высшего образования и обретения звания офицера запаса. В случае с Золотарёвым и Кривонищенко ситуация была кардинально иной — они уже имели дипломы о высшем образовании и офицерские звания. К 1959 г. Кривонищенко уже мог без особых затруднений закончить свердловскую школу КГБ с годичным курсом обучения, причём проделать это совершенно незаметно для окружающих — вопросы соответствующей маскировки были отработаны задолго до того. Поэтому руководители операции «контролируемой поставки» могли смотреть на них как на полностью «своих» людей, в то время как в отношении Колеватова это было не так (подчеркнём в который уже раз — это отнюдь не исключало его привлечение к операции).