Глава шестая Приезд в армию М. И. Кутузова

Глава шестая

Приезд в армию М. И. Кутузова

И вот в этот-то момент в приказе по армиям было объявлено о прибытии Его Светлости князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова.

В своем труде, составленном для личного пользования императора Александра (под названием «Изображение военных действий 1812 года» он был опубликован в 1912 году), Барклай де Толли так описывает свою деятельность утром 17 (29) августа:

«17-го прибыли сюда [в Царево-Займище. — Авт.] обе армии; расположенные в небольшом пространстве, имели перед собой открытое место, на коем неприятель не мог скрывать своих движений; в 12 верстах от сей позиции была другая, позади Гжатска, найденная также удобной. Милорадович донес, что прибудет 18-го к Гжатску с частью своих резервов. Все сии причины были достаточны к уготовлению там [то есть у Царево-Займища. — Авт.] решительного сражения; я твердо решился на сем месте исполнить оное».

Однако он тут же делает следующую оговорку: «В случае неудачи мог я удержаться в позиции при Гжатске».

Все это говорит о том, что решение Барклая было не таким уж и твердым, и он был вполне склонен отступить на новую позицию к Гжатску, где можно было соединиться с подкреплением генерала М. А. Милорадовича.

Офицер квартирмейстерской части А. А. Щербинин в своих «Записках о кампании 1812 года» рассказывает о событиях у Царево-Займища так:

«Приходим в лагерь под Царево-Займищем — речка с чрезвычайно болотистыми берегами находится непосредственно позади линий наших. Слишком опасно принять сражение в такой позиции. Не менее того Барклай на то решиться хочет. Толь до такой степени убежден был в опасности этого лагеря, что бросается перед Барклаем на колени, чтобы отклонить его от намерения сражаться здесь. Барклай не внимает убеждениям своего обер-квартирмейстера, но вдруг извещают о прибытии генерала Кутузова».

Получив рескрипт императора о назначении М. И. Кутузова, Михаил Богданович в тот же день ответил Александру:

«Всякий верноподданный и истинный слуга государя и Отечества должен ощущать истинную радость при известии о назначении нового главнокомандующего, который уполномочен все действия вести к одной цели. Примите, всемилостивейший государь, выражение радости, которой я исполнен! Воссылаю мольбы, чтобы успех соответствовал намерениям Вашего Величества. Что касается до меня, то я ничего иного не желаю, как пожертвованием жизни доказать готовность мою служить Отечеству во всяком звании и достоинстве».

Биограф Барклая С. Ю. Нечаев уверен, что эти слова Михаила Богдановича «никого не должны вводить в заблуждение — особую радость при назначении нового начальника редко кто испытывает».

В этом смысле Барклай не был исключением. Он «был порясен и унижен этим актом». Дело в том, что он и без того очень «тяжело переживал ряд непрерывных обид до Царево-Займища, и вдруг новое, страшное оскорбление, этот внезапный удар».

Генерал Ермолов в своих «Записках» потом рассказывал, что «с удивлением видел слезы на глазах его, которые он старался скрыть».

Барклаю можно только посочувствовать; и нетрудно понять, что для того, чтобы довести столь мужественного и терпеливого человека до такого состояния, «сильны должны быть огорчения».

Кстати сказать, примерно в это же время Барклай написал императору Александру:

«Успех докажет, мог ли я сделать что-либо лучшее для спасения государства».

* * *

К сожалению, в русской армии участь «чухонца» Барклая уже давно была решена. Но вот кем его было заменить?

Хорошо известно, что Александр I не любил М. И. Кутузова, но политик в императоре всегда брал верх над человеком. А посему, испытывая крайнюю неприязнь к Михаилу Илларионовичу, он поручил решить вопрос о главнокомандующем специально созданному для этого Чрезвычайному комитету. В него вошли шесть человек: генерал-фельдмаршал граф Н. И. Салтыков (председатель Государственного Совета и Комитета министров), члены Государственного совета граф А. А. Аракчеев, граф В. П. Кочубей и князь П. В. Лопухин, генерал от инфантерии С. К. Вязьмитинов и министр полиции А. Д. Балашов.

На свое заседание Чрезвычайный комитет собрался 5 (17) августа 1812 года в доме графа Салтыкова. В тот день обсуждались несколько кандидатур: генерала от кавалерии графа Л. Л. Беннигсена, генерала от кавалерии графа П. А. Палена (он уже много лет находился в отставке), генерала от инфантерии князя П. И. Багратиона и генерала от кавалерии А. П. Тормасова. Лишь пятым был назван М. И. Кутузов, но именно его кандидатура была признана единственно достойной такого высокого назначения.

Члены Чрезвычайного комитета «долго колебались в выборе», но имя Кутузова «соединило все голоса».

В тот же день Чрезвычайный комитет представил свою рекомендацию императору. В документе говорилось, что «бывшая доселе недеятельность в военных операциях происходит от того, что не было над всеми действующими армиями положительной единоначальной власти».

Относительно Барклая де Толли было сказано, что «главнокомандующий 1-й Западной армией, соединяя вместе с сим постом и звание военного министра, имеет по сему случаю распорядительное влияние на действия прочих главнокомандующих; но как он, будучи в чине моложе их, то, может быть, и сие самое стесняет его в решительных им предписаниях».

После этого утверждалось, что «назначение общего главнокомандующего армиями должно быть основано, во-первых, на известных опытах в военном искусстве, отличных талантах, на доверии общем, а равно и на самом старшинстве», а посему Чрезвычайный комитет единогласно предлагал генерала от инфантерии князя М. И. Кутузова. При этом Барклаю предлагалось «остаться при действующих армиях под командой князя Кутузова, но в таком случае сложить звание и управление Военного министерства». В противном же случае он мог «сдать командование 1-й Западной армией, кому от князя Кутузова приказано будет», и «возвратиться по должности военного министра в Санкт-Петербург».

В завершение, однако, говорилось, что «в обоих случаях, если бы военный министр Барклай де Толли согласился остаться в действующей армии или возвратился бы в Санкт-Петербург, то все же следует уволить его от звания военного министра, предоставя в обоих случаях полное управление сим министерством управляющему уже и ныне департаментами оного генерал-лейтенанту князю Горчакову».

«Обстоятельства назначения М. И. Кутузова главнокомандующим принято представлять так: народ и дворянство потребовало, и император Александр в конце концов согласился. Однако эта версия документально ничем не подтверждается. Скорее всего главную роль в этом назначении сыграли совсем другие причины»[17].

Да, в армии бушевали «антибарклаевские» настроения, возглавляемые князем Багратионом. Но члены «генеральской оппозиции» вовсе не просили императора о назначении М. И. Кутузова (они лишь требовали немедленного отстранения «изменника» Барклая). Но князя Багратиона назначить главнокомандующим было нельзя, ибо мнение о нем императора было однозначным: он «ничего не понимает в стратегии».

А чего, например, стоила кандидатура цареубийцы графа Петера-Людвига фон дер Палена? Мало того, что это был человек «вероломный и безнравственный», так он еще и «18–20 лет не видел неприятеля».

А урожденный Левин-Август фон Беннингсен, начинавший службу в ганноверской пехоте и не раз битый Наполеоном? Чем он был менее «немцем», чем Барклай де Толли, не имевший к немцам ни малейшего отношения?

Конечно же, по сравнению со всеми ними, Кутузов был «исконно русский барин, из древнего русского дворянского рода», и «почтенным аристократам Чрезвычайного комитета должна была импонировать феодальная состоятельность Кутузова».

К тому же Кутузов имел титул Светлейшего князя, о чем не мог и мечтать тот же Александр Петрович Тормасов, исключительно русский и вполне заслуженный генерал…

* * *

А может быть, все дело заключалось в том, что большинство членов Чрезвычайного комитета принадлежало к «масонскому братству»?

Дело в том, что в те времена в масонские ложи входили многие сановные и влиятельные люди. Масонами были Сперанский, Суворов, Нарышкины, Голицыны, Трубецкие… Особой реакционностью среди масонов отличался Павел Иванович Голенищев-Кутузов, старший сын адмирала И. Л. Голенищева-Кутузова и родственник Михаила Илларионовича.

Высокопоставленным масоном был и М. И. Кутузов.

В книге Н. И. Макаровой «Тайные общества и секты» читаем:

«Первое прикосновение Кутузова к таинствам Ордена свершилось в 1779 году в Регенсбурге, в ложе „К трем ключам“ <.. > Путешествуя по Европе, он вошел также в ложи Франкфурта и Берлина, а по возвращении в Россию в 1783 году „посвященные на берегах Невы признали его своим“ <… >

На основании некоторых косвенных указаний можно предполагать, что Кутузов был членом шотландской ложи „Сфинкса“. Он дошел до высоких степеней и был влиятельным и необходимым членом братства вольных каменщиков, его постоянной опорой».

Кутузов, по словам масонов, «пришел искать в лоне ордена сил для борьбы со страстями и ключа от тайн бытия».

Его рвение за границей было отмечено. Утверждается, например, что «при посвящении в седьмую степень шведского масонства Кутузов получил орденское имя „Зеленеющий лавр“ и девиз „Победами себя прославить“. И орденское имя, и девиз, по словам одного из историков масонства, оказались пророческими».

Итак, Кутузов стал масоном в 1779 году, то есть в 34-летнем возрасте. Впрочем, М. А. Голденков называет иную дату. Он пишет о том, что после тяжелого ранения Кутузов был отправлен на лечение в Германию, и там ему предложили «вступить в тайную масонскую ложу, популярнейшую у всего высшего дворянства в Европе того времени. Так, в 1776 году Кутузова посвятили в масонское братство и даже сделали главой масонской ложи „К трем ключам“, куда он вступил в городе Регенсбург». По его словам, Михаил Илларионович «с удовольствием окунулся в таинства масонского подпольного мира».

В. С. Брачев в своей книге «Масоны и власть в России» отмечает:

«В масонском ордене Кутузов занимал высокое место у кормила ордена и постоянно был опорою вольнокаменщического братства. Не подлежит сомнению, что сила сплоченного масонского братства, в свою очередь, способствовала назначению Кутузова предводителем наших вооруженных сил в борьбе с Великой армией».

Б. П. Башилов в своей «Истории русского масонства» развивает масонскую версию назначения Кутузова.

«Еще в 1807 году, — пишет он, — Барклай де Толли говорил известному историку Нибуру, что, если бы ему пришлось быть во время войны главнокомандующим, он бы завлек французскую армию к Волге и только там дал генеральное сражение. Когда Барклай де Толли оказался главнокомандующим, он так и поступил. Дождавшись соединения русских армий, он решил их вести к Москве.

Доброжелатели Наполеона из кругов „французской партии“ поняли, чем грозит Наполеону этот верный замысел Барклая де Толли и начали против него клеветническую кампанию. Его начали обвинять в измене.

Масонам французской ориентации необходимо было во что бы то ни стало удалить Барклая. Дело было в том, что „немец“ Барклай <…> примыкал к… „русской партии“, возглавляемой Аракчеевым. Барклая необходимо было оклеветать и во что бы то ни стало добиться его удаления с поста главнокомандующего и поставить „своего“. Этого удалось добиться. Барклай был смещен и на его место назначен Кутузов, масон высоких степеней».

* * *

Назначение Кутузова главнокомандующим состоялось 5 (17) августа, однако Александр I, недолюбливавший «старую лисицу» Кутузова за склонность к интриганству и угодливость, колебался еще три дня, и только 8 (20) августа утвердил постановление Чрезвычайного комитета.

Из письма императора Александра I к великой княгине Екатерине Павловне:

«Вот вам, дорогой друг, мой обстоятельный ответ, который я должен вам дать. Нечего удивляться, когда на человека, постигнутого несчастьем, нападают и терзают его. Что лучше, чем руководствоваться своими убеждениями? Именно они заставили меня назначить Барклая главнокомандующим 1-й армией за его заслуги в прошлых войнах против французов и шведов. Именно они говорят мне, что он превосходит Багратиона в знаниях. Грубые ошибки, сделанные сим последним в этой кампании и бывшие отчасти причиной наших неудач, только подкрепили меня в этом убеждении, при котором меньше, чем когда-либо, я мог считать его способным быть во главе обеих армий, соединившихся под Смоленском. Хотя я не вынес большого удовлетворения и от того немногого, что высказал в мое присутствие Барклай, но все же считаю его менее несведущим в стратегии, чем Багратион <…>

В Петербурге я нашел всех за назначение главнокомандующим старика Кутузова — к этому взывали все. Так как я знаю Кутузова, то я противился его назначению, но когда Ростопчин в своем письме ко мне от 5 августа известил меня, что и в Москве все за Кутузова, не считая ни Барклая, ни Багратиона годными для главного начальства, и когда Барклай, как нарочно, делал глупость за глупостью под Смоленском, мне не оставалось ничего иного, как уступить единодушному желанию — и я назначил Кутузова. И в настоящую еще минуту я думаю, что при обстоятельствах, в которых мы находились, мне нельзя было не выбрать из трех генералов, одинаково мало подходящих в главнокомандующие, того, за кого были все».

На самом деле устранение Барклая де Толли вовсе не было уступкой императора Александра «единодушному желанию». Подобными ссылками на то, к чему якобы «взывали все», он лишь прикрывал «закулисное, но достаточно жесткое давление враждебной ему [Барклаю. — Авт.] генеральской оппозиции».

* * *

Как бы то ни было, в самом факте назначения Кутузова главнокомандующим и по сей день для историков остается много неясного. Известно, например, что император «писал Барклаю де Толли, что Кутузова он назначил главнокомандующим вопреки собственным убеждениям».

Известно также, что, уже назначив Кутузова, император встретился с Жаном-Батистом Бернадоттом (бывшим наполеоновским маршалом, усыновленным королем Швеции и ставшим в 1810 году наследником престола) и предложил ему стать главнокомандующим над всеми русскими армиями.

* * *

В связи с этим интересно посмотреть, а кто же такой был этот самый Кутузов и почему Александр I назначил его «вопреки собственным убеждениям»?

Более того, есть и другие вопросы. Например, за какие заслуги он получил чин фельдмаршала? И почему его до сих пор почитают «великим полководцем и спасителем Отечества»?

А ведь началось все, похоже, со слов товарища Сталина, назвавшего Михаила Илларионовича «нашим гениальным полководцем», который ни мало ни много — «загубил Наполеона и его армию при помощи хорошо подготовленного контрнаступления».

Вслед за этим «неутомимые полковники» П. А. Жилин и Л. Г. Бескровный «сочинили две практически идентичные по выводам книжки с идентичным названием „Контрнаступление Кутузова“ (до этого ни о каком контрнаступлении речь не шла, да и термина самого не существовало). Кстати, еще раньше появился орден Кутузова. Дело в том, что Сталину необходимо было оправдать ужасающее отступление 1941 года, а „оправдание“ текущего политического момента, как правило, происходит за счет извечной придворной, интеллигентно выражаясь, куртизанки — истории»[18].

Мнение это, возможно, и слишком резкое. А может быть, и не слишком. Чтобы разобраться, попробуем проследить поэтапно полководческий путь М. И. Кутузова. И начнем, пожалуй, с Аустерлица.

В 1805 году была сформирована очередная антифранцузская коалиция, в которую вошли Россия, Англия, Австрия, Швеция и Неаполитанское королевство. Была собрана большая армия, которая должна была восстановить на французском престоле династию Бурбонов, и Кутузов, благодаря обширным связям в Санкт-Петербурге, сумел выхлопотать себе командование над самым многочисленным из русских корпусов.

После капитуляции австрийской армии генерала Мака под Ульмом Наполеон мог обратить всю свою энергию против приближавшегося Кутузова.

У того в этот момент было 36 000 солдат и офицеров, которые подошли к Браунау, чтобы соединиться там с 22 000 австрийцев.

Но так уж получилось, что с падением Ульма положение русской армии «из вполне благополучного неожиданно превратилось в весьма неблагоприятное».

Став мишенью для Наполеона, Кутузов начал отступать по долине Дуная. Благодаря немалым жертвам среди солдат и офицеров арьергарда, ему удалось избежать окружения и даже соединиться с некоторыми русскими резервами и австрийскими частями.

Теперь все надежды были на подход корпуса Ф. Ф. Буксгевдена, а также на пробуждение мужества у робкого короля Пруссии.

Кутузов отступал вдоль правого берега Дуная. В результате 19 ноября (1 декабря) 1805 года у союзников собралось 87 000 солдат и офицеров при 318 орудиях, а у Наполеона было лишь 75 000 человек. Артиллерийских орудий у французов также было меньше — всего 145 единиц.

Несмотря на это, на военном совете в городке Ольмюц Кутузов «не исключал даже возможности отвести союзные войска к Карпатам».

Весьма странный способ восстановления Бурбонов на французском престоле, не правда ли? Естественно, генералы не поняли Кутузова, и он вынужден был согласиться с мнением большинства о переходе в наступление. Но как же ему не хотелось этого делать, как же он не хотел искать сражения с Наполеоном!

Конечно же, Кутузов, «верный своей медлительной стратегии, предпочел бы подождать подкреплений»[19].

Однако нетерпеливый император Александр I желал атаковать. Он даже прилюдно попенял Кутузову:

— Михаил Илларионович, что же вы нейдете вперед, ведь мы здесь не на параде на Царицыном лугу, где не начинают, пока не подойдут все войска.

В конечном итоге решающее столкновение произошло у Аустерлица, но распоряжался там не Кутузов, а австрийский генерал Франц Вейротер, идея которого заключалась в обходе армии Наполеона с правого фланга. При этом, правда, сильно ослаблялся центр позиции союзников…

Споры в штабе союзных войск шли немалые. А что же Михаил Илларионович? По воспоминаниям участников тех событий, «Кутузов проспал в кресле все время заседания».

В самой же трагической для русских битве при Аустерлице Кутузов «не позаботился о тактической разведке силами легкой кавалерии, не воспользовался услугами лазутчиков, не провел лично и с помощью своего штаба рекогносцировку 19 ноября, не учел открытую факельную демонстрацию французов в ночь с 19-го на 20-е. Ведь все эти действия входили в его прямые обязанности при любом варианте решения стратегических вопросов. В итоге оказалось, что русское командование не знало о том, что французы перешли ручей и уже стоят в боевой позиции, готовые к удару, в то время как русские и австрийцы двинулись на них походным порядком. В какой-то момент, писал Ермолов, войска неприятеля были удивлены этим „странным явлением, ибо трудно предположить, чтобы могла армия в присутствии неприятеля, устроенного в боевой порядок, совершать подобные движения, не имея какого-нибудь хитрого замысла“. Увы! Не было никакого хитрого замысла, были безответственность и непрофессионализм, проявленные и главной квартирой, и главнокомандующим, и командирами колонн»[20].

Ночью накануне сражения Кутузов обратился к обергофмаршалу Н. А. Толстому:

— Вы должны отговорить императора, потому что мы проиграем битву наверное.

«Наверное» — в данном случае, это не предположение. Это утверждение. То есть Кутузов был уверен в том, что битва будет проиграна наверняка. Но приближенный к Александру граф Толстой тогда ответил:

— Мое дело — соусы и жаркое; а ваше дело — война, занимайтесь же ею.

В итоге утром 20 ноября (2 декабря) 1805 года Кутузов «из человекоугодничества согласился приводить в исполнение чужие мысли, которые в душе не одобрял».

Проще говоря, он приказал начать обходной маневр, а Наполеон нанес главный удар в плохо защищенный центр противника, а затем в тыл обходным колоннам. Результатом этого стал жестокий разгром, которому подверглась русская армия.

Писатель и историк Н. А. Полевой оценивает потери сторон следующим образом:

«Союзная армия, разрезанная в центре, громимая французами, после неимоверных усилий храбрости, начала отступление, и темнота ночи прекратила бой, в коем погибли 21 000 русских и 6000 австрийцев. Французы потеряли до 12 000 и забрали более 130 пушек».

Как видим, союзники потеряли в два с лишним раза больше солдат и офицеров, чем французы. Безвозвратно была потеряна треть армии и почти половина орудий. И не бывает так, чтобы в подобном никто не был виноват.

Историк Е. В. Анисимов по этому поводу пишет:

«Всем было очевидно, что Кутузов как военачальник показал себя в этом сражении с наихудшей стороны. Будь он главнокомандующим турецкой армией, султан послал бы ему шелковый шнурок, на котором потерпевшему такое поражение полководцу надлежало повеситься, не дожидаясь позорной казни. А гуманный Александр лишь наградил Кутузова вместо Георгия орденом Святого Владимира 1-й степени».

Конечно, австрийцы показали себя при Аустерлице не с лучшей стороны, но при многих других неблагоприятных обстоятельствах, приведших к поражению, вина М. И. Кутузова была очень велика, что бы ни говорили о неумелых австрийцах, гении Наполеона и т. д.

Общее мнение в русской армии осуждало Кутузова за то, что, видя ошибочные распоряжения доверенных при императорах Александре и Франце лиц, «не опровергал он упорно действий их всеми доводами, почерпнутыми из многолетней опытности и глубокого разума его».

Впоследствии, после победы над Наполеоном в 1814 году, император Александр, вспоминая дни Аустерлица, говорил: «Я был молод и неопытен. Кутузов говорил мне, что нам надобно действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее».

«Впрочем, у Кутузова оставался в запасе решительный ход — подать в отставку, как это чуть позже, во время военных действий с французами в 1806 году, сделал фельдмаршал Каменский. Но Кутузов так не поступил — он не был ни целеустремленным и волевым, как Суворов, ни взбалмошным и резким, как Каменский. Кутузов принадлежал к совершенно иному типу людей — дипломатичных, уклончивых, бесконфликтных»[21].

Кстати сказать, он и поражение-то при Аустерлице умудрился представить императору весьма странным (далеким от действительности) образом: типа русские войска «почти до самой полночи стояли ввиду неприятеля», а тот «не дерзал уже более возобновлять своих нападений».

Удивительно, но это было написано про сражение, в котором его солдаты пытались спастись по льду, но лед стал трескаться и ломаться, когда Наполеон приказал 25 орудиям стрелять по нему, и этот обстрел стал причиной гибели нескольких тысяч несчастных, утонувших в ледяной воде.

А вот как «дипломат» Кутузов оценил потери сторон при Аустерлице: урон русской армии, согласно его донесению императору, «не доходит до 12 000», а у Наполеона — «простирается до 18 000».

Кто-то называет это «робостью характера Кутузова», кто-то — «его привычками придворного». А вот историк Е. В. Анисимов делает следующий вывод:

«Несомненно, отмеченная робость главнокомандующего была особого свойства, она проявлялась в отношениях с императором и двором. Он заботился о своем положении при дворе и дорожил мнением о себе государя, думал о своем благополучии и престиже. Есть немало свидетельств такого, рассчитанного до мелочей, поведения Кутузова».

Да и после ужаса Аустерлица Кутузов повел себя как истинный «дипломат» — в январе 1806 года он написал жене о своем желании вернуться в Санкт-Петербург, но просил ее, чтобы она устроила это следующим образом: «Я бы желал, чтобы государь меня сам позвал, это бы было приятнее в рассуждении публики».

Кстати сказать, в обществе суждение о Кутузове как о льстивом царедворце очень скоро стало общепринятым. Например, посол Сардинского короля Жозеф де Местр сообщал в одном из своих писем: «Кутузов весьма хорош, если, конечно, императора не будет в армии, иначе он обратится просто в царедворца, думающего лишь об угождении повелителю, а не о войне. Таковой характер особливо опасен в России, где влияние государя совсем иное, чем в других странах».

Вот и при Аустерлице ничего иного от «типичного царедворца» ждать не приходилось: он «не решился отстаивать свое вполне разумное мнение, а поплыл по течению, которое и привело русскую армию к одному из крупнейших поражений в ее истории»[22].

Главнокомандующий не должен все контролировать лично, и он не обязан лично водить войска в атаку. Для этого в армии есть другие люди. Но он несет моральную и военную ответственность за подготовку и выполнение всей операции. Это очевидно. И пусть диспозиция австрийского генерала Вейротера при Аустерлице была ошибочной, «но, даже исполняя ее, можно было избежать множества ошибок, сделанных как накануне битвы, так и в ходе ее, причем не только по вине австрийских генералов или русских придворных. Ведь они же не мешали Кутузову организовать эффективную разведку или лично провести рекогносцировку поля будущего сражения, как это сделал Наполеон. Вряд ли австрийские генералы могли возразить русскому главнокомандующему, если бы он настаивал на более разумном формировании колонн и четком плане их передвижения в начале операции, — тогда бы утром, выходя из лагеря, войска не начали сталкиваться друг с другом <…> Демонстративно устранившись от руководства всеми войсками и присоединившись к одной из наступающих колонн, Кутузов даже на этом участке действовал неудачно»[23].

И при этом в манере, которая очень скоро станет признаком его «фирменного стиля», Кутузов полностью сложил с себя ответственность за поражение. Вот, например, что он писал своей жене:

«Ты слышала, конечно, об наших несчастьях. Могу тебе сказать в утешение, что я себя не обвиняю ни в чем, хотя я к себе очень строг».

За разъяснением причин подобного поведения «очень строгого к себе» полководца имеет смысл обратиться к «Запискам» генерала А. Ф. Ланжерона, который на протяжении почти всех кампаний находился при нем. Он, в частности, пишет, что Кутузов участвовал во многих сражениях и имел большой опыт, но «все эти качества были парализованы в нем нерешительностью и ленью физической и нравственной, которая часто и была помехой в его действиях».

* * *

В 1808 году Кутузов был отправлен в Молдавскую армию, но он, будучи до того главнокомандующим, «тяготился своим назначением» и вскоре определен был в Вильно военным губернатором.

Кутузова фактически уволили из армии и отослали «заведовать гарнизоном в Литву». К сожалению, подобная оценка не является преувеличением, ибо, когда генерал от инфантерии стал губернатором, «только два батальона внутренней стражи были в его распоряжении».

В Вильно, «вдали от ратного стана», он занимался тем, что «давал блестящие праздники и на закате дней своих страстно еще обожал прекрасный пол»[24].

Однако судьба Кутузову явно благоволила: молодой командующий русскими войсками на турецком фронте Николай Михайлович Каменский неожиданно заболел и умер в мае 1811 года, а его обязанности поручили исполнять «старшему по званию», то есть Михаилу Илларионовичу. При этом император Александр именем Отечества убеждал Кутузова употребить все усилия для заключения мира с Портой.

Подписание мира было крайне важно в связи с надвигавшейся войной с Наполеоном, однако Кутузов, доводя правительство до «крайней степени раздражения», умудрился почти год оставаться в бездействии.

Что же мешало «герою Аустерлица»? Есть мнение, что, помимо вышеперечисленных черт характера, ему мешала заключить столь важный для России мир боязнь назначения в группировку, противостоящую Наполеону.

Вот, например, что он писал жене 18 апреля 1812 года:

«Ежели Бог даст, что сделаю мир, то боюсь, допустят ли меня до Петербурга. Впрочем, кажется, что мне при армии делать нечего. Места, слава Богу, заняты достойными людьми».

Каковы бы ни были реальные мотивы Кутузова, взбешенный император Александр в конце концов убрал его с поста командующего и назначил на это место адмирала П. В. Чичагова. Объясняя отставку Кутузова, Александр заявил:

«Мир с Турциею не подвигается; неистовства войск наших в Молдавии и Валахии раздражили жителей; ко всему этому присоединяются беспечность и интрига. Кроме того, я не думаю, чтоб теперешний главнокомандующий, виновник этих бедствий, был способен получить результаты, для которых потребны: энергия, сила воли и поспешность в исполнении».

* * *

Павел Васильевич Чичагов происходил из древнего княжеского рода и был сыном прославленного адмирала Василия Яковлевича Чичагова, умершего в апреле 1809 года.

«Адмирал Павел Чичагов был уже тем „не любезен“, что первым и единственным осудил коррупцию в Дунайской армии Кутузова»[25].

Это и неудивительно, ведь, отправляя Чичагова на юг, император Александр сказал ему следующие слова: «Я вам не даю советов, зная, что вы злейший враг произвола».

Прибыв в Бухарест, Чичагов быстро обнаружил злоупотребления со стороны Кутузова. В его армии «процветало воровство, а потери в личном составе из-за болезней были сопоставимы с боевыми. Чичагов доложил об этом высочайшему начальству. Впрочем, особого шума чичаговский доклад не произвел. Однако это разоблачение вскоре аукнулось адмиралу»[26].

Человеком Чичагов был сложным. С одной стороны, вице-адмирал В. М. Головнин писал, что он лишь «самого себя считал способным ко всему, а других ни к чему». Но был и другой Чичагов — честный, решительный, ранимый, готовый прийти на помощь, когда другие бездействуют. За что он, впрочем, и поплатился.

Очень скоро мы увидим, чем закончится для него конфликт с М. И. Кутузовым.

* * *

Итак, переговоры шли очень медленно, и, недовольный их затянутостью, Александр I решил заменить Кутузова. В результате он назначил главнокомандующим Молдавской армией бывшего военно-морского министра адмирала П. В. Чичагова.

Следует отметить, что этот адмирал пользовался исключительным расположением императора. Назначая его в Бухарест в качестве преемника «медлительному» Кутузову, он характеризовал его в одном из своих писем как «человека с головой (homme de tete)».

А что же Кутузов? Узнав о назначении Чичагова, он, «дабы не упустить лавры миротворца, поспешил первым заключить мир с Турцией».

Как говорится, и смех, и грех, ибо этой своей поспешностью, доселе и никогда после того ему несвойственной, он поставил императора и адмирала в глупейшее положение.

Фактически Кутузов «форсировал подписание мирного Бухарестского договора», и сделано все было на не вполне выгодных условиях, так как Россия приобрела лишь Молдавию по реке Прут, хотя фактически уже давно занимала всю Румынию до Дуная.

Бухарестский мир был подписан М. И. Кутузовым 4 (16) мая 1812 года. Да, согласно этому миру к России отошла часть Молдавии, которая позже стала называться Бессарабией, но, с другой стороны, другая часть Молдавского княжества осталась под турецким господством. Более того, мир, подписанный Кутузовым, обязал Россию возвратить Порте все пункты на Кавказе, «оружием завоеванные» (Турции были возвращены Анапа, Поти и Ахалкалаки).

К сожалению, мирное соглашение «было подписано на условиях побежденных турок, многие важнейшие условия российского правительства не были выполнены»[27].

Именно по этой причине Кутузов вновь впал во временную немилость. Как следствие, он был отозван в Санкт-Петербург и на некоторое время остался не у дел. А через два дня после подписания мира в Бухарест приехал новый главнокомандующий Дунайской армией — адмирал Чичагов.

Прибыв на место, адмирал мог лишь частично исправить положение. Это и понятно — главное дело уже было сделано. Между тем ненависть Кутузова к Чичагову росла.

Генерал А. Ф. Ланжерон:

«Мы узнали, что Кутузов был замещен адмиралом Чичаговым. Кутузов был в отчаянии предоставить Чичагову заключать мир, что мог бы совершить он сам гораздо раньше. Он понял свои ошибки, раскаивался в них и находился в ужаснейшей ситуации. Но счастье и тут помогло ему. Тогда Кутузов не дал ни минуты покоя посредникам, и, к нашему большому удивлению и радости, мир был заключен Кутузовым <…> тремя днями раньше приезда Чичагова, который мог бы иметь честь сделать то же, если бы приехал скорее. Повторяю, что этот мир был и будет для меня загадкой».

Оставшись не у дел, Кутузов вскоре уже находился в своем родовом имении, рядом с женой и всем тем, что нравилось ему гораздо больше длительных переходов и прочих военных забот. При этом, напомним, уже шел 1812 год, а опытный генерал от инфантерии, каковых в русской армии было тогда не так и много, стал «только зрителем борьбы народов».

* * *

Как и многие российские придворные и генералы, Александр I недолюбливал «старую лисицу» Кутузова за склонность к интриганству. В самом деле, «не будет преувеличением сказать, что Кутузов буквально купался во всякого рода интригах, каверзах и приключениях»[28].

Французский генерал Филипп-Поль де Сегюр, сын посла Франции в России еще при Екатерине II, характеризует Кутузова так:

«Он обладал мстительным, малоподвижным характером и в особенности хитростью — это был характер татарина!»

Британский же генерал Роберт Вильсон, хорошо знавший Михаила Илларионовича, дал ему следующую характеристику:

«Фельдмаршал князь Кутузов <…> провел некоторое время в Париже и имел некоторую склонность к французам; при всем его недоверии к Наполеону все же нельзя сказать, что он относился к нему с враждебностью.

Любитель наслаждений, человек обходительный и с безупречными манерами, хитрый, как грек, умный от природы, как азиат, но в то же время европеец, он для достижения успеха более полагался на дипломатию, нежели на воинские доблести, к коим по причине возраста и нездоровья был уже не способен».

При этом Кутузов не гнушался никакими средствами, если для карьерного роста нужно было кого-то «убрать с дороги».

Весьма осведомленный Жозеф де Местр писал, что Александр возмущался, говоря о Кутузове: «Этот человек ни разу не возразил мне». Тот же де Местр свидетельствовал, что монарх ставил Кутузову в вину его «двуличие, себялюбие и развратную жизнь».

Сказано резко, но весьма верно. Но это все были мнения иностранцев. Что же касается русского двора, то и там открыто говорилось об угодливости и о волокитстве М. И. Кутузова. Более того, его едва ли не во всеуслышание называли «одноглазым сатиром».

Тем не менее, когда летом 1812 года жестко встал вопрос о том, кто будет главнокомандующим, император был вынужден назначить нелюбимого со времен Аустерлица Кутузова.

У Роберта Вильсона читаем:

«Перемена командующего стала необходимостью. Барклай уже не пользовался никаким доверием, ни в своих решениях, ни в твердости исполнения оных <…> Недовольство было всеобщим, дисциплина ослаблялась <…> Все требовали отставки генерала».

При этом, как отмечает генерал М. И. Богданович, «Кутузов уступал Барклаю де Толли в административных способностях и князю Багратиону в деятельности».

Тем не менее назначение получил именно Кутузов. «Сам я — умываю руки», — заключил, сделав это, император.

* * *

Какова же была главная причина этого назначения?

Как пишет генерал М. И. Богданович, «имя Кутузова, природного русского, было русское, что в отечественную войну 1812 года имело большую важность».

«В армии, — отмечает Карл фон Клаузевиц, — по этому поводу была великая радость. До сих пор, по мнению русских, дела шли очень плохо; таким образом, всякая перемена позволяла надеяться на улучшение. Между тем относительно боевой репутации Кутузова в русской армии не имелось единодушного мнения: наряду с партией, считавшей его выдающимся полководцем, существовала другая, отрицавшая его военные таланты; все, однако, сходились на том, что дельный русский человек, ученик Суворова лучше, чем иностранец, а в то время это становилось особенно необходимым. Барклай не был иностранцем: сын лифляндского пастора, он и родился в Лифляндии; Барклай с ранней молодости служил в русской армии, и, следовательно, в нем ничего не было иностранного, кроме его фамилии и, правда, также акцента, так как по-русски он говорил плохо и всегда предпочитал немецкий язык русскому».

Этот же авторитетный военный специалист подчеркивает:

«Кутузов был старше Барклая на 15 лет; он приближался к семидесятому году жизни и не обладал той физической и духовной дееспособностью, которую нередко можно еще встретить у военных в этом возрасте. В этом отношении он, следовательно, уступал Барклаю <…> В молодости Кутузов был хорошим рубакой и отличался при этом большой духовной изощренностью и рассудительностью, а также склонностью к хитрости. Этих качеств уже достаточно, чтобы стать хорошим генералом. Но он проиграл Наполеону несчастное Аустерлицкое сражение и никогда этого не мог забыть. Теперь ему пришлось стать во главе всех боевых сил, руководить на беспредельных пространствах несколькими сотнями тысяч против нескольких сотен тысяч противника и при крайнем напряжении национальных сил русского государства спасти или погубить в целом это государство. Это были такие задачи, которые его умственный взор не привык охватывать».

* * *

Итак, император Александр принял окончательное решение 8 (20) августа, и М. И. Кутузов тут же получил уведомление о своем назначении главнокомандующим.

Вслед за этим командующим четырьмя русскими армиями были направлены императорские рескрипты одинакового содержания, в которых говорилось:

«Разные важные неудобства, происшедшие после соединения двух армий, возлагают на меня необходимую обязанность назначить одного над всеми оными главного начальника. Я избрал для сего генерала от инфантерии князя Кутузова, которому и подчиняю все четыре армии. Вследствие чего предписываю вам со вверенною вам армией состоять в точной его команде. Я уверен, что любовь ваша к Отечеству и усердие к службе откроют вам и при сем случае путь к новым заслугам, которые мне весьма приятно будет отличить надлежащими наградами».

В. И. Левенштерн, старший адъютант Барклая де Толли, потом рассказывал обо всем случившемся так:

«Народ и армия давно уже были недовольны нашим отступлением. Толпа, которая не может и не должна быть посвящена в тайны серьезных военных операций, видела в этом отступлении невежество или трусость. Армия разделяла отчасти это мнение; надобно было иметь всю твердость характера Барклая, чтобы выдержать до конца, не колеблясь, этот план кампании. Его поддерживал, правда, в это трудное время император, видевший в осуществлении этого плана спасение России. Но толпа судит только по результатам и не умеет ожидать.

Император также волновался в начале войны по поводу того, что пришлось предоставить в руки неприятеля столько провинций. Генералу Барклаю приходилось успокаивать государя, и он не раз поручал мне писать Его Величеству, что потеря нескольких провинций будет вскоре вознаграждена совершенным истреблением французской армии: во время сильнейших жаров Барклай рассчитывал уже на морозы и предсказывал страшную участь, которая должна была постигнуть неприятеля, если бы он имел смелость и неосторожность проникнуть далее в глубь империи.

Барклай умолял Его Величество потерпеть до ноября и ручался головою, что к ноябрю французские войска будут вынуждены покинуть Россию более поспешно, нежели вступили туда.

Я припоминаю, что еще до оставления нами Смоленска Барклай, говоря о Москве и о возможности занятия ее неприятелем, сказал, что он, конечно, даст сражение для того, чтобы спасти столицу, но что, в сущности, он смотрит на Москву не более как на одну из точек на географической карте Европы и не совершит для этого города точно так же, как и для всякого другого, никакого движения, способного подвергнуть армию опасности, так как надобно спасать Россию и Европу, а не Москву.

Эти слова дошли до Петербурга и Москвы, и жители этих городов пустили в ход все свое старание к тому, чтобы сменить[29] главнокомандующего, для которого все города были безразличны».

* * *

В одном весьма характерном частном письме, написанном некоей М. А. Волковой В. И. Ланской и датированном 3 сентября (15 сентября) 1812 года, можно прочитать:

«Мы узнали, что Кутузов застал нашу армию отступающей и остановил ее между Можайском и Гжатском, то есть во ста верстах от Москвы. Из этого прямо видно, что Барклай, ожидая отставки, поспешил сдать французам все, что мог, и если бы имел время, то привел бы Наполеона прямо в Москву. Да простит ему Бог, а мы долго не забудем его измены <…> Ведь ежели Москва погибнет, все пропало! Бонапарту это хорошо известно; он никогда не считал равными наши обе столицы. Он знает, что в России огромное значение имеет древний город Москва, а блестящий, нарядный Петербург почти то же, что все другие города в государстве. Это неоспоримая истина».

Подобных мнений было множество, и все они создавали фон, благоприятствовавший назначению Михаила Илларионовича. При этом, как отмечает Роберт Вильсон, «когда Кутузов приехал к армии, ему уже исполнилось семьдесят четыре года[30], и хотя выглядел он крепким стариком, дородность и неповоротливость принуждали его даже на поле сражения пользоваться небольшой четырехколесной повозкой, которую русские называют дрожками».

По мнению историка М. В. Довнар-Запольского, английский агент Роберт Вильсон «был злым гением Кутузова, постоянно критиковал его действия и следил, шаг за шагом, за тем, что делал Кутузов».

Более того, Вильсон, без всякого сомнения, выполняя секретные инструкции своего кабинета, играл весьма заметную роль «на минном поле армейских интриг».

Пусть так, но это был опытный боевой офицер, и его мнение о Кутузове не может быть игнорировано. К тому же не следует думать, что назначение Кутузова было всеми воспринято с восторгом. Например, князь Багратион написал 16 (28) августа губернатору Москвы графу Ростопчину:

«Из попов да в дьяконы попался. Хорош и сей гусь, который назван и князем и вождем! Если особенного он повеления не имеет, чтобы наступать, я вас уверяю, что тоже приведет к вам, как и Барклай. Я, с одной стороны, обижен и огорчен <…> С другой стороны, я рад: с плеч долой ответственность; теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги. Я думаю, что и к миру он весьма близкий человек, для того его и послали сюда».

А генерал Н. Н. Раевский в письме к жене лаконично заметил:

«Переменив Барклая, который был не великий полководец, мы и тут потеряли».

Военный историк генерал Д. П. Бутурлин:

«Прибытие к армии генерала князя Голенищева-Кутузова сделало тем благоприятнейшее впечатление на дух войск российских, что беспрерывные отступления, доселе производимые, отчасти уменьшили доверенность армии к своим начальникам. Одно имя Кутузова казалось уже верным залогом победы. Знаменитый старец сей, коего вся жизнь, посвященная на служение Отечеству, была порукой за сию доверенность, по справедливости соединял в себе все качества, потребные для противовесия счастью Наполеона. К уму, сколь обширному, столько же и проницательному, присовокуплял он познания, собственной опытностью и опытом великих мужей, предшественников его, приобретенные; ибо глубокое исследование привело его в состояние ценить великие их подвиги. Кутузов, мудрый как Фабий, проницательный как первый Филипп Македонский, в состоянии был предузнавать и уничтожать предприятия нового Ганнибала, доселе весьма часто торжествовавшего счастливым соединением хитрости с быстротою, — оружий, без сомнения, опасных для противников с посредственным гением, но которые неминуемо долженствовала сокрушить благоразумная осторожность российского полководца».

* * *

Итак, 17 (29) августа 1812 года в командование «всех российских армий, употребленных против Наполеона», вступил генерал от инфантерии князь М. И. Голенищев-Кутузов.

Уже на следующий день генерал Н. И. Лавров (он был начальником штаба 1-й Западной армии до назначения А. П. Ермолова, а после оставления Смоленска ему было вверено командование 5-м пехотным корпусом) написал графу Аракчееву:

«По приезде князя Кутузова армия оживотворилась, ибо прежний [главнокомандующий. — Авт.] с замерзлой душой своей замораживал и чувства всех подчиненных».

Оживотворилась? Замерзлая душа? Странные слова, больше подходящие поэту, чем профессиональному военному… По сути же, как отметил в своих «Записках» генерал Ермолов, назначение Кутузова «возродило ощутительным образом в каждом из подчиненных надежду на прекращение отступления, большую степень порядка и успехи».

А что же Барклай с Багратионом?

Историк Рональд Делдерфилд утверждает, что «и Барклая, и Багратиона сняли с их постов».

Однако это совершенно неверно: оба остались на своих постах командующих 1-й и 2-й Западных армий. Но конечно же отреагировали они на произошедшие изменения по-разному.

Любопытное замечание по этому поводу делает в своих «Записках» граф Ростопчин:

«Барклай, образец субординации, молча перенес уничижение, скрыл свою скорбь и продолжал служить с прежним усердием. Багратион, напротив того, вышел из всех мер приличия и, сообщая мне письмом о прибытии Кутузова, называл его мошенником, способным изменить за деньги».

Понятно, что к отзывам Ф. В. Ростопчина следует относиться осторожно, так как написаны они были значительно позднее событий 1812 года. Тем не менее его слова, приписанные Багратиону, выглядят правдиво, ибо князь сгоряча вполне мог сказать что-нибудь весьма резкое, так как сам надеялся получить место главнокомандующего и отрицательно относился к Кутузову.

Дисциплинированный Барклай подчинился, однако его самолюбие «должно было страдать ужасно. Его заместитель явился с обещанием: „скорее пасть при стенах Москвы, нежели предать ее в руки врагов“. И должен был последовать в конце концов плану Барклая».

Из-за своего нерусского происхождения Барклай «был чужаком, так и не став популярным среди русской аристократии, полагавшей, что война была народной и русский патриот должен наступать, а не уводить войска. Русские аристократы считали постыдными бесконечные отступления Барклая и то, что ему пришлось пожертвовать многими русскими городами и деревнями»[31].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.