ДОЖИТЬ ДО СУДА…

ДОЖИТЬ ДО СУДА…

У выдающегося писателя-фронтовика Василя Быкова есть повесть с названием «Дожить до рассвета». Каждый, кому довелось повоевать «на передовой», знает, как это точно сказано. Миллионы советских людей через все 1418 военных дней и ночей пронесли заветную мечту «дожить до Победы», а в каждом конкретном случае боевых передряг мечтали «дожить до рассвета», «дотянуть до темноты» и т. п. Тысячи военнослужащих РККА, брошенных в казематы НКВД, всеми фибрами души ощутившие полную свою беспомощность и бессилие перед этой адской машиной, оказавшиеся на краю позорной гибели или как минимум перед угрозой зверского искалечения, как о манне небесной, как о высшем счастье человеческом мечтали только лишь о том, чтобы дожить до суда, до советского суда. Уж этот-то суд, полагали они, во всем разберется, установит истину, смоет с них грязную накипь всяческих злобных наветов и инсинуаций, по заслугам накажет наглых мучителей. И ведь все они знали, что с 1 декабря 1934 г. в Советском Союзе был установлен порядок судопроизводства, даже не мыслимый для любого цивилизованного государства, когда судили без защитника, без права осужденного на апелляцию и даже без права подачи просьбы о помиловании… Но ведь все это, считали несчастные жертвы, относится к тем, кого обвиняют в терроризме. Они же, преданные советской власти люди, – ни о каком терроризме не помышлявшие, и советский суд – самый демократичный в мире – выявит истину и, безусловно, их оправдает.

Может быть, наиболее полно и точно изобразил последние упования несчастных узников сам оказавшийся в застенках НКВД бывший военный прокурор Черноморского флота бригвоенюрист П.С. Войтеко. В докладной записке главному военному прокурору РККА Н.С. Розовскому он писал: «Единственная надежда у избиваемых подследственных – дождаться суда и все рассказать, или бежать из-под ареста, явиться в ЦК к тов. Сталину и Ежову и рассказать о всех безобразиях и извращениях, а потом умереть»16. В одном из своих многочисленных писем из тюрьмы в адрес Ворошилова бывший дивизионный комиссар Л.И. Бочаров писал: «Несмотря на… шантаж, угрозу расстрелом и обещания сохранения жизни, если я буду подтверждать их провокационные протоколы допроса, на суде я решил умереть, но сказать правду, что я и сделал, заявив, что все мое дело выбитая липа и фабрикация»17.

До 1935 г. существовал такой порядок, при котором право санкции на арест и на предание суду командира принадлежало командующему войсками военного округа. Приказ наркома № 006 от 3 февраля 1935 г. установил, что санкция на предание командира суду принадлежит только народному комиссару обороны СССР. Эта мера немало способствовала резкому снижению численности осужденных командиров: с 1125 в 1934 г. она снизилась до 695 в 1935 г. и до 373 в 1936 г.18. Для позиции наркома обороны в это время можно считать довольно характерной его резолюцию на одном из доложенных ему предложений о предании ряда командиров суду: «Прежде чем отдавать под суд, нужно на месте округу изучить дело, посмотреть глубже и уж потом решить, что делать с этой публикой. Суд не единственная мера хорошего руководства и воспитания частей и людей. К. Ворошилов. 11.XI.35»19.

Все круто переменилось после 11 июня 1937 г. В этот день во всех центральных газетах была опубликована информация «В прокуратуре СССР», в которой сообщалось, что «сегодня, 11 июня, в закрытом судебном заседании Специального Судебного присутствия Верховного суда Союза ССР» будет происходить рассмотрение дела по обвинению арестованных в разное время органами НКВД маршала Советского Союза М.Н. Тухачевского, командармов 1-го ранга И.П. Уборевича и И.Э. Якира, командарма 2-го ранга А.И. Корка, комкоров В.М. Примакова, В.К. Путны, Б.М. Фельдмана и Р.П. Эйдемана. Страну уже, на протяжении многих лет приучали к громким политическим процессам. Но чтобы такой судебный процесс был организован над широко известными не только в армии, но и в народе видными военными деятелями во главе с общепризнанным полководцем Тухачевским – этого, пожалуй, не ожидал никто. Как современник этих событий, могу засвидетельствовать, что лично для меня и для всех, кого я тогда знал в Ленинградском университете, известие об этом было как гром среди ясного неба.

Для того чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения в правомочности и авторитетности Специального судебного присутствия, его членами были назначены два маршала Советского Союза (В.К. Блюхер и С.М. Буденный), два командарма 1-го ранга (И.П. Белов и Б.М. Шапошников), три командарма 2-го ранга (Я.И. Алкснис, П.Е. Дыбенко и Н.Д. Каширин) и один комдив – Е.И. Горячев. Восьмерых высших командиров РККА должны были судить под председательством армвоенюриста В.В. Ульриха тоже восемь в равных, а то и более высоких военных званиях. На скамье подсудимых сидело шестеро членов Военного совета при наркоме обороны СССР. В качестве их судей было выставлено семеро членов этого совета. Все было сделано для того, чтобы создать впечатление, будто бы худшую, «изменническую» часть высшего военного руководства судят сами же военные. Специально оговаривалось, что дело слушается в порядке, установленном законом от 1 декабря 1934 г. И уже на второй день вся страна узнала, какой же это порядок. Газеты сообщили, что все восемь обвиняемых признали себя виновными во всех инкриминируемых им преступлениях (измена родине, шпионаж и т. п.), все они лишены военных званий (Тухачевский – звания маршала), все приговорены к высшей мере уголовного наказания – расстрелу. 12 июня 1937 г. этот приговор был приведен в исполнение.

Этот день явился не только днем страшного удара по Красной армии, но и днем национального позора элиты советской интеллигенции. «Распни его!» – кричали и писали виднейшие ученые, члены президиума Академии наук СССР, включая всемирно известного Н.И. Вавилова и самого ее недавно избранного президента В.Л. Комарова; народные артисты СССР, в том числе и обаятельнейшая, нежно женственная А.К. Тарасова; «инженеры человеческих душ» (в том числе и считавшиеся записными гуманистами Леонид Леонов, Антон Макаренко, Алексей Толстой, Александр Фадеев, Константин Федин, Михаил Шолохов…). А некоторые прямо-таки изощрялись, чтобы этакое придумать, как бы похлеще заклеймить. Старался Демьян Бедный:

Шпионы преданы суду!

Все эти Фельдманы, Якиры, Примаковы,

Все Тухачевские и Путны – подлый сброд!

Здесь же подвизался тогда еще сравнительно молодой, но уже весьма шустрый Александр Безыменский:

Беспутных Путн фашистская орда.

Гнусь Тухачевских, Корков и Якиров

В огромный зал Советского суда

Приведена без масок и мундиров.

По поводу «дела» Тухачевского и его «подельников» к настоящему времени накопилась обильная литература, как отечественная, так и зарубежная. Поэтому я позволю себе подготовку и ход этого процесса специально не рассматривать. Скажу только, что главная слабость всех этих публикаций состоит в отсутствии (как правило) первичных источников, до сих пор хранящихся в ведомственных архивах правоохранительных органов.

Необходимо определиться и в вопросе о том, а был ли вообще этот процесс? Уже неоднократно упоминавшийся перебежчик майор госбезопасности из НКВД Л.Л. Никольский (Орлов), ссылаясь на свидетельство ответственного функционера НКВД майора госбезопасности С.М. Шпигельгласа, утверждал, что вообще «не было никакого трибунала, судившего Тухачевского и его семерых соратников, они просто были тайно расстреляны по приказу, исходившему от Сталина… Как утверждал Шпигельглас, сразу же после казни Тухачевского и его соратников, Ежов вызвал к себе на заседание маршала Буденного, маршала Блюхера и нескольких других высших военных, сообщил им о заговоре Тухачевского и дал подписать заранее подготовленный приговор трибунала»20. Такую же точку зрения высказывал и другой перебежчик (из РККА) – Бармин.

Пожалуй, самый значительный на сегодня из зарубежных исследователей истории большого террора в СССР Роберт Конквест подтверждает, что в целом с мнением Орлова и Бармина «согласились лучшие западные специалисты»21. Правда, сам он занимает более осторожную позицию. Он пишет: «вполне возможно», что Тухачевский, Уборевич, Якир и др. «предстали перед одним Ульрихом», «заслуживает доверия версия, что их (членов Специального судебного присутствия. – О.С.) подписи появились под приговором уже после казней, во время их встречи с Ежовым»22.

Конечно, пока историки не имеют возможности ознакомиться с протоколом судебного заседания по делу Тухачевского и других от 11 июня 1937 г., могут высказываться самые различные мнения по вопросу о том «был ли мальчик?». Со своей стороны полагаю, что к настоящему времени удалось выявить немало разного рода свидетельств, что такой процесс все-таки был, а свидетельство Шпигельгласа недостаточно достоверно. Кстати, его заявление о том, что Блюхер, Буденный и другие члены Специального судебного присутствия о заговоре Тухачевского узнали только 11 или 12 июня от Ежова, явно ошибочное – все они услышали об этом уже 1 июня 1937 г. из уст «любимого» наркома Ворошилова на заседании Военного совета при НКО СССР.

На какие же документы и свидетельства может опереться современный историк в решении анализируемой проблемы? Начну с того, что сравнительно недавно опубликована секретная шифровка в адрес центральных комитетов нацкомпартий, крайкомов и обкомов ВКП(б): «В связи с происходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским, Якиром, Уборевичем и другими, ЦК предлагает Вам организовать митинги рабочих, а где возможно – и крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюцию о необходимости применения высшей меры наказания. Суд, должно быть, будет окончен сегодня ночью. Сообщение о приговоре будет опубликовано завтра, т. е. двенадцатого июня. № 4/с № 758/щ.

Секретарь ЦК Сталин.

11/VI-1937 г. 16 ч. 50 м.»23.

Эта шифровка еще раз подтверждает, что Сталин был не только выдающийся лицедей, но и великий постановщик и режиссер общечеловеческих трагедий. И раз какое-то действо намечено режиссером, оно, как правило, непременно состоится. Иначе – конфуз, чего никто, Сталин в особенности, страшно не любил.

В противоположность утверждению Шпигельгласа, все другие ответственные функционеры НКВД, находившиеся тогда в Москве, не подвергали ни малейшему сомнению реальность судебного процесса над Тухачевским и другими. Например, бывший начальник отделения Особого отдела ГУГБ НКВД СССР А.А. Авсеевич на допросе 5 июля 1956 г. (Авсеевич к этому времени выбился в генерал-лейтенанты авиации) показал о некоторых деталях подготовки этого процесса и его проведения24.

Известен неоднократно цитируемый рассказ И.Г. Эренбурга о том, как в самом начале 1938 г. он с женой был у В.Э. Мейерхольда: «Мы сидели и мирно разглядывали монографии Ренуара». Вдруг пришел один из друзей Мейерхольда командарм 1-го ранга (у Эренбурга ошибочно: комкор) И.П. Белов и в возбуждении стал рассказывать, как судили Тухачевского и его товарищей: «Они вот так сидели – напротив нас, Уборевич смотрел мне в глаза». Помню еще фразу Белова, свидетельствует Эренбург, «А завтра меня посадят на их место». Позднее писатель Юлиан Семенов опубликовал свою беседу с вдовой того же И.П. Белова. Она вспоминает, как ее муж возвратился с процесса, выпил бутылку коньяка не закусывая и прошептал ей: «Такого ужаса в истории цивилизации не было. Они все сидели, как мертвые… В крахмальных рубашках и галстуках, тщательно выбритые, но совершенно нежизненные, понимаешь? Я даже усомнился – они ли это? А Ежов бегал за кулисами, все время подгонял: «Все и так ясно, скорее кончайте, чего тянете…»25 Такие детали, как говорят, нарочно не придумаешь.

Имеется сообщение (в 1962 г.) секретаря этого Специального судебного присутствия члена Военной коллегии Верховного суда СССР диввоенюриста И.М. Зарянова: «О ходе судебного процесса Ульрих информировал И.В. Сталина. Об этом мне говорил Ульрих»26. Факт встречи Сталина с Ульрихом подтверждается регистрацией приема Сталиным Ульриха 11 июня 1937 г. Из этой же записи видно, что прием происходил в присутствии Молотова, Кагановича и Ежова. Так что заявление Зарянова о факте наличия судебного заседания представляется вполне достоверным.

Наконец, само определение Военной коллегии Верховного суда СССР от 30 января 1957 г., отменившее приговор Специального судебного присутствия от 11 июня 1937 г., исходит из факта состоявшегося в этот день судебного заседания. Конечно, когда речь идет о тайнах преступлений Политбюро ЦК ВКП(б), поручиться на 100 % ни за что нельзя. Кто бы мог подумать, слушая «честные» отрицания М.С. Горбачева, что в действительности имелось письменное решение Политбюро о бессудном расстреле многих тысяч военнопленных польских офицеров? Даже получив в свое распоряжение все сохранившиеся документы эпохи тоталитаризма, историк не может безоглядно поручиться, что это было именно так, а не этак. Ибо факт, что многие важные документы ЦК ВКП(б) – КПСС специально уничтожались. Так что категорически исключить факт бессудного расстрела Тухачевского, Якира и других я бы не решился. Но очень многое говорит о том, что гнусная комедия суда все же состоялась.

Июньский процесс 1937 года над группой «военных заговорщиков» потряс Рабоче-крестьянскую Красную армию от ее «верхов» и до самого основания. Полная неожиданность ареста и привлечения к суду вчера еще всячески восхваляемых знаменитых героев гражданской войны и первостроителей Красной армии, скоропостижность судебного заседания, абсолютная беспощадность приговора (всех восьмерых подсудимых – к высшей мере), немедленное приведение расстрельного приговора в исполнение, самая настоящая пандемия всеобщего «всенародного» по-своему торжествующего проклятия «подлым изменникам и шпионам» – все это не могло не ошеломить, не сказаться самым губительным образом на сознании и даже подсознании и без того вечно остерегавшихся десятков тысяч командиров и политработников, сотен тысяч младшего начсостава, миллионов красноармейцев и краснофлотцев. Наверное, каждый из них вздрогнул, а многие и «примерили ситуацию на себя», подобно А.С. Пушкину, рука которого в свое время невольно вывела: «И я бы мог…».

А ситуация сложилась такая, что «за связь с заговорщиками» теперь можно было снимать с должности и арестовывать чуть ли не любого военного из высшего, да и старшего комначполитсостава. Судите, читатель сами. Расстреляли как «врагов народа» первого заместителя наркома обороны СССР маршала Тухачевского и начальника Управления по комначсоставу РККА комкора Фельдмана. Значит, всех, кто был «связан» с ними (а кто же не связан с Управлением по кадрам) – забирай. Расстреляны вчера еще командовавшие войсками военных округов: Белорусского (командарм 1-го ранга Уборевич), Киевского (командарм 1-го ранга Якир), Московского (командарм 2-го ранга Корк), заместитель комвойск Ленинградского военного округа (комкор Примаков) – значит, можно хватать всех командиров корпусов, дивизий, да и полков этих военных округов (что, кстати, и было проделано). На этом процессе было заявлено, что покончивший 31 мая 1937 г. жизнь самоубийством армейский комиссар 1-го ранга Я.Б. Гамарник тоже «изменник и шпион». А он около восьми лет проработал начальником Политуправления РККА, считался «совестью партии» и через его руки прошли все политработники высшего звена, да большинство и старшего. Следовательно, можно спокойно и уверенно «забирать» всех руководящих политработников. Так что после этого процесса вся РККА, особенно ее старший и высший комначполитсостав, оказались совершенно неприкрытыми, не защищенными перед органами НКВД – приходите и забирайте нас!

А о тех, кто уже находился за железными запорами специзоляторов и тюрем НКВД, и говорить нечего. Любой из них не мог не подумать: если уж таких, как Тухачевский, Уборевич, Якир не пожалели, не пощадили, бестрепетно пустили в распыл, то мне-то, как говорится, сам Бог велел ни на что не надеяться, смириться, покорно готовиться к неизбежной позорной смерти…

Этот процесс важен также и в том отношении, что он показал убедительный и в определенном смысле безусловный пример всем другим военным судам: вот как быстро и беспощадно надо расправляться со всеми до единого «военными заговорщиками». А ведь именно этим судам предстояло пропустить через свои жернова многие тысячи военнослужащих РККА. Устрашающий пример июньского процесса 1937 г. оказал тем большее воздействие, что он пал на хорошо подготовленную почву. Уже задолго до этого, по существу чуть ли не с начала Гражданской войны, открыто проводилась линия на классовый суд, когда главным для суда становится не то, «за что» судят, а «кого» судят. Первый председатель Революционного военного трибунала РСФСР партиец с 1900 года К.X. Данишевский заявил тогда: «Военные трибуналы не руководствуются и не должны руководствоваться никакими юридическими нормами. Это карающие органы, созданные в процессе напряженной революционной борьбы, которые постановляют свои приговоры, руководствуясь принципом политической целесообразности и правосознанием коммунистов»27. При таком подходе (а он непременно соблюдался и в дальнейшем) вполне правомерно говорить не о суде, а о судилище.

Для моих сверстников – ровесников Октября – понятие «Военная коллегия Верховного суда Союза ССР» вошло в сознание, как символ орлиной зоркости и абсолютной беспощадности советского пролетарского суда, незыблемо стоящего на страже «революционной законности». Именно эта коллегия творила страшный суд и кровавую расправу на печально знаменитых политических процессах второй половины 30-х годов. Угодливая пресса с превеликим усердием курила фимиам «честности» и «неподкупности», «профессиональному мастерству» и «классовой непримиримости» социалистической Фемиды.

Но гораздо большая часть деятельности Военной коллегии проходила тайно от советского общества, когда она проводила закрытые судебные заседания. Никаких сообщений об этих процессах в центральную печать не попадало. Да и от широкой армейской общественности все это было спрятано за семью замками. Максимум информации состоял в том, что сообщали: «такой-то осужден Военной коллегией». И все! Любые разговоры, а тем более рассуждения и обсуждения немедленно пресекались.

Зловещая роль Военной коллегии Верховного суда СССР в определенной легитимизации царившего в Советском Союзе во второй половине 30-х гг. беззакония в той или иной степени нашла отражение в некоторых публикациях последних лет28. Но в них основное внимание уделяется доказательству невиновности осужденных лиц, необходимости и истории их реабилитации, причем особенно подробно говорится о политических процессах 30-х годов. В данной же книге мне хотелось бы на основе привлечения не публиковавшихся ранее документальных материалов показать палаческую, по существу, роль Военной коллегии Верховного суда СССР в уничтожении золотого фонда РККА – многих тысяч выдающихся представителей ее начсостава.

Созданная в 1924 г. Военная коллегия Верховного суда СССР длительное время непосредственно руководила военными трибуналами на местах, выступала и в роли кассационной инстанции. Особое значение она имела в качестве суда первой инстанции. С первых дней своего существования именно ее суду подлежали все обвиняемые в тех или иных преступлениях лица высшего комначполитсостава РККА и РККФ. Объем ее полномочий резко возрос с лета 1934 г., когда ей и руководимым ею военным трибуналам было поручено судебное рассмотрение расследуемых аппаратом Особых отделов и других органов НКВД дел и всех гражданских лиц по обвинению в особо опасных преступлениях (измена Родине, террор, шпионаж, диверсии).

Особенно мрачную популярность в те годы приобрел ее бессменный (с 1926 г.) председатель Василий Васильевич Ульрих. Именно он выступал в роли председательствующего судебного заседания на фальсифицированных, как теперь выяснилось, судебных процессах 1930–1931 гг., а затем на «открытых» политических процессах о так называемых «антисоветском объединенном троцкистско-зиновьевском центре» (19–24 августа 1936 г.), «параллельном антисоветском центре» (23–30 января 1937 г.) и «антисоветском право-троцкистском блоке» (2—13 марта 1938 г.). Он же был председательствующим и Специального судебного присутствия Верховного суда СССР, осудившего в июне 1937 г. в закрытом порядке восемь «военных заговорщиков» во главе с маршалом Советского Союза М.Н. Тухачевским.

В одной из недавних публикаций приведены такие его биографические данные: «…выходец из обеспеченной семьи, принадлежавшей к социальному слою, именовавшемуся в дореволюционной России почетными гражданами. Родился в 1889 году в городе Риге. В 1909 году окончил реальное училище, а затем, в 1914 году, Рижский политехнический институт. Работал конторщиком. С 1915 года на военной службе в качестве рядового саперного батальона. Затем был направлен в школу прапорщиков, имел чин подпоручика. К революционному движению примкнул в 1908 году. Член РСДРП с 1910 года. После установления советской власти стал работать в НКВД и ВЧК заведующим финансовым отделом, а с 1919 года – комиссаром штаба войск внутренней охраны. В системе военных трибуналов – с начала 20-х годов»29. Однако в одном из подготовленных в 1938 г. к представлению в НКВД списков содержатся некоторые весьма существенные разночтения: «…из семьи профессиональных революционеров… образование – высшее юридическое… Домашний адрес – гостиница «Метрополь», комн. 205, тел. К-0-59-29»30. Он, оказывается, настолько был увлечен работой, что никогда не имел собственной квартиры, а до конца жизни (умер в 1951 г.) «скромно» занимал номер в «Метрополе».

Как бы то ни было, Ульрих имел огромный опыт работы в карательных и судебных органах. При этом, как недавно выяснилось, уже с 1919 г. вместе с будущим начальником Главного управления госбезопасности НКВД СССР Я.С. Аграновым участвовал в разработке одной из провокационных акций ВЧК31. Будучи затем начальником особого отдела Морских сил Черного и Азовского морей, он в феврале 1922 г. руководил массовым «изъятием» бывших морских офицеров в Крыму32. Единственному из всех военно-юридических работников – В.В. Ульриху было присвоено в ноябре 1935 г. персональное военное звание «армвоенюрист».

Но Ульрих работал в Военной коллегии не один. Специальным приказом НКО по личному составу № 0586 от 27 января 1936 г. «О присвоении военных званий членам Военной коллегии Верховного суда СССР» эти звания были присвоены и всем остальным. Один из заместителей председателя коллегии И.О. Матулевич получил звание «корвоенюрист», другой заместитель – И.Т. Никитченко «диввоенюрист». Это же высокое звание получили и семь членов Военной коллегии: И.Т. Голяков, А.Д. Горячев, Я.П. Дмитриев, И.М. Зарянов, П.А. Камерон, А.М. Орлов, Н.М. Рынков. Члену коллегии Я.Я. Рутману было присвоено звание бригвоен-юриста33. К концу 1938 г. этот состав существенно изменился, но в кровавые 1937–1938 годы прежде всего – именно эти 11 высокопоставленных военных юристов творили суд и чинили расправу над многими сотнями лиц высшего комначполитсостава РККА. Именно они ставили последнюю точку на крестном пути многочисленных безвинных жертв. Далее следовало лишь приведение в исполнение их приговора – пуля «исполнителя» НКВД в затылок.

На местах «социалистическое правосудие» осуществляла широкая сеть военных трибуналов. Председателями ВТ военных округов и флотов в 1937 г. служили: корвоенюрист Л.Я. Плавнек (МВО); диввоенюристы Б.П. Антонов (ОКДВА), Б.И. Иевлев (ПриВО), Г.Г. Кушнирюк (КВО), А.И. Мазюк (ЛВО), Б.В. Миляновский (БВО); бригвоенюристы С.В. Преображенцев (СибВО), Я.К. Жигур (СКВО), А.Ф. Козловский (ХВО), Г.А. Алексеев (УрВО), А.П. Певцов (ЗакВО), В.Д. Севастьянов (САВО), А.Г. Сенкевич (ЗабВО), К.Л. Стасюлис (ТОФ), В.А. Колпаков (ЧФ), Т.П. Сытов (КБФ). Всего к началу войны в стране функционировало 298 военных трибуналов, а число судей в них равнялось 76634.

Все кандидатуры на должности председателей окружных военных трибуналов, членов Военной коллегии Верховного суда СССР утверждались Политбюро ЦК ВКП(б). Причем члены Политбюро настолько привыкли к своей абсолютной, никем не контролируемой власти, что иногда грубо попирали ими же одобренную Конституцию. 28 марта 1938 г. Политбюро ЦК ВКП(б) принимает постановление освободить А.Н. Винокурова от работы председателя Верховного суда СССР и «2. Утвердить председателем Верховного суда СССР т. ГОЛЯКОВА И.Т., освободив от работы прокурора РСФСР»35. Однако через несколько дней кто-то спохватился: ведь по действующей Конституции председатель Верховного суда страны должен избираться на сессии Верховного совета СССР. Прошло две недели, и Политбюро вынуждено было 13 апреля 1938 г. принять такое своеобразное постановление: «Во изменение постановления ЦК ВКП(б) от 28 марта:

1. Т. Винокурову с 15 апреля предоставить 2-месячный отпуск.

…3. Предложить т. Голякову немедленно приступить к ознакомлению с делами и работой Верхсуда СССР.

4. Утвердить кандидатуру т. Голякова И.Т. для избрания председателем Верховного суда СССР на ближайшей сессии Верховного совета СССР»36.

Таким образом, все «уважение» Политбюро к Конституции, к законам состояло в лучшем случае лишь в том, что то или иное назначение «оформлялось» так, как написано в законе. Но оформлялось то, что продиктовано в постановлении Политбюро. Именно такой характер взаимоотношений закона и Политбюро прямым текстом выражен и в одном из его постановлений (от 20 сентября 1938 г.). Наметив определенные кандидатуры, Политбюро ЦК ВКП(б) постановило: «…7. Назначение заместителей председателя Верховного суда, а также председателей и членов коллегий оформить в порядке приказа председателя Верховного Суда СССР»37.

В своем стремлении подчинить себе и непосредственно контролировать все и вся Политбюро ЦК ВКП(б) доходило до того, что чуть ли не присваивало себе функции суда первой инстанции. Сравнительно недавно А. Борщаговский опубликовал исключительной важности документ по этому вопросу. Речь идет о письменном докладе в августе 1957 г. тогдашнего председателя Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-лейтенанта юстиции А.А. Чепцова члену президиума ЦК КПСС, министру обороны СССР маршалу Советского Союза Г.К. Жукову. В этом официальном докладе генерала, занимавшего один из высших постов в советской военно-судебной иерархии, говорилось: «…Как теперь известно, начиная с 1935 года был установлен такой порядок, когда уголовные дела по наиболее важным политическим преступлениям руководители НКВД, а затем МГБ докладывали т. Сталину или на Политбюро ЦК, где решались вопросы вины и наказания арестованных. При этом судебных работников, которым предстояло такие дела рассматривать, предварительно, до решения директивных органов, с материалами дел не знакомили и на обсуждение этих вопросов в ЦК не вызывали… При таком порядке Военная коллегия приговоры часто выносила не в соответствии с материалами, добытыми в суде. Свои сомнения по делам судьи в ЦК не докладывали либо из боязни, либо исходя из доверия к непогрешимости решений т. Сталина, хотя по ряду дел судьи могли видеть, что дела в директивных органах докладываются необъективно»38.

В 1962 г. бывший секретарь Специального судебного присутствия Верховного суда СССР диввоенюрист И.М. Зарянов сообщил о своем разговоре с председателем этого присутствия армвоенюристом В.В. Ульрихом, лично докладывавшим 11 июня 1937 г. И.В. Сталину о ходе судебного процесса над маршалом М.Н. Тухачевским и его сотоварищами: «Он (Ульрих… – О.С.) говорил, что имеется указание Сталина о применении ко всем подсудимым высшей меры наказания – расстрела»39.

Но в связи с началом большого террора, повальными расстрелами десятков и сотен тысяч людей Сталин, очевидно, решил просто хлопотным и нерациональным делом принимать председателя Военной коллегии Верховного суда СССР всякий раз, когда ему «потребуется» того или иного человека расстрелять. И вот в это время в высшем эшелоне руководства страной сложилась и, по крайней мере, до конца 1938 г. безостановочно и безотказно действовала немыслимая для элементарно цивилизованного государства беспрецедентно преступная практика, когда, по свидетельству Н.С. Хрущева, «в НКВД составлялись списки лиц, дела которых подлежали рассмотрению на Военной коллегии, и им заранее определялась мера наказания. Эти списки направлялись Ежовым лично Сталину для санкционирования предлагаемых мер наказания. В 1937–1938 годах Сталину было направлено 383 таких списка на многие тысячи партийных, советских, комсомольских, военных и хозяйственных работников, и была получена его санкция»40.

Так, в ноябре 1937 г. нарком внутренних дел СССР обращается с ходатайством к секретарю ЦК ВКП(б): «Тов. Сталину. Посылаю на утверждение четыре списка лиц, подлежащих Суду Военной коллегии:

1. Список № 1 (общий).

2. Список № 2 (быв. военные работники).

3. Список № 3 (быв. работники НКВД).

4. Список № 4 (жены врагов народа).

Прошу санкции осудить всех по первой категории[50].

Ежов»41.

Делегатам XXII съезда КПСС было официально доложено, что списки эти были рассмотрены Сталиным и Молотовым, и на каждом из них имеется резолюция: «За. И. Сталин.

В. Молотов»42.

Имевший возможность ознакомиться с этими страшными списками Д.А. Волкогонов опубликовал еще несколько поразительных примеров. Вот один документ (к сожалению, без даты).

«Товарищу Сталину.

Посылаю списки арестованных, подлежащих суду Военной коллегии по первой категории. Ежов».

Резолюция «вождей» гласит: «За расстрел всех 138 человек.

И. Ст., В. Молотов».

А вот другой, еще более разительный документ:

«Товарищу Сталину.

Посылаю на утверждение 4 списка лиц, подлежащих суду, на 313, на 208, на 15 жен врагов народа, на военных работников – 200 человек. Прошу санкции осудить всех к расстрелу. 20.VIII.38 г. Ежов». Резолюция опять однозначная, означающая неизбежную смерть для сотен безвинных людей: «За. 20.VIII. И. Ст., В. Молотов». Кровь стынет в жилах, когда читаешь у Волкогонова о том, что за один день 12 декабря 1938 г. Сталин и Молотов дали санкцию на осуждение к расстрелу 3167 человек43.

К сожалению, полностью эти списки до сих пор не вовлечены в научный оборот и не изучены должным образом. Я пытался получить их в Центральном архиве ФСБ РФ, но мне было заявлено, что там их нет. И пока невозможно сказать, сколько обреченных военных было в этих списках. Опубликованное утверждение Г.А. Куманева: «По архивным сведениям только с 27 февраля 1937 года по 12 ноября 1938 года НКВД получил от Сталина, Молотова и Кагановича санкции на расстрел 38 679 военнослужащих»44, на мой взгляд, не выдерживает научной критики. Во-первых, автор призывает верить ему на слово, поскольку не указывает источник приводимых им «архивных сведений». Во-вторых, «вожди» партии давали санкцию не НКВД, а по просьбе НКВД для Военной коллегии Верховного суда СССР. И санкция эта давалась не на расстрел, а на осуждение к расстрелу (или тюремному заключению). В-третьих, по авторитетному свидетельству Н.С. Хрущева, в этих списках фигурировали не только военнослужащие, но и партийные, советские, хозяйственные кадры. И, наконец, специальное исследование работы Военной коллегии в 1937–1938 гг. не подтверждает, а, точнее говоря, опровергает это утверждение Г.А. Куманева, явно и значительно завышающее количество военнослужащих, попавших в эти зловещие проскрипционные списки.

Историкам до сих пор не известно, чтобы в XIX–XX веках хоть один державный властелин, будь то император, король или какой-либо диктатор, так цинично и нагло диктовал свою волю высшим судебным органам. Сразу же возникает вопрос: как практически реализовалась воля «вождя»? В некоторых кругах юристов высказывается мнение, что по получении утвержденных Сталиным списков, обреченные немедленно отправлялись из застенков НКВД на расстрел. Так, например, со ссылкой на свой разговор с генерал-лейтенантом юстиции В.В. Борисоглебским, заявлял в личной беседе с автором бывший помощник председателя Верховного суда СССР И.Д. Мелихов45. Однако и сам характер ходатайств Ежова, и изученные мною документы не дают возможности подтвердить эту версию. Ведь Ежов не просит разрешения «расстрелять» намеченные им жертвы, а просит «санкции осудить всех по первой категории». И документы свидетельствуют, что включенные в эти списки военные работники были затем «пропущены» через Военную коллегию.

И опять вопрос: как эта воля «вождя» доводилась до членов Военной коллегии Верховного суда СССР? Ведь при повсеместных фарисейских разглагольствованиях о «революционной законности» даже Ежову не так-то просто было вызвать судей и сказать: осудите всех к ВМН, вот резолюция Сталина. Можно только предполагать, что эта резолюция как-то сообщалась председателю Военной коллегии.

Наиболее убедительную, на мой взгляд, версию высказал недавно в личной беседе проработавший в послевоенные годы в аппарате Военной коллегии 45 лет военный юрист М.С. Сиротинский. О том, как это делалось в 1937–1938 гг., ему доверительно в первые послевоенные годы рассказывал адъютант всемогущего Ульриха капитан юстиции Я.П. Сердюк. Оказывается, все просто, как мычание. На обложке (или на первой странице?) обвинительного заключения, направляемого проводившими предварительное следствие сотрудниками НКВД на судебное следствие Военной коллегии Верховного суда СССР, ставилась скромная и совсем ничего не значащая для непосвященных цифрочка «1» или «2»46. У меня пока нет достаточных данных, чтобы определенно сказать, кто именно обладал прерогативой ставить эту цифру: сам Ежов или кто-то из его заместителей, а может, и следователь. Но это и не так важно. Очевидно, что эта цифра появлялась лишь после получения санкции «вождя» и его присных. Единица означала неизбежную смерть заклейменного подсудимого, двойка – 10 лет лишения свободы (а с сентября 1937 г. – до 25 лет).

Таким образом, при том объеме власти, которую уже в то время сумели захватить Сталин и НКВД, Военной коллегии Верховного суда СССР отводилась незавидная роль квазиюридического оформления «высшей воли», подаваемой под соусом «генеральной линии партии». Но рептильная пресса неустанно шумела о приговорах, выносимых именно Военной коллегией, как якобы адекватно выражавших волю всего советского народа.

Для того чтобы наиболее рельефно представить себе ту обстановку, в которой проходило судопроизводство в военных трибуналах и в Военной коллегии Верховного суда СССР, необходимо сказать и о прямых попытках следователей НКВД воздействовать на поведение подсудимых на суде. Самая главная их забота состояла в том, чтобы любыми путями заставить подсудимых подтвердить на суде те «признательные» показания, которые следователям удалось вырвать у них в ходе предварительного следствия.

Как установлено дополнительной проверкой, перед началом судебного процесса по делу Тухачевского и других все обвиняемые вызывались к следователям, которые знакомили их с показаниями на предварительном следствии и требовали, чтобы арестованные на суде подтвердили свои прежние показания. Подсудимые находились под неусыпным контролем следователей и в ходе самого судебного процесса. Вот что, например, показал бывший начальник отделения Особого отдела ГУГБ НКВД СССР А.А. Авсеевич на допросе 5 июля 1956 г.: «После того как следствие было окончено, было созвано оперативное совещание, это было за сутки-двое перед процессом, на котором начальник отдела ЛЕПЛЕВСКИЙ дал указание всем лицам, принимавшим участие в следствии, еще раз побеседовать с подсудимыми и убедить их, чтобы они в суде подтвердили показания, данные на следствии. Накануне суда я беседовал с ПРИМАКОВЫМ, он обещал подтвердить в суде свои показания. С другими подследственными беседовали другие работники отдела. Кроме того, было дано указание сопровождать своих подследственных в суд, быть с ними вместе в комнате ожидания. В день суда я находился с ПРИМАКОВЫМ, согласно указаниям руководства отдела. Перед началом судебного заседания все следователи были, и как только привезли арестованных, я, как и другие работники, пошел в комнату, где был ПРИМАКОВ. Все арестованные находились в отдельных комнатах и с каждым находился следователь. Среди других, я помню, были УШАКОВ и ЭСТРИН… Перед самым судебным заседанием, по указанию ЛЕПЛЕВСКОГО, я знакомил ПРИМАКОВА с копиями его же показаний»47.

В уголовном деле бывшего начальника политуправления ОКДВА и члена Военного совета при НКО СССР бригадного комиссара запаса В.X. Таирова сохранилось его заявление от 9 сентября 1937 г., адресованное наркому внутренних дел СССР: «Прощайте – перед смертью совесть моя чиста, как перед Вами, партией, так и страной. Погибаю из-за ложных наговоров… Это заявление я делаю только Вам, так как следователям я от своих показаний больше отказываться не смогу и не буду – больше того, если будет суд, то и на суде также буду придерживаться своих прежних показаний»48. Сломленный следователями Таиров так и поступил; приговорен к расстрелу, посмертно реабилитирован.

При внимательном объективном анализе «признательных» показаний в судебном заседании убеждаешься, что каждый такой случай был подлинной трагедией в жизни несчастной жертвы. По свидетельству сокамерников бывшего начальника штаба авиационной армии комбрига Н.Г. Андрианова, следователь НКВД Юхимович заявил комбригу о том, что «его преступление очень тяжелое, и суд, по-видимому, приговорит его к расстрелу, однако в случае признания своей вины на суде ему может быть сохранена жизнь. АНДРИАНОВ при этом сильно плакал и не знал, как ему вести себя на суде: или признавать себя виновным, или рассказать всю правду, т. е. рассказать, как от него были получены вымышленные показания…»49. В конце концов страх перед следователем, а может быть, и вера в его обманные обещания («утопающий за соломинку хватается») оказались сильнее, комбриг Андрианов оговорил себя, на суде «признался» в том, что он участник военно-фашистского заговора, проводил вредительскую работу в авиационной армии, создавал тяжелые бытовые условия в бригадах и т. п., и 25 августа 1938 г. приговорен Военной коллегией к ВМН и расстрелян. Следователь Юхимович, очевидно, был доволен «успешными» результатами своей работы по истреблению очередного «врага народа». А через 18 лет приговор этот был отменен, комбриг посмертно реабилитирован, дело производством прекращено «за отсутствием состава преступления», но ведь с того света его не вернешь.

О методах работы в НКВД БССР рассказал осужденный бывший его сотрудник Быховский: «В наркомате была такая система, что перед тем, как дела обвиняемых рассматривались Военной коллегией, мы вызывали их в кабинет, обвиняемых держали по два дня, создавали им хорошие условия, покупали продукты, папиросы и обрабатывали их, создавая среди них хорошее настроение, чтобы они на суде Военной коллегии не отказались от своих показаний»50.

Из показаний осужденных бывших сотрудников Особого отдела СибВО также видно, что ими перед судебным заседанием вызывались обвиняемые и подвергались соответствующей обработке, направленной к тому, чтобы они в суде подтверждали свои признательные показания, данные ими на предварительном следствии, и признавали себя виновными51.

Так что уже изначально надежды подследственных «военных заговорщиков» на справедливость и честность советского военного суда были довольно эфемерны. Увы! Почти всегда, а в 1937–1938 гг. в особенности, Военная коллегия Верховного суда СССР и военные трибуналы различного уровня судили в основном не по реальным обстоятельствам дела, а по приказу и заказу свыше. Давили на военные суды и Особые отделы НКВД, шкурно заинтересованные в судебном оформлении затеянных и состряпанных ими обвинительных заключений.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.