Глава V ЯКУТАТ И ПРОТИВОСТОЯНИЕ В ПРОЛИВАХ (1805 – 1821 гг)

Глава V ЯКУТАТ И ПРОТИВОСТОЯНИЕ В ПРОЛИВАХ (1805 – 1821 гг)

Вскоре после возвращения с промысла большая часть партии во главе с Т. С. Демьяненковым была отправлена обратно на Кадьяк. От встреченных по пути индейцев партовщикам стало известно, что Якутатская крепость захвачена тлинкитами и там повторились события 1802 года. Не вполне ещё поверив этому сообщению, Демьяненков “решился плыть только по ночам или в пасмурную погоду, а днём оставаться на месте”. 1 Тем временем волнение на море усиливалось. На переход от Акоя до Якутата протяжённостью в 60 вёрст потребовалось “около 10 часов усильной гребли”. Прибыв к разорённому селению глубокой ночью, измученные партовщики, “к вящшей горести своей, уверились в справедливости полученных слухов”. Страх перед нападением тлинкитов был так велик, что кадьякцы не смели даже пристать к берегу. Но смертельной опасностью грозило им и бурное море, поскольку “обезсиленные продолжительною греблею, многие пришли в совершенное изнеможение”. Демьяненков собрал все байдарки и на общем совещании большая часть партии решилась вместе со своим начальником продолжить плавание и добраться до ближайшего относительно безопасного от нападения тлинкитов места – о. Каяк, до которого было ещё более 200 миль. Гребцы 30 байдарок, однако, не нашли в себе сил на такой переход. Они заявили, что “решаются плыть к берегу и отдаться в плен и рабство или на мучения и смерть Колошам; и как ни горестна им сия разлука, но продолжать плавания [они] не в силах”. 2 По иронии судьбы уцелели именно они – те, кого все считали обречёнными на гибель. Прочие, в числе около 250 человек, 3 погибли в разыгравшейся ночной буре и их чудом спасшиеся товарищи, “плывя далее, находили по берегам выкинутыя байдарки и обезображенные трупы несчастных своих родственников и братьев”. 4 Партовщики из этих 30 байдарок и стали одними из тех, кто доставил в Константиновскую крепость на Нучек страшную весть о судьбе Якутата. Компания вновь получила удар, равный по силе катастрофе 1802 года.

То, что сорвалось в 1802 г. у акойцев, удалось теперь самим якутатцам. На этот раз они действовали самостоятельно, без согласования действий с прочими куанами. Более того, судя по индейским легендам, не было единства и среди самих якутатских кланов. Однако причины, повлёкшие за собой трагедию, во многом перекликались с теми, что привели к гибели Михайловской крепости. Напрасно директора РАК во главе с М. М. Булдаковым вновь настойчиво указывали на подстрекательство со стороны зловредных иностранных купцов, а также на “склонность к сражениям и жестокости” якутатских колош. 5 На данный период вообще нет свидетельств о контактах аборигенов Якутата с морскими торговцами, которые предпочитали действовать в более южных районах. Пресловутая же воинственность тлинкитов почему-то не мешала им до сих пор более-менее мирно уживаться с поселенцами. Истинные причины гибели крепости раскрывают индейские предания, собранные Ф. де Лагуной, и комплексные исследования А. В. Гринёва, благодаря чему науке удалось пролить свет на туманные и неясные до недавнего времени обстоятельства якутатской драмы. 6

В 1805 г. в Якутатской крепости, согласно наиболее достоверным сведениям, проживало, не считая детей и некоторых женщин, около 60 человек: 28 русских (правитель, писец, 15 промышленных, 9 посельщиков, кузнец и слесарь) и 35 туземных работников-каюров (из них 15 женщин). Кроме того, здесь же в тот момент находились 4 кадьякцев и 6 чугачей Канихлютского жила, задержавшиеся в крепости по пути с Ситки. 7 В общей сложности численность населения колонии ко времени её гибели приближалась, вероятно, к сотне человек. Кроме того, частыми гостями русского заселения были и обитавшие неподалёку индейцы, принадлежавшие к небольшому клану тлинкитизированных эяков (угалахмютов) – тлахаик-текуеди или тлухеди. Судя по сохранившимся якутатским преданиям, они нередко привлекались русскими к различным подсобным хозяйственным работам. Вождём этой группы был Танух (Зуб Морского Льва), человек “проворный, находчивый, знающий”, пользовавшийся дружеским доверием со стороны начальника поселения. Вероятно, именно он и его люди, как писал К. Т. Хлебников, “казались преданными” и “употреблялись для работ и услуги”, приближаясь по своему положению к компанейским каюрам. 8

Также, как на Ситке и Алеутских островах, русские, взяв аманатов и ощущая себя хозяевами положения, слишком часто позволяли себе грубость и насилие в отношениях с аборигенами. Компания так и не уплатила индейцам за землю, уступленную под поселение, хотя Баранов и обещал это сделать. Скучающие поселенцы силой захватывали местных женщин, а натешившись, отсылали их обратно к мужьям. Работники из числа индейцев не получали никакого вознаграждения за свой труд, низводясь тем самым до положения каюров. Залог своей безопасности, как и везде, поселенцы видели в аманатах – детях местных старшин, которых содержали на Кадьяке. Там мальчики были определены в школу и наравне с прочими учениками использовались для подсобных компанейских работ. Подобное обращение с заложниками противоречило тлинкитским традициям. Тлинкиты, видевшие положение сыновей благородных анъяди Якутата в Павловской Гавани, не сомневались в том, что мальчиков попросту обратили в рабство. Именно в таких выражениях и сообщила о том их родителям женщина по имени Хосал-тла (Кускан-тла), бывшая замужем за “капитаном русского корабля” (скорее всего, за одним из промышленных). Но наибольшее возмущение вызывал у индейцев рыбный запор, сооружённый русскими на реке Т’авал. Он мешал рыбе проходить на нерест в озёра, расположенные выше по течению. Это создавало для тлинкитов угрозу голода. Кроме того, запор перекрыл реку и для прохода индейских каноэ – его открывали лишь ради вождя влиятельного клана куашккуан Шады из Дома Луны (Shada – “русское” имя С’алву или Штатлейу, вероятно, “тойона Фёдора” русских источников). Он был “единственный, кто мог вести своих людей через ворота у Анкау”. 9 Прочим приходилось перетаскивать свои лодки волоком в обход запора. Ущемлённым, наконец, оказался и сам предводитель тлахаик-текуеди. Обнаружив на берегу залива разбитый ялик, Танух выдернул из него гвозди, чтобы сделать могильный ящик для своего умершего родственника-знахаря. Русские обвинили его в воровстве и даже грозили убить. Оскорблённый и встревоженный вождь решился на крайние действия.

Согласно легенде, на совете людей тлахаик-текуеди он заявил: “Голод идёт. Мы все идём к смерти. Так умрём же должным образом теперь”. Не все поддержали его замысел – русские казались слишком сильным противником. У всех ещё свежи были в памяти сбор в Якутате барановского ополчения и его успешный поход по Проливам, столь победоносно завершившийся на Ситке. Глава могущественных куашккуанов Шада-Фёдор отказался участвовать в нападении, хотя и не воспрепятствовал ему. “Если вы не желаете помочь мне, то я сделаю это сам”, – воскликнул тогда Танух. “Когда он пошёл воевать, совсем немного индейцев было с ним. Другие были трусами”, – говорится в якутатском предании. 10 Эта война стала личным делом тлахаик-текуеди, к которым примкнули лишь отдельные молодые воины-куашккуан.

План Тануха строился на том, что он сам и его люди имели свободный доступ в крепость и визиты их не вызывали подозрений у русских. Танух считался другом начальника крепости, который, согласно легенде, даже подарил ему шпагу-трость. В индейских преданиях этот начальник (“русский король”) именуется “Станисласом” или “Шавнистой”, но реально под этим именем скрывается, вероятно, Николай Мухин. Именно он исполнял в Якутате обязанности, возложенные на Ситке на В. Г. Медведникова. Положение же С. Ф. Ларионова соответствовало скорее должности И. Урбанова. “Начальствующим” именует Мухина в своём письме и И. А. Кусков. 11

Для осуществления замысла Тануха тлухеди выбрали день 20 августа 1805г., когда большинство обитателей крепости отправлялись на рыбную ловлю. Согласно заранее разработанному плану, как говорится в преданиях, Танух должен был проникнуть в крепость, убить “Шавнисту”, а затем подать сигнал своим людям, один из которых к тому времени должен был убить сторожа у ворот и тем самым открыть дорогу воинам. Покончить с караульным – человеком слабосильным – вызвался мальчик-куашккуан Духданеку, который был “неистово храбр, безрассудно отважен”. 12

Поутру Духданеку подошёл к воротам с ковшиком морошки в руках. “Я собрал для тебя ягод”, – сказал он часовому. Сторож с благодарностью взял ягоды, а мальчик вслед за тем попросил у него топор: “Я пойду в лес наколоть дров для тебя”. В предложении услужливого парнишки не было ничего подозрительного или необычного. Сторож протянул топор юному куашккуану и тотчас рухнул с разрубленным черепом.

Несколько раньше этого Танух вошёл к начальнику крепости и в ходе беседы попросил у него табаку. “Шавниста” угостил его из своей табакерки, которую затем вновь убрал в левый нагрудный карман. И тогда вождь тлухеди ударил его ножом в сердце. Клинок скользнул по металлу табакерки, оставив глубокую вмятину, начальник вскрикнул и между собеседниками завязалась смертельная борьба. Безоружному русскому почти удалось вырвать кинжал из рук противника, но Танух всё же оказался сильнее. Прикончив “Шавнисту”, он подал условленный сигнал и тогда “каждый индеец убил своего человека” – так лаконично описывает легенда последовавшую резню. 13

Покончив с теми, кто в этот день оставался в селении, индейцы подстерегли возвращавшихся рыболовов. “Когда рыбаки вернулись, то они не могли войти все одновременно [путь к крепости пролегал по узким и извилистым проливам в лагунах Анкау – Авт.]. Они шли лодка за лодкой, как всегда. Когда лодка причаливала, Танух и его люди, как обычно, выходили на помощь. Они прыгали в лодку и убивали всех ножами. Так они убили всех.” 14

По преданию спастись удалось только сторожу рыбного запора, смотрителю маяка и дочери “Шавнисты”. На самом же деле после резни уцелело несколько больше людей. Шестеро чугачей Канихлютского жила были в тот день посланы Ларионовым за ягодами, а “когда воротились домой, уже никово не застали в живых, только видели, что лежат по всей крепости убитыя люди”. 15 Напуганные жутким зрелищем, чугачи тотчас сели в байдару и поспешили оттуда прочь. Пока они выбирались из залива, их трижды обстреливали с берега из ружей. К вечеру 26 августа они добрались до Константиновского редута и принесли его начальнику Ивану Репину известие о якутатской резне. Новость эта потрясла Репина и он несколько раз переспрашивал беглецов: “Правда ли это?” “Самая правда”, – всякий раз отвечали чугачи. 16

Помимо них гибель крепости пережило ещё не менее 13 человек: документы Главного Правления РАК сообщают, что “спаслись бегством 4 промышленных и 4 посельщика с двумя женщинами и тремя робятами”. 17 Другие источники позволяют несколько уточнить эти сведения, назвать некоторых из уцелевших поимённо. Среди выживших были жена-индеанка С. Ф. Ларионова и трое её сыновей (Андрей, Иван, Дмитрий), 18 мальчик-креол Семён Лукин, отец которого погиб в резне, 19 а также посельщица Иванова, посельщик Филсов и некий “немец”. 20 Помимо них К. Т. Хлебников упоминает среди пленников ещё двух женщин с детьми и “Алеута с женой”. 21 Все они пытались добраться до Константиновской крепости, но по пути были перехвачены эяками – “немирным агалахмутским народом” (тлухеди?). Затем часть из них, судя по всему, взяли под покровительство предводители куашккуанов Фёдор и его отец Яходакет (Хаткейк). Враждебно настроенные тлухеди не желали выпускать пленников из рук, но Фёдору, похоже, удалось достичь компромисса – поселенцев следовало освободить, но, преимущественно, за выкуп. “Один из сих несчастных [пленников] отпущен к Баранову на Ситху с требованием выкупу за прочих”, – сообщают документы Главного Правления РАК. 22

События, последовавшие за уничтожением Якутатской крепости, по-разному излагаются в русских письменных источниках и в индейских преданиях. А. В. Гринёв даже склонен отрицать надёжность первых в пользу вторых. Основанием для такого подхода послужили ему некоторые неточности, допущенные при изложении событий К. Т. Хлебниковым. В частности, Хлебников называет начальником Константиновского редута Уварова, а не Ивана Репина, и сообщает о гибели в 1805 г. тойона Фёдора, который реально был жив ещё в 1807 г. 23 А. В. Гринёв основывается также на том, что индейцы не могли внезапно напасть на Константиновскую крепость, где о гибели Якутата было известно уже спустя 6 дней после резни; что у тлинкитов не было времени на проведение соответствующих обрядов перед походом и что если бы этот поход состоялся, то Репин обязательно упомянул бы о том в своём рапорте А. А. Баранову. На это следует заметить, что тлинкиты не обязательно должны были осуществлять свой замысел в недельный срок. Они вполне могли выждать некоторое время, надеясь на ослабление бдительности русских и собирая силы для решительного удара. План их строился не на внезапности, а на обмане. Вождь якутатцев, видимо, рассчитывал на то, что никто из свидетелей его поведения во время разорения крепости не смог добраться до Нучека, а потому ему легко удастся уверить русских в своём дружелюбии (в случае, если этим вождём был Танух, его репутация должна была говорить сама за себя). Более поздние донесения Репина пока неизвестны, а потому вряд ли стоит безоговорочно отвергать версию Хлебникова, при всех неизбежных коррективах к ней. Кроме того, представляется маловероятным, чтобы современник описываемых событий, дотошный и хорошо осведомлённый исследователь, каким был К. Т. Хлебников, мог просто выдумать этот эпизод. Причиной допущенных неточностей послужили, вероятно, те условия, в которых создавалось “Жизнеописание А. А. Баранова” – Хлебников работал над этой книгой на борту корабля во время плавания, будучи лишён возможности пользоваться документами и опираясь, в основном, на собственную память. Потому, видимо, и произошла некоторая путаница в именах и деталях описываемых им происшествий. Несмотря на это, следует всё же полагать, что описанный им эпизод имел место. Косвенные подтверждения тому содержатся в исторических преданиях чугачей и, отчасти, тлинкитов.

Чугачская легенда прямо иллюстрирует рассказ Хлебникова, описывая победу Эскимосов над коварными якутатцами. Индейская легенда, поведав о подвигах Тануха при уничтожении русской крепости, не сообщает ничего достоверного о его дальнейшей судьбе – Танух якобы добровольно взошёл на борт некоего русского корабля, после чего рассказ о нём приобретает откровенно сказочный характер (см. Приложение V). Среди нагромождения фантастических подробностей выделяется лишь одна реальная деталь – смерть вождя от рук подчинённых русским “Алеутов”. Далее на первый план выдвигается уже его соратник Лушвак, а действие переносится к верховьям реки Ситак, где укрываются немногочисленные (всего 4 дома) люди тлахаик-текуеди. Возникновение подобной ситуации связано, возможно, с последствиями описанного Хлебниковым похода и понесёнными при этом страшными потерями. В свете всего этого обоснованным представляется предположение, согласно которому поход на Нучек возглавил не тойон Фёдор, а Танух, погибший там практически со всем своим отрядом. В таком случае всё становится на свои места, а события, произошедшие после разгрома Якутата, приобретают следующую последовательность.

Лёгкая победа над русскими, одержанная индейцами практически без потерь, воодушевила якутатцев. К победоносным тлахаик-текуеди присоединяются воины из других кланов. Они решают совместно выступить против русских поселений в Чугацком и даже Кенайском заливах. В поход вышло 8 боевых каноэ, в которых разместилось около 200 воинов. 24 Чтобы не возбудить преждевременных подозрений, шесть пирог оставили в устье Медной реки ожидать сигнала к атаке. План нападающих повторял в точности, только с большим размахом, схему захвата Якутатской крепости, что лишний раз подтверждает причастности к его составлению самого Тануха: вождь, пользуясь общеизвестными дружественными связями среди русских, проникает внутрь редута, убивает его начальника и подаёт сигнал воинам, которые и довершают начатое.

Два каноэ, на которых было 70 воинов во главе со своим предводителем, прибыли на Нучек. Индейцев беспрепятственно пропустили в крепость. Вождь встретился с её начальником и “объявил, что пришёл торговать с Чугачами, как и прежде неоднократно случалось”. Начальник (Иван Репин, у Хлебникова, ошибочно, – Уваров), “не подозревая его ни сколько принял радушно и позволил заниматься плясками вместе с Чугачами”. 25 Всё шло по плану и даже старые враги тлинкитов, Эскимосы-Чугачи, “были рады видеть их, потому что ожидали плясок”. 26 Однако, из основного лагеря якутатских воинов сумел бежать невольник-чугач, который, добравшись до Нучека, раскрыл Репину замысел коварных гостей. Вызвав к себе Апангу (Маленького Вождя), предводителя местных чугачей, Репин сообщил ему, что под видом торговцев на Нучек проникли страшные якутатские “касатки” – охотники за рабами. Апанга разослал гонцов за помощью по окрестным селениям, а якутатцев пригласил на праздник в посёлок Таухтуюк на Хоукинс-Айленд, где они были устроены на ночлег в деревянной баньке. Якутатцы согласились, – возможно, чтобы не вызывать лишних подозрений и окончательно усыпить бдительность противника. Этой же ночью в Константиновской крепости зарезался взятый русскими под стражу тлинкитский вождь (Танух?), а в Таухтуюк прибыли созванные Апангой воины-чугачи. “Союзники по берегу зашли в Таухтуюк, – говорится в чугачской легенде, – Они заглянули в окно к Маленькому Вождю: “Мы пришли”. “Идём”, – сказал он. Баня, где спали якутатцы, имела два окна. На рассвете чугачам стало видно, как лежат якутатцы и они стали колоть их копьями через окна. так они убили одного, другого. Якутатцы не могли выйти… Один человек всё же выпрыгнул через окно и побежал по берегу. Пятеро погнались за ним, ранили, но не догнали. Якутатский вождь имел пистолет и выстрелил раз перед смертью. Один Эскимос тоже спал в бане. Он пытался бежать и его били чугачи спереди, а якутатцы в спину. Он спасся с пробитой ногой. Его звали Ангатале. А все не-Эскимосы были убиты.” 27 Спиной к двери баньки сидела Нана, дочь Апанги, – она припирала её, чтобы враги не вышли, а после получила в честь этого события новое имя.

Лишь два-три человека смогли спастись из ловушки. Г. Бэнкрофт называет среди них всё того же тойона Фёдора, 28 однако более надёжны сведения К. Т. Хлебникова о самоубийстве предводителя отряда. Это был поступок, характерный для тлинкитского анъяди, в представлениях которого плен напрямую ассоциировался с рабством. Стоит отметить, что согласно тлинкитским преданиям Танух был убит Алеутами, для которых “он был плохой человек – он всегда убивал их”, а русский доктор якобы даже разрезал затем его тело: “чтобы посмотреть, почему он был такой храбрый”. 29 Под именем “Алеутов” в Русской Америке обычно подразумевались зависимые от РАК кадьякцы и чугачи.

Воины, уцелевшие после резни в Таухтуюке, добрались до базового лагеря и сообщили там о провале замысла. “Испуганные сим Колоши, – повествует далее К. Т. Хлебников, – опасаясь, что Чугачи немедленно нападут на них, с поспешностию собрались и, не взирая на бурную погоду, пустились обратно прямо через банку, очень далеко выдававшуюся от устья Медной реки в море. Байдары на банке были разбиты бурунами и большая часть людей утонула; не многие спаслись на Угаляхмутский берег и все те без изъятия перебиты туземцами, враждовавшими с ними исстари”. 30 Добили якутатцев, скорее всего, не эяки -”угалахмуты”, а те же чугачи по прямому распоряжению как собственных старшин, так и русского начальства. Косвенно в пользу этого говорит и эскимосское предание. Оно завершается рассказом о том, как некий чугачский охотник подобрал на берегу и выходил умирающего якутатца. Спасённый индеец заявил, что если ранее он полагал, будто самые стойкие и доблестные люди на свете это его соплеменники, то теперь он видит, что чугачи ещё крепче и храбрее. Отпустив спасённого в Якутат, охотник вернулся на Нучек и рассказал о том русским. Но там не оценили его христианского человеколюбия: “Он полагал, что его поблагодарят, но русские задали ему такую порку, что он умер”. 31 Видимо, от чугача ожидалось совсем иное поведение по отношению к якутатцу.

В общей сложности неудачный поход унёс жизни примерно 200 воинов, что основательно подорвало военную мощь Якутат-куана. Кроме того, Якутат лишился одного из своих наиболее отважных и предприимчивых вождей. Ослабленным этими потерями людям тлахаик-текуеди следовало теперь позаботиться о собственной безопасности и о сохранении богатой добычи, захваченной ими в annushi noow (русской крепости). Помимо всего прочего индейцам тогда достались находившиеся в крепости “2 двухфунтовые медные, 2 чугунные фунтовые пушки и 1 полуфунтовый единорог с прибором снарядов и до 5 пуд пороху”. 32 Одно из этих орудий, по свидетельству Ф. де Лагуны, ещё в 1952 г. хранилось у лидера якутатских тлукнахади Джека Эллиса, а другое находилось в акойском селении Куцех. Вождь куашккуанов Джордж (ум. около 1903 г.) владел портретом, изображающим, как считалось, самого “Шавнисту”, и медным чайником, также якобы принадлежавшим начальнику русской крепости. Трость-шпага “Станисласа” и его знаменитая табакерка с вмятиной от ножа Тануха были в середине XX в. собственностью якутатского тлинкита Джима Кардиту. 33 Эти немногочисленные фамильные реликвии – всё, что уцелело от добычи людей тлухеди к настоящему времени. Но осенью 1805 г. слава о захваченных ими сокровищах облетела весь север страны тлинкитов, послужив причиной гибели их новых обладателей.

После пленения и смерти Тануха во главе клана стал ближайший сподвижник вождя – Лушвак (Шитлваку по-эякски, “Одноглазый”). По одной из версий он был двоюродным братом Тануха и принадлежал к тлинкитизированному эякскому клану калиах-кагвантан, подгруппой которого являлись и тлахаик-текуеди. Под его руководством тлухеди покинули своё селение и обосновались на новом месте вдали от морского побережья. “Они двинулись вверх по реке Ситак, – говорится в предании, – пройдя больше, чем полпути до озера. Это место – Гадакехл, река. Они ещё называли его Нута’ити. Они сделали тут форт. Они назвали его Орлиным, Чак-Ну”. 34 На языке эяков название крепости звучало, ка Кучгалак Глаша’л. Она представляла собой обнесённые частоколом три-четыре жилых дома с несколькими подсобными постройками. Попасть внутрь можно было только через узкий проход, куда индейцы приспособили поразившую их воображение дверь на петлях из русской казармы. Подступы к стенам покрывал толстый слой льда, а в окрестном лес врагу преграждали путь медвежьи капканы. Внутри своих домов на случай обстрела тлухеди вырыли подземные укрытия, соединявшиеся между собой. Эяки были готовы к ожидаемому приходу русских. Однако реальная опасность грозила им совсем с другой стороны.

Известие и якутатской трагедии как громом поразило русские колонии. Следом за этой новостью появились слухи о том, “что чугачьцы и калоши хотят пуститься в Кадьяк и овладеть Павловскою Гаванью”. Всеобщее возбуждение было таково, что “лишённый чинов дворянин Борисов”, взятый на службу РАК в качестве морехода, затеял сместить за бездеятельность перед лицом опасности правителя Кадьякской конторы И. И. Баннера, “обратить церковь в крепость и словом, – как доносил министру коммерции Н. П. Румянцеву с Ситки Н. П. Резанов, – такие чудеса творит, что с ним совладать не можно”. 35 В Ново-Архангельске А. А. Баранов, узнав в ноябре 1805 г. о разгроме Якутата, выслал туда на разведку четыре трёхлючные байдарки. Две из них были захвачены индейцами, убившими при этом 6 партовщиков. Возвратившиеся подтвердили истинность страшной новости. Получив это подтверждение, Баранов намеревался в марте 1806 г. выступить в Якутат на судне “Ростислав” с командой в 25 человек при 4 пушках. Поход этот он расценивал, как своё последнее дело на службе РАК и “по выполнении сего намерен он был возвратиться в Россию непременно”. 36 Однако уговоры Н. П. Резанова убедили его отложить свою отставку до прибытия назначенного ему преемника, а здраво оценив свои силы и общую обстановку в колониях, отказался Александр Андреевич и от похода на Якутат.

Положение действительно было трудным и взрывоопасным, а в свете недавних событий не казался фантастическим даже слух о нашествии колошей на Кадьяк. Н. П. Резанов описывал сложившуюся зимой 1805-1806 гг. ситуацию в самых мрачных тонах: “Из Кинайской губы также и из Чугачьской с Нучека получены известия, что чугачи и медновцы грозятся истребить руских. Кинайцы стали уже показывать в обхождении холодность, жалуясь, что табаком их не потчуют. Малахов и Репин в обоих сих укреплениях начальствующие просят помощи. Им послано с Кадьяка 10 человек, а более отделить не можно. Но что ето? – Лишь умножение жертвы!” 37 Зимой 1804-1805 гг. на Медной реке погиб байдарщик Константин Галактионов; неспокойно было и в Проливах. Ново-Архангельску грозил голод и в нём с трудом могли набрать команду на судно “Юнона” для плавания за продовольствием на Кадьяк. Ни о какой карательной экспедиции в Якутат не могло быть и речи. С возмездия “бунтовщикам” Баранов перенёс всё своё внимание на помощь пленникам индейцев. Он принял переданные ему условия их освобождения и готовился переслать выкуп, одновременно оказывая давление на тойона Фёдора с тем, чтобы он отпустил хотя бы часть из них без всякой платы. 38 Однако вскоре произошли события, которые внезапно сорвали осуществление этих планов.

Слухи о захваченном тлухеди богатстве, равно как и известия о их слабости, побудили южных соседей Якутата попытаться отобрать у них эту добычу. Главную роль в походе сыграли акойские тлукнахади, одним из влиятельных вождей которых был Джиснийя (Честныга), – пожалуй, наиболее ловкий и изворотливый тлинкитский предводитель своего времени. В 1802 г. он атакует партию Кускова, угрожает Якутату; в 1803 г. враждебная активность Акоя заставляет Баранова подумывать о нанесении упреждающего удара, но в 1804 г. сын вождя оказывается среди тех “сыновей Тойонских”, которых “случайно захватил” А. А. Баранов 39 и Честныга тут же меняет ориентацию. Он присоединяется к походу против Ситки в качестве толмача-посредника и за оказанные услуги в конце августа 1805 г. получает из рук только что прибывшего в колонии Н. П. Резанова “медаль императорскую”. 40 Учитывая эти подробности биографии акойского тойона, А. В. Гринёв выдвинул предположение о том, что, возможно, “именно по просьбе А. А. Баранова Чесныга возглавил военную экспедицию акойцев на “мятежных” якутатских эяков.” 41 Подобную возможность не следует сбрасывать со счетов, однако необходимо иметь в виду, что в переписке Александра Андреевича с И. А. Кусковым сквозит явное недовольство действиями Джиснийи в Якутате. 42 Возникают в таком случае и некоторые затруднения с хронологией. О разгроме Якутата на Ситке стало известно только после возвращения с Кадьяка “Юноны” 12 ноября 1805 г., но подтверждения тому Баранов не получил ещё и в феврале следующего года. Н. П. Резанов писал директорам РАК 15 февраля 1806 г.: “Юнона привезла из Кадьяка крайне дурныя вести… что колоши в Якутате всех Россиян, числом с жёнами и детьми в сорок человек перерезали и заняли крепость нашу… Буде слухи о Якутате справедливы, то… не знаем мы теперь, не истреблена ли и вся партия наших Американцов до 300 человек… ибо им мимо путь лежал.” 43 Тем временем, первый поход акойцев против тлухеди состоялся зимой, последовавшей непосредственно за уничтожением русского поселения, то есть зимой 1805-1806 гг., а готовиться к нему тлукнахади явно начали до того, как с Ситки к ним могли поступить какие-либо просьбы или требования. Для повторного же похода никаких особых подстрекательств и не требовалось: потерпев поражение, тлукнахади жаждали мести. Похоже, что вожди Акоя действовали самостоятельно и эти их независимые действия явно сорвали всякую возможность освобождения русских пленников за выкуп или при помощи дружественных предводителей куашккуанов. А. А. Баранов, судя по его письму к И. А. Кускову, посланному с Кадьяка уже летом 1807 г., был просто взбешён, получив известия о “безчестном поступке” Честныги, отнявшего русских пленников у Фёдора. 44 Дело их освобождения теперь необычайно затруднилось: прежних хозяев, людей тлухеди, более не существовало уже весной 1806 г., а невольники, сменив владельцев, оказались разбросанными по разным селениям Акоя и Якутата. Причиной всех этих неожиданных осложнений был поход против тлахаик-текуеди, организованный акойскими тлукнахади и их союзниками.

Индейские предания рассказывают, как Люди Серебряного Лосося (тлукнахади) “подняли различные племена и раздали им тинна-ятхи (медные пластины)… Они уплатили им, чтобы они сражались за них.” 45 Против тлахаик-текуеди объединились воины семи кланов, среди которых называют куашккуан, коскеди, хаткаайи и дакудентан. “Жёны их говорили им перед выступлением: “Приведите детей пяти-шести лет и добудьте якутатские корзины, которые там делаются просто превосходно.” 46 Во главе похода, состоявшегося зимой 1805-1806 гг., стоял вождь тлукнахади Ку’эхих.

Союзному ополчению не удалось застать своих врагов врасплох – тлухеди успели укрыться за стенами Орлиной Крепости. “Зять мой, мы пришли угостить тебя черникой,” – крикнул Ку’эхих, подразумевая под этим пули. “Откуда принёс ты эту чернику? – в свою очередь прокричал ему Лушвак, – На какой войне добыл? Я взял свою чернику в русской крепости и она крупнее твоей. Сейчас мы накормим вас ею.” С обоих сторон поднялась пальба, но осаждённые недолго поддерживали перестрелку и вскоре укрылись в своих подземных убежищах. Тлукнахади, озадаченные молчанием форта, посчитали, что все защитники его уже убиты. Они проникли за частокол, приблизились к домам, влезли на крыши. Тогда-то затаившиеся тлухеди дали залп и вышли из своих тайников. Первого тлукнахади убил через щель в крыше Саден, племянник Лушвака. Сам Лушвак убил семерых. Защитники Чак-Ну одержали полную победу. Немногим пришельцам удалось выбраться из западни. Среди самих тлухеди, согласно преданиям, погиб лишь один человек – их шаман, и пал от случайного выстрела своего же сородича. В бою пал один из предводителей тлукнахади – вождь по имени Дехуду’у (Куплены Два Раба). “Довольно убивать, позволим им уйти”, – воскликнул, наконец, Лушвак. 47

Ещё два дня стояли тлукнахади за рекой на безопасном расстоянии от Чак-Ну. Они пытались получить назад тела своих погибших воинов. Однако Лушвак отказался выдать трупы. “Эти тела принадлежат орлам. Орлиные когти впились в эти мёртвые тела и их не вырвать оттуда”, – заявил он (в отличие от своих противников, тлухеди принадлежали к фратрии Волка/Орла). Затем трупы спустили в речную полынью. “Тлукнахади пришло сюда много больше, чем было текуеди в форте, но немного их ушло отсюда,” – подводит итог якутатское предание. 48 Воодушевлённые победой, некоторые из тлахаик-текуеди пустились даже преследовать отступающих врагов, но не преуспели в этом.

По весне обитатели Орлиной Крепости перебрались на побережье, расположившись лагерем в узкой долине Вуганийе. “Это было малое место со скалами вокруг, подобное ящику, и они построили здесь каменный форт с маленькими отверстиями для стрельбы… Они построили стену из камней поперёк устья долины, чтобы стрелять из-за неё.” 49 В промысловом лагере труднее было поддерживать постоянную боеготовность, однако Лушвак продолжал выставлять на ночь часовых и регулярно проводил занятия по стрельбе из ружей: “Когда мужчина стрелял, женщина была позади него. Он опускал пустое ружьё и поднимал другое, а она перезаряжала первое.” 50 В ружьях и порохе тлухеди явно не испытывали недостатка. Однако, в конце концов, бдительность тлахаик-текуеди ослабела и этим поспешили воспользоваться их мстительные враги, лазутчики которых постоянно следили за Вуганийе.

Ночью воины-тлукнахади ворвались в неохраняемый лагерь и устроили дикое побоище. Практически все обитатели стоянки были безжалостно перебиты. Бежать удалось немногим (среди них был Саден). Некоторых пощадили с тем, чтобы потом обратить в рабство. Лушвак, спасаясь бегством, “поднялся высоко в горы, куда никто не мог дойти. У него были пули в маленькой сумке, но он выронил их, когда уже почти достиг вершины утёса. Они выстрелили ему в ногу и он упал, скатился вниз, а они стреляли в него, пока не убили. Он не хотел жить, потому что мёртв был весь его народ.” 51

Тлахаик-текуеди практически перестали существовать, как отдельный род. Среди исторических преданий, опубликованных Р. Олсоном, содержится рассказ, который может послужить эпилогом ко всей этой истории. В нём говорится о десятилетнем мальчике, чьё “русское” имя было Дживак, а тлинкитское На’сни. Отцом его был русский, а матерью тлухеди. Пощадив при резне, тлукнахади продали его в рабство на Ситку, откуда он попал в руки вождя хуцновских дешитан Йэлнаву из Дома Ворона. Выкупить его было некому – род его матери погиб в Вуганийе. Обращались с маленьким рабом плохо, ежедневно посылали ловить рыбу, часто били. Из-за этого он бежал на Ситку, укрылся в русской крепости, а когда вырос, то сумел занять видное место среди ситкинских тлинкитов, обвенчался по православному обряду с девушкой-киксади, а дочь свою выдал замуж за вождя. 52 Но немногим уцелевшим тлахаик-текуеди сопутствовала такая удача.

Одержав победу, тлукнахади захватили всё имущество побеждённых. В Куцех перешла и большая часть трофейного русского оружия, включая пушки. Акойцы не собирались возвращать Баранову имущества РАК. Более того, Джиснийя отобрал у нейтрального тойона Фёдора тех русских пленников, которых тот держал при себе в ожидании выкупа. В результате освобождение якутатских поселенцев затянулось на годы, несмотря на все усилия, прилагаемые А. А. Барановым.

Попытки добиться освобождения пленников и возврата потерянного в Якутате компанейского имущества не прекращались с того самого момента, как сорвалась возможность получить всё это за выкуп от тлухеди или безвозмездно от куашккуан. Победа тлукнахади разом перечеркнула подобные варианты. Пришлось искать новые пути для достижения этой цели. Летом 1806 г. А. А. Баранов заручился ради этого поддержкой американского морского торговца капитана Оливера Кэмпбелла (судно “Павлин”), которому за помощь в деле освобождения пленных обещали выделить артель Алеутов для промысла калана. В сентябре 1806 г. Кэмпбеллу удаётся захватить у селения Какнау в проливе Кросс (Хуна-куан) известного акойского тойона Осипа и, взяв у него в аманаты племянника, добиться освобождения одного кадьякца и Алеутки. 53 Тогда же, согласно вполне достоверным сведениям, был освобождён и маленький креол Семён Лукин, будущий известный начальник Колмаковского редута на Кускоквиме. 54

Действуя через американских торговцев, Александр Андреевич в то же время не прекращал и переговоров с Джиснийёй, сын которого по-прежнему находился среди заложников в Ново-Архангельске. Акойский тойон хитрил, пытаясь добиться наиболее выгодных для себя условий возвращения пленников. Возможно, он старался выторговать освобождение сына. Летом 1807 г. он вполне определённо обещал явиться на Ситку с удерживаемыми им якутатскими поселенцами и по этому поводу Баранов инструктировал И. А. Кускова: “Когда придёт [Честныга] с нашими пленниками, взять тех хитростью или силою, сказав, что он безчестен, отняв тех в Якутате насильно у старика [Яходакета] и Фёдора кои назначили [их] сюда отпустить… и притом держать два года.” 55 Однако Честныга так и не появился тогда в Ново-Архангельске.

Весной 1807 г. Компания купила у Генри Барбера его судно “Мирт” (Myrtle) и, переименовав его в “Кадьяк”, отдала под командование штурману Н. И. Булыгину, которого направили на Ситку. С ним А. А. Баранов передал Кускову свои соображения относительно нового плана спасения пленников. Он советовал по прибытии “Кадьяка” послать в Якутат под видом иностранного торгового судна “Александра Невского” с командой из англичан, “добавя руских не более 8 человек” (в письме первоначальная цифра 6 исправлена на 8) и взяв на борт толмача. Затем следовало “остановиться под Долгим островком на той Якутацкой бухте, выпалить раза три для созыву колош и буде придут, торговать одним сукном… не показывая ничево другова, как и руских, и когда дадутся в обман взойдут на судно захватить всех без разбору: кроме Старика да Фёдора, буде попадутся тогда уже отпустить, когда доставят всё наличное у него, Старика, и братьей в руках пушки, ружья, снаряды и что ещё найдётся вытребовать.” 56

Кусков постарался, по мере возможности, исполнить этот замысел. Вместо “Александра” в Якутат был отправлен “Кадьяк”, который, прибыв на место, поднял иностранный (английский?) флаг. Иван Александрович, вероятно, рассчитывал на больший успех обмана, если в нём будет участвовать недавно купленное британское судно, а не знакомый тлинкитам по походу 1804 г. “Александр Невский”. Однако, даже это не сразу преодолело недоверчивость якутатских вождей: они не спешили прибыть на судно, но “для разведывания посылали на ботах девок.” У Булыгина не хватило терпения и при первом же удобном случае он захватил двух индейцев, через посредство которых и завязал переговоры с вождями. Один из тойонов, “который уверял, что не был участником в истреблении заселения”, согласился, по утверждению К. Т. Хлебникова, 57 выдать жену Ларионова с двумя сыновьями и “ещё двух женщин с детьми”. Но реально супруга главы якутатских промышленных, её третий сын и прижитая в плену дочь Пелагея продолжали оставаться у индейцев (сын бежал на Ситку лишь около 1819 г., когда ему грозило быть умерщвлённым на потлаче). 58 Булыгин требовал также возврата пушек и другого компанейского имущества из разорённой крепости. Но на это “тоён отзывался, что все [пушки] развезены по разным жильям далеко и не могут быть скоро собраны; о прочем имуществе сказал, что оно также разделено многими, и доставил только безполезный для себя ящик с бумагами.” 59

Ф. де Лагуна соотносит с этой экспедицией тлинкитское предание о смерти Тануха, добровольно взошедшего на борт русского корабля. 60 Однако, это маловероятно, поскольку Н. И. Булыгину не удалось захватить ни одного вождя (не говоря уже о столь видной фигуре, как виновник гибели Якутата); кроме того, в таком случае датировка войны между тлухеди и тлукнахади отодвинулась бы к зиме 1807-1808 гг., что противоречит тому же индейскому преданию, на котором основывается Ф. де Лагуна: там прямо говорится о том, что война эта последовала непосредственно за разгромом русской крепости, а гибель Тануха приходится на период между этими двумя событиями. Помимо того, Ф. де Лагуна ошибочно полагает, будто “Кадьяком” в этом плавании командовал сам его прежний капитан Генри Барбер.

А. А. Баранов не был вполне удовлетворён результатами действий Н. И. Булыгина. Он считал, что не были до конца использованы все, имевшиеся в его распоряжении, возможности – не было пленено ни одного вождя или родственника влиятельных людей Якутат-куана, потеряно безвозвратно оказалось всё компанейское имущество и артиллерия. Досада Баранова была тем большей, что ему стало известно о том, что одновременно с Булыгиным в Якутате находился и неуловимый Джиснийя. В письме от 24 марта 1808 г. Александр Андреевич излагал Кускову своё мнение о результатах экспедиции на “Кадьяке”: “Жаль только, что тарапливо поступлено и не возвратили наших пушек и прочаго в наличии ещё состоящаго: они было уже пошли на обман по скаскам прибывших сюда почти за европейское судно… и Чесныга был тогда там же, у коего посельщица, а Филсов помер – и таперь он [Честныга] опасается быть у вас в Ново-Архангельске и чаятельно, что нихто из них [не явится] после бою с якутацкими и отнятия многих наших вещей, а потому и аманат высылать к нам нынешний год [он] не думал.” 61

Однако, в конечном итоге, вероятно к 1809 г., 62 почти все пленники, кроме жены С. Ф. Ларионова с её младшим сыном и дочерью, были освобождены, хотя часть их, как упомянутый ранее Филсов, умерли в плену. Но само поселение в Якутате так никогда и не было возобновлено; понесённые РАК материальные и моральные утраты так и остались невосполненными. Помимо прочих последствий якутатской катастрофы, К. Т. Хлебников отмечает и то, что “сие несчастье остановило успехи промышленности, и в 1806 г. не было отряда из Ситхи.” 63 А тем временем именно здесь, на Ситке и в Проливах, решался исход противостояния РАК и тлинкитов и у Баранова на счету был каждый человек. 64

Тлинкиты упорно не желали складывать оружия. Положение русских на Ситке оставалось весьма шатким, а морской промысел день ото дня становился всё опаснее. Индейцы могли ещё смириться с утверждением пришельцев в крепости на месте родового гнезда киксади, но не с проникновением чужаков в их заповедные охотничьи угодья. Уже в 1805 г. тлинкиты чинили “беспрестанные препятствия” партии И. А. Кускова в Кековской бухте и в Хуцновском проливе, а Н. П. Резанов по свежим впечатлениям от быта колоний сообщал директорам РАК: “Они вооружены от бостонцев лучшими ружьями и пистолетами и имеют фалконеты. Всюду в проливах выстроили крепости… Произведенное уже единожды Американцами зверство научило всех крайней осторожности. Пушки наши всегда заряжены, везде не только часовые с заряженными ружьями, но и в комнатах у каждого из нас оружие составляет лучшую мебель. Всякую ночь по пробитии зори сигналы продолжаются до самого утра, ходят дозоры по всем постам, словом: вся военная дисциплина и мы всякую минуту готовы принять дорогих гостей, которые пользуясь ночною темнотою и ненастьями привыкли делать нападения свои… Есть много тысячныя в проливах жила, которыя хотя и кажут вид спокойный, но не дают ещё аманатов.” 65

Ново-Архангельск находился, по сути дела, на осадном положении. Население его страдало от болезней и нехватки продовольствия. В письме от 15 февраля 1806 г. Н. П. Резанов описывает промышленных “от скверной юколы смертной болезни подвергающихся, как тени усопших бродящих”, и приводит в пример работника, который, “видя Компанию не в силах подать ему помощи и потому не ожидая оной, ищет… её где либо нибудь и увидев у Американца пойманную для себя рыбу, с радостью отдаёт за кусок оной платье, рубашку, словом ничего не щадит… Потом едва не нагой идёт на работу счастливым себя почитая… Мы все здесь живём на берегах Стикса и ожидаем перевозок,” – меланхолично заканчивает он своё описание. 66 В другом месте раскрывает Резанов и причины столь бедственного положения: “Хлеба нет, а на Ситхе с голоду умирают, потому что у колошей, прекрасными ружьями и фальконетами вооружённых, беспрестанная война и рыбу там ловить можно под выстрелами.” 67 За зиму 1805-1806 гг. в Ново-Архангельске умерло от цинги 17 русских, а 60 человек было приковано болезнью к постелям. “Американцы наши [кадьякцы и Алеуты] были также одержимы сею болезнию и много умерло,” – отмечает далее Резанов. 68

Наконец, 22 марта 1806 г. начался нерест сельди и в крепости появилась свежая пища. Однако весна принесла также и новые заботы, новые опасности: для промысла сельди в окрестностях Ново-Архангельска скопились массы тлинкитов. “Пожаловали сюда, – сообщает Н. П. Резанов, – Колоши числом более тысячи человек; некоторые были с ружьями, осторожности против них были удвоены.” 69 Напряжённую обстановку несколько разрядило появление американского судна “О’Кейн” под командованием Дж. Виншипа. Этот морской торговец, “как старый г. Баранову приятель”, постарался облегчить положение колонии: он “отказал колошам с собою в торговле и дав им почувствовать дружеские с Правителем сношения, принудил чрез то всех скорей разъехаться по проливам. Благодаря Бога, что в самое малолюдство не отважились они зделать решительного покушения.” 70

Ситуация на Ситке мрачной зимой 1805-1806 гг. казалась столь безысходной, что Н. П. Резанов и его спутники, возвращаясь 8 июня 1806 г. из Калифорнии, “пришли в сомнение” относительно самого существования Ново-Архангельска. Имея на борту “Юноны” “добрых 10 пушек”, они изготовились уже к бою на случай индейского нападения и лишь появление компанейской байдары рассеяло их беспокойство. 71

Тлинкиты упрямо не оставляли попыток изгнать русских со своих земель и вновь взялись за оружие, едва сгладилось первое впечатление от похода Баранова, а весть о гибели Якутатской крепости распространилась повсеместно.