Глава 9 Великий поворот. 1942 год: Сталинград и Эль-Аламейн

Глава 9

Великий поворот. 1942 год: Сталинград и Эль-Аламейн

Жестокие неудачи армий Гитлера в России зимой 1941/42 года и увольнение ряда фельдмаршалов и генералов из высших эшелонов вновь возродили надежды у антинацистских заговорщиков.

Им не удавалось привлечь к заговору ведущих командующих, пока их армии одерживали одну блестящую победу за другой, а слава немецкого оружия и германского рейха возносилась высоко до небес. Однако теперь гордые и до сей поры непобедимые солдаты, увязая в жестокий мороз в снегах, отступали под натиском противника, который проявил себя вполне достойным соперником; потери за шесть месяцев превысили миллион человек; множество наиболее известных генералов были уволены, причем некоторые, например Гепнер и Шпонек, с позором, а большинство других подверг унижению и сделал козлами отпущения жестокий диктатор[147].

«Время почти пришло», — сделал обнадеживающий вывод в своем дневнике 21 декабря 1941 года Хассель. Он и его единомышленники по заговору были уверены, что прусский офицерский корпус отреагирует не только на гнусное поведение фюрера по отношению к ним, но и на безумие верховного главнокомандующего, ведущего их и их армии в условиях русской зимы к катастрофе. Заговорщики были давно убеждены, что только генералы, стоящие во главе войск, обладали реальной властью, чтобы свергнуть нацистского тирана. Теперь у них появился шанс. Важнее всего было правильно выбрать время, пока не поздно. Им было ясно, что после поражений в России и вступления Америки в войну ее уже невозможно выиграть. Но она еще не была проиграна. Антинацистское правительство в Берлине могло бы, по их убеждению, добиться мирных условий, которые позволили бы Германии оставаться крупной державой и, может быть, даже сохранить некоторые приобретения Гитлера — например, Австрию, Судеты и Западную Польшу.

Эти мысли не покидали заговорщиков в конце лета 1941 года, когда перспектива уничтожения Советского Союза все еще оставалась реальной. Текст Атлантической хартии, составленный Черчиллем и Рузвельтом 19 августа, явился для них тяжелым ударом, особенно пункт 8, который предусматривал разоружение Германии до заключения соглашения о всеобщем разоружении. Для Хасселя, Гёрделера, Бека и других членов оппозиционной группы это означало, что союзники не собираются делать различия между нацистами и антинацистами, и являлось доказательством, как выразился Хассель, «что Англия и Америка не только ведут войну против Гитлера, но и намерены разгромить Германию и сделать ее беззащитной». Этот аристократ, бывший посол, а в настоящее время активный участник заговора против Гитлера, был полон решимости добиться максимально возможного для Германии без Гитлера, но пункт 8, как отмечал он в своем дневнике, «ликвидировал все мыслимые шансы на мир».

Атлантическая хартия разочаровала заговорщиков, но ее провозглашение, очевидно, подтолкнуло к действию. Они понимали, что страну необходимо избавить от Гитлера, пока у Германии, владевшей большей частью Европы, имелась возможность вести переговоры о мире с выгодных для нее позиций. Они не противились использованию гитлеровских завоеваний, чтобы получить наиболее благоприятные условия для своей страны. Результаты серии переговоров, которые вели в Берлине в конце августа Хассель, Попитц, Остер, Донаньи и генерал Фридрих Ольбрихт, начальник штаба резервной армии, свелись к тому, что «немецкие патриоты», как они называли себя, выставили «самые скромные требования» союзникам, но, по словам Хасселя, имелись определенные претензии, от которых они не могли отказаться. Что это за требования и претензии, он не сказал, однако, судя по другим записям в его дневнике, заговорщики ратовали за Германию в границах 1914 года на Востоке плюс Австрия и Судетская область.

Но время поджимало. После заключительного совещания со своими единомышленниками, состоявшегося в конце августа, Хассель записал в своем дневнике: «Все единодушно убеждены, что скоро будет слишком поздно. Когда наши шансы на победу окончательно улетучатся или станут очень незначительными, то договариваться будет больше не о чем».

Были предприняты некоторые усилия склонить влиятельных генералов согласиться на арест Гитлера во время летней кампании в России. Однако все они оказались безуспешными, потому что великие полководцы, естественно, оставались под впечатлением первоначальных ошеломляющих побед и не воспринимали всерьез разговоры о свержении человека, благодаря которому они этих побед достигли. И все же эти усилия посеяли в умах военных некоторые сомнения.

Центром заговора в армии в то лето была ставка фельдмаршала фон Бока, группа армий которого наступала на Москву. Генерал-майор фон Тресков из окружения фон Бока, первоначальный энтузиазм которого в поддержку национал-социализма настолько развеялся, что он примкнул к заговорщикам, даже стал одним из вожаков. Ему помогали Фабиан фон Шлабрендорф, его адъютант, и еще два заговорщика, которых они пристроили к фон Боку в качестве адъютантов: граф Ганс фон Харденберг и граф Генрих фон Леендорф, оба потомки старых немецких фамилий[148]. Они поставили перед собой задачу убедить фельдмаршала согласиться на арест Гитлера во время одного из его визитов в ставку группы армий. Однако убедить Бока было трудно. Хотя он и проповедовал отвращение к нацизму, но высоко поднялся именно при нацизме и был слишком тщеславен и честолюбив, чтобы рисковать на этой стадии игры. Однажды, когда фон Тресков попытался было указать ему, что фюрер ведет страну к катастрофе, Бок закричал: «Я не позволю нападать на фюрера!»

Тресков и его молодой адъютант были обескуражены, но не испугались. Они решили действовать самостоятельно. Во время посещения фюрером 4 августа 1941 года штаба группы армий в Борисове они планировали захватить его по пути с аэродрома в район расположения фон Бока. Но действовали они все еще как дилетанты и не учли мер безопасности, которые предпринимала охрана фюрера. Передвигался Гитлер в окружении своих телохранителей из СС, от автомобиля, присланного на аэродром штабом, отказался, поскольку сюда заранее прибыла целая кавалькада автомашин, и два офицера штаба не смогли даже приблизиться к фюреру. Это фиаско — нечто подобное, вероятно, происходило и раньше — явилось для армейских заговорщиков поучительным уроком. Во-первых, добраться до Гитлера оказалось далеко не легким делом: его всегда надежно охраняли. Во-вторых, его захват и арест вряд ли решили бы проблему, поскольку генералы, занимающие ключевые посты, были слишком трусливы или слишком верны присяге, чтобы помочь оппозиции довести дело до конца после устранения фюрера. И примерно в это время, то есть осенью 1941 года, некоторые молодые армейские офицеры — в основном гражданские лица, подобно Шлабрендорфу, совсем недавно надевшие военную форму, — невольно пришли к заключению, что ее простейшим, даже, пожалуй, единственным решением является убийство Гитлера. Освободившись от личной клятвы на верность лидеру, робкие генералы пошли бы на сотрудничество с новым режимом и обеспечили ему поддержку армии.

Однако заговорщики, находившиеся в Берлине, еще не были готовы пойти так далеко. Они составили идиотский план под названием «Изолированная акция», который, как они почему-то полагали, успокоит совесть генералов, клявшихся фюреру в верности, и в то же время позволит им избавить от него рейх. Даже сегодня трудно следить за ходом их мышления, но идея в основном сводилась к тому, что высшие военачальники как на Востоке, так и на Западе по заранее условленному сигналу просто откажутся подчиняться приказам Гитлера как главнокомандующего вооруженными силами. Это, конечно, явилось бы нарушением клятвы на верность фюреру, но софисты в Берлине делали вид, что не понимают этого. Во всяком случае, они объясняли, что подлинная цель этого варианта — создание неразберихи, во время которой генерал Бек при поддержке отрядов из резервной армии захватит власть, сместит Гитлера и объявит национал-социализм вне закона.

Однако резервная армия едва ли представляла собой военную силу; она напоминала, скорее, разношерстное сборище рекрутов, которые проходили непродолжительную боевую подготовку, прежде чем отправиться на фронт в качестве пополнения. Некоторых высокопоставленных генералов на Востоке или в оккупационных зонах, в чьем подчинении находились испытанные в сражениях войска, предстояло перетянуть на свою сторону, чтобы заговор действительно удался. Одним из таких военачальников был фельдмаршал фон Вицлебен, ставший командующим войсками на Западе. Он относился к числу тех, кто вместе с Гальдером планировал арест Гитлера в Мюнхене, и вполне естественно, что выбор пал на него. Чтобы ввести в курс дела его, а также генерала Александра фон Фалькенхаузена, немецкого командующего в Бельгии, заговорщики направили к ним в середине января 1942 года Хасселя. Находясь под наблюдением гестапо, бывший посол замаскировал свою поездку чтением лекций для немецких офицеров и сотрудников оккупационного аппарата по теме «Жизненное пространство и империализм». Между лекциями он в частном порядке совещался в Брюсселе с Фалькенхаузеном, а в Париже с Вицлебеном и составил об обоих благоприятное мнение, особенно о последнем.

Оказавшись во Франции на второстепенных ролях, в то время как его коллеги руководили крупными сражениями в России, Вицлебен жаждал действий. Он заявил Хасселю, что идея «изолированной акции» является утопией. Единственный способ решения проблемы — прямое свержение Гитлера, и он готов играть ведущую роль в этом деле. Самым благоприятным временем для нанесения удара, вероятно, будет лето 1942 года, когда возобновится немецкое наступление в России. Чтобы предстать к этому дню в отличной форме, он даже вознамерился сделать небольшую хирургическую операцию. К несчастью для фельдмаршала и его единомышленников по заговору, это решение привело к катастрофическим последствиям. Подобно Фридриху Великому и многим другим, Вицлебен страдал геморроем[149]. Такого рода операция считалась у хирургов несложной, однако, когда Вицлебен весной 1942 года взял краткосрочный отпуск по болезни, Гитлер, воспользовавшись ситуацией, уволил фельдмаршала в отставку, заменив его Рундштедтом, у которого не было ни малейшего желания участвовать в заговоре против фюрера, хотя последний совсем недавно обошелся с ним довольно гнусно. Таким образом, главная надежда заговорщиков в армии рухнула — фельдмаршал оказался не у дел. А установить новый режим без войск было просто невозможно.

Руководители заговора были сильно обескуражены. Они вели тайные совещания, что-то планировали, но не могли преодолеть постигшего их разочарования. «Как представляется в данный момент, невозможно ничего предпринять против Гитлера», — отвечал Хассель в конце февраля 1942 года после одного из бесчисленных секретных совещаний.

Однако можно было обдумать и привести в систему свои идеи относительно того, какое правительство они хотят видеть в Германии после свержения Гитлера, навести порядок в своей хаотичной и пока еще совершенно неэффективной организации, которой предстояло взять на себя заботы по созданию этого правительства в будущем.

Руководители тайного сопротивления, в большинстве своем люди преклонных лет, придерживались консервативных взглядов и ратовали за восстановление монархии Гогенцоллернов, однако долго не могли прийти к единому мнению, которого из принцев возвести на трон. Попитц, один из главных заговорщиков из числа гражданских, желал видеть на троне кронпринца, но его отвергало большинство других. Шахт отдавал предпочтение старшему сыну кронпринца, принцу Вильгельму, а Гёрделер — младшему сыну Вильгельма II, принцу Оскару Прусскому. Все были согласны только в одном: четвертый сын кайзера, принц Август Вильгельм, по прозвищу Ауви, из числа возможных кандидатур исключается, поскольку является фанатичным нацистом, группенфюрером СС.

И все же к лету 1941 года было достигнуто более или менее приемлемое соглашение: наиболее подходящей кандидатурой на трон был признан Луи Фердинанд, второй из сыновей кронпринца[150]. Было ему в то время тридцать три года, и он уже пять лет работал на фабрике Форда в Деарборне, был служащим на авиалиниях люфтганзы, находился в контакте с заговорщиками и сочувствовал им. Этого представительного молодого человека в конце концов сочли наиболее желательной из Гогенцоллернов фигурой в качестве претендента на трон. Он разделял настроения двадцатого столетия, был демократичен и интеллигентен. У него была привлекательная, рассудительная и мужественная жена, принцесса Кира, бывшая русская великая княжна, и, кроме того — немаловажный момент для заговорщиков, — он слыл личным другом Рузвельта, поскольку по приглашению президента супружеская пара останавливалась в 1938 году в Белом доме во время своего медового месяца.

Хассель и некоторые из его друзей не были убеждены, что Луи Фердинанд является идеальной кандидатурой. «У него отсутствуют многие качества, без которых нельзя выполнить отведенную ему роль», — мрачно комментировал Хассель в своем дневнике выбор, сделанный в рождественские дни 1941 года заговорщиками. Однако других эта кандидатура вполне устраивала.

В центре внимания Хасселя оставалось будущее немецкое правительство. Еще год назад, проконсультировавшись с генералом Беком, Гёрделером и Попитцем, он набросал программу правительства на переходный период, которую детализировал в проекте, составленном в конце 1941 года. В проекте он предусматривал восстановить свободу личности, а до принятия постоянной конституции возложить верховную власть на регента, который в качестве главы государства будет назначать правительство и государственный совет. Все это выглядело довольно авторитарно, и некоторые заговорщики во главе с Гёрделером отвергли данный вариант, предложив взамен проведение плебисцита, с тем чтобы временное правительство получило поддержку народа и подтвердило свой демократический характер. Однако ввиду отсутствия чего-либо лучшего план Хасселя в целом был принят, по крайней мере как заявление о принципах. Он был заменен более либеральной и более обстоятельной программой, разработанной в 1943 году под давлением группы Крейсау, возглавляемой графом Гельмутом фон Мольтке.

Наконец, той же весной 1942 года заговорщики официально выдвинули руководителя. Все назвали таковым генерала Бека, принимая во внимание не только его ум и характер, но и его авторитет среди генералов, его репутацию в стране и за границей. Однако в организационном отношении заговорщики были настолько апатичны, что фактически так и не поставили его руководителем. А некоторые, подобно Хасселю, восхищаясь бывшим начальником генерального штаба, втайне продолжали сомневаться относительно правильности выбора.

«Главная трудность, связанная с Беком, — писал Хассель в своем дневнике незадолго до Рождества 1941 года, — состоит в том, что он очень уж питает склонность к теоретизированию. Как говорит Попитц, человек тактики, но с небольшой силой воли». Подобная оценка, как потом выяснилось, была вполне обоснованна, а такой изъян в характере генерала, как поразительное безволие, привел в конечном счете к трагическим последствиям.

Тем не менее в марте 1942 года, после многих секретных совещаний, заговорщики решили, как писал Хассель, что «Бек должен держать в своих руках все нити», а в конце месяца бывший посол пояснял, что Бек официально назван главой нашей группы.

Однако, если попытаться проанализировать деятельность заговорщиков в этот период по записям, то приходишь к выводу, что программа их оставалась расплывчатой и нереальной, а деятельность даже самых активных его участников сводилась к бесконечным разговорам. Им было известно, что Гитлер планирует возобновить наступление в России, как только подсохнет земля. Это, по признанию самих заговорщиков, могло подтолкнуть Германию еще дальше к пропасти. И тем не менее они, хотя и много говорили, ничего не предпринимали. 28 марта 1942 года, сидя на даче возле Эбенхаузена, Хассель записал в своем дневнике: «В последние дни в Берлине у меня были обстоятельные разговоры с Иессеном[151], Беком и Гёрделером. Перспективы не очень хорошие».

А могли ли они быть очень хорошими? Ведь не существовало даже плана действий. И именно теперь, когда время еще не было упущено. А у Адольфа Гитлера к началу весны, третьей военной весны, имелись и планы предстоящей кампании, и неудержимая воля, чтобы претворить их в жизнь.

Последнее крупное немецкое наступление

Хотя безрассудство Гитлера, не разрешившего своевременно отступить немецким армиям в России, привело к тяжелым потерям в живой силе и технике, к деморализации многих частей и к обстановке, которая в течение января — февраля 1942 года грозила обернуться полной катастрофой, несомненно и то, что фанатичная решимость Гитлера выстоять и сражаться помогла остановить мощную волну советского наступления. Традиционное мужество и выносливость немецких солдат сделали остальное.

К 20 февраля русское наступление от Балтики до Черного моря выдохлось, а в конце марта началась весенняя распутица, которая принесла с собой относительное затишье на огромной протяженности кровопролитном фронте. Обе стороны исчерпали свои возможности. Сводка немецкой армии от 30 марта 1942 года показывала, какой ужасной ценой были оплачены зимние бои. Из 162 боевых дивизий на Востоке только восемь были готовы к наступательным действиям. В 16 танковых дивизиях осталось всего 140 исправных танков — меньше, чем насчитывалось обычно в одной дивизии.

Еще в то время когда войска отступали по безбрежным заснеженным просторам России, Гитлер, являвшийся теперь главнокомандующим сухопутными войсками и верховным главнокомандующим вооруженными силами, занимался разработкой планов летнего наступления в 1942 году. Они не были столь честолюбивы, как планы минувшего года. К этому времени он приобрел уже достаточно опыта, чтобы понять, что уничтожить Красную Армию в ходе одной кампании не сможет. В это лето он планировал сосредоточить основные силы на юге, захватить нефтеносные районы на Кавказе, индустриальный Донецкий бассейн, пшеничные поля Кубани и овладеть Сталинградом на Волге. Тем самым будет осуществлено несколько важных задач. Советы лишатся нефти, значительной части продовольствия и промышленной продукции, в чем они остро нуждаются для продолжения войны, в то время как Германия приобретет нефть и продовольственные ресурсы, в которых у нее почти такая же острая нужда.

«Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, — говорил фюрер генералу Паулюсу, командующему злосчастной 6-й армией, перед началом летнего наступления, — тогда я буду вынужден закончить эту войну».

Сталин мог бы сказать то же самое. И ему нужна была кавказская нефть для продолжения войны. Именно поэтому Сталинград приобретал особо важное значение. Захватив этот город, немцы заблокировали бы последний маршрут через Каспийское море и Волгу, по которому нефть доставлялась в Центральную Россию, пока русские владели нефтяными источниками.

Для самолетов, танков и автомашин Гитлеру помимо нефти нужны были людские резервы, чтобы восполнить сильно поредевшие ряды. Общие потери к концу зимних боев составили 1167835 человек, исключая больных, и не поступало в достаточных количествах пополнений, чтобы укомплектовать обескровленные части и соединения. Верховное командование обратилось к союзникам Германии — вернее, к сателлитам — за дополнительными войсками. Генерал Кейтель спешно направился в Будапешт и Бухарест, чтобы набрать венгерских и румынских солдат для приближающейся летней кампании. Геринг, а потом и сам Гитлер обратились к Муссолини за итальянскими формированиями.

Геринг прибыл в Рим в конце января 1942 года, чтобы выторговать у итальянцев подкрепления для Восточного фронта, заверив Муссолини, что Советский Союз будет разбит в 1942 году, а Великобритания сложит оружие в 1943-м. Чиано разжиревший, увешанный медалями рейхсмаршал показался невыносимым. «Как обычно, он выглядит надменным и обрюзгшим», — отметил в своем дневнике итальянский министр иностранных дел 2 февраля. Через два дня он там же писал:

«Геринг покидает Рим. Мы обедали в отеле „Эксельсиор“, и во время обеда Геринг почти все время говорил о своих бриллиантах. Действительно, он носит несколько красивых колец… Отправляясь на станцию, он надел широкую, подбитую соболями доху, нечто среднее между тем, что носили водители автомобилей в 1906 году, и тем, в чем приходят в оперу дорогие проститутки».

Стяжательство продолжало разъедать человека номер два третьего рейха.

Муссолини обещал Герингу направить на русский фронт в марте две итальянские дивизии, если немцы придадут им артиллерию. Однако обеспокоенность дуче поражениями своего союзника на Восточном фронте приняли такие размеры, что Гитлер решил: пора вновь с ним встретиться, чтобы объяснить, насколько все еще сильна Германия.

Встреча состоялась 29–30 апреля в Зальцбурге. Дуче и Чиано с сопровождающими их лицами разместились в выстроенном в стиле барокко дворце Клессхейм, где когда-то находилась резиденция епископов. Теперь же в нем появились картины, мебель и ковры из Франции, за которые, как подозревал итальянский министр иностранных дел, Германия заплатила не слишком дорого. Чиано нашел, что фюрер выглядит усталым. «Зимняя кампания в России сильно сказалась на нем, — записал он в своем дневнике. — Впервые я заметил у него много седых волос»[152].

После присущего немцам подробного изложения общей ситуации Риббентроп и Гитлер заверили своих итальянских гостей, что все обстоит прекрасно — в России, в Северной Африке, на Западе и на морских просторах. Предстоящее наступление на Востоке, как доверительно сообщали они, будет направлено против нефтеносных районов Кавказа.

«Когда нефтяные источники России окажутся исчерпаны, — вставил Риббентроп, — то Россия будет поставлена на колени. Затем англичане… поклонятся, чтобы спасти то, что еще останется от истерзанной империи. Америка — это большой блеф…»

У Чиано же, который более или менее терпеливо слушал своего немецкого коллегу, создалось, однако, впечатление, что относительно намерений Соединенных Штатов блефовали сами немцы и что в действительности, когда они думают об этом, «их охватывает дрожь».

Как обычно, больше всех говорил фюрер.

«Гитлер говорит, и говорит, и говорит, — записал Чиано в своем дневнике. — А Муссолини страдает: он привык говорить сам, а тут приходится почти все время молчать и слушать. На второй день, после ленча, когда все было уже сказано, Гитлер говорил час и сорок минут не прерываясь. Он не пропустил абсолютно ни одного вопроса: война и мир, религия и философия, искусство и история. Муссолини машинально взглянул на свои ручные часы… Немцы — несчастные люди! — должны слушать это каждый день, и я уверен, они уже знают наизусть каждый жест, каждое слово или паузу. Генерал Йодль после отчаянной борьбы с собой заснул на диване. Кейтель покачивался, но все-таки держал голову приподнятой. Он сидел слишком близко к Гитлеру, чтобы позволить себе задремать…»

Вопреки бесконечным разговором или, может, вследствие этого Гитлер заручился обещанием союзников направить на русский фронт дополнительное количество пушечного мяса. Гитлер и Кейтель добились таких успехов на переговорах со своими сателлитами, что немецкое верховное командование рассчитывало иметь 52 союзнические дивизии для летнего наступления: 27 румынских, 13 венгерских, 9 итальянских, 2 словацких и 1 испанскую. Это составляло четвертую часть объединенных сил держав оси на Востоке. Из 41 свежей дивизии, которые должны были усилить южный фланг Восточного фронта, где предстояло наносить главный удар, половину (21 дивизия) составляли венгерские (10), итальянские (6) и румынские (5). Гальдеру и большинству других генералов не нравилось, что успех кампании будет зависеть от иностранных дивизий, боевые качества которых, по их мнению, мягко говоря, вызывали большие сомнения. Однако из-за нехватки людских ресурсов они принимали такую помощь, что способствовало последовавшему затем провалу кампании.

Летом 1942 года удачи сначала сопутствовали державам оси. Еще до прыжка в сторону Кавказа и Сталинграда была одержана сенсационная победа в Северной Африке. 27 мая 1942 года генерал Роммель возобновил свое наступление в пустыне[153]. Нанеся быстрый удар своим знаменитым Африканским корпусом (две танковые и одна мотопехотная дивизии) и восемью итальянскими дивизиями, одна из которых являлась танковой, он погнал англичан через пустыню к египетской границе. 21 июня он захватил Тобрук — ключ к английской обороне, который в 1941 году выдержал девятимесячную осаду, а два дня спустя его войска вступили на территорию Египта. К концу июня они находились у Эль-Аламейна, в 65 милях от Александрии и устья Нила. Многим государственным деятелям союзников, с тревогой всматривавшимся в карту, казалось, что теперь уже ничто не может помешать Роммелю нанести роковой удар англичанам, захватив Египет, а затем, получив подкрепления, наступать далее на северо-восток, захватить богатейшие нефтеносные районы Среднего Востока и двинуться на Кавказ, чтобы встретиться там с немецкими армиями, которые уже начали наступление с севера в направлении этого региона. Это был один из самых мрачных периодов войны для западных союзников и, соответственно, один из самых обнадеживающих для держав оси. Однако Гитлер, как мы уже убедились, никогда не понимал глобального характера военных действий. Он не знал, как использовать неожиданный успех Роммеля в Африке. Он наградил решительного предводителя Африканского корпуса фельдмаршальским жезлом, но не послал ему ни материальных, ни людских подкреплений[154].

Только уступая докучливым требованиям Редера и настоятельной просьбе Роммеля, фюрер с большой неохотой согласился направить Африканский корпус и небольшую немецкую авиационную группу в первую очередь в Ливию. Но сделал он это лишь потому, что хотел предотвратить провал итальянцев в Северной Африке, а не потому, что придавал большое значение овладению Египтом.

Ключом к захвату Египта фактически являлся остров Мальта, расположенный на Средиземном море между Сицилией и базами держав оси в Ливии. Именно с этого английского бастиона бомбардировщики, подводные лодки и надводные корабли наносили огромный урон немецким и итальянским судам, доставлявшим боевые грузы и солдат в Северную Африку. В августе 1941 года около 35 процентов направляемых Роммелю боевых грузов и пополнений было потоплено союзниками; в октябре эта цифра возросла до 63 процентов.

9 ноября Чиано с горечью писал в своем дневнике:

«С 19 сентября мы отказались от попыток провести конвои в Ливию; за каждую такую попытку приходилось платить высокую цену… Сегодня мы предприняли очередную попытку. Конвой отправился в составе семи судов в сопровождении двух крейсеров водоизмещением 10 тысяч тонн и десяти эсминцев… Все — именно все — наши суда были потоплены… Англичане вернулись в свои порты (на Мальте) после того, как разгромили нас».

Немцы с запозданием перебросили несколько подводных лодок с Атлантики на Средиземное море, а Кессельрингу были выделены дополнительные эскадрильи самолетов для базирования на Сицилии. Было решено нейтрализовать Мальту и, если возможно, уничтожить английский флот в Восточном Средиземноморье. К концу 1941 года англичане потеряли три линкора, один авианосец, два крейсера и несколько эсминцев и подводных лодок, а то, что осталось от их флота, было загнано на военно-морские базы в Египте. В течение многих недель немецкие бомбардировщики днем и ночью обрушивали свой груз на Мальту. В результате конвои держав оси начали доходить до места назначения: в январе не было потеряно ни одной тонны грузов — и Роммель получил возможность подготовить свои силы для крупного броска в Египет.

В марте адмирал Редер уговорил Гитлера одобрить планы наступления Роммеля в сторону Нила (операция «Аида») и захвата Мальты парашютными войсками (операция «Геркулес»). Наступление из Ливии планировалось начать в конце мая, а атаку на Мальту предусматривалось предпринять в середине июля. Однако 15 июня, когда Роммель развивал свой первоначальный успех, Гитлер отложил атаку на Мальту. Он объяснил Редеру, что не может выделить ни войск, ни самолетов за счет русского фронта. Спустя несколько недель он снова отложил операцию «Геркулес», утверждая, что она может подождать до завершения летнего наступления на Востоке и завоевания Роммелем Египта. Мальту между тем можно нейтрализовать, продолжая бомбардировки.

Однако Мальта не сдавалась, и немцам вскоре пришлось поплатиться за это. 16 июня к осажденному острову пробился крупный английский конвой, и, хотя при этом было потеряно несколько боевых кораблей и транспортов, с получением подкреплений Мальта ожила. С американского авианосца «Уосп» туда были переброшены «спитфайеры», и вскоре налеты бомбардировщиков люфтваффе на остров прекратились. Почувствовал это и Роммель: три четверти поставок, предназначенных для него, союзники отправляли на дно.

Он вышел к Эль-Аламейну, имея в наличии всего 30 исправных танков[155]. «Наши силы иссякли», — писал он в дневнике 3 июля. И это в тот момент, когда на горизонте уже показались пирамиды, а за ними — огромный приз в виде Египта и Суэца! Еще одна утраченная возможность, и одна из последних, какие подбрасывали Гитлеру провидение и военная удача.

Немецкое наступление в России летом 1942 года

К концу лета 1942 года Адольф Гитлер, казалось, снова был на коне и свысока смотрел на весь мир. В Атлантике немецкие подводные лодки наносили большой урон союзникам, ежемесячно отправляя на дно английские и американские суда общим водоизмещением до 700 тысяч тонн — больше, чем спускалось на воду судов в доках США, Канады и Шотландии. Хотя Гитлер и оголял свою оборону на Западе, перебрасывая оттуда солдат, танки и самолеты на Восточный фронт, чтобы покончить с Россией, в то лето еще не чувствовалось, что англичане и американцы достаточно сильны, чтобы предпринять, пусть небольшую, высадку через Ла-Манш. Они даже не стали рисковать ради захвата Северной Африки, находившейся в руках французов, хотя ослабленные и разделенные французы едва ли смогли бы оказать серьезное сопротивление союзникам, да и немцы не смогли бы ничего предпринять, разве что выделить несколько подводных лодок и небольшое число самолетов для баз, расположенных в Италии и Ливии.

Английский военно-морской флот и военно-воздушные силы оказались не в состоянии сорвать переброску немецких линейных крейсеров «Шарнхорст» и «Гнейзенау», а также тяжелого крейсера «Принц Ойген» из Бреста в безопасные гавани Германии. Средь белого дня они на полной скорости беспрепятственно пронеслись по Ла-Маншу и Па-де-Кале с запада на восток на виду у всех[156]. Гитлер опасался, что англичане и американцы попытаются оккупировать Северную Норвегию, и настоял на переброске из Бреста в Северное море вышеуказанных боевых кораблей, чтобы использовать их для обороны в норвежских водах. «Норвегия, — говорил он Редеру в конце января 1942 года, — это сама судьба». Поэтому ее следовало защищать любой ценой. Но, как выяснилось, в этом не было необходимости. Англо-американцы намеревались использовать свои ограниченные силы на Западе по-иному.

На карте завоевания Гитлера к сентябрю 1942 года казались ошеломляющими. Средиземное море практически превратилось во внутреннее озеро держав оси, где Германия и Италия контролировали большую часть северного побережья от Испании до Турции, а южное побережье — от Туниса до участка, расположенного в 60 милях от устья Нила. По существу, немецкие войска контролировали территорию от норвежского мыса Нордкапа, омываемого арктическими водами, до Египта и от Бреста, расположенного на Атлантическом побережье, до низовьев Волги на границе с Центральной Азией.

Войска немецкой 6-й армии вышли к Волге чуть севернее Сталинграда 23 августа. За два дня до этого фланг со свастикой был водружен на вершине Эльбруса. 8 августа были захвачены нефтеносные районы Майкопа, ежегодно дававшие 2,5 миллиона тонн нефти, хотя нефтедобывающие сооружения достались немцам почти полностью разрушенными; к 25 августа танки Клейста заняли Моздок, расположенный всего в 50 милях от главного советского нефтедобывающего центра в районе Грозного; отсюда до Каспийского моря оставалось каких-нибудь 100 миль. 31 августа Гитлер настаивал, чтобы фельдмаршал Лист, командующий армиями на Кавказе, собрал все свои наличные силы для завершающего броска на Грозный, с тем чтобы «прибрать к рукам нефтеносные районы». В тот же день Роммель начал наступление у Эль-Аламейна, будучи уверен, что прорвется к Нилу.

Хотя Гитлер никогда не был удовлетворен действиями своих генералов — 13 июля он снял фельдмаршала Бока, командующего южным направлением, которого он, как явствует из дневника Гальдера, постоянно ругал и отчитывал, как большинство других командующих и генеральный штаб, за недостаточно быстрые темпы наступления, — но теперь он считал, что решающая победа не за горами. Он приказал 6-й армии и 4-й танковой армии продвигаться вдоль Волги на север после того, как будет захвачен Сталинград, и совершить глубокий охват, что позволит ему наступать на Центральную Россию и Москву как с востока, так и с запада. Он считал, что с русскими покончено, и, по свидетельству Гальдера, всерьез говорил о наступлении частью своих сил через Иран к Персидскому заливу и о том, как он соединится с японцами в Индийском океане. Он всецело доверял точности немецкого разведывательного доклада от 9 сентября, в котором утверждалось, что русские исчерпали все свои резервы. Совещаясь с адмиралом Редером в конце августа, Гитлер уже не вел речь о России, которую он теперь рассматривал как «заблокированное жизненное пространство», и все свои помыслы обратил к англичанам и американцам, которые вскоре, в чем он не сомневался, будут вынуждены «пойти на обсуждение условий заключения мира».

И тем не менее, как позднее вспоминал генерал Курт Цейтцлер, каким бы розовым ни представлялось тогда будущее, почти все генералы на фронтах и в генеральном штабе видели недостатки этой приглаженной картины. Их можно суммировать следующим образом: у немцев уже не осталось ресурсов — ни людей, ни орудий, ни танков, ни самолетов, ни средств транспортировки, — чтобы достигнуть тех целей, которые ставил Гитлер. Когда Роммель попытался было объяснить это своему повелителю в отношении Египта, то Гитлер приказал ему взять отпуск по болезни и отправиться в Австрийские Альпы. Когда Гальдер и фельдмаршал Лист попытались объяснить то же самое в отношении русского фронта, он снял их с занимаемых постов.

Даже стратег-дилетант не мог бы не увидеть, как по мере усиления советского сопротивления на Кавказе и у Сталинграда и приближения осенних дождей над немецкими армиями на юге России нависала угроза. Растянутый северный фланг 6-й армии оказался опасно оголенным по рубежу Верхнего Дона на 350 миль от Сталинграда до Воронежа. Здесь Гитлер разместил три армии своих сателлитов: венгерскую 2-ю — южнее Воронежа; итальянскую 8-ю — еще дальше на юг от Воронежа; румынскую 3-ю — правее, у излучины Дона, к западу от Сталинграда. Так как венгры и румыны ожесточенно враждовали, то в промежутке между ними была размещена итальянская армия. В степях к югу от Сталинграда находилась румынская 4-я армия. Не говоря уже об их сомнительных боевых качествах, все эти армии не были оснащены должным образом, у них не хватало бронетанковых средств, тяжелой артиллерии и транспорта. Более того, они были сильно растянуты по фронту. Румынская 3-я армия держала фронт в 105 миль силами всего 69 батальонов. Но союзные армии — это все, что имелось у Гитлера. Не хватало немецких частей, чтобы прикрыть брешь. А поскольку он считал, по свидетельству Гальдера, что с русскими покончено, то особенно и не беспокоился относительно оголенного и растянутого Донского фланга.

А между тем фланг этот являлся крайне важным для сохранения как 6-й армии и 4-й танковой армии у Сталинграда, так и группы армий «А» на Кавказе. В случае развала этого фланга возникала не только угроза окружения для немецких войск у Сталинграда, но и опасность оказаться отрезанными для войск на Кавказе. Нацистский правитель опять вел рискованную игру. И это в ходе летней кампании случалось не впервые.

23 июля, в самый разгар наступления, он сделал еще один рискованный шаг. Русские отступали между Донцом и Верхним Доном, отходя на восток, к Сталинграду, и на юг, в сторону Нижнего Дона. Нужно было принимать решение: следует ли немецким войскам сосредоточиться на захвате Сталинграда и блокировании Волги или лучше нанести основной удар на Кавказе, чтобы обрести русскую нефть? Еще в начале месяца Гитлер искал ответ на этот решающий вопрос, но так и не нашел. Сначала на него сильнее всего действовал запах нефти, и 13 июля он изъял из группы армий «Б» 4-ю танковую армию, которая наступала вниз по Дону, в сторону излучины реки, и дальше к Сталинграду, и бросил ее на помощь 1-й танковой армии Клейста — форсировать Дон в нижнем его течении, у Ростова, и наступать дальше на Кавказ, к нефтеносным районам, хотя в этот момент 4-я танковая армия, вероятно, могла почти беспрепятственно продвигаться к Сталинграду, который почти некому было оборонять, и быстро захватить его. К тому времени, когда Гитлер осознал свою ошибку, было уже поздно, и тогда он еще больше усугубил ее. Когда 4-я танковая армия через пару недель была снова переброшена на сталинградское направление, русские пришли в себя настолько, что уже были в состоянии остановить ее. Снятие же 4-й танковой армии с кавказского направления слишком ослабило Клейста, чтобы успешно завершить наступление на нефтеносные районы Грозного[157].

Переброска этого мощного танкового объединения обратно для наступления на Сталинград явилась результатом рокового решения, принятого Гитлером 23 июля. Его фанатичная решимость захватить одновременно и Сталинград, и Кавказ вопреки советам Гальдера и других командующих войсками на фронтах, которые считали это невозможным, воплотилась в Директиве № 45, которая приобрела широкую известность. Она явилась одной из наиболее роковых изданных Гитлером за всю войну, ибо в конечном счете не была достигнута ни одна из поставленных в ней целей, что привело к самому унизительному поражению в истории Германии. Уже вскоре стало совершенно ясно, что ему никогда не удастся выиграть войну и что дни тысячелетнего третьего рейха сочтены.

Генерал Гальдер был ошеломлен. Последовала бурная сцена в ставке Вервольф на Украине, возле Винницы, куда 16 июля перебрался Гитлер, чтобы находиться ближе к фронту. Начальник генерального штаба настаивал на том, что необходимо бросить все основные силы на захват Сталинграда, и пытался объяснить, что у немецкой армии недостаточно сил, чтобы вести две крупные наступательные операции на двух различных направлениях. Гитлер сослался на то, что с русскими уже покончено, и Гальдер попытался убедить его, что, согласно разведывательным данным, которыми располагает армия, дело обстоит совсем не так.

«Всегда наблюдавшаяся недооценка возможностей противника, — с горечью писал Гальдер вечером в своем дневнике, — принимает постепенно гротескные формы и становится опасной. Все это выше человеческих сил. О серьезной работе теперь не может быть и речи. Болезненная реакция на различные случайные впечатления и полное нежелание правильно оценить работу руководящего аппарата — вот что характерно для теперешнего так называемого руководства».

Позднее начальник генерального штаба, дни которого на этом посту были сочтены, вернется к этой сцене и запишет:

«Решения Гитлера перестали иметь что-либо общее с принципами стратегии и тактики, как их понимали прошлые поколения. Эти решения являлись продуктом мышления натуры неистовой, возникали под воздействием импульсов и не признавали никаких пределов возможного: эти решения принимались на основе желаемого и без учета возможностей их реализации…»

Что касается упомянутой Гальдером «болезненной реакции» и «недооценки возможностей противника» верховным главнокомандующим, то Гальдер сообщает следующее:

«Однажды, когда ему зачитывали совершенно объективный доклад, из которого явствовало, что в 1942 году Сталин все же будет в состоянии собрать от одного миллиона до миллиона с четвертью свежих войск в районе севернее Сталинграда и западнее Волги, не говоря уже о полумиллионном войске на Кавказе, и что, по надежным источникам, выпуск русскими боевых танков достигает, по меньшей мере, 1200 единиц в месяц, Гитлер, сжав кулаки, с пеной в углах рта, бросился на человека, зачитывавшего доклад, и запретил ему читать дальше такую чушь».

«Не надо обладать особым даром, — заметил Гальдер, — чтобы сказать, что произойдет, когда Сталин направит не полтора миллиона войск против Сталинградского и Донского фланга[158]. Я откровенно указал на это Гитлеру. Результатом явилось отстранение с поста начальника генерального штаба сухопутных войск».

Это произошло 24 сентября. Уже 9 сентября, когда Кейтель сообщил ему, что фельдмаршал Лист, командовавший войсками на кавказском направлении, снят с этого поста, Гальдер понял, что следующим будет он. Фюрер, говорили ему, пришел к убеждению, что он, Гальдер, «более не соответствует тем психологическим требованиям, которые предъявляет занимаемое им положение». Гитлер объяснил это своему начальнику генерального штаба более подробно при прощальной встрече 24 сентября:

«…Мои нервы истощены, да и он свои поистрепал; мы должны расстаться; необходимость воспитания личного состава генерального штаба в духе фанатической преданности идее; решимость настойчиво проводить свои решения также и в сухопутных войсках».

«Так мог говорить, — комментировал впоследствии Гальдер, — не ответственный военачальник, а политический фанатик».

Итак, Франц Гальдер ушел. Он не был лишен недостатков, которыми обладал и его предшественник генерал Бек. Они заключались в том, что мысли его подчас отличались противоречивостью, а воля к действию оказывалась парализованной. И хотя он нередко возражал Гитлеру, правда безуспешно, но так же, как и все другие армейские офицеры высокого ранга во время второй мировой войны, долго оставался соратником фюрера, содействуя свершению возмутительных актов агрессии и завоеваний. И тем не менее у него сохранились добродетели, присущие более цивилизованному времени. Он был последним начальником генерального штаба третьего рейха из числа генералов старой школы[159]. Его заменил генерал Курт Цейтцлер, более молодой и совершенно иной по характеру, бывший до этого начальником штаба у фельдмаршала Рундштедта на Западе; находясь на этом посту, который некогда, особенно во время первой мировой войны, считался самым высоким в германской армии, он исполнял роль сродни мальчику на побегушках при фюрере, вплоть до покушения на жизнь диктатора в июле 1944 года[160].

Замена начальника генерального штаба не улучшила положения немецкой армии, наступление которой в двух направлениях — на Сталинград и на Кавказ — затормозилось в результате усилившегося сопротивления советских войск. В самом Сталинграде весь октябрь шли ожесточенные уличные бои. Немцы продвигались от дома к дому, неся огромные потери, ибо руины большого города, как известно каждому, кто испытал на себе тяготы современной войны, предоставляют большие возможности для упорной и длительной обороны, и русские, отчаянно отстаивая каждый метр развалин, максимально использовали эти возможности. Хотя Гальдер, а затем его преемник предупреждали Гитлера, что войска в Сталинграде изматываются, верховный главнокомандующий настаивал на дальнейшем наступлении. Он приказал бросить под Сталинград свежие дивизии, которые вскоре были перемолоты в этом аду.

Из средства достижения цели — цель уже была достигнута, когда немецкие соединения вышли на берег Волги к северу и к югу от города, перерезав водную транспортную артерию, — Сталинград превратился в саму цель. Для Гитлера же его захват стал теперь делом личного престижа. Когда даже Цейтцлер набрался достаточно мужества, чтобы предложить фюреру ввиду угрозы растянутому вдоль Дона северному флангу отвести 6-ю армию из Сталинграда к излучине Дона, Гитлер пришел в ярость. «Где немецкий солдат ступит ногой, там и остается!» — бушевал он.

Несмотря на крайне медленное продвижение и огромные потери, генерал Паулюс, командующий 6-й армией, 25 октября по радио информировал Гитлера, что овладение Сталинградом завершится, самое позднее, к 10 ноября. Воодушевленный этим заверением, Гитлер отдал на следующий день приказ 6-й армии и 4-й танковой армии, сражавшимся в Сталинграде, подготовиться к броску на север и на юг вдоль Волги, как только падет город.

Нельзя сказать, что Гитлер не видел угрозу Донскому флангу. Из журнала боевых действий ОКВ явствует, что угроза эта вызывала у него беспокойство, однако недостаточно серьезное, вследствие чего он не предпринял действий для ее устранения. Действительно, он был так уверен, что ситуация полностью находится у него под контролем, что в последний день октября вместе со штабом ОКВ и генеральным штабом сухопутных войск выехал из ставки, расположенной в Виннице, в ставку Вольфшанце, расположенную возле Растенбурга, в Восточной Пруссии. Фюрер убедил себя, что если зимой и начнется какое-либо советское наступление, то либо на центральном, либо на северном фронте. В таком случае ему будет легче управлять войсками из ставки в Восточной Пруссии.

Едва он успел вернуться в Восточную Пруссию, как до него долетели скверные известия с другого, более отдаленного фронта: Африканский корпус фельдмаршала Роммеля попал в тяжелое положение.