Глава 13 Оккупация Германии

Глава 13

Оккупация Германии

Война пришла на территорию самой Германии.

Едва оправившись от потрясения, вызванного взрывом бомбы 20 июля, Гитлер столкнулся с потерей Франции и Бельгии и обширных территорий, завоеванных на Востоке. Превосходящие силы вражеских войск теснили войска рейха со всех сторон.

К середине августа 1944 года, после летних наступательных операций, развертывавшихся одна за другой, Красная Армия вышла к границам Восточной Пруссии, заперев 50 немецких дивизий в Прибалтике. Ее войска прорвались к Выборгу в Финляндии, уничтожили группу армий «Центр», что позволило в течение шести недель продвинуться на фронте шириной 400 миль к берегам Вислы у Варшавы. Одновременно на юге в результате нового наступления, начавшегося 20 августа, была повержена Румыния с ее нефтяными месторождениями в Плоешти — единственным крупным источником нефти для немецких армий. 26 августа официально вышла из войны Болгария, и немцы стали поспешно покидать страну. В сентябре капитулировала Финляндия и выступила против тех немецких войск, которые отказывались покинуть ее территорию.

На Западе была быстро освобождена Франция. Вновь сформированную 3-ю армию возглавил генерал танковых войск Паттон, который по напористости и умению схватывать ситуацию напоминал американцам Роммеля периода африканской кампании. После захвата 30 июля Авранша Паттон покинул Бретань, так и не осуществив планов по ее захвату, и начал большую операцию по обходу немецких войск в Нормандии, двинувшись на юго-восток к Орлеану на Луаре, а затем на восток, к Сене, южнее Парижа. К 23 августа его войска вышли к Сене юго-восточнее и северо-западнее столицы, и через два дня великий город, слава Франции, был освобожден после четырех лет немецкой оккупации. Когда французская 2-я танковая дивизия генерала Жака Леклерка и американская 4-я пехотная дивизия ворвались в Париж, они обнаружили, что власть в большей части города уже находится в руках отрядов французского Сопротивления. Они увидели также, что мосты через Сену, многие из которых являлись настоящими произведениями искусства, уцелели[278].

Остатки немецких армий во Франции начали отход по всему фронту. Победитель Роммеля в Северной Африке, Монтгомери, произведенный 1 сентября в фельдмаршалы, преодолев за четыре дня 200 миль, перебросил свою канадскую 1-ю армию и английскую 2-ю армию из района нижнего течения Сены в Бельгию. Брюссель сдался на милость победителя 3 сентября, Антверпен — на следующий день. Наступление было настолько стремительным, что немцы не успели взорвать в Антверпене портовые сооружения. Для союзников это оказалось хорошим подарком, поскольку этому порту, как только расчистили подступы к нему, суждено было стать главной базой снабжения англо-американских армий.

Также стремительно продвигалась в юго-восточную часть Бельгии, обходя южнее англо-канадские силы, американская 1-я армия под командованием генерала Ходжеса. Она вышла на реку Маас, откуда в мае 1940 года начался сокрушительный немецкий прорыв, и овладела укрепленными районами Намюра и Льежа, где немцы не успели даже организовать оборону. Еще южнее 3-я армия Паттона овладела Верденом, окружила Мец, вышла к реке Мозель и около Бельфорского перевала соединилась с франко-американской 7-й армией, которая под командованием генерала Александра Пэтча высадилась 15 августа на Ривьере в Южной Франции и стремительно двинулась на север через долину Роны.

К концу августа немецкие армии на Западе потеряли 500 тысяч человек, половина из которых была взята в плен, а также почти все танки, артиллерию и грузовики. Мало что осталось для защиты фатерланда. Широко разрекламированная линия Зигфрида фактически была не укомплектована личным составом и не имела орудий. Большинство немецких генералов на Западе считали, что пришел конец. «Не было больше наземных сил, не говоря уже о воздушных», — отмечает Шпейдель. «Для меня война закончилась в сентябре», — говорил после войны следователям союзников Рундштедт, восстановленный 4 сентября в должности главнокомандующего войсками на Западе.

Но она не закончилась для Адольфа Гитлера. В последний день августа он отчитывал в ставке нескольких генералов, пытаясь вселить в них новые силы и надежды.

«В случае необходимости мы будем сражаться на Рейне. Не имеет значения где. Как сказал Фридрих Великий, при любых обстоятельствах мы будем сражаться до тех пор, пока один из наших ненавистных врагов не выдохнется и не откажется от дальнейшей борьбы. Мы будем сражаться, пока не добьемся мира, который обеспечит существование германской нации еще на пятьдесят или на сто лет и который прежде всего не запятнает нашу честь во второй раз, как это произошло в 1918 году… Я живу лишь для продолжения этой борьбы, так как знаю, что, если за ней не будет стоять железная воля, она обречена».

После разноса, устроенного генеральному штабу за недостаток железной воли, Гитлер поведал генералам о некоторых причинах своей упрямой веры:

«Наступит время, когда разлад между союзниками станет настолько серьезным, что произойдет разрыв. Все коалиции в истории рано или поздно разваливались. Главное — это ждать подходящего момента, не считаясь ни с какими трудностями».

На Геббельса была возложена задача проведения «тотальной мобилизации», а Гиммлер, новый командующий армией резерва, приступил к формированию 25 дивизий ополчения для обороны западных границ. Несмотря на, все планы «тотальной войны» для нацистской Германии, ресурсы страны не были тотально мобилизованы. По настоянию Гитлера в течение всей войны производство товаров народного потребления сохранялось на поразительно высоком уровне — якобы для того, чтобы поддерживать высокий моральный дух. И он препятствовал осуществлению планов, разработанных еще до войны, согласно которым к работе на предприятиях следовало привлекать женщин. В марте 1943 года, когда Шпеер хотел было мобилизовать женщин для работы в промышленности, он заявил: «Принести в жертву самые дорогие для нас идеалы — слишком дорогая цена». Нацистская идеология учила, что место немецкой женщины дома, а не на фабрике, посему домом она и занималась. За первые четыре года войны, когда в военном производстве Великобритании было занято 2,25 миллиона женщин, в Германии на таких же работах было занято лишь 182 тысячи женщин. Число женщин, служивших домашней прислугой — 1,5 миллиона, оставалось неизменным на протяжении всей войны.

Теперь, когда враг стоял у ворот, нацистские главари взялись за дело. В армию были призваны все подростки в возрасте от 15 до 18 лет и мужчины от 50 до 60 лет. В поисках рекрутов прочесывались университеты и средние школы, учреждения и предприятия. В сентябре — октябре 1944 года для армии удалось мобилизовать 0,5 миллиона человек. Но никто не посмел предложить заменить их на предприятиях и в учреждениях женщинами. Альберт Шпеер, министр вооружения и военного производства, выразил Гитлеру протест в связи с призывом в армию квалифицированных рабочих, что серьезно сказывалось на выпуске оружия.

Со времени наполеоновских войн немецким солдатам не приходилось оборонять священную землю фатерланда. Во всех последующих войнах Пруссии или Германии захватывались и опустошались земли других народов. Теперь на головы солдат, теснимых врагом, обрушились потоки призывов и воззваний.

Солдаты Западного фронта!

…Я надеюсь, что вы будете оборонять священную землю Германии… до последнего вздоха!

Хайль фюрер!

Фельдмаршал фон Рундштедт

Солдаты группы армий!

…Пока мы живы, ни один из нас не отдаст ни пяди немецкой земли… Тот, кто отойдет без боя, — предатель своего народа.

Солдаты! На карту поставлена судьба нашей родины, жизни наших жен и детей.

Наш фюрер, наши дорогие и близкие исполнены веры в своих солдат…

Да здравствует наша Германия и наш любимый фюрер!

Фельдмаршал Модель

Тем не менее, когда запахло паленым, резко возросло число дезертиров, и Гиммлер принял решительные меры, чтобы воспрепятствовать этому. 10 сентября он издал приказ:

«Отдельные ненадежные элементы, очевидно, считают, что война для них закончится, как только они сдадутся врагу… Каждого дезертира… ждет справедливое возмездие. Более того, его недостойное поведение повлечет за собой самые серьезные последствия для его семьи… Ее немедленно расстреляют…»

Некий полковник Гофман-Шонфорн из 18-й гренадерской дивизии довел до сведения своей части следующее:

«Из наших рядов дезертировали изменники, перейдя на сторону врага… Эти ублюдки выдали важные военные тайны… Лживые еврейские клеветники насмехаются над вами, в своих книжонках подбивая и вас стать ублюдками. Пускай себе изрыгают яд… Что же касается презренных предателей, позабывших о чести, то пусть они знают, что за их измену сполна заплатят их же семьи».

В сентябре произошло то, что скептически настроенные немецкие генералы называли «чудом». Для Шпейделя это был «немецкий вариант» французского чуда на Марне в 1914 году. Внезапно грозное наступление союзников застопорилось. Среди союзных командующих, начиная от генерала Эйзенхауэра и ниже, по сей день ведутся споры, почему оно застопорилось. Для немецких же генералов это было просто необъяснимо. Ко второй неделе сентября американские армии вышли к границам Германии в районе Ахена и реки Мозель. В начале сентября Монтгомери убеждал Эйзенхауэра передать все запасы и резервы англо-канадским армиям, а также американским 9-й и 1-й армиям для развертывания широкого наступления на севере под его командованием. Это позволило бы быстро прорваться к Руру, лишить немцев их главного арсенала, открыть путь на Берлин и положить конец войне. Эйзенхауэр предложение отклонил[279]. Он хотел наступать к Рейну на широком фронте.

Однако его армии оторвались от тылов. Каждую тонну бензина и боеприпасов приходилось доставлять через прибрежные пески Нормандии или через единственный порт Шербур и затем на грузовиках перебрасывать наступающим армиям, преодолевая расстояние 300–400 миль. Во второй неделе сентября армии Эйзенхауэра начали пробуксовывать из-за недостатка снабжения. Одновременно они неожиданно натолкнулись на сопротивление немцев. Сосредоточив наличные силы на двух решающих участках, Рундштедт к середине сентября сумел остановить, по крайней мере временно, 3-ю армию Паттона на реке Мозель и 1-ю армию Ходжеса у Ахена.

Эйзенхауэр, побуждаемый Монтгомери, в конце концов согласился с его смелым планом захватить плацдарм на нижнем Рейне в районе Арнема, что позволяло выйти на рубеж, с которого можно было обойти линию Зигфрида с севера. Цель операции отнюдь не совпадала с замыслом Монтгомери ворваться в Рур, а затем в Берлин, но она позволяла создать стратегическую базу для такой попытки позднее. Наступление началось 17 сентября массированным десантом двух американских и одной английской воздушно-десантных дивизий, базировавшихся на территории Англии. Но из-за плохой погоды и того обстоятельства, что парашютисты приземлились в расположении двух танковых дивизий СС, о присутствии которых они не подозревали, а также из-за недостатка наземных сил, наносивших удар с юга, операция потерпела неудачу. После десятидневных ожесточенных боев союзники отошли от Арнема. От английской 1-й воздушно-десантной дивизии, сброшенной близ города, осталось всего 2163 человека из 9000. Для Эйзенхауэра эта неудача стала убедительным доказательством, что следует ожидать еще более серьезных испытаний.

Тем не менее вряд ли он думал, что немцы сумеют в достаточной мере оправиться и нанести на Западном фронте накануне рождественских праздников ошеломляющий удар.

Последняя авантюра Гитлера

Вечером 12 декабря 1944 года большая группа немецких генералов — высший командный состав Западного фронта — была вызвана в штаб Рундштедта. Сдав личное оружие и портфели, генералы с трудом разместились в ожидавшем их автобусе. После получасовой езды в темноте по заснеженной местности (чтобы потеряли ориентировку) автобус остановился наконец у входа в глубокий бункер, оказавшийся ставкой Гитлера в Цигенберге близ Франкфурта. Здесь они впервые узнали о том, что около месяца уже было известно горстке высших офицеров генштаба и командующим армиями: через четыре дня фюрер начнет мощное наступление на Западе.

Идея эта зародилась у него еще в середине сентября, когда армии Эйзенхауэра были остановлены на немецкой границе западнее Рейна. Хотя в октябре американские 9-я, 1-я и 3-я армии пытались возобновить наступление с целью «дотащиться», как выразился Эйзенхауэр, до Рейна, продвижение шло медленно и трудно. 24 октября после ожесточенного сражения 1-я армия захватила Ахен, столицу империи Карла Великого. Он стал первым немецким городом, захваченным союзниками, но американцы не смогли прорваться к Рейну. Тем не менее на своем фронте — севернее продвигались англичане и канадцы — они изматывали в ходе боев слабеющего врага. Гитлер понимал, что, ведя оборонительные бои, он лишь оттягивает час расплаты. В его воспаленном мозгу созрел смелый и хитроумный план перехватить инициативу и нанести удар, который расчленит американские 3-ю и 1-ю армий и позволит прорваться к Антверпену, лишив Эйзенхауэра главного порта снабжения. Он позволит также разгромить английские и канадские армии на флангах вдоль бельгийско-голландской границы. Такое наступление, по его расчетам, не только нанесло бы сокрушительное поражение англо-американским армиям и отвело угрозу от немецкой границы, но и позволило бы затем повернуть войска против русских, которые хотя и продолжали наступать на Балканах, но были остановлены еще в октябре на Висле и в Восточной Пруссии. Стремительное наступление рассекло бы Арденны, где в 1940 году начался мощный прорыв и где, по данным немецкой разведки, стояли в обороне всего четыре слабые пехотные дивизии американцев.

Это был смелый план. Как считал Гитлер, он почти наверняка позволял захватить союзников врасплох и разгромить их прежде, чем они смогут прийти в себя[280]. Но в плане имелся существенный недостаток. Немецкая армия не только была слабее прежней, времен 1940 года, особенно в воздухе, но и имела дело с куда более находчивым и лучше вооруженным противником. Немецкие генералы не преминули обратить на этот факт внимание Гитлера.

«Когда я получил этот план в начале ноября, — заявил позднее Рундштедт, — я был ошеломлен. Гитлер не потрудился проконсультироваться со мной… Для меня было совершенно ясно, что наличных сил явно недостаточно для осуществления такого самоуверенного плана». В то же время, сознавая, что спорить с Гитлером бесполезно, Рундштедт и Модель предложили альтернативный план, который, возможно, отвечал бы настояниям верховного главнокомандующего перейти в наступление, но имел бы ограниченную цель — ликвидировать американскую дугу вокруг Ахена. У главнокомандующего немецкими силами на Западе почти не было надежд, что Гитлер изменит свое решение, и он предпочел послать на военное совещание 2 декабря в Берлине начальника штаба Блюментрита. Однако на совещании Блюментрит, фельдмаршал Модель, генерал Хассо фон Мантейфель и генерал войск СС Зепп Дитрих (последним двум предстояло командовать мощными танковыми армиями, предназначенными для развития прорыва) не смогли поколебать решимости Гитлера.

Все оставшееся время он стремился наскрести по Германии ресурсы для последней авантюры. В ноябре ему удалось собрать почти 1500 новых или восстановленных танков и самоходных орудий, а в декабре еще 1000. Для прорыва в Арденнах он сформировал почти 28 дивизий, включая 9 танковых, и дополнительно 6 дивизий для последующего удара на Эльзас. Геринг пообещал три тысячи истребителей[281].

Эта была внушительная сила, хотя и гораздо слабее, чем группа армий Рундштедта на этом же фронте в 1940 году. И направить ее на Западный фронт означало отказать в подкреплениях немецким войскам на Востоке, командующие которых считали, что они абсолютно необходимы для отражения ожидавшегося в январе зимнего наступления русских. Когда Гудериан, начальник генерального штаба, отвечавший за Восточный фронт, запротестовал, Гитлер сурово отчитал его:

«Вам нет нужды пытаться поучать меня. Я командовал германской армией в ходе войны в течение пяти лет и за это время приобрел больше практического опыта, чем любой господин из генштаба мог надеяться когда-либо получить. Я изучил Клаузевица и Мольтке, прочитал все труды Шлиффена. Я лучше разбираюсь в обстановке, чем вы».

Гудериан возразил, что русские вот-вот перейдут в наступление превосходящими силами, и привел данные о советских приготовлениях, на что Гитлер закричал: «Со времен Чингисхана это величайший блеф! Кто сочинил всю эту галиматью?»

На генералов, собравшихся в ставке фюрера в Цигенберге вечером 12 декабря, естественно без пистолетов и портфелей, нацистский верховный главнокомандующий, сгорбившийся в кресле, как вспоминал позднее Мантейфель, произвел впечатление больного человека: сутулая фигура, бледное, отечное лицо, трясущиеся руки. Его левую руку сводила судорога, что он тщательно скрывал. При ходьбе он волочил ногу.

Но дух Гитлера по-прежнему оставался неукротим. Генералы ожидали услышать оценку обстановки и изложение замысла предстоящего наступления. Вместо этого верховный главнокомандующий ударился в политические разглагольствования и исторические экскурсы:

«В истории никогда не существовало такой коалиции, как у наших врагов, коалиции, составленной из столь разнородных элементов и преследующих столь разные цели… С одной стороны, ультракапиталистические государства, с другой — ультрамарксистские. С одной стороны, умирающая империя — Великобритания, с другой — бывшая колония, твердо решившая наследовать ей, — Соединенные Штаты… Вступая в коалицию, каждый партнер лелеял надежду реализовать свои политические цели… Америка стремится стать наследницей Англии, Россия пытается захватить Балканы… Англия пытается сохранить свои владения… на Средиземном море. Даже сейчас эти государства конфликтуют друг с другом, и тот, кто, подобно пауку, сидит в центре сотканной им паутины, наблюдая за событиями, видит, как этот антагонизм с каждым часом все возрастает. Если сейчас мы нанесем несколько ударов, то в любой момент этот искусственно сколоченный общий фронт может рухнуть с оглушительным грохотом, но при условии, что Германия не проявит слабости.

Необходимо лишить противника уверенности, что победа обеспечена… Исход войны в конечном счете решается признанием одной из сторон факта, что она не в состоянии победить. Мы должны постоянно внушать противнику, что ему ни при каких условиях, никогда не добиться нашей капитуляции. Никогда! Никогда!»

И хотя в ушах расходившихся с совещания генералов все еще звучали пустопорожние речи фюрера, ни один из них, как по крайней мере говорили они позднее, не верил, что удар в Арденнах увенчается успехом. Но все же они были преисполнены решимости выполнить приказ в меру своих сил.

И они сумели это сделать. Ночь на 16 декабря выдалась темная и морозная. Под покровом густого тумана, нависшего над заснеженными лесистыми холмами Арденн, немцы выдвинулись на исходные позиции, протянувшиеся на 70 миль между Моншау к югу от Ахена и Эхтернахом к северо-западу от Трира. Согласно прогнозу, такая погода должна была сохраниться в течение нескольких дней. Все это время, как рассчитывали немцы, союзная авиация будет прикована к аэродромам, а немецкие тылы смогут избежать ада, который они однажды испытали в Нормандии. Пять дней кряду Гитлеру везло с погодой. За это время немцы, застав врасплох верховное командование союзников, нанесли начиная с утра 16 декабря ряд фронтальных ударов и прорвали позиции противника сразу на нескольких участках фронта.

Когда в ночь на 17 декабря немецкая танковая группа подошла к Ставело, всего в восьми милях от Спа, где размещался штаб американской 1-й армии, его пришлось срочно эвакуировать. Более того, немецкие танки находились в миле от огромного полевого бензохранилища американцев, где было сосредоточено три миллиона галлонов бензина. Захвати немцы этот склад, их бронетанковые дивизии, постоянно терявшие темп продвижения из-за задержек с подвозом горючего, нехватку которого они и без того остро ощущали, могли бы продвинуться быстрее и дальше. Дальше всех продвинулась так называемая 150-я танковая бригада Скорцени, личный состав которой был переодет в американскую форму и посажен на захваченные американские танки, грузовики и джипы. Через незанятые участки фронта удалось проскочить примерно 40 джипам с солдатами и продвинуться до реки Маас[282].

Однако упорное, хотя и неподготовленное сопротивление разбросанных частей американской 1-й армии замедлило продвижение немцев, а стойкость союзных войск на северном и южном флангах, соответственно у Моншау и Бастони, вынудила гитлеровцев продвигаться по узкому, изогнутому коридору. Стойкая оборона американцев у Бастони окончательно решила их судьбу.

Ключом к обороне Арденн и реки Маас была развилка дорог у Бастони. Ее прочное удержание позволяло не только блокировать основные дороги, по которым наступала к реке Маас у Динана 5-я танковая армия Мантейфеля, но и сковать значительные немецкие силы, предназначенные для развития прорыва. К утру 18 декабря танковые клинья Мантейфеля находились всего в 15 милях от города, и единственными американцами, оставшимися там, были офицеры и солдаты штаба одного из корпусов, готовившиеся к эвакуации. Однако вечером 17-го американская 101-я воздушно-десантная дивизия, которая переоснащалась в Реймсе, получила приказ совершить бросок к Бастони, расположенной в 100 милях от него. Двигаясь всю ночь на грузовиках с зажженными фарами, она достигла города за сутки, сумев опередить немцев. Это была решающая гонка, и немцы ее проиграли. Хотя они окружили Бастонь, им с трудом удалось ввести в действие свои дивизии, чтобы выйти к реке Маас. Кроме того, они были вынуждены выделить крупные силы для блокирования развилки дорог, чтобы затем попытаться захватить Бастонь.

22 декабря генерал Генрих фон Лютвиц, командир 47-го бронетанкового корпуса, направил письменное обращение командиру 101-й воздушно-десантной дивизии, требуя сдачи Бастони. Он получил ответ, состоявший из одного слова и ставший знаменитым: «А пошел ты…» Канун Рождества явился поворотным моментом в арденнской авантюре Гитлера. За день до того разведывательный батальон немецкой 2-й бронетанковой дивизии вышел к высотам в трех милях к востоку от Мааса в районе Динана и в ожидании подвоза горючего для танков и подкреплений остановился, прежде чем ринуться вниз по склонам к реке. Однако ни горючее, ни подкрепления так и не прибыли. Американская 2-я бронетанковая дивизия внезапно нанесла удар с севера. Тем временем несколько дивизий 3-й армии Паттона уже подходили с юга с основной задачей деблокировать Бастонь. «Вечером 24-го, — писал позднее Мантейфель, — стало ясно, что операция достигла своей высшей точки. Теперь мы уже знали, что никогда не решим поставленной задачи». Давление на южном и северном флангах узкого и глубокого вклинения немцев стало слишком сильным, притом за два дня до Рождества небо наконец прояснилось и англо-американские ВВС начали наносить массированные удары по немецким коммуникациям, по войскам и танкам, двигавшимся узкими и извилистыми горными дорогами. Немцы сделали еще одну отчаянную попытку захватить Бастонь. Весь день Рождества начиная с трех часов утра они предпринимали одну атаку за другой, но оборонявшиеся войска Маколифа выстояли. На следующий день бронетанковое соединение из состава 3-й армии Паттона ударом с юга деблокировало город. Перед немцами теперь встал вопрос, как вывести войска из узкого коридора прежде, чем их отсекут и уничтожат.

Но Гитлер и слышать не хотел об отходе. Вечером 28 декабря он провел военное совещание, на котором, вместо того чтобы прислушаться к совету Рундштедта и Мантейфеля и вовремя отвести войска с выступа, приказал вновь перейти в наступление, взять штурмом Бастонь и прорываться к Маасу. Более того, он требовал немедленно начать новое наступление на юге, в Эльзасе, где количество американских сил резко сократилось из-за переброски нескольких дивизий Паттона на север, в Арденны. Гитлер остался глух к протестам генералов, заявлявших, что имеющихся в их распоряжении сил недостаточно как для продолжения наступления в Арденнах, так и для удара в Эльзасе.

«Господа, я занимаюсь этим делом одиннадцать лет и… еще никогда ни от кого не слышал, что у него полностью все готово… Вы никогда не бываете вполне готовы. Это ясно».

И он все говорил и говорил[283]. Задолго до того, как он закончил, генералы поняли, что их верховный главнокомандующий, очевидно, потерял чувство реальности и витает в облаках.

«Вопрос в том… есть ли у Германии воля к жизни или она будет уничтожена… Поражение в этой войне приведет к уничтожению ее народа».

Затем последовали пространные рассуждения об истории Рима и Пруссии в Семилетней войне. Наконец он вернулся к неотложным проблемам текущего дня. Признав, что наступление в Арденнах «не привело к решающему успеху, которого можно было ожидать», фюрер заявил, что оно привело к «такому изменению всей обстановки, какое еще две недели назад никто не считал возможным».

«Противник был вынужден отказаться от всех своих наступательных планов… Ему пришлось бросать в бой измотанные части. Нам удалось полностью опрокинуть его оперативные планы. В тылу на него обрушилась резкая критика. Для него это тяжелый психологический момент. Ему уже пришлось признать, что до августа, а то и до конца следующего года решить судьбу войны невозможно…»

Была ли эта последняя фраза признанием окончательного поражения? Спохватившись, Гитлер тут же попытался рассеять подобное впечатление:

«Поспешу добавить, господа, что… вы не должны делать из этого вывод, будто я хотя бы отдаленно допускаю мысль о поражении в этой войне… Мне незнакомо слово „капитуляция“… Для меня сегодняшняя обстановка не представляет ничего нового. Мне доводилось бывать в гораздо худших ситуациях. Я упоминаю об этом лишь потому, что хочу, чтобы вы поняли, почему я преследую свою цель с таким фанатизмом и почему ничто не в состоянии меня сломить. Как бы ни терзали меня заботы и как бы они ни подрывали мое здоровье, ничто ни на йоту не изменит моей решимости сражаться, пока наконец чаша весов не склонится в нашу сторону».

После этого он призвал генералов нанести новые удары по врагу с таким воодушевлением, на какое они только способны.

«Тогда мы… полностью сокрушим американцев… И тогда вы увидите, что произойдет. Я не верю, что в конечном счете враг устоит перед 45 немецкими дивизиями… Мы еще одолеем судьбу!»

Увы, слишком поздно. У Германии уже не было для этого военной мощи.

В первый день нового года Гитлер бросил в наступление в Сааре восемь дивизий, затем последовал удар с плацдарма на Верхнем Рейне силами армии под командованием Генриха Гиммлера, что представлялось немецким генералам злой шуткой. Ни та, ни другая операция многого не достигли. Не принес успеха и массированный удар на Бастонь, предпринятый 3 января. Удар наносился по меньшей мере двумя корп усам и в составе девяти дивизий. Ему суждено было вылиться в самое ожесточенное в Арденнской операции сражение. К 5 января немцы потеряли надежду овладеть этим ключевым городом. Им самим теперь угрожала опасность оказаться в окружении в результате англо-американского контрудара с севера, предпринятого 3 января. 8 января Модель, над армиями которого нависла угроза оказаться в ловушке у Уффализа, к северо-востоку от Бастони, получил наконец разрешение отойти. К 16 января, ровно через месяц после начала наступления, ради успеха которого Гитлер бросил в бой последние людские ресурсы, вооружение и боеприпасы, немецкие войска были отброшены на исходные рубежи.

Они потеряли около 120 тысяч человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести, 600 танков и самоходных орудий, 1600 самолетов и 6 тысяч автомашин. У американцев также имелись серьезные потери: 8 тысяч убитых, 48 тысяч раненых, 21 тысяча захваченных в плен или пропавших без вести, а также 733 танка и самоходных противотанковых установок[284]. Но американцы могли восполнить свои потери, немцы — нет.

Они исчерпали все свои ресурсы. Это было последнее крупное наступление немецкой армии во второй мировой войне. Провал его не только предопределил неизбежность поражения на Западе, но и обрек немецкие армии на Востоке, где переброска Гитлером своих последних резервов к Арденнам немедленно сказалась.

Что касается русского фронта, то пространная лекция, прочитанная Гитлером через три дня после Рождества для генералов Западного фронта, звучала довольно оптимистично. На Востоке немецкие армии, постепенно теряя Балканы, твердо держались еще с октября на Висле и в Восточной Пруссии.

«К сожалению, из-за предательства наших союзников мы вынуждены постепенно отходить… — говорил Гитлер. — Тем не менее в целом оказалось возможным удерживать Восточный фронт».

Но как долго? Накануне Рождества, после того как русские окружили Будапешт, и в первый день нового года Гудериан тщетно просил Гитлера дать подкрепления, чтобы принять соответствующие меры при возникновении русской угрозы в Венгрии и отразить советское наступление в Польше, которое ожидалось в середине января.

«Я подчеркнул, — говорит Гудериан, — что Рур уже парализован бомбежками западных союзников… С другой стороны, сказал я, промышленный район Верхней Силезии еще может работать на полную мощность, поскольку центр немецкого производства вооружения переместился на Восток. Потеря же Верхней Силезии приведет к нашему поражению через несколько недель. Но все было тщетно. Я получил отпор и провел унылый и трагический канун Рождества в совершенно обескураживающей обстановке».

Тем не менее 9 января Гудериан в третий раз отправился на прием к Гитлеру. Он взял с собой начальника разведки на Востоке генерала Гелена, который, используя принесенные карты и схемы, пытался объяснить фюреру опасность положения немецких войск накануне ожидаемого наступления русских на севере.

«Гитлер, — вспоминает Гудериан, — окончательно потерял самообладание… заявив, что карты и схемы „абсолютно идиотские“, и приказал, чтобы я посадил в сумасшедший дом человека, подготовившего их. Тогда я вспылил и сказал: „Если вы хотите направить генерала Гелена в сумасшедший дом, тогда уж отправляйте и меня с ним заодно“».

Гитлер возразил, что на Восточном фронте «еще никогда ранее не было такого сильного резерва, как сейчас», и Гудериан огрызнулся: «Восточный фронт подобен карточному домику. Если его прорвут хотя бы в одном месте, все остальное рухнет».

Так все и произошло. 12 января 1945 года русская группа армий Конева осуществила прорыв на Верхней Висле, южнее Варшавы, и устремилась в Силезию. Армии Жукова форсировали Вислу к северу и югу от Варшавы, которая пала 17 января. Еще севернее две русские армии овладели половиной Восточной Пруссии и двинулись к Данцигскому заливу.

Это было крупнейшее наступление русских за всю войну. Только на Польшу и Восточную Пруссию Сталин бросил 180 дивизий, в основном, как это ни удивительно, танковых. Остановить их было невозможно.

«К 27 января (всего через пятнадцать дней после начала советского наступления) русская приливная волна, — вспоминает Гудериан, — обернулась для нас полной катастрофой». К этому времени Восточная и Западная Пруссия уже были отрезаны от рейха. Именно в этот день Жуков форсировал Одер, продвинувшись за две недели на 220 миль и выйдя на рубежи всего в 100 милях от Берлина. Самые катастрофические последствия имел захват русскими Силезского промышленного бассейна.

30 января, в день двенадцатой годовщины прихода Гитлера к власти, министр производства вооружений Альберт Шпеер представил на имя Гитлера меморандум, подчеркнув значение потери Силезии. «Война проиграна», — начал он свой доклад и далее в бесстрастной и объективной манере объяснил почему. После массированных бомбежек Рура силезские шахты начали поставлять 60 процентов немецкого угля. Для железных дорог, электростанций и заводов остался двухнедельный запас угля. Таким образом, сейчас, после потери Силезии, можно, по словам Шпеера, рассчитывать лишь на одну четвертую часть угля и одну шестую часть стали от того объема, который она производила в 1944 году. Это предвещало катастрофу в 1945-м.

Фюрер, как вспоминал позднее Гудериан, взглянул на доклад Шпеера, прочитал первую фразу и распорядился положить его в сейф. Он отказался принимать Шпеера наедине, а Гудериану сказал:

«С сегодняшнего дня я никого не буду принимать наедине. Шпеер всегда старается преподнести мне что-нибудь неприятное. Я не выношу этого».

27 января, во второй половине дня, войска Жукова форсировали Одер в 100 милях от Берлина. Событие это вызвало в ставке Гитлера интересную реакцию, которая распространилась и на рейхсканцелярию в Берлине. 25-го Гудериан в отчаянии направился к Риббентропу с настоятельной просьбой попытаться немедленно заключить перемирие на Западе, с тем чтобы все, что осталось от немецких армий, сосредоточить на Востоке против русских. Министр иностранных дел немедленно разболтал об этом фюреру, который в тот же вечер отчитал начальника генштаба, обвинив его в государственной измене.

Однако два дня спустя Гитлер, Геринг и Йодль, потрясенные катастрофой на Востоке, посчитали лишним просить Запад о перемирии, поскольку были уверены, что западные союзники сами прибегут к ним, испугавшись последствий большевистских побед. О том, какая сцена разыгралась в ставке, дает представление сохранившаяся запись совещания 27 января у фюрера.

Гитлер. Вы думаете, англичане в восторге от событий на русском фронте?

Геринг. Они, конечно, не предполагали, что мы будем сдерживать их, пока русские завоюют всю Германию… Они не рассчитывали, что мы как сумасшедшие станем обороняться против них, пока русские будут продвигаться все глубже и глубже в Германию и фактически захватят ее всю…

Йодль. Они всегда относились к русским с подозрением.

Геринг. Если так будет продолжаться, через несколько дней мы получим телеграмму от англичан.

И с этим призрачным шансом главари третьего рейха связали свои надежды.

Весной 1945 года третий рейх быстро приближался к своему концу.

Агония началась в марте. К февралю, когда почти весь Рур лежал в развалинах, а Верхняя Силезия оказалась утрачена, добыча угля составляла одну пятую уровня предыдущего года. Лишь очень немногое из этого количества можно было перевезти, так как англо-американские бомбардировки вывели из строя железнодорожный и водный транспорт. На совещаниях у Гитлера разговор шел главным образом о нехватке угля. Дёниц жаловался на недостаток горючего, из-за чего многие корабли стояли на приколе, а Шпеер спокойно объяснял, что электростанции и предприятия находятся в таком же положении по тем же причинам. Потеря румынских и венгерских нефтяных месторождений и бомбежки заводов синтетического топлива в Германии создали такой острый дефицит бензина, что большая часть крайне необходимых теперь истребителей не поднималась в воздух и уничтожалась на аэродромах авиацией союзников. Многие танковые дивизии бездействовали из-за отсутствия горючего.

Надежды на обещанное «чудо-оружие», которые какое-то время поддерживали народ и солдат и даже таких трезвомыслящих генералов, как Гудериан, в конце концов пришлось оставить. Пусковые установки самолетов-снарядов Фау-1 и ракет Фау-2, нацеленные на Англию, были почти полностью разрушены, когда войска Эйзенхауэра заняли побережье Франции и Бельгии. Осталось всего несколько установок в Голландии. Почти 8 тысяч этих снарядов и ракет были выпущены по Антверпену и другим военным объектам после того, как англо-американские войска вышли к границам Германии, но ущерб, причиненный ими, оказался незначителен.

Гитлер и Геринг рассчитывали, что новые реактивные истребители добьются превосходства в воздухе над союзной авиацией, и они бы этого добились, поскольку немцам удалось произвести их более тысячи, если бы англо-американские летчики, у которых не было таких самолетов, не предприняли успешных контрдействий. Обычные винтовые истребители союзников не могли противостоять немецким реактивным истребителям, но подняться в воздух удалось лишь немногим из них. Нефтеочистительные заводы, производившие специальное горючее, были разбомблены, а удлиненные взлетные полосы, строившиеся для них, легко обнаруживали союзные летчики, которые уничтожили реактивные самолеты на земле.

Гросс-адмирал Дёниц когда-то обещал фюреру, что новые подводные лодки с электродвигателями произведут чудеса на море, вновь нарушат англо-американские жизненно важные коммуникации в Северной Атлантике. Но к середине февраля 1945 года лишь две из 126 новых, введенных в строй подводных лодок смогли выйти в море.

Что касается проекта немецкой атомной бомбы, который причинил столько беспокойства Лондону и Вашингтону, то он продвинулся недалеко, поскольку не вызывал большого интереса у Гитлера и поскольку Гиммлер имел обыкновение арестовывать ученых-атомщиков по подозрению в нелояльности или отрывал их для проведения увлекавших его нелепых «научных» экспериментов, которые он считал гораздо более важными. К концу 1944 года правительства Англии и США с большим облегчением узнали, что немцы не смогут создать атомную бомбу и применить ее в этой войне[285].

8 февраля армии Эйзенхауэра, насчитывавшие к этому времени 85 дивизий, начали сосредоточиваться на Рейне. Союзники считали, что немцы будут вести лишь сдерживающие действия и беречь силы, укрывшись за мощной водной преградой, какую представляла собой эта широкая и быстрая река. И Рундштедт это предлагал. Но в данном случае, как и ранее, Гитлер даже слышать не хотел об отходе. Это бы означало, сказал он Рундштедту, «перенести катастрофу с одного места на другое». Поэтому по настоянию Гитлера немецкие армии продолжали вести боевые действия на занимаемых позициях. Однако длилось это недолго. К концу месяца англичане и американцы вышли к Рейну в нескольких местах севернее Дюссельдорфа, а через две недели они уже прочно удерживали левый берег к северу от Мозеля. При этом немцы потеряли еще 350 тысяч человек убитыми, ранеными или захваченными в плен (число пленных достигло 293 тысяч), а также основную часть вооружения и техники.

Гитлер был в бешенстве. 10 марта он отстранил Рундштедта (в последний раз), заменив его фельдмаршалом Кессельрингом, который так долго и упорно сопротивлялся в Италии. Еще в феврале фюрер в припадке гнева счел необходимым денонсировать Женевскую конвенцию, чтобы, как он заявил на совещании 19 февраля, «заставить противника понять, что мы полны решимости драться за наше существование всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами». Предпринять этот шаг ему настоятельно советовал д-р Геббельс, кровожадный тип, предложивший немедленно, без суда и следствия, провести массовые расстрелы пленных летчиков в порядке ответных репрессий за ужасные бомбардировки немецких городов. Когда некоторые из присутствовавших офицеров привели юридические доводы против такого шага, Гитлер злобно оборвал их:

«К черту… Если я дам ясно понять, что не намерен церемониться с вражескими пленными, что с ними будут обращаться, не считаясь ни с их правами, ни с возможными репрессиями против нас самих, то многие (немцы) подумают дважды, прежде чем дезертировать».

Это заявление стало одним из первых свидетельств, показавших его приспешникам, что Гитлер, чья миссия в качестве завоевателя мира провалилась, готов ринуться в пропасть, как Вотан в Вальхаллу, увлекая за собой не только врагов, но и собственный народ. В конце совещания он потребовал, чтобы адмирал Дёниц рассмотрел все «за» и «против» в связи с этим шагом и доложил ему в кратчайший срок.

Дёниц, что было характерно для него, прибыл с ответом на следующий день.

«Негативные последствия перевесят позитивные… В любом случае было бы лучше соблюсти приличия, хотя бы внешние, и осуществить меры, которые мы считаем необходимыми, не объявляя об этом заранее».

Гитлер неохотно согласился, и хотя поголовного истребления пленных летчиков или других военнопленных, кроме русских, как мы убедились, не последовало, нескольких все же убили, а гражданское население подстрекали линчевать приземлявшиеся на парашютах экипажи самолетов союзников. Один пленный французский генерал (Месни) был умышленно убит по приказу Гитлера, а большое число военнопленных союзных армий погибло, когда их насильственно перегоняли на большие расстояния без воды и пищи. Эти длительные марши они совершали по дорогам, подвергавшимся налетам английских, американских и русских самолетов. Перегоняли их в глубь страны, чтобы не допустить освобождения наступавшими войсками союзников. Стремление Гитлера заставить немецких солдат подумать дважды, прежде чем дезертировать, имело свои основания. На Западе число дезертиров или по меньшей мере тех, кто сдавался при первой возможности, сразу после начала англо-американского наступления стало ошеломляющим. 12 февраля Кейтель отдал от имени фюрера приказ о том, что любой солдат, который обманным путем раздобудет увольнительную записку, получит отпуск или совершит поездку по подложным документам, будет «наказываться смертью». А 5 марта генерал Бласковиц, командующий группой армий «X» на Западе, отдал такой приказ:

«Все солдаты… обнаруженные за пределами своих частей… а также все заявляющие, что они отстали и разыскивают свои части, будут немедленно отданы под трибунал и расстреляны».

12 апреля Гиммлер внес свою лепту в этот приказ, объявив, что командир, не сумевший удержать город или важный узел коммуникаций, будет расстрелян. Приказ тут же был приведен в исполнение по отношению к нескольким офицерам, которые не сумели удержать один из мостов через Рейн.

Во второй половине дня 7 марта передовые подразделения американской 9-й танковой дивизии достигли высот у города Ремаген, в 25 милях севернее Кобленца. К удивлению американских танкистов, железнодорожный мост Людендорфа не был разрушен. Они быстро спустились по склонам к воде. Саперы торопливо перерезали любой попадавшийся провод, который мог вести к заложенной мине. По мосту устремился взвод пехотинцев. Когда они подбегали к правому берегу последовал один взрыв, затем другой. Мост тряхнуло, но он не рухнул. Немногочисленная группа немцев, прикрывавшая его на том берегу, была быстро отброшена. Танки устремились вперед через пролеты моста. К вечеру американцы создали прочный плацдарм на правом берегу Рейна. Последний серьезный естественный рубеж на пути в Западную Германию был преодолен[286].

Через несколько дней, поздним вечером 22 марта, 3-я армия Паттона, преодолев Саар-Палатинате кий треугольник, в ходе блестящей операции во взаимодействии с американской 7-й и французской 1-й армиями организовала еще одну переправу через Рейн — у Оппенхайма, к югу от Майнца. К 25 марта англо-американские армии вышли на левый берег реки на всем ее протяжении, создав в двух местах на правом берегу укрепленные плацдармы. За полтора месяца Гитлер потерял на Западе более трети своих сил и большую часть вооружения, достаточного для оснащения полумиллиона человек.

В 2.30 ночи 24 марта в своей ставке в Берлине он созвал военный совет, чтобы решить, что же предпринять дальше.

Гитлер. Я считаю, что второй плацдарм в Оппенхайме представляет собой величайшую опасность.

Хевель (представитель МИД). Рейн там не слишком широк.

Гитлер. Добрых двести пятьдесят метров. Но на речном рубеже достаточно уснуть лишь одному человеку, чтобы случилась страшная беда.

Верховный главнокомандующий поинтересовался, «нет ли там бригады или чего-либо подобного, что можно было бы туда послать». Ответил адъютант:

«В настоящее время в наличии нет ни одной части, которую можно было бы направить в Оппенхайм. В военном городке на Сене имеется только пять противотанковых установок, которые будут готовы сегодня или завтра. Их можно ввести в бой через несколько дней…»

Несколько дней! К этому времени Паттон уже создал в Оппенхайме плацдарм семь миль шириной и шесть глубиной, а его танки устремились на восток, к Франкфурту. И показателем того трудного положения, в каком оказалась некогда мощная немецкая армия, чьи хваленые танковые корпуса в былые годы рассекали Европу из конца в конец, явилось то, что сам верховный главнокомандующий был вынужден заниматься пятью подбитыми противотанковыми установками, которые можно было заполучить и ввести в бой лишь через несколько дней, чтобы остановить наступление мощной танковой армии противника[287].

Теперь, к началу третьей недели марта, когда американцы находились уже на той стороне Рейна, а мощная союзная армия англичан, канадцев и американцев под командованием Монтгомери изготовилась форсировать Нижний Рейн и устремиться на северонемецкую равнину и Рур, что они и осуществили в ночь на 23 марта, мстительный Гитлер обрушился на собственный народ. Народ поддерживал его в годы величайших в немецкой истории побед. Теперь, в годину испытаний, фюрер не считал более народ достойным его, Гитлера, величия. «Если германскому народу суждено потерпеть поражение в борьбе, — заявил он в речи, обращенной к гаулейтерам в августе 1944 года, — то он, очевидно, слишком слаб: он не смог доказать свою храбрость перед историей и обречен лишь на уничтожение».