Глава 11 Падение Муссолини

Глава 11

Падение Муссолини

В течение первых трех лет войны немцы удерживали за собой инициативу в проведении летних крупномасштабных наступательных операций на Европейском континенте. Теперь, в 1943 году, роли поменялись. В мае, после разгрома в Тунисе войск держав оси, а точнее, всего, что осталось от их некогда мощной армии в Северной Африке, стало очевидно, что англо-американские войска, руководимые генералом Эйзенхауэром, нанесут удар уже по самой Италии. Именно этот кошмар преследовал Муссолини еще в сентябре 1939 года, и именно он заставил его не спешить со вступлением Италии в войну до тех пор, пока соседняя Франция не была захвачена немцами, а экспедиционный корпус англичан не был изгнан на английское побережье Ла-Манша. Теперь кошмар возник снова, но с той разницей, что он быстро становился реальностью.

Сам Муссолини был нездоров и подавлен, более того, он был напуган. В народе и армии распространились пораженческие настроения. В промышленных городах Милане и Турине прошли массовые забастовки. Голодные рабочие вышли на демонстрации с требованиями «Хлеба, мира и свободы». Дискредитировавший себя, пораженный коррупцией фашистский режим разваливался на глазах, и, когда в начале года граф Чиано был освобожден от поста министра иностранных дел и направлен послом в Ватикан, немцы заподозрили, что он послан туда, чтобы начать переговоры о заключении сепаратного мира с союзниками, к чему призывал и румынский диктатор Антонеску.

В течение нескольких месяцев Муссолини бомбардировал Гитлера просьбами заключить мир со Сталиным, с тем чтобы перебросить немецкие армии на Запад и создать совместную с итальянцами оборону против угрозы, нарастающей со стороны англо-американских сил на Средиземном море, а также тех сил, которые, по его расчетам, сосредоточивались в Англии для вторжения через Ла-Манш. Гитлер понял, что пришло время вновь встретиться с Муссолини, чтобы ободрить опустившего руки союзника и наставить его на путь истинный. Встреча была назначена на 7 апреля 1943 года в Зальцбурге, и, хотя дуче прибыл с намерением держаться своего курса или по меньшей мере своего мнения, он опять поддался многословным увещеваниям фюрера. Позднее Гитлер поведал о своем успехе Геббельсу, который сделал об этом краткую запись в дневнике:

«Вложив всю свою энергию в эти условия, он сумел вернуть Муссолини на прежние рельсы… Дуне полностью переменился… Когда по прибытии Муссолини вышел из вагона, фюреру показалось, что он видит перед собой дряхлого старика. Когда же по прошествии четырех дней он уезжал, то выглядел воодушевленным, готовым к любым действиям».

В действительности же Муссолини не был подготовлен к событиям, которые вскоре последовали, быстро сменяя друг друга. Захватив в мае Тунис, союзники осуществили 10 июля успешную высадку в Сицилии. У итальянцев не было особого желания воевать на своей территории. И вскоре Гитлер получил сообщение о том, что итальянская армия находится «на грани развала», как он выразился перед своими советниками в ставке.

«Лишь жесточайшие меры, — заявил Гитлер на военном совете 17 июля, — подобно тем, к которым прибегал Сталин в 1941 году или французы в 1917-м, способны спасти нацию. В Италии необходимо учредить нечто вроде трибуналов или военно-полевых судов для устранения нежелательных элементов».

Он вновь вызвал Муссолини, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Встреча состоялась 19 июля в местечке Фел-тре в Северной Италии. По чистой случайности это была тринадцатая встреча двух диктаторов, и проходила она по тому же образцу, что и недавние. Говорил только Гитлер, Муссолини молча слушал — три часа до обеда и два часа после. Без особого успеха фанатичный фюрер пытался поднять подорванный дух своего больного друга и союзника. Они оба должны продолжать борьбу на всех фронтах. Выпавшая им миссия не может быть передана другому поколению. Голос истории по-прежнему взывает к ним. Сицилию и собственно Италию можно удержать, если итальянцы будут сражаться. На помощь им будут направлены свежие немецкие пополнения. Скоро вступит в строй новая подводная лодка и устроит англичанам «новый Сталинград».

Несмотря на обещания и похвальбу Гитлера, на встрече, по свидетельству Шмидта, царила весьма гнетущая атмосфера. Муссолини был настолько переутомлен, что уже не мог следить за тирадами своего друга и в конце переговоров попросил Шмидта дать ему записи беседы. Подавленность дуче возросла еще более, когда в ходе совещания поступили сообщения о мощном воздушном налете союзников на Рим среди бела дня.

Бенито Муссолини, изможденный и дряхлый, хотя ему только должно было исполниться шестьдесят, тот самый Муссолини, который в течение двух десятилетий напыщенно и нагло паясничал на европейской сцене, приближался к своему закату. Вернувшись в Рим, он обнаружил нечто гораздо худшее, чем последствия мощной бомбежки. Он узнал о заговоре, организованном некоторыми из его приспешников в верхушке фашистской партии, в числе которых был и его зять Чиано. Заговор фашистской верхушки фактически служил ширмой для заговора более широкого, нити которого тянулись к самому королю. Целью заговора было свержение дуче.

Мятежные фашистские главари во главе с Дино Гранди, Джузеппе Боттаи и Чиано потребовали созыва фашистского Большого совета, который не собирался с декабря 1939 года. Совет всегда являлся послушным органом, которым всецело заправлял дуче. Совет заседал в ночь на 25 июля 1943 года, и впервые за время своей карьеры диктатора Муссолини подвергся на нем резкой критике за ту катастрофу, в которую он вверг страну. Резолюция, принятая 19 голосами против 8, потребовала восстановления конституционной монархии с демократически избираемым парламентом. Она призывала также восстановить полное подчинение всех вооруженных сил королю.

Фашистские заговорщики, за исключением, пожалуй, Гранди, едва ли намеревались идти в своих требованиях дальше. Но вспыхнул второй, более широкий мятеж нескольких генералов и короля. Сам Муссолини, очевидно, считал, что уже выдержал шторм. Во всяком случае, решения в Большом совете в Италии принимались не большинством голосов, а самим дуче. Поэтому для него было полнейшей неожиданностью, когда вечером 25 июля его вызвали во дворец к королю, без промедления отстранили от дел и, арестовав, отвезли в карете «скорой помощи» в полицейский участок[219].

Так бесславно сошел со сцены современный римский Цезарь, воинственно-крикливый деятель двадцатого столетия, который знал, как извлекать дивиденды из смятения и отчаяния этого столетия. Это был деятель, у которого за броской внешностью скрывалось не особенно привлекательное нутро. Как личность он был совсем не глуп. Он прочитал множество книг по истории и считал, что усвоил ее уроки. Но как диктатор он совершил роковую ошибку, стремясь создать великую военную империю из страны, которой остро не хватало промышленных ресурсов и народ которой в отличие от немецкого оказался слишком практичен, слишком приземлен, чтобы дать увлечь себя пустыми амбициями. В глубине души итальянский народ в отличие от немецкого так никогда и не принял фашизма. Он лишь мирился с фашизмом, прекрасно сознавая, что это преходящий период в его жизни. Муссолини, судя по всему, в конце концов это понял. Однако, подобно всем диктаторам, он был ослеплен властью, которая, как это неизбежно происходит, развратила его, помутила рассудок, лишила ясности мысли. А это привело его ко второй роковой ошибке — к тому, что он связал и свою судьбу и судьбу Италии с третьим рейхом. Когда по гитлеровской Германии начал звонить колокол, он начал звонить и по Италии Муссолини, и, когда настало лето 1943 года, итальянский диктатор услышал этот звон. Но уже ничего не мог предпринять, чтобы обмануть судьбу. К этому времени он уже стал заложником Гитлера.

Не раздалось ни единого выстрела даже со стороны фашистской полиции, чтобы спасти его, не раздалось ни одного голоса в его защиту. Никого, судя по всему, не задела унизительная процедура его ухода: его вывели под руки из приемной короля и отправили в тюрьму в карете «скорой помощи». Напротив, его падение вызвало всеобщее ликование. Фашизм потерпел крах, как и его основатель. Маршал Пьетро Бадольо сформировал беспартийное правительство, в которое вошли генералы и государственные служащие. Фашистская партия была распущена, ее членов сместили с ключевых постов, а антифашистов выпустили из тюрем.

Можно представить, как отреагировали в гитлеровской ставке на сообщение о падении Муссолини. Впрочем, в этом нет необходимости. О том, какова была реакция, свидетельствуют объемистые директивные документы. Определить ее можно как глубокий шок. Даже в нацистском сознании сразу же возникли аналогии. Случившееся в Риме могло стать опасным прецедентом, и это глубоко обеспокоило д-ра Геббельса, которого 26 июля с особой поспешностью вызвали в ставку в Растенбурге. Первая забота министра пропаганды, о чем мы узнаем из его дневника, свелась к тому, как объяснить германскому народу свержение Муссолини. «Что же все-таки мы скажем немцам?» — задавался он вопросом и пришел наконец к выводу, что сейчас следует лишь сказать, что дуче подал в отставку «по состоянию здоровья».

«Ясно, что известие об этих событиях, — писал он в дневнике, — могло бы натолкнуть некоторые подрывные элементы в Германии на мысль, что они способны осуществить то же самое, что Бадольо и его приспешники в Риме. Фюрер приказал Гиммлеру принять самые суровые полицейские меры на тот случай, если подобная опасность окажется неминуемой здесь…»

Однако Гитлер, продолжает Геббельс, не считал, что существует непосредственная опасность такого поворота событий в Германии. Министр пропаганды в конце концов уверил себя, что германский народ не будет «считать кризис в Риме возможным прецедентом».

Что Муссолини сдает, фюрер заметил еще во время их встречи две недели назад. Однако теперь, 25 июля, начавшие просачиваться в ставку известия из Рима застали его врасплох. Сначала пришло сообщение о том, что собрался Большой фашистский совет, и Гитлер недоумевал почему. «Какой прок в подобных советах? — задавал он себе вопрос. — На что они способны, кроме пустой болтовни?»

Вечером его худшие опасения подтвердились. «Дуче подал в отставку, — объявил он своим обескураженным военным советникам на совещании, созванном в 9.30 вечера. — Бадольо, наш злейший враг, возглавил правительство».

В последний раз в ходе войны Гитлер отреагировал на сообщение с ледяным спокойствием. Так он реагировал на кризисные ситуации в прежние, более счастливые времена. Когда генерал Йодль попытался убедить Гитлера дождаться более полных донесений из Рима, тот резко оборвал его:

«Разумеется, но мы по-прежнему должны разрабатывать планы на будущее. Несомненно, совершив предательство, они провозгласят, что сохраняют нам верность, что само по себе уже является предательством. Конечно, верность нам они не сохранят… Хотя этот — как его там? — Бадольо сразу же заявил, что война будет продолжаться, это не меняет дела. Они вынуждены это говорить, но измена остается. Мы будем вести прежнюю игру, но в то же время готовить все необходимое, чтобы одним ударом заменить всю команду, весь этот сброд».

Такова была первая мысль Гитлера: захватить всех, кто низверг Муссолини, и вернуть ему власть.

«Завтра, — продолжал он, — я пошлю туда человека с приказом командиру 3-й мотопехотной дивизии двинуться частью сил на Рим и немедленно арестовать правительство, короля и всю компанию. Прежде всего арестовать кронпринца и всю шайку, особенно Бадольо и весь его кабинет. Проследить, чтобы все сдались, а затем через два-три дня будет еще один переворот».

Затем Гитлер повернулся к начальнику штаба оперативного руководства верховного главнокомандования вермахта.

Гитлер. Йодль, подготовьте приказ… обязывающий их войти в Рим со штурмовыми орудиями… и арестовать правительство, короля и весь кабинет. Важнее всего для меня захватить кронпринца.

Кейтель. Он поважнее, нем старик.

Боденшатц (генерал ВВС). Организовать это следует так, чтобы всех захваченных посадить в самолет и перебросить по воздуху.

Гитлер. Именно в самолет, и сразу в воздух.

Боденшатц. Не допускайте, чтобы бамбино затерялся на аэродроме.

На состоявшемся после полуночи совещании возник вопрос, как поступить с Ватиканом. На него ответил сам Гитлер:

«Я пойду прямо в Ватикан. Вы думаете, меня смутит Ватикан? Мы захватим его сразу же… Там находится весь дипломатический корпус… Этот сброд… Мы вышвырнем оттуда это стадо свиней. Позднее можно будет принести извинения…»

В ту же ночь Гитлер отдал приказ перекрыть горные проходы в Альпах как между Италией и Германией, так и между Италией и Францией. С этой целью было срочно собрано около восьми немецких дивизий из Франции и Южной Германии. Получив наименование группы армий «В», они были переданы под командование энергичного генерала Роммеля. Взорви итальянцы, как отмечал Геббельс в своем дневнике, туннели и мосты в Альпах, немецкие войска в Италии, часть которых уже ввязалась в тяжелые бои против армий Эйзенхауэра в Сицилии, оказались бы отрезаны от своих баз снабжения. И долго бы они не продержались.

Но итальянцы не могли внезапно, за одну ночь, повернуть оружие против немцев. Бадольо предстояло прежде установить контакт с союзниками, чтобы выяснить возможности заключения перемирия, а также оказания поддержки войсками союзников в борьбе против дивизий вермахта. Гитлер не ошибся, полагая, что Бадольо именно так и поступит, но он не мог предположить, что это займет так много времени. Действительно, вопрос этот и стал основным на военном совете в ставке фюрера 27 июля, где присутствовала вся верхушка нацистского руководства и вооруженных сил, среди них — Геринг, Геббельс, Гиммлер, Роммель и новый главнокомандующий военно-морскими силами адмирал Карл Дёниц. Последний в январе сменил на этом посту впавшего в немилость гросс-адмирала Редера[220]. Большинство генералов во главе с Роммелем призывали к осмотрительности, считая, что любая намеченная в Италии акция должна быть тщательно подготовлена и хорошо продумана. Гитлер требовал выступить немедленно, хотя это и означало отвод ударных танковых дивизий с Восточного фронта, где русские только что (5 июля) начали свое первое в ходе войны летнее наступление[221]. Лишь один раз генералам, казалось, удалось взять верх и убедить Гитлера отложить операцию. Все немецкие войска, которые можно было собрать, намечалось перебросить в срочном порядке через Альпы в Италию. Геббельс не ждал ничего хорошего из-за нерешительности генералов.

«Они не принимают во внимание того, — писал он в дневнике после шумных военных дебатов, — что намерен делать противник. Англичане, безусловно, не будут ждать целую неделю, пока мы раздумываем и готовимся к операции».

Но ни ему, ни Гитлеру не стоило волноваться. Союзники прождали не неделю, а целых шесть. За это время Гитлер подготовил планы и силы для их осуществления.

Действительно, в его лихорадочном мозгу планы созрели как раз ко времени созыва военного совещания, назначенного на 27 июля. Таких планов было четыре: 1) проведение операции «Эйхе»[222] в целях освобождения Муссолини либо силами флота, если он содержится на острове, либо парашютистами ВВС, если его обнаружат на материке; 2) операция «Студент», ставившая своей целью внезапный захват Рима и восстановление там правительства Муссолини; 3) операция «Шварц»[223] — под этим кодовым названием значилась военная оккупация всей Италии; 4) операция «Ахсе»[224], предусматривавшая захват или уничтожение итальянского флота. Впоследствии две последние операции были объединены в одну под кодовым названием «Ахсе».

Два события в сентябре 1943 года послужили толчком к началу реализации планов фюрера. 3 сентября войска союзников высадились на южной оконечности Италии, а 8 сентября было объявлено о перемирии (тайно подписанном 3 сентября) между Италией и западными державами.

В этот день Гитлер вылетел на Украину, в Запорожье, с целью попытаться выровнять линию немецкого фронта, но, как свидетельствует Геббельс, им овладело «странное чувство беспокойства» и в тот же вечер он вернулся в свою ставку в Растенбург, где его ожидало известие о дезертирстве главного союзника. Хотя он и ожидал такого поворота событий, сам момент застал его врасплох, и в течение нескольких часов в ставке царило замешательство. Впервые немцы узнали о подписании итальянцами перемирия из передачи радиостанции Би-би-си из Лондона, и, когда Йодль связался по телефону из Растенбурга с фельдмаршалом Кессельрингом, находившимся во Фраскати близ Рима, чтобы получить подтверждение этому, командующий немецкими армиями в Южной Италии признался, что это и для него новость. Однако Кессельринг, штаб которого был в это утро разрушен в результате налета союзной авиации и который был занят поспешным сколачиванием группы войск для отражения еще одной высадки союзников где-то на западном побережье, сумел разобрать кодированный сигнал «Ахсе», что означало приведение в действие плана по разоружению итальянской армии и оккупации страны.

В течение одного-двух дней положение немецких войск в Центральной и Южной Италии было критическим. В окрестностях Рима двум немецким дивизиям противостояли пять итальянских. Если бы мощный флот вторжения союзников, появившийся на рейде Неаполя 8 сентября, продвинулся севернее и высадил десант неподалеку от столицы, особенно при поддержке парашютного десанта, на соседние аэродромы, чего поначалу так опасался Кессельринг, ход войны в Италии принял бы совсем другой оборот и окончательный крах третьего рейха мог произойти годом раньше. Позднее Кессельринг утверждал, что вечером 8 сентября Гитлер и ставка списали все его силы в составе восьми дивизий как «безвозвратно потерянные». Два дня спустя Гитлер сказал Геббельсу, что Южная Италия потеряна и что необходимо создать новую линию фронта к северу от Рима, в Апеннинах.

Но союзное командование не воспользовалось своим господством на море, что позволяло производить высадку чуть ли не в любом месте на обоих побережьях Италии. Не использовало оно и своего подавляющего превосходства в воздухе, чего так опасались немцы. Более того, судя по всему, штаб Эйзенхауэра не предпринял ни малейших усилий, чтобы попытаться использовать крупные итальянские силы во взаимодействии со своими собственными, особенно пять итальянских дивизий в окрестностях Рима. Предприми Эйзенхауэр эти действия — так, по крайней мере, утверждали Кессельринг и его начальник штаба генерал Зигфрид Вестфаль, — и без того трудное положение немцев стало бы безнадежным. Противостоять армиям Монтгомери, продвигавшимся от подковы итальянского сапога на север полуострова, отразить натиск сил вторжения генерала Марка Кларка, где бы они ни высадились, да при этом отбивать атаки крупных итальянских формирований, стоявших бок о бок с ними или в ближайшем их тылу, было просто выше их сил[225].

Когда американская 5-я армия высадилась не близ Рима, а южнее Неаполя, в Салерно, и когда парашютисты союзников не появились над римскими аэродромами, оба генерала вздохнули с облегчением. Еще большее облегчение испытали они, когда итальянские дивизии сдались немцам почти без единого выстрела и были разоружены. Это означало, что немцы легко удержат Рим и какое-то время даже Неаполь. Это позволило им сохранить за собой две трети территории Италии, включая промышленный Север, заводы которого были реконструированы и изготовляли оружие для немцев. Почти чудом Гитлер вновь получил отсрочку и избежал гибели[226].

Выход Италии из войны страшно озлобил фюрера. «Это подлое свинство», — заявил он Геббельсу, вновь срочно вызванному в Растенбург. Более того, свержение Муссолини встревожило его и заставило задуматься о собственном положении. «Фюрер, — отметил Геббельс в своем дневнике 11 сентября, — призывал предпринять все необходимые меры, чтобы предотвратить подобный поворот событий у нас раз и навсегда».

Вечером 10 сентября Гитлер обратился по радио к нации. Решился он на это лишь после долгих увещеваний Геббельса. «В этот критический момент народ вправе услышать от своего фюрера слова воодушевления и утешения», — сказал ему министр пропаганды. Но тон выступления Гитлера по этому поводу был скорее вызывающим:

«Надежды найти предателей среди нас строятся на полном невежестве в отношении характера национал-социалистского государства: вера в то, что события 25 июля способны распространиться на Германию, исходит из полнейшей иллюзии как относительно моего положения, так и относительно позиции моих политических соратников, моих фельдмаршалов, адмиралов и генералов».

На самом деле, как мы увидим далее, несколько немецких генералов и горстка бывших политических соратников фюрера, по мере того как нарастали военные неудачи, снова начали вынашивать изменнические замыслы, которые к июлю следующего года вылились в насильственную акцию, но менее успешную, чем та, что была проведена против Муссолини.

Одной из мер, предпринятых Гитлером, чтобы подавить зарождающуюся измену, был приказ уволить из вермахта всех немецких принцев. Так, бывший курьер фюрера для контактов с Муссолини принц Филип Гессенский, вечно болтавшийся при гитлеровском штабе, был арестован и передан гестапо. Его жена, принцесса Мафальда, дочь короля Италии, также была арестована и вместе с супругом отправлена в концлагерь. Король Италии, подобно королям Норвегии и Греции, избежал цепкой хватки Гитлера, который отомстил ему как мог, арестовав его дочь[227].

В течение нескольких недель на совещаниях у фюрера значительное время отводилось проблеме, бередившей его сознание, — спасению Муссолини. Следует напомнить, что в протоколах совещаний в ставке Гитлера операция получила кодовое наименование «Эйхе», а Муссолини иносказательно именовался «ценным объектом». Большинство генералов и даже Геббельс сомневались, следует ли считать бывшего дуче «ценным объектом», но Гитлер считал именно так и настаивал на его освобождении.

Он не только хотел оказать услугу доброму другу, к которому по-прежнему питал привязанность, но и лелеял надежду поставить его во главе нового фашистского правительства Северной Италии, что избавило бы немцев от забот по управлению этой территорией и помогло бы охранять протяженные пути снабжения и коммуникации от недружественно настроенного населения, среди которого все чаще стали появляться партизаны, доставлявшие немцам массу неприятностей.

К 1 августа адмирал Дёниц докладывал Гитлеру, что ему удалось обнаружить Муссолини на острове Вентотене. К середине августа ищейки Гиммлера были уверены, что дуче находится на другом острове — Маддалена близ северной оконечности Сардинии. Были тщательно разработаны планы по выброске на остров парашютистов под прикрытием эсминцев, но к тому времени, когда планы надо было приводить в исполнение, Муссолини перевели в другое место. В соответствии с секретным пунктом соглашения о перемирии его надлежало передать союзникам, однако по какой-то причине Бадольо медлил с его передачей, и в начале сентября «ценный объект» тайно перевезли в отель, расположенный на вершине Гран-Сассо, высочайшего пика Абруццких Апеннин, куда можно было добраться только с помощью фуникулера.

Немцы вскоре узнали о его местонахождении, проведя разведку с воздуха, и решили, что там, пожалуй, мог бы высадиться десант на планерах. Преодолев сопротивление охранников-карабинеров, десантники прихватили бы дуче, а затем взлетели на небольшом самолете «Физелер-Шторх». Этот дерзкий план был осуществлен 13 сентября под руководством еще одного находчивого и неглупого головореза СС, австрийца по имени Отто Скорцени, который еще появится в конце нашего повествования в связи с новым отчаянным предприятием[228].

Предварительно, буквально выкрав одного итальянского генерала, которого он впихнул в свой планер, Скорцени высадил десант в сотне метров от отеля, стоявшего на вершине, откуда он высмотрел дуче, который с надеждой поглядывал из окна второго этажа. Большинство карабинеров при виде немецких солдат поспешно ретировались в горы, а тех немногих, кто остался, Скорцени и Муссолини сумели убедить не применять оружия. При этом эсэсовский офицер прикрикнул на них, требуя не стрелять в итальянского генерала, которого он протолкнул вперед, а дуче, как припоминает один из свидетелей, кричал из окна: «Никому не стрелять! Не проливать кровь!» И ни капли крови не было пролито.

Через несколько минут потерявшего от радости голову фашистского главаря, который поклялся, что скорее покончит с собой, чем попадет в руки союзников и будет выставлен, как он писал позднее, на Мэдисон-сквер-гарден в Нью-Йорке[229], втиснули в крошечный самолет «Физелер-Шторх». После опасного взлета с небольшого, усыпанного камнями луга, расположенного несколько ниже отеля, самолет взмыл вверх, направляясь в Рим. В тот же вечер Скорцени вылетел оттуда в Вену на транспортном самолете люфтваффе.

Когда Муссолини два дня спустя, испытывая благодарность за свое спасение, тепло обнял Гитлера на встрече в Растенбурге, это был уже конченый человек, чей душевный пламень давно погас. К большому огорчению Гитлера, он не испытывал особого желания восстанавливать фашистский режим на оккупированной немцами территории Италии. Фюрер не скрывал своего глубокого разочарования старым итальянским другом во время продолжительной беседы с Геббельсом в конце сентября.

«Дуче не сделал из катастрофы, постигшей Италию, тех моральных выводов, которых ожидал от него фюрер… — доверил Геббельс своему дневнику содержание беседы. — Фюрер ожидал, что в первую очередь дуче сполна отомстит предавшим его изменникам. Но тот не проявил каких-либо признаков подобных намерений и тем самым показал свою явную ограниченность. Он не революционер, как фюрер или Сталин. Он настолько привязан к итальянскому народу, что ему явно не хватает революционной широты в мировом масштабе».

Гитлер и Геббельс пришли в ярость от того, что Муссолини, судя по всему, находясь под каблуком у своей дочери Эдды, которая была женой Чиано, примирился с зятем, Оба они нашли убежище в Мюнхене[230]. Фюрер и министр пропаганды считали, что Муссолини должен немедленно организовать ликвидацию Чиано, а Эдду, как выразился Геббельс, высечь[231].

Они возражали против намерения Муссолини ввести Чиано, «эту поганку», как выразился Геббельс, в руководство новой фашистско-республиканской партии.

Гитлер настаивал, чтобы дуче немедленно создал такую партию, и 15 февраля, подталкиваемый фюрером, Муссолини провозгласил новую Итальянскую социальную республику.

Но из этого так ничего и не вышло. У Муссолини не лежало сердце к этой идее. Очевидно, он не утратил до конца чувства реальности и понимал, что он всего лишь марионетка в руках Гитлера, что ни он, ни его «фашистско-республиканское правительство» не будут обладать реальной властью, кроме той, какую сочтет необходимым предоставить им в интересах Германии фюрер, и что итальянский народ никогда больше не примет ни его самого, ни фашизм.

Больше Муссолини в Рим не возвращался. Он поселился на крайнем севере, в уединенном местечке Рокка-делле-Каминате близ Гарньяно, на берегу озера Гарда, где его надежно охранял специальный отряд СС. Именно сюда, на этот живописный курорт на берегу озера, была доставлена скандально известная любовница Муссолини Клара Петаччи. Эскортировал ее Зепп Дитрих, еще бодрый ветеран СС, откомандированный специально с этой целью с русского фронта из состава отступающего 1-го танкового корпуса. Очутившись снова в объятиях преданной возлюбленной, свергнутый диктатор, казалось, перестал интересоваться окружающим. Геббельс, имевший, как известно, не одну, а несколько любовниц, сделал вид, что шокирован.

«Личные отношения дуче с его подружкой, — отметил он в своем дневнике 9 ноября, — которую Зепп Дитрих должен был ему доставить, порождают дурные предчувствия».

За несколько дней до этого Геббельс записал, что Гитлер уже «сбрасывает дуче со счетов как политика». Но прежде он вынудил дуче «уступить» Германии Триест, Истрию и Южный Тироль при условии, что Венеция будет присоединена к ним позднее. Некогда гордому тирану пришлось до дна испить чашу унижения. Под давлением Гитлера дуче согласился на арест своего зятя Чиано, что произошло в ноябре, и на его расстрел в тюрьме Вероны 11 января 1944 года[232].

К началу осени 1943 года Адольф Гитлер мог констатировать, что ему удалось справиться с наиболее серьезными опасностями, угрожавшими рейху. Падение Муссолини и безоговорочная капитуляция правительства Бадольо в Италии могли привести, как того опасались в течение нескольких недель Гитлер и его генералы, к тому, что южная граница Германии подверглась бы угрозе прямого нападения союзников, и к тому, что открылся бы путь из Северной Италии на Балканы, непосредственно в тыл немецких армий, сражавшихся на юге России. Безропотная отставка дуче в Риме, а также последовавший за ней развал блока держав оси явились тяжелым ударом по престижу фюрера как в самой Германии, так и за ее пределами. Тем не менее в течение двух месяцев Гитлер сумел реабилитировать Муссолини. Оккупированным Италией территориям на Балканах — Греции, Югославии и Албании — теперь не угрожало нападение союзников, которого в конце лета верховное немецкое командование ожидало в любой день; стоявшие там итальянские войска до нескольких дивизий безропотно сдались немцам. Отпала необходимость сбрасывать со счетов силы фельдмаршала Кессельринга, как он сделал вначале, и отступать на север Италии — теперь фюрер испытывал удовлетворение от того, что армии фельдмаршала окапывались южнее Рима, где они легко преграждали путь продвижению на север англо-франко-американских сил. Без сомнения, положение гитлеровских войск на юге значительно улучшилось благодаря смелости и находчивости Гитлера и отваге его войск. На других фронтах, однако, неудачи следовали одна за другой. 5 июля 1943 года Гитлер начал наступление, которое по его замыслам должно было стать решающим в войне против России. Цвет немецкой армии — 500 тысяч человек, не менее 17 танковых дивизий, оснащенных новейшими тяжелыми танками «тигр», были брошены против скопления русских войск, занимавших оборону на большом выступе к западу от Курска. Началась операция «Цитадель», и Гитлер верил, что в результате ее проведения лучшие русские армии численностью до миллиона человек — те самые, что гнали немцев от Сталинграда и Дона прошлой зимой, — попадут в ловушку, что позволит ему снова прорваться к Дону и, возможно, к Волге, а главное — с юго-востока захватить Москву.

Но она привела к окончательному поражению. Русские хорошо подготовились, чтобы нанести его. К 22 июля немецкие танковые дивизии потеряли половину танков, немцы были сначала остановлены, а затем стали откатываться назад. Русские были настолько уверены в своей силе, что в середине июля, не дожидаясь наступления немцев, начали свое собственное наступление против них на выступе под Орлом, к северу от Курска, и быстро прорвали фронт. Это было первое летнее наступление русских за всю войну, и с этого момента Красная Армия уже не уступала инициативу.

4 августа она выбила немцев из Орла, ставшего южным исходным рубежом немецкого наступления на Москву, имевшего целью ее захват в декабре 1941 года.

Теперь наступление советских войск развернулось по всему фронту. 23 августа пал Харьков. Через месяц, 25 сентября, немцы были выбиты из Смоленска, откуда они, подобно великой армии Наполеона, столь самоуверенно двинулись на Москву в первые месяцы русской кампании. К концу сентября упорно теснимые на юге армии Гитлера отошли к Днепру и к оборонительному рубежу, протянувшемуся от изгиба реки у Запорожья до Азовского моря. Индустриальный Донецкий бассейн оказался потерян для немцев, а над немецкой 17-й армией в Крыму нависла угроза быть отрезанной.

Гитлер был уверен, что его армии смогут удержаться на Днепре и на укрепленных позициях к югу от Запорожья — на так называемом «зимнем рубеже». Но русские не стали делать передышки даже для перегруппировки войск. В течение первой недели октября они форсировали Днепр севернее и юго-восточнее Киева, который пал 6 ноября. К концу рокового 1943 года советские армии вышли к польской и румынской границам, пройдя по полям сражений, на которых летом 1941 года гитлеровские солдаты одерживали свои первые победы по мере продвижения в глубь России.

Но и это не все.

В этом году Гитлера поджидали еще два крупных поражения, которые также свидетельствовали о коренном переломе в ходе войны: поражение в битве за Атлантику и усиление интенсивности воздушных ударов союзников по самой Германии.

Как уже говорилось, в 1942 году немецкие подводные лодки потопили суда союзников общим водоизмещением 6 миллионов 250 тысяч тонн, в большинстве своем направлявшиеся в Англию или в Средиземное море. Такой тоннаж намного превосходил возможности кораблестроительных верфей Запада. Но к началу 1943 года западные союзники взяли верх над немецкими подводными лодками благодаря совершенствованию методов использования самолетов с большим радиусом действия и авианосцев, а главное — в результате оснащения подводных лодок радиолокаторами, которые засекали вражеские подводные лодки раньше, чем те могли их обнаружить. Новый командующий немецким флотом Дёниц, опытный подводник, поначалу заподозрил измену, когда такое большое число его подводных лодок было обнаружено и уничтожено еще до того, как они приблизились к караванам союзников, однако быстро сообразил, что причина катастрофических потерь кроется не в измене, а в радиолокаторах. В течение трех месяцев — февраля, марта и апреля — потери составили ровно 50 единиц. Только в мае было потоплено 37 немецких подводных лодок. При таких потерях немецкий флот долго продержаться не смог бы, поэтому к концу мая Дёниц под свою ответственность вывел из Атлантики все подводные лодки.

Они вновь появились там в сентябре, но за оставшиеся четыре месяца 1943 года сумели потопить лишь 67 судов противника, потеряв при этом 64 подводные лодки, — соотношение, которое решило судьбу подводной войны и исход битвы за Атлантику. В 1917 году, когда продвижение немецких армий было остановлено, немецкие подводные лодки едва не поставили Великобританию на колени. Столь же серьезно угрожали они ей и в 1942 году, когда армии Гитлера были остановлены в России и Северной Африке, а Соединенные Штаты и Великобритания напрягали все силы, чтобы не только остановить японское нашествие в Юго-Восточной Азии, но и собрать силы, вооружение и снаряжение для вторжения в пределы империи Гитлера на Западе. Неспособность немецких подводных лодок серьезно нарушить морские коммуникации в Северной Атлантике в 1943. году обернулась более крупным бедствием, чем считали в ставке Гитлера, поскольку, как ни тяжки были потери[233], именно за двенадцать месяцев этого переломного года огромные партии оружия и снаряжения были переброшены почти беспрепятственно через Атлантику, что обеспечило возможность наступления на «европейскую крепость» в следующем году. Кроме того, именно в этот период ужасы современной войны пришлось познать и немецкому народу, познать у своего собственного порога. Народ плохо представлял себе, чем занимаются подводные лодки. И хотя вести из России, со Средиземного моря и из Италии становились все хуже и хуже, они все же касались событий, происходивших за сотни и тысячи миль от дома. Но бомбы, сброшенные с английских самолетов ночью, а с американских — днем, стали теперь разрушать дома, в которых жили сами немцы, и конторы, и заводы, на которых они работали.

Сам Гитлер избегал посещать разбомбленный город. Эта обязанность оказалась для него слишком тяжкой, и он просто не мог этого выносить. Это очень огорчало Геббельса, и он часто жаловался, что его засыпают письмами, в которых спрашивают, почему фюрер не посещает районы, подвергшиеся воздушным налетам, и почему нигде не видно Геринга. Дневник министра пропаганды авторитетно свидетельствует о все более сильных разрушениях, причиняемых с воздуха немецким городам и предприятиям.

«16 мая 1943 года… Дневные налеты американских бомбардировщиков создают исключительные трудности. В Киле… сильно пострадали военно-технические объекты флота… Если это будет продолжаться, нам грозят серьезные последствия, которые в итоге могут оказаться невыносимыми…

25 мая. Ночной налет англичан на Дортмунд был исключительно сильным и, вероятно, самым интенсивным из всех, какие когда-либо обрушивались на немецкие города… Сообщения из Дортмунда просто ужасающие… Большой ущерб нанесен промышленным предприятиям и заводам по производству боеприпасов… Бездомными остались от 80 до 100 тысяч человек… Население западных районов страны постепенно начинает терять присутствие духа. Подобный ад трудно вынести… Вечером я получил (еще одно) донесение по Дортмунду. Разрушено буквально все… Не осталось буквально ни одного дома, пригодного для жилья…

26 июля. Ночью был сильный налет на Гамбург… Причем с самыми серьезными последствиями как для гражданского населения, так и для производства оружия… Это подлинная катастрофа.

29 июля. В течение ночи мы пережили самый сильный налет из всех, что были совершены на Гамбург… от 800 до 1000 бомбардировщиков… Кауфман (местный гаулейтер) прислал мне первое донесение… Он пишет о катастрофе, размах которой потрясает воображение. Город с миллионным населением был уничтожен беспрецедентным в истории способом. Перед нами стоят проблемы, которые почти не поддаются решению. Население в миллион человек необходимо снабдить продовольствием, обеспечить одеждой и жильем и как можно скорее эвакуировать. Короче говоря, мы столкнулись здесь с проблемами, в существование которых не верилось всего лишь несколько недель назад… Кауфман говорит примерно о 800 тысячах бездомных, которые бродят по улицам, не зная, что предпринять…»

Хотя некоторым важным военным заводам немцев был нанесен значительный урон, особенно тем, которые выпускали истребители, подшипники, боевые корабли, сталь и топливо для новых реактивных самолетов, а также ракетному экспериментальному предприятию в Пенемюнде, на которое Гитлер возлагал такие большие надежды[234], и хотя работа железнодорожного и морского транспорта систематически нарушалась, в целом производство вооружения в Германии не сократилось даже во время все более возраставших в 1943 году англо-американских бомбардировок. Отчасти это объяснялось увеличением выпуска продукции заводами и фабриками оккупированных стран, прежде всего Чехословакии, Франции, Бельгии и Северной Италии, которые не подвергались бомбардировкам. Наибольший ущерб англо-американская авиация, как разъясняет Геббельс в своем дневнике, нанесла жилому фонду и моральному духу немецкого народа. Помнится, в первые годы войны немецкая печать подбадривала население сенсационными сообщениями о том, как люфтваффе бомбили врага, особенно англичан. Они были уверены, что бомбардировки помогут им быстро и победоносно завершить войну. Теперь, в 1943 году, они начали ощущать на себе весь ужас воздушных налетов, гораздо более разрушительных, чем те, которые совершали люфтваффе на жителей Лондона в 1940–1941 — годах. Немецкий народ выносил их так же храбро и стойко, как ранее английский народ. Но после четырех лет войны это требовало еще большего напряжения сил. Поэтому неудивительно, что теперь, в конце 1943 года, когда рухнули надежды на победу в России, на севере Африки и в Италии, когда собственные города рейха были буквально обращены в пепел бомбежками, немецкий народ начал отчаиваться и осознавать, что происходящее — это начало приближающегося конца.

«Самое позднее, в конце 1943 года, — напишет оставшийся не у дел генерал Гальдер, — уже стало очевидно, что в военном смысле война проиграна».

Генерал Йодль в мрачной, не для протокола лекции, прочитанной нацистским гаулейтерам в канун очередной годовщины «пивного путча», 7 ноября 1943 года, в Мюнхене, не зашел так далеко. Но обстановка на начало пятого года войны, которую он обрисовал на лекции, выглядела достаточно удручающей.

«Что ложится сегодня наиболее тяжким бременем на внутренний фронт и соответственно отражается на других фронтах, — сказал он, — так это разрушительные воздушные налеты врага на наши дома, на наших жен и детей. В этом смысле… исключительно по вине Англии война обрела формы, которые, как считалось, были невозможны со времен расовых и религиозных войн.

Эффект этих терроризирующих налетов — психологический, моральный и материальный — таков, что его необходимо ослабить, если не представляется возможным устранить полностью».

Состояние морального духа немцев в результате поражений и бомбардировок 1943 года было недвусмысленно обрисовано этим авторитетным нацистом, который на сей раз выступал от лица фюрера:

«Дух разрушения ощущается в нашей стране то тут, то там. Разные трусливые элементы ищут выхода или того, что они называют „политическим решением“. Они заявляют, что мы должны приступить к переговорам, пока у нас еще кое-что есть»[235].

Но дело было не только в «трусливых элементах». Сам д-р Геббельс, наиболее верный и преданный до фанатизма из последователей Гитлера, как об этом свидетельствует его дневник, искал выход еще до конца 1943 года, напряженно размышляя не столько о том, следует ли Германии вести мирные переговоры или нет, сколько о том, с кем их вести — с Россией или с Западом. Он не вел разговоры за спиной Гитлера о необходимости поисков мира, подобно некоторым. У него хватало смелости и откровенности, чтобы изложить свои мысли непосредственно Гитлеру. 10 сентября 1943 года, находясь в ставке Гитлера в Растенбурге, куда его вызвали в связи с известием о капитуляции Италии, Геббельс впервые затронул, как отмечено в его дневнике, вопрос о возможных мирных переговорах.

«Проблема состоит в том, к какой стороне нам надлежит обратиться сначала — к Москве или к Англии и Америке. Во всяком случае, трудно успешно вести войну против обеих».

Он замечал, что Гитлер обеспокоен перспективой вторжения союзников на Западе так же, как и «угрожающей обстановкой» на русском фронте:

«Удручающим обстоятельством является то, что мы не имеем ни малейшего представления о резервах, которые приберег Сталин. Я очень сомневаюсь, сможем ли мы в этих условиях перебросить наши дивизии с Востока на другие европейские театры военных действий».

Записав в секретном дневнике некоторые из своих собственных идей, которые еще несколько месяцев назад казались ему изменническими и пораженческими, Геббельс обратился к Гитлеру.

«Я спросил фюрера, можно ли что-нибудь решить со Сталиным в ближайшем будущем или в перспективе. Он ответил, что в данный момент нельзя… Во всяком случае, фюрер считает, что легче иметь дело с англичанами, чем с Советами. В определенный момент, считает фюрер, англичане образумятся… Я склонен считать Сталина более доступным, поскольку Сталин — политик более практического склада, нежели Черчилль. Черчилль — романтичный авантюрист, говорить с которым, взывая к разуму, невозможно».

Именно в этот мрачный период состояния их дел Гитлер и его приспешники стали хвататься за спасительную соломинку: коалиция союзников распадется, Англия и Америка испугаются перспективы вторжения советских армий в Европу и в конечном счете объединятся с Германией, чтобы защитить Старый Свет от большевизма. Гитлер довольно пространно высказался по этому поводу на встрече с Дёницем в августе 1943 года. Теперь же, в сентябре, он обсуждал эту тему с Геббельсом.

«Англичане, — продолжал Геббельс запись в дневнике, — не хотят допустить большевизации Европы ни при каких обстоятельствах… Как только они осознают это… у них останется выбор лишь между большевизмом и некоторым потеплением по отношению к национал-социализму, и они, несомненно, проявят склонность к компромиссу с нами. Сам Черчилль — старый противник большевизма, и его сотрудничество с Москвой сегодня всего-навсего преходящий момент».

Казалось, Гитлер и Геббельс позабыли в этот момент, кто первым начал сотрудничать с Москвой и кто втянул Россию в войну. Подводя итоги беседы с Гитлером о возможности заключения мира, Геббельс писал:

«Рано или поздно нам придется решать вопрос о том, в сторону кого из врагов следует склониться. В истории Германии ей еще ни разу не повезло в войне на два фронта… Не сможет она в конечном счете выстоять и в этой».

Но не слишком ли поздно было размышлять на этот счет? Геббельс вернулся в ставку 23 сентября и во время утренней прогулки с нацистским лидером нашел его гораздо более пессимистично настроенным, чем две недели назад, относительно возможности ведения мирных переговоров с одной из сторон, чтобы затем воевать на одном фронте.

«Фюрер не верит, что в настоящее время можно чего-либо достигнуть путем переговоров. Англия еще достаточно твердо стоит на ногах… На Востоке, естественно, нынешний момент совершенно неблагоприятен… Сталин обладает сейчас преимуществом».

В этот вечер Геббельс обедал с Гитлером наедине.

«Я спросил фюрера, готов ли он вести переговоры с Черчиллем… Он не считает, что переговоры с Черчиллем приведут к какому-либо результату, поскольку тот слишком прочно находится в плену своих враждебных взглядов и, кроме того, движим ненавистью, а не разумом… Фюрер предпочел бы переговоры со Сталиным, но он не думает, что они будут успешными…

Как бы ни сложились обстоятельства, сказал я фюреру, мы должны прийти к урегулированию либо с одной стороной, либо с другой. Рейх еще ни разу не выигрывал войну на два фронта. Поэтому нам следует подумать, как так или иначе покончить с войной на два фронта».