ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Продолжение хроники Франсес Рудольф. Я заболеваю. Бесподобный доктор Фиш. Пытаюсь полюбить. Запуганная мышка под одеялом. Разрываюсь между «работой» и любовью. Нам, помогает щенок. Возвращение королевы. Покидаю маму. Ничтожество в юбке. «Хитрец» причиняет мне большое зло. Испытание. Я

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Продолжение хроники Франсес Рудольф. Я заболеваю. Бесподобный доктор Фиш. Пытаюсь полюбить. Запуганная мышка под одеялом. Разрываюсь между «работой» и любовью. Нам, помогает щенок. Возвращение королевы. Покидаю маму. Ничтожество в юбке. «Хитрец» причиняет мне большое зло. Испытание. Я больше никого не люблю. Мисс Запинка задает трудные вопросы. Бедняга Повель. Грустное Рождество. Великий страх. Нас гипнотизируют.

В ИЮЛЕ у меня вдруг стала подниматься температура, появился озноб. И потом все лето бросало то в жар, то в холод, и все же я упорно занималась УРО один-два раза в день. В конце июня собрания прервались на лето, поэтому движениями я больше не занималась «работа» свелась к УРО. По мере того как росли мои успехи в деле самоощущения, здоровье все ухудшалось. Хотя я вовсе не связывала два этих факта, но отчего-то была уверена, что к врачу обращаться бессмысленно. Понимала, что медицина тут не поможет. И все же к концу сентября состояние настолько ухудшилось, что Пат заставила меня обратиться к врачу нашей группы.

Увы, мне не под силу описать этого бесподобного д-ра Фиша, весь облик которого в точности соответствовал его необычной лечебной методе. Я была удивлена, что он призвал одну из американок, X, чтобы та выстучала мне спину и выслушала сердце. Присутствовала также его рус-ская ассистентка. Все трое долго меня выслушивали, при том, что никаких болей в сердце у меня не было. Мои жа-лобы касались только жара и озноба. В конце концов, д-р Фиш заявил, что я переутомилась, посоветовал пару недель полежать и подробно объяснил, как следует лечиться. Лечение исключительно своеобразное, в духе д-ра Фиша: прикладывать грелку к печени, пить горячее молоко с медом, принимать множество болеутоляющих средств и несколько лекарств от сердца. При этом он не сообщил, что же со мной. Я должна была в течение двух недель слепо выполнять все предписания, а потом снова явиться на прием.

Покинув кабинет д-ра Фиша, я сомневалась, стоит ли следовать его указаниям, и, как мотылек, летящий на огонь, тут же бросилась к человеку, которым с каждым днем все больше увлекалась. Объяснение в любви произошло во время короткого свидания. На эту встречу я согласилась не раздумывая. Нет, я не была влюблена, но испытывала огромную потребность в любви. И надеялась добиться любви хитростью. Наконец нашелся человек, готовый кинуться на помощь. Свидание с М. продолжалось всего несколько минут, потом я схватила такси и поспешила к г-же Блан, чтобы успеть на собрание группы первое после ее возвращения из Швейцарии.

Взобравшись по бесконечной лестнице, запыхавшаяся, я ворвалась в квартиру г-жи Блан и в гостиной обнаружила Пат. «Г-жа Блан немного опаздывает», сообщила она. Пат сразу заметила, что я счастлива. Я ей тут же обо всем рассказала. Пат выслушала совершенно равнодушно, она успела уже понять, что любовь не для нас. «А что сказал доктор?» Я рассказала и об этом. «Тогда немедленно отправляйся в постель», приказала она. Я только улыбалась, не имея ни малейшего желания следовать ее совету. И недоумевала, где же все остальные. Через полчаса в комнату вошла изящная брюнетка, одетая в серое джерси, и заговорила с нами по-английски с французским акцентом:

Меня зовут мисс Суета. Г-жа Блан очень занята и попросила меня немножко поработать с вами и «Братом». Мы с Пат глядели на нее разинув рот. Мисс Суета наводила какой-то ужас. Мы, конечно, старались этого не показать, но каждая чувствовала, что другая напугана не меньше. «Пока я не слишком хорошо говорю по-английски, но обязательно научусь. На чужом языке «работать» невозможно». (Позже об этом позабыли, и нас преспокойно отправили во французскую группу.)

Она подражала г-же Блан каждым своим словом и движением. Та же замедленная речь, успокаивающий тон, те же фразы, выражения, так же наклонялась к собеседнику. Мне она показалась какой-то состарившейся девочкой, тщетно пытающейся походить на свой идеал. Жаль ее, конечно, но работать с подобной личностью увольте! Пока она рассуждала, я вспоминала свидание с М. И вдруг сообразила, что действительно переутомилась и нуждаюсь в отдыхе. Так и надо сделать на время прервать «работу» и пару месяцев поваляться в кровати. М. пришел бы меня навестить с букетом цветов. Хотя я пока и не была влюблена, но надеялась, что любовь спасет меня от магов, жаждущих заполучить мои шкуру и мясо, не понимая, что маги гораздо могущественнее всех моих жалких, хотя и упорных попыток полюбить. Девять месяцев длился мой самообман, а я так и не смогла поверить, что все напрасно, что все мои попытки полюбить обречены. Душа моя была не живее, чем камень. И внешне это было заметно. Люди, видевшие меня впервые, старались тайком шепнуть Пат, что я скоро умру.

Как-то раз, лежа в постели по предписанию д-ра Фиша, я почувствовала, что вряд ли смогу встать. Невероятные дозы болеутоляющих нагнали на меня жуткую тоску. А горячая грелка на печени вызвала слабость. После многочисленных сердечных инъекций и пилюль мое сердце, которое раньше никогда себя не проявляло, громко возопило о своем существовании. Оно принялось выплясывать какой-то безумный буги-вуги, бешено билось, подпрыгивало, потом вдруг куда-то исчезало, чтобы со временем снова за меня взяться, причем в самый неожиданный момент. «Что за чудо этот д-р Фиш, решила я, никогда не подозревала, что у меня больное сердце, а он угадал».

Я впала в нечто вроде летаргии и пролежала в постели семь-восемь месяцев, вставать для меня было серьезным испытанием. Так я и лежала в кровати, ощущая, как мной постепенно овладевает смерть, расползается по телу, начав с пальцев ног. Меня жутко пугало, что я потею от боле- утоляющих. Совсем не хотелось умереть неизвестно отчего, «не своей смертью». Пока я лечилась по методу д-ра Фиша, меня постоянно навещал М. Я почти не могла его выносить и не желала понимать, как ему это тяжко. Но робкая попытка ему посочувствовать спасла мне жизнь. Наконец я сообразила, что если прямо сейчас не поднимусь с постели, то слягу уже навсегда. И я встала. Случилось это в начале сентября. Каждую капельку мужества я использовала как таран, чтобы пробить брешь в стене самовспоминания и неидентификации, которые мешали мне полюбить. Сражаться за то, чтобы полюбить, надо же такое придумать. Ведь любить так же естественно, как дышать, питаться. Словами не описать, в каком ужасном положении я оказалась. Я попросила Пат передать мисс Суете, что не буду больше «работать». И не потому, что считаю, будто «работа» чуть не довела меня до смерти. А только потому, что все мои оставшиеся силы хочу обратить на борьбу за жизнь. Интуитивно я чувствовала, что без любви погибну. Все свои силы я положила на битву за нее. Увы, я потерпела поражение, дьявол прихлопнул меня своей лапищей. «Работа» оказалась сильнее.

Пат очень тонко меня подбивала продолжать «работать». Я мужественно держалась до середины января, пока не убедилась, что я всего лишь машина и на любовь неспособна. Где же теперь искать спасение, как не в «работе»?

Теперь группа состояла из троих: «Брата», Пат и меня. X и Y исчезли бесследно. Г-жа Блан еще осенью отправилась в Америку, но в феврале обещала вернуться. Тогда все мы, мол, опять будем заниматься с прежним наставником, которого мисс Суета «временно заменяла» (время, правда, затянулось). Мисс Суета была рада моему возвращению в группу, но старалась этого не показывать. Я же, как дурочка, разрывалась между «работой» и битвой за любовь. Несовместимость обоих занятий доводила меня чуть не до безумия, но выбор не давался. Помимо движений и упражнений, развивающих ощущения, «работа» с мисс Суетой состояла еще и из «маленьких» упражнений. Вот любимейшие: ни одну пищу не доедать до конца, употреблять в разговоре слова «Я», «мне», «мое» только сознательно, сознательно же подниматься по лестнице и т. д. Мы собирались у мисс Суеты, в небольшом гостиничном номере с видом на Сену. Вкалывала я здорово, но она была мной не слишком довольна. А ведь все время казалось, что я близка к успеху. Уверенность в неизбежности успеха и побуждала продолжать занятия. Я не могла повернуть вспять, все пути назад были отрезаны. Я обязана идти не сворачивая, даже если впереди безнадежный тупик.

Жизнь была утомительно занудной и тоскливой. Писать я не могла. Мисс Суета утверждала, что если за это не платят, то и писать не стоит. А кто мне заплатит за мои стихи? И я забросила поэзию. Последнее, что было мне дорого в жизни. «Работа» открыла мне глаза, как позорно быть орудием Творца. Можно быть либо Богом, либо ничем. Я же оставалась ничем… ничем… ничем…

Когда «профаны» расспрашивали меня про парижскую жизнь, мне нечего было им ответить. Объяснить, что жизнь в Париже для иностранца, американца в особенности, ужасно дорога, что мне приходилось браться за любую случайную работу, чтоб подзаработать несколько франков? Их бы это только насмешило. О «занятиях в группе» я и не заикалась. О «работе» полагалось молчать. Я не могла читать ведь все, кроме специальной литературы, в группе считалось полной чепухой. Равно как и писать за писанину не платят. И любить тоже машина любить неспособна. Чем же я занималась? Вроде бы ничем. А все-таки была совсем вымотана своей беспрестанной борьбой. Но с чем? Если бы сама понимала. Потому и молчала.

Пат и «Брату» приходилось не слаще. Случалось, выйдя от мисс Суеты на улицу, мы выпытывали друг у друга: «Помнишь, о чем она сегодня говорила?» Ни один не мог припомнить. И мы убеждались, что совершенно не способны понять свою наставницу. Значит, мало «работаем». Все мы чувствовали, что нас целенаправленно к чему-то подготавливают. Мы начинали «работу» с г-жой Блан, стало быть, она и должна вести нас дальше. А ведь многие из группы вообще не были с ней знакомы. Как-то раз мы втроем договорились заниматься еще упорнее, следовать всем требо- ваниям. Дойдя до угла улицы, «Брат» композитор, Пат и я писательницы, торжественно скрепили договор о коллективном самоубийстве.

К концу января наша с Пат жизнь стала совершенно невыносимой. И мы приняли весьма разумное решение пошли и купили щенка шнауцера, которого назвали Дружок. Теперь было к кому испытывать нежность, я даже надеялась полюбить песика. Существо с двумя уровнями сознания, он ли не подобен Богу? М. ужасно ревновал меня к щенку и как-то дал ему пинка. Мы с Пат стали жить в чудесном обществе нашей собачки, и ее привязанность нам очень помогла. Любовь великая сила.

21 февраля г-жа Блан утренним поездом прибыла из Гавра на вокзал Сен-Лазар. Большая часть группы решила ее встретить. Как пошутила мисс Суета: «Каждый боится, что его не возьмут». Меня не удивило, когда на вокзале все до единого, включая мисс Суету, сделали вид, что меня не знают. Поезд прибыл. Королева разглядывала нас из открытого окна своего купе. Одета она была в роскошную шубу. Изумрудного цвета шапочка прекрасно сочеталась по цвету с ее серебристого отлива волосами. На пальцах искрились два огромных камня. Наконец-то г-жа Блан вернулась и мы снова будем «работать» с ней. Уж она-то мне поможет, укажет на основные ошибки, которые мне не дают «работать» в полную силу. Увидев ее, я поверила, что мое долгое и томительное ожидание будет вознаграждено.

X и Y, странным образом исчезнувшие из группы прошлой осенью, обнаружились в том же поезде, в свите королевы. «Брат» заметил покровительственно: «Надеюсь, они все же не бросят занятия». Еще бы. Они отправились в Америку вместе с г-жой Блан. Девицу моих лет я едва узнала. Еще в мае она была чем-то вроде «девчонки-сорванца». Чувствовалась в ней англиканская закваска. Неиспорченная, вероятно из среднезажиточного слоя. С длинными прямыми волосами неопределенного цвета. Всегда носила туфли на низком каблуке и коротенькие юбки. К макияжу относилась небрежно. Тогда она казалась мне девушкой заурядной, но порядочной. Девица с осветленными волосами почти до пола, сошедшая той ночью на перрон, была совсем другим человеком. Больше всего она напоминала процвета-ющую проститутку. Ее подружка тоже заметно переменилась, но на проститутку была не слишком похожа.

Все сгрудились вокруг г-жи Блан, приветствовали, жали руку. Я толкалась прямо рядом с ней, но приветствовать не смела, глядишь, и пропустит мимо ушей, а то еще и ответит колкостью. Выбравшись наконец из толпы, я услышала, как кто-то поинтересовался: «Что за кинозвезда приехала?»

Королева, в восторге от проявлений любви и просто-душного ликования, с которым встретила ее группа, пригласила всех в соседнее кафе выпить кофе. Она шла по вокзалу Сен-Лазар, словно Крысолов, а следом длинной вереницей зачарованные ею подопытные кролики. Мы забили до отказа просторную веранду кафе. Причем не всем еще хватило места. Когда наконец расселись, г-жа Блан пригласила к своему столику нескольких любимцев. Официанты принесли пузатые кофейники. Мы наполняли одну за другой дюжины чашек и передавали их из рук в руки. Примерно через час королева раскрыла свой пухлый бумажник и царственным жестом оплатила весь выпитый кофе. И еще подбросила официантам то, что называла «на чай по-американски». Потом все мы с грустью наблюдали ее отбытие на маленькой серой машине.

Как и после каждого собрания группы, я чувствовала себя совсем обессиленной. Начав «работать» с г-жой Блан, я надеялась в ближайшем будущем с ней и продолжить, доказав тем самым, что я чего-нибудь да стою. Тем не менее, от меня шарахались, как от прокаженной. На меня не обращали внимания, не заговаривали, разве что с откровенной враждебностью. Оказавшись снова на вокзале Сен-Лазар, я попыталась разогнать свою ужасную тоску, в которую погрузилась с приездом г-жи Блан. Через полчаса мне предстояла встреча с одним из самых близких и родных людей. Я попробовала внушить себе радость, отвлечься.

Сойдя с теплохода «Иль-де-Франс», мама приехала в Париж на втором поезде, собираясь пробыть у меня несколько месяцев. Ровно через три недели она вернулась в Нью-Йорк. Примерно через неделю после приезда в Париж мама заболела. А мы с М., еще за месяц до этого, договорились совершить небольшое путешествие. Наш отъезд совпал с маминой болезнью. В опеке мама не нуждалась, но мое присутствие ей было необходимо. Я поступила с ней в точности так, как Пат со мной. Не могла же я отождествлять себя с неприятными ощущениями? Как только мама сумела купить билет, она сразу уехала. Едва ее поезд отошел от перрона, моя идентификация испарилась. И я оказалась как бы в изолированной комнате. Что там обретешь? Мне казалось, что я недостаточно добросовестно «работаю». Но нет, даже чересчур. Меня словно бы обвели магическим кругом, через который не переступить. Только бы г-жа Блан меня пожалела! Только бы помогла! Но если бы я знала, что за «помощь» меня ожидает!

После своего торжественного прибытия г-жа Блан совсем не занималась с нашей небольшой группой, оставленной мисс Суете. Мы все продолжали находиться «в ожидании г-жи Блан», которая, подобно Годо, сегодня никогда не приходит, оставляя при этом надежду, что придет завтра. (Знаменитое «перенеси на завтра».) Как кроты, попавшие в лабиринт, «Брат» и мы с Пат тыкались во все стороны под пристальным наблюдением мисс Суеты. Собирались мы два раза в неделю в гостиничном номере мисс Суеты. Один раз только англоязычные «Брат» и мы с Пат. Во второй еще и пять-шесть французов, говоривших на диалекте нейи. Свой французский никто из нас не улучшил, но языковой барьер исчез сам по себе.

Маленькая французская группа состояла из четырех женщин и одного мужчины. (Я отметила, что во всей парижской группе, если считать и королеву, и самого жалкого подопытного кролика, на две Евы приходилось но одному Адаму.) И все очень добросовестные, особенно две женщины. Одна девушка не старше девятнадцати. Несколько месяцев она проболела. Увы, я не сумела даже узнать, как ее зовут, а тем более что с ней приключилось, хотя догадаться было нетрудно. Вторую никогда не позабуду. Эта женщина средних лет была очень бедна. Она не могла прокормить двух своих детей и была вынуждена отправить их в деревню к родителям. Все обеденное время она проводила в церкви, занимаясь упражнениями на ощущения.

Ничего, кроме «работы», ее не интересовало. Каждую неделю она шла за помощью к мисс Суете, а возвращалась еще более разбитая. Согласно учению группы, жизненные обстоятельства в точности соответствуют уровню развития сознания, бытию человека. Следовательно, эта дама никто, пустое место. Гурджиев говорил: «…известно, что по статистике в течение года под московский трамвай должно попасть столько-то человек. И если, к примеру, некто по какой-либо причине попал под трамвай и был раздавлен, это вовсе не означает, что надо вообще упразднить трамваи». Поэтому в ту пору я относилась свысока к раздавленной жизнью женщине.

С января по апрель мы посещали французские и английские собрания, занимались движениями. Продвигались вперед с прохладцей, не теряя надежды вновь обрести г-жу Блан. В конце апреля однообразие жизни стало простор невыносимым. И мы с Пат решили, что, если обогатить жизнь новыми впечатлениями, она покажется более сносной. Вдохновляемые столь наивными соображениями, мы, захватив с собой М., отправились в Бель-Иль-ан-Мер, где пробыли до 10 мая. Потому и пропустили майский номер газеты «Ар» со статьей Луи Повеля. На наше счастье. Прочти мы ее тогда, она не подействовала бы на нас так сильно, как семью месяцами позже. А в ту пору смерть еще не казалась столь близкой. Надо было еще дозреть до свободы.

За день до отъезда в Бель-Иль-ан-Мер «Брат» попросил мои стихи, сказав, что хочет положить их на музыку. Я никогда не печаталась, а «Брат» известный композитор, и я, конечно, была польщена. Мы втроем очень тесно дружили. Когда «Брат» болел, мы с Пат готовили ему еду. Когда «Брату» не на что было жить, мы приглашали его пожить у нас и кормили, «пока ему не удавалось раздобыть денег. Приходил он к нам и без повода, просто отдохнуть душой. То были замечательные отношения. Для нас с Пат он стал братом в самом глубоком смысле слова. Как-то он горделиво поведал нам, что ему пришлось поухаживать за пожилой музыкальной критикессой, и «приступ» увенчал- ся успехом: он заработал хвалебную статью. Пат ужаснулась, но только покачала головой и задала ему вопрос: «Вы так понимаете путь хитреца?» Стоит ли переживать, если подобное проделывают не с тобой. Когда «Брат» украл у меня мои стихи, он, казалось бы, тоже следовал путем хитреца, но мне почему-то не захотелось быть жертвой. Нет-нет, только не это. Хорошие или плохие, они мои. К тому времени я не могла уже писать, но не разлюбила те вещи, которые сочинила, когда была всего лишь ничтожным орудием Творца. Я не сумела их разлюбить, они не умерли для меня.

Осенью, на первом же занятии «Брат» небрежно бросил мне, что отдал перевести мои стихи на французский «одной очень важной персоне в группе», некоему специалисту по движениям, который столь прекрасен, словно сошел с картины Делакруа «Еврейская свадьба в Танжере». Я была возмущена. Он стал утверждать, что во мне говорит ложное «я», из меня, мол, брызжут отрицательные эмоции. И, в общем, не стоит попусту растрачивать свою драгоценную энергию. Велика ли беда, что он выдал их за свои собственные. Какие мелочи! Главное «работа». Уверял, что совершил свой поступок в интересах «работы». Я была раздавлена. Отведя душу, сколь это доступно несчастному загипнотизированному творению, я бросилась к мисс Суете, чтобы пожаловаться ей на совершенное безобразие. Уж она-то поможет, поговорит с «Братом» и выручит мои стихи. Она же обещала. Тем временем «Брат» таинственным образом испарился. Мисс Суета заявила, что никак не может с ним поговорить, пока он не вернется. Но мне удалось узнать, что и не вернется, так как, отправившись в Лондон, он серьезно заболел там и был вынужден с октября по февраль пролежать в больнице. С тех пор я его не видела и не надеюсь увидеть. Ничего не знаю и о судьбе моих стихов.

Должна сказать однозначно, что я не виню «Брата» Он стал игрушкой в чужих руках. По поводу всей этой истории он написал мне письмо из Лондона, закончив его словами: «А в общем все это чепуха, все равно один конец шесть аршин земли». И подпись: «Брат». Пока он болел, мисс Суета ни разу не упомянула его имени и написала ему лишь тогда, когда поняла, что я считаю непростительным ее равнодушие к одной из самых добросовестных и способных своих учениц. Неважно, что он будет делать дальше прекратит занятия или продолжит, я не желаю ему зла. Невероятные страдания, причиненные ему «работой», способны искупить любой грех. Уверена, что из-за «работы» дни его сочтены.

Когда «Брат» начал занятия, его считали подающим большие надежды композитором. Слово «гений» сейчас слишком затерто, но «Брата» можно назвать гением. Он представлял почти пародию на романтически настроенного молодого ху-дожника. Достаточно было его хоть раз увидеть, чтобы стало ясно, кто он такой. Но если группа против того, чтобы человек оставался орудием Творца, зачем она приняла «Брата»? Убедить его, что он никто? Уверившись, что он всего лишь честолюбец, мог ли он не разочароваться в своем искусстве? А как после этого жить? Это ли не смерть? Великий грех убить тело, но много хуже лишить душу пищи, погрузить ее в вечный мрак. Основываясь на собственном опыте и пристальных наблюдениях, утверждаю, что «работа» ставит именно такую дьявольскую цель. Она по своей природе не может привести ни к чему другому. Существует множество безвестных жертв «работы». Если бы я умерла, кто бы тут распознал убийство?

А тогда я вдруг поняла, что «Брат» прав насчет ложного самоотождествления. Что за разница, кто автор стихов? Просто чепуха машина ведь не способна творить. Да и кто мне за них заплатит? Так я внутренне покончила с последним, что еще любила. Отреклась от стихов. Тут уже смерть подступила ко мне вплотную. В одном из похищенных стихов сказано: «Смерть дело свободного выбора».

Как трудно сохранить спокойствие! Но тогда я была совершенно спокойна. А смерть приближалась.

В ИЮНЕ у нас с Пат состоялась беседа с г-жой Блан. Она нам поведала, что собирается осенью отправиться в Нью-Джерси, на ферму г-жи Успенской в Мендеме и хочет захватить с собой нескольких учеников. При этом дала понять, что если мы добьемся успехов, то будем среди них. Я сидела рядом с королевой, слушала ее речи, и все мне стало ясно. Месяцы тоски и ожидания были, оказывается, испытанием. Продержаться бы еще чуть-чуть, и я буду «работать» с г-жой Блан. Поеду с ней в Америку. По бесконечной своей доброте она не забывает о таком ничтожестве, как я. Как же выразить благодарность? Только усердной «работой». «Работать» еще и еще усерднее.

Следующей ночью в зале Плейель, перед началом занятий, мисс Суета, в своей шубе, пожевывая жвачку, решила прощупать почву относительно нас с Пат. В первый раз ее взгляд показался мне вульгарным. Как она переменилась за сутки! «Вы знаете, что г-жа Блан хочет перевести на французский первые выпуски «Всё и вся». Она поедет в Швейцарию и посвятит этому все лето. Группа нуждается в деньгах на их публикацию. Каждый должен дать сколько сможет». У нее была ужасная манера говорить о деньгах, просто мерзкая. А ведь в группе считалось, что отношение к деньгам и сексу главный показатель духовного развития. Пат нечего было дать. У меня нашлось пять тысяч франков, только и всего. Мой скромный дар не отвергли, но ни с Пат, ни со мной о поездке в Америку с г-жой Блан больше не заговаривали. В следующий раз мы ее увидели на последнем летнем занятии по движениям. Когда мы сидели на полу, скрестив ноги, она подошла прямо к нам, поглядела (сверху вниз) и расхохоталась во все горло: «Как, эта парочка еще не сбежала?» Мы убедились, что выглядим жалко и что нужно стараться еще больше. Я твердо решила добиться успеха. Оказывается, это невероятно трудно! Ну как чего-то достичь, если я полное ничтожество? Г-жа Блан, взяв бразды правления в свои Руки, возгласила: «А теперь попытаемся отыскать в себе силу, которая поможет нам справиться с отчаяньем. Попробуем переступить грань». Тут я подумала, что, может быть, мне все-таки удастся стать хоть чем-то. «Встать!» Мы вскочили и замерли, руки по швам. «Досчитав до четы-рех, расставим руки в стороны параллельно полу и посмотрим, сколько нам удастся простоять в такой позе. Это трудно, но зато мы очень много познаем». Вот она, возможность искупить все разом! Я думала, что мне удастся одолеть напряжение. Руки словно налились свинцом, а свинец еще и подрагивал. Мы переминались с ноги на ногу, это помогало. Сердце бешено колотилось, в глазах потемнело. Руки болели невыносимо. Чуть не половина группы, обессилев, рухнула на пол. К стыду своему, оказалась среди них и я не выдержала боли. Стало быть, я ничто.

Г-жа Блан отправилась в Швейцарию, чтобы заняться переводом. «Работа» прервалась на лето. Я продолжала за-ниматься УРО, добиваясь все большей полноты ощущения. Пат тоже усердно занималась УРО. В июле у нее случилось маточное кровотечение, чего раньше не бывало. Продолжалось оно три недели. В американском госпитале никто не мог понять, в чем дело. Один врач сказал Пат со смехом: «Может быть, вы сами нам объясните?» Были проведены все анализы, но причина кровотечения так и осталась тайной за семью печатями. Как началось, так и закончилось. Врачи оказались бессильны. Было тревожно. Пат ходила словно тень, которая может в любой момент рассеяться, бесследно исчезнуть. Мисс Суета любезно препоручила Пат д-ру Фишу, который прописал ей то же, что и мне. Пат до сих пор мучается и от последствий кровотечения, и от лечения д-ра Фиша.

В августе я окончательно порвала с М. Наша связь потеряла всякий смысл я ведь была выше отождествления, а без него любить невозможно. За время моей «работы» я порвала отношения со всеми своими друзьями, в том числе со школьной подружкой, самым давним и близким другом. Только чудом мы не раздружились с Пат. Не сомневаюсь, что хорошие отношения удалось сохранить из-за полного друг к другу безразличия. Безвозвратно ушли в прошлое счастливые минуты, которые мы пережили в Балтиморе, в Нью-Йорке, во время первого посещения Парижа, и с этим следовало примириться. Отказаться от поэзии для меня было все равно, что броситься с моста в реку. У Пат же все-таки оставалась одна мелочь, позволявшая ей держаться на плаву. Она обожала нашего родного Дружка, вечно лающего непоседу, все время норовящего чего-нибудь стянуть, жующего орехи, постоянно страдающего от мух и чесотки. И я его любила, но как бы умом, чувствовать любовь я в ту пору была неспособна. А Пат еще испытывала какие-то чувства к Дружку.

Поскольку наш хозяин продолжал вымогать у нас все больше денег за квартиру, в середине сентября мы были вынуждены найти жилье подешевле. Захватить Дружка в нашу новую квартирку на пятом этаже мы, увы, не могли. Единственное, что оставалось, подыскать для него добрых хозяев. Так как мы порвали со всеми друзьями вне группы, пришлось искать помощи в группе. Конечно же, мисс Суета знает семью, которая будет рада нашему Дружку. «Ладно, я подумаю», пообещала она. И раздумывала полтора месяца, а мы на это время поместили Дружка в пансион. Наконец она предложила Дружка одной даме, которая недавно потеряла любимую обезьянку. Дама обожала любую живность, видимо, в отличие от своего супруга, очень важной персоны в группе, личного друга мисс Суеты. (Последняя, разумеется, ненавидела обезьян.) У X было двое детей, которые в ту пору осваивали счет вперед и назад, готовясь к начальному классу движений. Они хорошо приняли Дружка, поэтому он вскоре стал в их семье своим. X хотели даже заплатить нам за него, но мы отказались. Через неделю мисс Суета потребовала, чтобы мы взяли деньги за «своего пса». Мы объяснили, что ничего нам не надо, только бы у Дружка были хорошие хозяева. Что мы и не собирались его продавать.

«Понимаю, сказала она, но все имеет свою цепу».

«Да вы не поняли: мы любим Дружка и хотим, чтобы за ним хорошо ухаживали. Нам бы и в голову не пришло его продать».

«Вы обязаны взять за него десять тысяч франков. Лично я уверена, что так будет лучше. А впрочем, поступайте, как хотите».

В группе нам постоянно твердили: «Поступайте как хотите. Нет ничего обязательного».

Меня только позабавил этот совет-требование получить плату за Дружка. Мне-то было все равно, а вот на Пат это произвело ужасное впечатление. Сама мысль его продать казалась ей мерзкой, противоестественной. И вот что я придумала: «Мы к деньгам даже не притронемся. Договоримся что г-жа X внесет плату за наши занятия. По тысяче в неделю, значит, за целых десять недель».

Таким образом, Пат хотя бы частично освободилась от мук совести, которым мисс Суета пыталась ее предать. И все же ей был причинен огромный вред она лишилась после-днего отождествления. Дружка обменяли на десять недель занятий.

В начале сентября мы с Пат отправились к г-же Блан, чтобы упросить ее с нами заниматься. Ждали от нее указаний, хотя бы похвалы за усердие. Мы чувствовали, что не растем под руководством мисс Суеты. Нам нужна была только г-жа Блан, собственной персоной. Если она позволит, мы поедем с ней в Нью-Йорк и там будем «работать». Я упомянула, что в Нью-Йорке нам наверняка помогут найти хорошо опла-чиваемую работу, а здесь мы с трудом сводим концы с кон-цами.

Нет, оставайтесь тут. В Америке разве жизнь? Настоящая жизнь только в Париже. Каждый год я езжу в Америку, но всегда возвращаюсь.

И рассмеялась.

В этом году я не поеду к дочке. Вернусь до Рождества. Итак, я обещаю, что буду с вами заниматься. Даю вам слово.

А пока что нам делать? спросила я.

Посещайте собрания мисс Суеты, занимайтесь движениями. И вот вам еще задание почитайте Майстера Экхарта. И устройтесь на службу. Для «работы» очень важно получать хорошие деньги.

А куда лучше устроиться? Ухаживайте за детьми.

Я с грустью подумала, что уход за детьми никак не стоит больше ста двадцати франков в час. При такой дороговиз-не что сто двадцать, что один никакой разницы. На прощание г-жа Блан ласково пожала нам руки.

Помните я обещала.

Вдохновленные обещанием, мы мужественно вернулись к опостылевшей «работе» с мисс Суетой. После того как «Брат» сбежал в Лондон и там заболел, в группе остались только я и Пат. Не очень-то, как говорил Гурджиев, широкое поле для экспериментов, зато глубокое. Теперь мы за- нимались в квартире на набережной Орсэ. Вскоре к нам присоединилась англичанка средних лет, ученая дама, достаточно известная в Париже. Довольно богатая. Назову ее «мисс Запинка». Приход мисс Запинки стал бедой для нее, а для нас счастьем. Мы обе считали англичанку на редкость открытой и приятной женщиной. Несмотря на разницу в годах, мы относились к мисс Запинке как к очаровательному, наивному ребенку. Случалось, она нас очень забавляла. Мисс Запинка начала работать в Лондоне, изучала книги Мориса Николя. Она дала их нам почитать в обмен на другие сочинения, посвященные «работе». В субботу утром, после собрания, мы втроем направлялись в соседнее кафе и там болтали за чашкой замечательного, хотя и упадочнического «черного напитка» (спасибо, без лимона). К французской группе она относилась подозрительно. Мисс Суета с первого взгляда произвела на нее отвратительное впечатление, как прежде и на меня. Я поторопилась ее уверить, что это ложное впечатление. Мол, мисс Суета так утонченна и сокровенна. К ней надо внимательно приглядеться, чтобы оценить по заслугам. «Допустим, согласилась мисс Запинка, а потом потребовала с британской прямотой Расскажите-ка мне, чем вы занимались с тех пор, как попали в группу. Что делали? Какой образ жизни вели?» Мы с Пат таинственно переглядывались и загадочно усмехались.

«Очень трудно рассказывать о «работе»».

Но все же настойчивые расспросы мисс Запинки глубоко затронули ту часть моей души, которой, хотя и медленно, овладевали сомнения. Действительно, чем я занималась? Чего достигла? Стала ли совершенней? Важнейших своих достижений я, конечно, оценить не способна, их ведь нельзя описать, они познаются только на практике. Но я освоила УРО способна мгновенно достичь глубокого самоосознания. Достаточно сесть со скрещенными ногами, в удобнейшей как выяснилось, позе из всех возможных, раз или два «пройтись вокруг тела», чтобы достигнуть глубо-кого и стойкого самоощущения. Сидя неподвижно, я прислушиваюсь к ритму своего дыхания, биению сердца, словно вся обратившись в какой-то особый прибор, предназначенный специально для наблюдения того, что совершается в глубинах личности. Сложнее закончить упражнение. Я совсем позабыла слова Гурджиева: «Необходимо помнить что машина, каковой является человеческое существо, не важно, хорошо она работает или нет, есть механизм саморегулирующийся. Одно изменение влечет другое. Необходимо это предвидеть и учитывать». Мисс Суета показала нам еще одно упражнение, демонстрирующее разницу между интеллектуальным и эмоциональным центром. Очень простое. Садимся, спина прямая, руки на коленях. Медленно поворачивая голову влево, следует одновременно глядеть на левую руку и ощущать правую, потом наоборот. Оно меня гипнотизировало еще сильнее, чем УРО, потому что производило то же действие, но значительно скорее за одну-две минуты. За исключением этих новых упражнений все осталось по-прежнему.

Как только осенью возобновились занятия, нас с Пат перевели в класс движений, возглавляемый мисс Орешек. Величайшая ошибка г-жи Блан! Даже в состоянии гипноза я почувствовала, что с мисс Орешек не все в порядке. Ясно поняла, что она рабыня, готовая буквально на брюхе ползать перед «начальством» мисс Суетой и г-жой Спермой. Что до г-жи Блан, то одно ее имя приводило мисс Орешек в трепет. Я решила, что мисс Орешек всего лишь бездарь, неспособная ничему научить, и много раз просила перевести меня в класс к г-же Сперме. Мисс Суета, на которую г-жа Блан возложила руководство занятиями по движению, говорила, что ничего не может решить без начальницы, надо, мол, подождать возвращения г-жи Блан. Она попыталась выведать, почему мне не нравятся занятия с мисс Орешек, но, как истинный хитрец, я помалкивала. Несмотря на свою какую-то невнятную и пугающую ауру, движения мисс Оре-шек исполняла красиво. Поскольку деваться было некуда я старалась не отождествлять себя с ней, а полностью сосре-доточиться на движениях. Ведь, возможно, меня опять-таки испытывают, смотрят, как я отнесусь к мисс Орешек. Может, она только изображает рабыню.

Все, что я могла рассказать мисс Запинке, я ей рассказала. Ее это не удовлетворило. Я постоянно ее уверяла, что достигла многого, но сама начала внутренне сомневаться в том. Как-то раз мисс Запинка показала нам с Пат статью Луи Повеля «Тайное Общество: Ученики Георгия Гурджиева». Он писал: «Есть люди, которые только в состоянии радости способны на непосредственное самовыражение. В них радость и непосредственность как бы повенчаны по взаимной любви, так же свободно могут они и разойтись. Чтобы пуститься в предложенную Гурджиевым духовную авантюру, подобные люди должны расстаться со своим прошлым. Утверждаю, что решившиеся на это писатели рискуют своим талантом, да и жизнью. Считается, что писатель должен тосковать. Иные готовы даже легкомысленно разглагольствовать о своей тоске, но тут все серьезней. Поэтому предостерегаю: для некоторых писателей учение Гурджиева огромный соблазн, дополнительная угроза болезни и смерти». Прочитала и как с гуся вода. Никакого впечатления. Одна мысль: «Бедняга Повель! Не имеет представления о «работе»».

НАСТУПИЛО Рождество, а г-жа Блан все не появлялась. Ее «обещание» оказалось очередным испытанием. Мисс Запинка уехала в Англию, занятия прервались на две недели. Умом я ничегошеньки не понимала, тело же мое знало все. Пат работала за городом устроилась ухаживать за ребенком на время школьных каникул. Договорилась она на десять дней, но пообещала мне накануне Рождества на денек приехать. И мы без всякого вдохновения решили «отпраздновать» Рождество. Понапрасну надеялись хоть немного ощутить прежнюю рождественскую радость, хоть что-нибудь почувствовать, в крайнем случае, притвориться, что чувствуем. Обе мы были внутренне мертвы, поэтому старались хотя бы все устроить как следует, соблюсти правила решили купить елку на цветочном рынке и рождественского цыпленка. И сделать вид, что наслаждаемся деревцем и цыпленком. Перед приездом Пат, вечером двадцать третьего, я решила преподнести ей подарок: во что бы то ни стало написать нечто вроде рождественской сказки. Положено ведь дарить подарки. Это будет свидетельством моей дружбы, хотя на подобные чувства я была уже неспособна.

Ночью двадцать третьего, впервые за много месяцев, я села писать. Труд был изнурительным, но рождественскую сказку я написала. Хорошую или плохую, неважно. Я писала и чувствовала, что пишу. Первые ощущения после многих месяцев бесчувствия! Меня это потрясло, я перечитывала написанное и плакала. От потрясения я заболела и неделю пролежала в постели, неспособная ни думать, ни чувствовать.

Я еще не успела поправиться, когда мне позвонила мисс Суета и сообщила, что хочет поговорить со мной наедине. Помню, как я шла по мосту, а над Сеной красиво падал снег, Я запомнила снег, потому что чувствовала его красоту. Я снова научилась чувствовать. Во время нашей встречи мисс Суета все время задавала вопросы: «Находите ли вы свою жизнь в Париже полноценной и интересной? Много ли вы пишете? Есть ли друзья? Мужчины?» и т. д. Я сказала: «Когда борешься за жизнь, не думаешь, интересная она или нет». На что мисс Суета заметила: «Вы сейчас занимаете самую неудобную позицию сидите между двумя стульями».

Это для меня не было новостью. Я и сама, конечно, чувствовала свою раздвоенность. И знала, что, начав писать рождественскую сказку, вступила в бой со смертью на равных. Только пока не понимала, какая тут связь. Я надеялась, что мисс Суета посоветует мне, как избавиться от необходимости сидеть между двумя стульями. Увы, ничего подобного. Предоставила выпутываться самой безмозглому роботу.

После беседы я твердо решила сделать наконец выбор один стул или другой, только бы не сидеть между ними. Было страшно. Прежде я не сопротивлялась смерти, знала, что борьба с ней меня измучит. Но умирать не хотелось. твердо решила избежать смерти, хотя ничего и не понимала.

Поняла я неожиданно. Пробуждение всегда наступает мгновенно и неожиданно. После одного из январских собраний я вдруг спросила у Пат: «А тебе не кажется, что мисс Суета нас гипнотизирует?» И сама удивилась своему вопросу. Вслушавшись в собственные слова, я мгновенно поняла. Все и мгновенно.