4. Визит в Берлин

4. Визит в Берлин

Это было время, когда советские люди стали уже привыкать ко всякого рода неожиданным и непредсказуемым новостям. Вот и на сей раз в газете «Известия» 10 ноября 1940 г. появилась очередная сенсация: «По приглашению Германского правительства и в ответ на прошлогодние поездки Германского Министра Иностранных дел фон Риббентропа в Москву Председатель Совета Народных Комиссаров СССР и Народный Комиссар Иностранных дел Молотов в ближайшее время посетит Берлин, чтобы в рамках дружественных отношений, существующих между обеими странами, путем возобновления личного контакта продолжить и углубить текущий обмен мнениями»[161].

Названное в утреннем сообщении «ближайшее время» наступило в тот же день, через несколько часов, о чем официально 11 ноября было сообщено следующее: «10 ноября с. г. в 18 час. 45 мин. выехал из Москвы в Берлин Председатель Совнаркома СССР и Народный Комиссар Иностранных дел тов. В. М. Молотов в сопровождении Народного Комиссара черной металлургии тов. Тевосяна И. Т., Заместителя Народного Комиссара Иностранных дел тов. Деканозова В. Г., Заместителя Народного Комиссара Внешней Торговли тов. Крутикова А. Д. и др.»[162]. В сообщении, правда, не уточнялось, что в числе «др.» были один из руководителей госбезопасности Меркулов и 16 его сотрудников, в качестве военных экспертов представители Генерального штаба генералы А. М. Василевский и В. М. Злобин, врач, три сотрудника из персонала личного обслуживания Молотова, референты, советники, переводчики и другие – всего 60 человек. Не было сказано и о том, что в том же поезде делегацию сопровождал германский посол в Москве граф фон Шуленбург.

Что же касается утверждения «Известий» о наличии между СССР и Германией «дружественных отношений», то желание поддерживать такие отношения действительно имелось у обеих сторон. Так, на протяжении 1940 года между СССР и Германией продолжалась практика взаимной информации о предстоящих шагах сторон. Шуленбург, например, по поручению Риббентропа весной 1940 г. проинформировал Молотова о предстоящем вторжении вермахта в страны Северной Европы, а позже – в Бельгию и Нидерланды, на что глава советского правительства ответил, что он с пониманием относится к усилиям Германии защищаться от Англии и Франции. 17 мая 1940 г. Сталин через Молотова передал германскому послу «самые горячие поздравления в связи с успехами германских войск во Франции»[163].

Германское командование высоко оценило советскую позицию во время вторжения войск вермахта во Францию. Во время встречи на Бреннерском перевале 18 марта 1940 г. Гитлер убеждал Муссолини в том, что именно благодаря советско-германскому пакту Германия сможет сосредоточить против Франции 60 своих первоклассных дивизий[164].

Об этом же свидетельствует следующее письмо германского военно-воздушного атташе в Москве, направленное 21 мая 1940 г. начальнику отдела внешних сношений НКО полковнику Г. И. Осетрову: «Успех германских войск на Западе обеспечен нашей дружбой с вами. Этого мы никогда не забудем. Перед отъездом в вашу страну я был у Гитлера, который мне сказал: «Помни, что Сталин для нас сделал великое дело, о чем мы никогда и ни при каких обстоятельствах не должны забывать»[165].

Но вместе с тем невооруженным глазом тогда было видно, что в связи с проведенными Советским Союзом акциями на Востоке и Германией – на Западе недоверие между ними заметно нарастало. Вот какую картину советско-германских отношений в тот период образно нарисовал У. Черчилль: «В то время как ничего не знавшим жителям континента и всему внешнему миру наша судьба казалась решенной или в лучшем случае висящей на волоске, взаимоотношения между нацистской Германией и Советской Россией приобрели первостепенное значение в международных делах. Коренные противоречия между двумя деспотическими державами вновь дали о себе знать, как только стало ясно, что Англию удастся сразить и покорить… Две великие тоталитарные империи, в равной мере не знавшие сдерживающих моментов морального свойства, стояли друг против друга вежливые, но неумолимые»[166].

Какие же события привели советское руководство к необходимости принять приглашение Гитлера на встречу в Берлине?

Впервые вопрос о встрече на высшем уровне и о возможном присоединении Советского Союза к заключенному в 1936 г. между Германией и Японией Антикоминтерновскому пакту был поднят Риббентропом на встрече со Сталиным 24 августа 1939 г. Между Сталиным и Риббентропом состоялся тогда следующий диалог (в записи немецкого переводчика Генке): «Имперский министр иностранных дел заметил, что Антикоминтерновский пакт был в общем-то направлен не против Советского Союза, а против западных демократий. Он знал и мог догадаться по тону русской прессы, что советское правительство осознает это полностью. Господин Сталин вставил, что Антикоминтерновский пакт испугал главным образом лондонское Сити и мелких английских торговцев.

Имперский министр иностранных дел согласился и шутливо заметил, что господин Сталин, конечно же, напуган Антикоминтерновским пактом меньше, чем лондонское Сити и мелкие английские торговцы. А то, что думают об этом немцы, явствует из пошедшей от берлинцев, хорошо известных своим остроумием, шутки, ходящей уже несколько месяцев, а именно: «Сталин еще присоединится к Антикоминтерновскому пакту»[167].

Более определенно, но еще не конкретно предложение Сталину и Молотову прибыть в Берлин было сделано Риббентропом 28 сентября 1939 г. и ими обоими в принципе принято. В последующие месяцы Риббентроп, как он писал Шуленбургу 29 марта 1940 г., не расставался с мыслью о визите Молотова в Берлин. В тот же день он поручил германскому послу сделать Сталину и Молотову официальное устное приглашение. На следующий же день германский посол телеграфировал, что «в настоящее время шансы на принятие приглашения представляются ничтожными» по следующим причинам: советское правительство полно решимости придерживаться нейтралитета в войне и не желает разрыва дипломатических отношений с западными державами, который может последовать в связи с посещением Молотовым Берлина, о чем свидетельствует недавнее жесткое опровержение ТАСС по этому поводу. Визит Молотова может не состояться, как пишет Шуленбург, и еще по одной причине: «Известен тот факт, что Молотов, который никогда не был за границей, испытывает большие затруднения, когда появляется среди чужеземцев. Это в той же степени, если не в большей, относится и к Сталину»[168].

Видимо, Риббентроп учел эти обстоятельства и через несколько дней посол получил указание «дальнейшей инициативы пока не проявлять». Это было весьма кстати, потому что, по данным посла, «наблюдается явно неблагоприятная по отношению к нам перемена со стороны советского правительства». При этом посол привел следующие факты: от советских властей нельзя добиться освобождения этнических немцев, интернированных поляками; неожиданно прекратилась выдача Германии ее граждан, как было согласовано, отбывающих наказание в советских тюрьмах; Советский Союз отказался от обещания предоставить германским военно-морским силам базу около Мурманска; были временно прекращены поставки нефти и зерна. Посол жаловался, что Микоян высказывал ему «недоброжелательную позицию», что объясняется боязнью Москвы быть вовлеченной в большую войну, к которой она не готова. Однако после германской акции в Дании и Норвегии 9 апреля 1940 г. «советское правительство снова сделало полный поворот кругом». Посол объясняет, что успехи вермахта в Скандинавии «принесли советскому правительству большое облегчение и сняли бремя тревоги», о чем свидетельствует и статья в «Известиях» по поводу скандинавской кампании.

В последующие месяцы в связи с такими крупными событиями, как поражение Франции, Бельгии и Голландии, а также германское «освоение» Скандинавии, вопрос о посещении Молотовым Берлина германской стороной не поднимался. Советская сторона также инициативы не проявляла. Лишь 25 сентября 1940 г. Риббентроп предложил поверенному в делах посольства в Москве Типпельскирху сообщить Молотову, что на днях будет заключен военный союз между Германией, Италией и Японией в качестве ответа на агитацию поджигателей войны в США. Этот союз направлен на то, чтобы привести их в чувство. Министр особо подчеркнул, что союз не затрагивает отношений трех держав с Советским Союзом. Далее было отмечено, что Риббентроп пригласит Молотова в Берлин для выработки совместных политических целей на будущее[169].

В последующее время советско-германские отношения продолжали обостряться. Взаимное недоверие между Сталиным и Гитлером становилось очевидным. Именно тогда, точнее 4 октября 1940 г., во время встречи на Бреннерском перевале Гитлер сказал Муссолини: «Мое отношение к Сталину не превышает его недоверия ко мне»[170].

13 октября 1940 г. Риббентроп направил пространное письмо лично Сталину, в котором дал обзор советско-германских отношений за период после 23 августа 1939 г. Он заявил также о желании фюрера предотвратить распространение военного пожара за пределы Европы. С этой целью 27 сентября 1940 г. «с удивительной быстротой» был заключен военный Тройственный пакт («Берлинское Тройственное Соглашение») между Германией, Италией и Японией. Германский министр высказал пожелание фюрера, чтобы отношения Советского Союза с Германией и Японией укреплялись, и внес следующее предложение: «В заключение я хотел бы заявить (в полном соответствии с мнением фюрера), что историческая задача Четырех Держав заключается в том, чтобы согласовать свои долгосрочные политические цели и, разграничив между собой сферы интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов»[171]. Далее следовало официальное приглашение Молотову нанести визит в Берлин. В конце письма Риббентроп предложил: «…я буду счастлив снова лично прибыть в Москву, чтобы совместно с Вами, дорогой господин Сталин, подвести итог обмену мнениями и обсудить, возможно, вместе с представителями Японии и Италии, основы политики, которая сможет всем нам принести практические выгоды»[172].

Таким образом, карты Германии были полностью раскрыты. Цель визита Молотова в Берлин состояла для Германии в том, чтобы втянуть Советский Союз в Тройственный пакт и таким образом создать союз Четырех Держав для раздела теперь уже не только Европы, но и всего мира на сферы интересов.

Как же отреагировал Сталин на это предложение? Может быть, он, как фактический глава социалистического государства, отверг его с презрением? Наоборот, неделю спустя Сталин «искренне» поблагодарил Риббентропа за доверие и согласился с тем, что «дальнейшее улучшение отношений между нашими странами возможно лишь на прочной основе разграничения долгосрочных взаимных интересов». Было дано согласие на прибытие Молотова в Берлин в середине ноября 1940 г. и на обсуждение совместно с Японией и Италией ряда предложенных Германией проблем.

Итак, советская делегация во главе с Молотовым 12 ноября 1940 г. прибыла в Берлин. На Антгальском вокзале ее встречали Риббентроп, фельдмаршал Кейтель, другие высокопоставленные государственные деятели Германии. В честь высокого советского гостя был выставлен почетный караул. Встреча была организована с такой помпезностью, на какую были способны только фашистские правители тогдашней Германии.

Переводчиками были советник германского посольства в Москве Г. Хильгер, с советской стороны – В. Н. Павлов и В. М. Бережков. Подробную запись переговоров, после войны полностью опубликованную, вел П. Шмидт. Поскольку советская запись, как и вся документация переговоров, по-прежнему держится в секрете, то в нижеследующем изложении хода переговоров мы будем опираться на служебную запись Хильгера.

Переговоры начались 12 ноября беседой Молотова и Риббентропа. Глава внешнеполитического ведомства Германии подробно проинформировал гостя о немецкой точке зрения на общую ситуацию в мире и на советско-германские отношения. Он в самой категоричной форме заверил, что «никакая сила на земле не в состоянии предотвратить падение Британской империи». Англия уже разбита, сказал Риббентроп, и «вопрос о том, когда она признает себя окончательно побежденной, – только вопрос времени». Он также заверил, что Англию не спасет помощь со стороны США, а возможное «вступление США в войну не имеет для Германии никакого значения». Германия и Италия никогда не позволят англосаксам высадиться на Европейском континенте. Затем Риббентроп долго и подробно уверял Молотова в том, что «после окончания французской кампании Германия необычайно сильна», она располагает «необычайно большим числом дивизий», многими подводными лодками и мощными военно-воздушными силами. Поэтому «державы Оси больше думают сейчас не над тем, как выиграть войну, а над тем, как закончить войну, уже выигранную»[173].

Завершая свой продолжительный монолог, германский министр перешел к главной теме переговоров – об отношениях между Тремя Державами и Советским Союзом. Он высказал пожелание, чтобы была достигнута договоренность о разграничении интересов между СССР и Японией в Азии. Ссылаясь на предложение фюрера, министр высказал мнение, что Япония расширяет свое жизненное пространство, продвигаясь на юг. Германия и СССР также уже разграничили свои сферы влияния в Европе, после чего Германия приступит к расширению своего жизненного пространства в южном направлении, т. е. в районах бывших германских колоний в Юго-Западной Африке. Италия продвигается в Северную и Восточную Африку. Советскому Союзу Риббентроп предложил направить свои стратегические устремления на юг через Персидский залив и Аравийское море к Индийскому океану, где Германия не имеет никакого интереса.

Германский министр заверил гостя, что Германия поддержит Советский Союз в его стремлении иметь привилегии в Черном море, понимает его неудовлетворенность конвенцией в Монтрё о Проливах и недовольство деятельностью Дунайской комиссии. Он предложил ликвидировать их и заключить новую конвенцию о Проливах, которая предоставила бы советскому военному флоту и торговым судам СССР более свободный, чем до сих пор, проход к Средиземному морю. Было также высказано пожелание, чтобы Советский Союз, Германия и Италия придерживались единой политики в отношении полного нейтралитета Турции[174].

Оценивая обстановку на Дальнем Востоке, министр выступил за достижение компромисса в китайско-японском конфликте. Молотов с таким мнением согласился и отметил огромную важность Тройственного пакта в решении отмеченных проблем. Он выразил удовлетворение заверением Риббентропа в том, что «великое восточно-азиатское пространство» не имеет «никакого отношения к жизненно важной для России сфере влияния».

Особого внимания заслуживают высказывания Молотова о территориальных разграничениях. Он, в частности, проявил интерес к тому, чтобы в этом вопросе соблюдать точность. «Особая тщательность необходима при разграничении сфер влияния Германии и России,– заявил он. – Установление этих сфер влияния в прошлом году было лишь частичным решением, которое, за исключением финского вопроса, выглядит устарелым и бесполезным на фоне недавних обстоятельств и событий»[175].

Что имел в виду советский народный комиссар иностранных дел, мы узнаем в записи Шмидта переговоров с Гитлером, которые состоялись в тот же день. Гитлер начал беседу, как это он практиковал на встречах с другими иностранными гостями, с длинного монолога, не давая Молотову вставить хотя бы слово. Он долго объяснял гостю, что немецкий и русский народы имеют у кормила государств таких людей, которые обладают достаточной властью, чтобы вести свои страны к развитию в определенном направлении. Гитлер популярно изложил мысль о том, что лучше для обоих народов держаться вместе и сотрудничать, чем воевать. Им были сформулированы следующие цели внешней политики Германии: необходимость расширения жизненного пространства и освоение тех огромных территорий, которые ею уже приобретены; нужна некоторая колониальная экспансия в Северной Африке (заметим, что во время беседы с Риббентропом речь шла о том, что этот регион Африки будет относиться к сфере влияния Италии. Германия заинтересована только в Центральной Африке, где находились бывшие германские колонии); Германия нуждается в гарантированных поставках определенных видов сырья; она не допустит создания враждебными странами военно-воздушных и военно-морских баз в определенных районах[176].

Документы подтверждают, что идея повернуть стратегические устремления Советского Союза на юг, в сторону Индийского океана, выдвигалась военными кругами Германии еще в начале января 1940 г. Именно тогда по указанию генерала Кейтеля генерал Йодль подготовил аналитическую справку о политике и возможном ведении военных действий советскими войсками в этом регионе и о том, как это соответствует немецким интересам. В документе, в частности, отмечалось, что операция против Индии сопряжена с огромными трудностями. Одновременно ограниченными силами можно будет поднять вооруженные восстания местного населения на границе с Индией, возможно и в Афганистане. Эти восстания свяжут английские войска и воспрепятствуют их переброске в Европу, что соответствует интересам Германии.

Продвижение советских войск с Кавказа в сторону Передней Азии будет связывать англо-французские войска, дислоцированные в Сирии. При этом Советский Союз может преследовать следующие цели: попытаться через Моссул–Багдад–Басру прервать английские коммуникации с Индией и нанести решающий удар по влиянию Англии в этом районе; захватить и использовать нефтеносный район Моссула; вернуть район южнее Батуми, отторгнутый от России в 1921 г. Захватом этого региона Советский Союз обеспечит безопасность района Баку от воздушных налетов со стороны английских ВВС, дислоцированных в Передней Азии.

Вместе с тем в справке утверждается, что современное состояние Красной Армии не позволит ей выполнить эту задачу. С точки зрения немецких интересов важно сковать в этом обширном регионе советские войска и отвлечь их от Балкан.

В документе анализировался также вариант, при котором Красной Армии удастся легко оккупировать Бессарабию. Отмечается, что Румыния не будет сопротивляться и отведет свои войска за Прут. В итоге эта русская акция может вызвать нежелательные для Германии волнения на Балканах. Если Россия попытается проникнуть в глубь Балкан и достигнет Проливов, то столкновение с Италией станет неизбежным[177].

Гитлер, конечно же, был в курсе дел своих генштабистов, когда в ходе дальнейшей беседы с Молотовым милостиво предложил Советскому Союзу, назвав его «Российской империей», принять участие в этом дележе мира, обратив свои взоры к Индийскому океану. Затем он оценил мировую ситуацию в таком же духе, как это утром сделал Риббентроп. Наконец, после часовой тирады хозяин позволил включиться в разговор и гостю.

Молотов от имени Сталина заявил, что оба партнера извлекли значительные выгоды из советско-германского договора, но назвал только те из них, которые относились к Германии, а именно: она получила безопасный тыл. «Общеизвестно, что это имело большое значение для хода событий в течение года войны», – продолжал Молотов. Германия получила также существенные экономические выгоды в Польше. «Благодаря обмену Литвы на Люблинское воеводство (советский нарком произносил эти слова так, как игрок обменивает фигуры на шахматной доске) были предотвращены какие-либо трения между Россией и Германией». Далее Молотов отметил, что «германо-русское соглашение от прошлого года можно, таким образом, считать выполненным во всех пунктах, кроме одного, а именно Финляндии. Финский вопрос до сих пор остается неразрешенным»[178].

Затем советский гость поднял следующие проблемы: о значении Тройственного пакта, о «новом порядке» в Европе, о «великом восточноазиатском пространстве» в Азии и о той роли, которая отводится Советскому Союзу в их решении. Он предложил учесть интересы Советского Союза на Балканах, в районе Черного моря, в частности в Румынии, Болгарии и Турции. Отвечая на поставленные вопросы, фюрер заявил, что Советский Союз должен сам высказать свое мнение относительно интересующих его районов, а в Азии он будет участвовать в деле определения «великого восточноазиатского пространства» и заявит о своих притязаниях. По вопросу о Черном море, Балканах и Турции должно быть заключено соглашение между Германией, Францией, Италией и СССР. Фюрер подверг критике «империалистическую политику» Великобритании и США, причем относительно Соединенных Штатов он заявил, что у них «не должно быть деловых интересов ни в Европе, ни в Африке, ни в Азии» и что нужно воспрепятствовать их попыткам «зарабатывать на Европе деньги». «Молотов, – отмечается в записи, – выразил свое согласие с заявлением фюрера относительно роли Америки и Англии. Участие России в Тройственном пакте представляется ему в принципе абсолютно приемлемым при условии, что Россия является партнером, а не объектом. В этом случае он не видит никаких сложностей в деле участия Советского Союза в общих усилиях»[179].

После вынужденного перерыва в беседе, вызванного ожидавшимся налетом британской авиации на Берлин, переговоры были продолжены. По инициативе советской стороны обсуждались финский вопрос и вопрос о Балканах. Молотов отметил, что в соответствии с секретным протоколом к советско-германскому договору о ненападении Финляндия относится к сфере советских интересов и что Советский Союз не имеет причин для критики позиции Германии во время советско-финляндского военного конфликта. Далее советский нарком настаивал на «окончательном урегулировании финского вопроса», не уточняя, что под этим «урегулированием» понимается. На прямой вопрос Гитлера, идет ли речь о новой войне. Молотов «уклончиво ответил заявлением, что все будет в порядке, если финское правительство откажется от своего двусмысленного отношения к СССР и если агитация населения против России… будет прекращена». На вопрос Гитлера, может ли Советский Союз с реализацией своих намерений в отношении Финляндии подождать полгода или год, когда война в Европе закончится полной победой Германии, Молотов, как гласит запись, ответил, что «он не понимает, почему Россия должна откладывать реализацию своих планов на шесть месяцев или на год. В конце концов германо-русское соглашение не содержало каких-либо ограничений во времени и в пределах своих сфер влияния ни у одной из сторон руки не связаны».

После настойчивой просьбы Гитлера изложить все-таки, как Советский Союз мыслит решение «финского вопроса», Молотов заявил, «что он представляет себе урегулирование в тех же рамках, что и в Бессарабии и в соседних странах», т. е. в Эстонии, Латвии и Литве. Гитлер, однако, возражал против такого «урегулирования», ибо оно неизбежно откроет новый театр войны в районе Балтийского моря, в чем Германия совершенно не заинтересована. Кроме того, Германия не сможет получать из Финляндии ценное сырье – никель и лес. Чтобы успокоить советского гостя, фюрер сказал, что он признает Финляндию в качестве сферы влияния России и что «все стратегические требования России были удовлетворены ее мирным договором с Финляндией»[180].

Затем фюрер предложил прекратить дискуссию на эту тему, поскольку она приобретает «исключительно теоретический характер», и предложил перейти к главной для Германии проблеме – созданию «всемирной коалиции заинтересованных держав, в которую войдут Испания, Франция, Италия, Германия, Советская Россия и Япония и которая охватит пространство от Северной Африки до Восточной Азии». Он заявил далее, что эта коалиция объединит всех тех, кто хочет получить выгоду за счет «обанкротившегося британского хозяйства».

При обсуждении проблемы Балкан Молотов, ссылаясь на Крымскую войну и события 1918–1922 гг., назвал Проливы «историческими воротами Англии для нападения на Советский Союз». Он предложил гарантии Болгарии с сохранением существующего в ней внутреннего режима на тех же условиях, на которых Германия и Италия дали их Румынии. После небольшой паузы Гитлер ответил, что ему неизвестно, чтобы Болгария просила Советский Союз о таких гарантиях. Кроме того, ему необходимо знать мнение Италии. Но Германия согласна, чтобы советские военные корабли имели право прохода через Дарданеллы, тогда как для военных кораблей других стран они должны быть закрыты.

Решив, что этот вопрос можно считать закрытым, фюрер снова перешел, по его мнению, к главному вопросу переговоров с Молотовым – о судьбе «обанкротившегося хозяйства Британской империи». Он предложил в предварительном порядке обсудить его по дипломатическим каналам, с тем чтобы затем «еще раз рассмотреть в Москве министрами иностранных дел Германии, Италии и Японии совместно с господином Молотовым»[181].

На этом беседа Молотова с Гитлером завершилась. Вечером 13 ноября 1940 г. по предложению Риббентропа в его бункере переговоры были продолжены. В заключение министр иностранных дел Германии приготовил советскому гостю «бомбу крупного калибра» – проект соглашения между державами Тройственного пакта и Советским Союзом, состоящий из трех статей. В проекте содержались внешне совершенно неуязвимые положения. Утверждалось, например, что цель Тройственного пакта, заключенного между Германией, Италией и Японией 27 сентября 1940 г., состоит в том, чтобы всеми возможными средствами противостоять превращению войны в мировой конфликт и совместно сотрудничать в деле скорейшего восстановления мира во всем мире. Советскому Союзу предлагалось заявить, что он одобряет эти цели и решает совместно с тремя державами выработать общую политическую линию.

Какой уважающий себя государственный деятель не присоединится к подобным благородным целям?

Но далее следовали самые оголтелые, не прикрытые никакими ширмами, предложения. В проекте отмечалось, что все четыре страны обязуются уважать естественные сферы влияния друг друга, не входить и не поддерживать никаких блоков держав, деятельность которых направлена против одного из четырех государств. Для определения их конкретных территориальных интересов предусмотрены следующие секретные приложения. В первом отмечалось: стороны считают, что центры тяжести территориальных интересов находятся: Германии – кроме европейского региона в Центральной Африке; Италии – тоже кроме определенных районов Европы в Северной и Северо-Восточной Африке; Японии – в регионе южнее Японских островов и Маньчжоу-Го[182]. Что же касается Советского Союза, то его заинтересованность в европейских делах просто отвергалась и ему предлагалось избрать экспансию в направлении Индийского океана.

Второй секретный протокол должен был быть заключен между Германией, Италией и Советским Союзом и содержать требование, чтобы Турция политически сотрудничала с ними и чтобы была аннулирована конвенция Монтрё о Проливах, что даст Советскому Союзу неограниченную возможность прохода его военного флота через Проливы в любое время[183].

Комментируя содержание этого проекта, Риббентроп предложил свое посредничество для нормализации отношений между СССР и Японией. Он допускал, что в случае заключения пакта о ненападении между СССР и Японией последняя, по его мнению, может согласиться на то, чтобы Внешняя Монголия (т. е. МНР) и западная китайская провинция Синцзянь стали сферой влияния Советского Союза, и может пойти навстречу советским пожеланиям в отношении нефтяных и угольных концессий на Сахалине[184].

Как же реагировал на эти предложения советский нарком? Может быть, он встал и в категорической форме заявил о принципиальной неприемлемости для Советского Союза вести переговоры по подобным проблемам? Ничуть не бывало.

Наряду с выдвинутыми Риббентропом и одобренными Молотовым конструктивными предложениями, в решении которых Советский Союз был действительно заинтересован, таких, как взаимопонимание с Японией, решение вопроса о Проливах, необходимость уважать нейтралитет Швеции, судьба Дунайской комиссии и некоторые другие, советский нарком иностранных дел на прямой вопрос германского коллеги, привлекает ли СССР идея получения выхода к Индийскому океану, в принципе не отверг ее. Он сказал лишь, что «разграничение сфер влияния также должно быть продуманно» и что по этому вопросу он хочет посоветоваться со Сталиным и «другими своими друзьями в Москве». Далее он отметил, что все эти «великие вопросы завтрашнего дня не должны быть отделены от вопросов сегодняшнего дня и от проблемы выполнения существующих соглашений»[185]. Конечно же, Молотов имел в виду прежде всего «финский вопрос», который он по-прежнему рассматривал как не полностью решенный.

На этом переговоры Молотова с Гитлером и Риббентропом были завершены.

Во время пребывания в Берлине, как отмечалось в коммюнике от 15 ноября 1940 г., на приеме в советском посольстве Молотов имел разговор с рейхсмаршалом Г. Герингом и заместителем Гитлера по партии Р. Гессом[186]. К сожалению, автор не знаком с записью этих бесед, которая, наверняка, велась.

Как же развивались события в последующие дни? По возвращении в Москву Молотов действительно посоветовался со «своими друзьями» довольно оперативно, 25 ноября, затем пригласил Шуленбурга и в присутствии Деканозова сделал заявление, которое выражало дух и стиль сталинско-молотовской внешней политики. Он сказал, что советское правительство «готово принять проект Пакта Четырех Держав о политическом сотрудничестве и экономической взаимопомощи», изложенный схематично Риббентропом 13 ноября 1940 г., но выдвинул следующие условия:

1. Германские войска должны немедленно покинуть Финляндию, входящую в советскую зону влияния, а Советский Союз со своей стороны гарантирует мирные отношения с ней и защиту в этой стране германских экономических интересов.

2. Япония отказывается от своих прав на угольные и нефтяные концессии на Северном Сахалине.

Затем Молотов предложил внести уточнения в предлагавшиеся Риббентропом два секретных протокола. Они сводились к тому, что безопасность СССР со стороны Проливов должна гарантироваться как заключением пакта о взаимопомощи с Болгарией, так и путем строительства советских военных баз в районе Босфора и Дарданеллов на условиях долгосрочной аренды. Турция должна присоединиться к Пакту Четырех Держав. В случае ее отказа применить к ней военные и дипломатические санкции. Уточнить также, что зона к югу от Батуми и Баку в направлении Персидского залива признается центром территориальных устремлений[187].

Кроме двух секретных протоколов, намеченных Риббентропом, Молотов предложил согласовать содержание еще трех протоколов между СССР и Германией относительно Финляндии, между Японией и СССР об отказе Японии от концессий на Северном Сахалине и между Германией, Советским Союзом и Италией о признании политической необходимости заключения советско-болгарского договора о взаимопомощи, который ни в коем случае не затронет внутреннего режима Болгарии, ее суверенитета и независимости[188].

Таким образом, вся проблематика, связанная с присоединением Советского Союза к Пакту Трех Держав, по требованию Молотова, должна была быть абсолютно засекречена.

Нетрудно представить себе реакцию Гитлера на выдвинутые Молотовым чрезмерные требования для согласия СССР присоединиться к Пакту Трех Держав. К тому же еще в конце июля 1940 г., приняв принципиальное решение о нападении на СССР и прозондировав его намерение на переговорах в Берлине, он потерял к этим требованиям интерес[189]. Одновременно Гитлер предпринял шаги, призванные демонстрировать свое недовольство позицией советского правительства. Так, длительное время он не принимал Деканозова для вручения верительной грамоты в качестве нового посла в Германии. Чтобы ускорить это, потребовалось вмешательство лично Молотова.

Какие же планы с учетом итогов переговоров в Берлине в это время строили в Кремле?

Как свидетельствуют документы, Сталин и Молотов отнеслись к итогам переговоров в Берлине: серьезно и рассчитывали на их дальнейшее развитие и конкретизацию по дипломатическим каналам, как и было оговорено с германской стороной. Поэтому в беседе с Шуленбургом 17 января 1941 г. Молотов сказал, что советское правительство рассчитывало на скорый ответ из Берлина на советское заявление и удивлено тем, что ответ до сих пор не получен. Далее он выразил беспокойство советского правительства сосредоточением германских войск в Румынии, готовых оккупировать Болгарию, Грецию и Проливы. Молотов допустил, что Англия попытается предвосхитить немцев и сама в союзе с Турцией превратит Болгарию в театр военных действий. Перед лицом подобных событий и рассматривая Болгарию и Проливы как зону безопасности СССР, советское правительство, заявил Молотов, будет считать появление каких-либо иностранных войск в этом районе нарушением его интересов[190].

Памятная записка аналогичного содержания была одновременно вручена и послом Деканозовым статс-секретарю Вайцзеккеру в Берлине. Однако советскому послу было дано заверение, что Германия ни при каких обстоятельствах не позволит англичанам вступить на землю Греции. Заявление Вайцзеккера касалось только балканского вопроса и не содержало ответа на советское предложение о продолжении политических переговоров. Лишь через несколько дней Риббентроп поручил своему статс-секретарю сообщить устно советскому послу, что по поводу советских контрпредложений от 17 января Германия находится в контакте с Италией и Японией и лишь после получения от них положительного ответа она сможет возобновить политические переговоры с советским правительством[191].

Поскольку это «согласование» могло длиться до греческих календ, то становилась очевидной явная незаинтересованность Гитлера в дальнейшем обсуждении поднятых на переговорах вопросов. Подобное предположение подтверждается, во-первых, директивой ОКВ №18 от 12 ноября 1940 г., в которой, в частности, говорилось: «Политические переговоры с целью выяснить позицию России на ближайшее время начаты. Независимо от того, какие результаты будут иметь эти переговоры, продолжать все приготовления в отношении Востока, приказ о которых уже был отдан ранее устно»[192].

Во-вторых, во всей последующей переписке между Москвой и Берлином вплоть до 22 июня 1941 г. этой теме не было уделено ни единой строчки. Правда, при одном исключении – в меморандуме от 21 июня 1941 г. агрессию против Советского Союза Риббентроп оправдывал советским нарушением договоренностей с Германией. Касаясь переговоров в Берлине, германский министр заявил, что «СССР, вопреки сделанным по заключении договоров декларациям о том, что он не желает большевизировать и аннексировать страны, входящие в его сферы влияния, имел целью расширение своего военного могущества в западном направлении везде, где это только казалось возможным, и проводил дальнейшую большевизацию Европы. Действия СССР против Прибалтийских государств, Финляндии и Румынии, где советские притязания распространились даже на Буковину, продемонстрировали это достаточно ясно. Оккупация и большевизация Советским Союзом предоставленных ему сфер влияния является прямым нарушением московских соглашений, хотя Имперское правительство в течение какого-то времени и смотрело на это сквозь пальцы». Далее в меморандуме германское правительство обвинило Советский Союз в том, что на переговорах в Берлине он предъявил новые требования, в частности гарантии Болгарии, военные базы в Проливах и «полное поглощение Финляндии», что «не могло быть допущено Германией»[193].

Таким образом, приведенный меморандум, по существу, содержит оценку Германией итогов переговоров в Берлине, состоящую в том, что Советский Союз в своих требованиях намного превысил то, на что могла пойти Германия, а именно, продвинуть еще дальше на запад свои сферы влияния, особенно на северном фланге в Финляндии и на южном фланге на Балканах и в Проливах. Германия же была заинтересована в обеспечении своего безраздельного господства на европейском пространстве, в изоляции СССР от Европы и в направлении его экспансионистских усилий на юг и восток.

Официальная оценка берлинских переговоров советской стороной была дана дважды. В коммюнике, опубликованном в «Правде» 15 ноября 1940 г., в мажорном тоне было сказано, что «обмен мнений протекал в атмосфере взаимного доверия и установил взаимное понимание по всем важнейшим вопросам, интересующим СССР и Германию». Вторая оценка была высказана лишь семь лет спустя в известной исторической справке «Фальсификаторы истории». В ней и в издававшихся затем публикациях некоторых советских авторов вплоть до сегодняшнего дня утверждается, что советскому руководству удалось еще раз дать на высоком государственном уровне твердый отпор германским проискам.

Однако на практике не было заметно реальных результатов этого «отпора». Германия продолжала усиливать свое военное присутствие в Румынии, ввела войска в Болгарию, а весной 1941 г. захватила все Балканские страны. В политическом плане она сумела расширить состав участников Пакта Трех Держав: к нему присоединились Румыния, Венгрия, Болгария и марионеточные правительства Словакии и Хорватии[194].

Вопреки официальному заявлению Советского Союза от 15 ноября 1940 г. доверие сторон было серьезно подорвано и взаимного понимания не было установлено.

Вайцзеккер, конечно же, фальшивил, когда в тот же день разослал всем германским посольствам инструктивное письмо, в котором расценил переговоры Молотова и Гитлера как демонстрацию «полного взаимопонимания между обеими странами и их волю координировать политику Советского Союза и Тройственного пакта». Сославшись на опубликованное коммюнике, Вайцзеккер отметил, что «обмен мнениями проходил в атмосфере взаимного доверия» и были достигнуты договоренности по всем важнейшим вопросам, в решении которых были заинтересованы оба правительства[195].

Более откровенную оценку переговорам в Берлине дал сам Гитлер. В письме к Муссолини 20 ноября 1940 г. он сообщал, что вопреки его усилиям направить «русские амбиции на восток», в сторону Индийского океана, Молотов проявляет растущий интерес к Балканам, что неприемлемо ни для Германии, ни для Италии[196].

Переводчик Гитлера П. Шмидт вспоминал впоследствии: «После переговоров Гитлера с Чемберленом в ходе судетского кризиса я не наблюдал таких острых разногласий, как во время переговоров Гитлера с Молотовым»[197].

В связи с постоянно ухудшавшимися отношениями между СССР и Германией советское руководство проявило интерес к речи Гитлера, которую он произнес 18 декабря 1940 г. в Спортпаласте перед 5 тыс. офицеров армии, ВВС и слушателей школ войск СС. Эта речь не была опубликована.

Вскоре об этом интересе стало известно Риббентропу, получившему соответствующую информацию от своего агента, работавшего в советском посольстве в Берлине. 30 декабря 1940 г. советник посольства, представлявший ведомство Берии, Б. 3. Кобулов поручил этому агенту выяснить следующие вопросы, к которым проявил интерес лично Сталин: текст речи Гитлера, которая, как стало известно, содержала «антисоветские тенденции»; в каких кругах вращается известная актриса баронесса Эйк; агент должен был проверить возможность своей поездки в Швейцарию и выяснить местожительство одного знакомого Кобулова; какой отклик в немецких кругах нашла последняя речь президента Рузвельта[198].

Из заявлений сторон явствует, что в Берлине оба диктатора предприняли новую попытку прозондировать планы другой стороны и обмануть друг друга. В какой же мере им удалось достигнуть поставленной цели? Меньше это удалось Сталину. Ведь новым для него моментом в намерениях Гитлера была его настойчивая попытка повернуть интерес СССР в сторону Индийского океана. Что же касается глобальных, включая и колониальные, а также европейских проблем, то Сталин должен был ясно представлять, что после победы над Францией и оккупации Норвегии Гитлер не позволит делить с кем-либо свою гегемонию в Европе и еще энергичнее будет добиваться установления мирового господства.

В большей мере удалось выиграть Гитлеру, ибо он смог скомпрометировать Советский Союз в глазах западных стран его тесными связями с Германией. Ему удалось втянуть Молотова в дискуссию о «дележе наследства Британской империи» и к участию в нем Советского Союза, что также в будущем могло помешать сближению СССР с западными державами. Гитлер убедился в намерении Сталина пойти на самый невероятный шаг – на определенных условиях вступить в агрессивный блок трех держав. Ему также стали известны ближайшие стратегические планы Сталина в Финляндии и на Балканах, и он предпринял соответствующие опережающие военные акции.

Хотя берлинские переговоры и стали новым этапом в советско-германских отношениях, свидетельствовавшим об их охлаждении, последующие опасные для СССР шаги Гитлера так и не заставили опьяненных своими мнимыми успехами Сталина и Молотова сделать в полной мере должные выводы. Да и для внешнеполитического маневра у них оставались теперь крайне ограниченные возможности. Между тем война стояла у порога.

Учитывая сложившуюся ситуацию, советское руководство должно было осознать грозящую Советскому Союзу опасность, исходящую не из каких-то отдаленных, а из ближайших и очевидных намерений Гитлера. Однако это осознание у Сталина как будто отсутствовало, что и заметил Шуленбург. В беседе с Гитлером 28 апреля 1941 г. он заявил: «…я убежден, что Сталин готов пойти на еще большие уступки нам. Нашим дипломатическим представителям уже было указано, что Россия сможет поставлять нам до 5 млн. т зерна»[199].

Когда в начале мая 1941 г. Сталин стал Председателем СНК СССР, советская пропаганда интерпретировала этот факт как необходимость, вызванную сложностью международной обстановки. Но несколько по-иному и более конкретно оценил его тот же Шуленбург в телеграмме в Берлин от 7 мая 1941 г. «Причину этого, – отмечал посол, – можно искать в допущенных за последнее время ошибках во внешней политике, приведших к охлаждению сердечных советско-германских отношений, к установлению и сохранению которых сознательно стремился Сталин»[200].

Итак, подводя итоги вышесказанного, следует особо отметить, что среди политических шагов, определявших характер советско-германских отношений накануне Великой Отечественной войны Советского Союза, важное место занимают ноябрьские 1940 г. переговоры советской делегации во главе с Молотовым в Берлине.

Советское руководство согласилось на приглашение Гитлера, имея намерение выяснить ближайшие цели Берлина и попытаться углубить советско-германские отношения, чтобы продолжать затягивать время хотя бы до середины 1942 г. Однако ни одна из этих задач Молотовым выполнена не была. Цели Гитлера и последовательность их реализации были уже давно известны, ибо фюрер их никогда не скрывал. Однако намерение Гитлера втянуть Советский Союз в Тройственный пакт и направить его стратегические интересы на юг через Кавказ, Иран к Индийскому океану было даже для Молотова действительно сенсационным.

Что же касается улучшения советско-германских отношений, то к этой задаче Гитлер уже потерял интерес, ибо жребий был брошен: в июле 1940 г. было принято принципиальное решение о нападении на СССР, а в декабре был подписан «план Барбаросса».

Сталин и другие руководители Советского государства до рокового утра 22 июня 1941 г., как это ни странно, или слепо верили в силу советско-германских договоренностей, убаюкивали свой народ, или же фальшивили перед ним.

«Сталин все больше стал сознавать угрожавшую ему опасность и все больше старался выиграть время. Тем не менее весьма знаменательно… какими преимуществами он жертвовал и на какой риск шел ради того, чтобы сохранить дружественные отношения с нацистской Германией. Еще более удивительными были те просчеты и то неведение, которые он проявил относительно ожидавшей его судьбы. В период с сентября 1940 года до того момента, как Гитлер напал на него в июне 1941 года, он был бессердечным, хитрым и плохо информированным гигантом»[201]. Такую оценку позиции Сталина дал Черчилль.

А вот что говорил М. И. Калинин, выступая 5 мая 1941 г. перед выпускниками Военно-политической академии им. В. И. Ленина: «…в момент, когда казалось, что рука агрессора, как думали чемберленовцы, была занесена над Советским Союзом, в это время мы заключили пакт с Германией. Занесенная над нами рука агрессора была отведена рукой товарища Сталина… Договор, заключенный между советским Союзом и Германией, выбил оружие из их рук…»[202].

В подобном же духе было составлено и пресловутое заявление ТАСС от 14 июня 1941 г. В нем, в частности, утверждалось, что слухи о близости войны между СССР и Германией являются «неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил и что Германия не имеет намерения напасть на Советский Союз». Позднее выяснилось, что цель этого заявления якобы состояла в том, чтобы прощупать подлинные намерения Гитлера, однако в действительности оно создало ложное представление о международной ситуации.

Главным итогом советско-германских договоренностей и «дружественного взаимопонимания» между Сталиным и Гитлером были трагедии 1 сентября 1939 г. и 22 июня 1941 г. Несомненно, правы авторы труда «1939 год. Уроки истории», считающие, что помимо ряда других причин к развязыванию второй мировой войны причастна и «шоковая дипломатия» советско-германского пакта от 23 августа 1939 г. и что «перевод стрелки советской политики с бескомпромиссной борьбы против фашизма на сожительство с ним был сопряжен для Советского государства и Коммунистической партии с большими моральными и политическими потерями»[203].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.