ТРЕВОЖНЫЕ СИГНАЛЫ

ТРЕВОЖНЫЕ СИГНАЛЫ

1

На станции технического обслуживания автомобилей перед окошечком с табличкой «Выписка нарядов на ремонт и замену деталей» выстроилась очередь. Я тоже встал. Впереди меня — широкая спина человека с костылем. Человек этот то и дело поглядывал на часы, вздыхал, кряхтел. До обеденного перерыва оставалось минут тридцать. Нарядчица не спешила.

— Милая девушка, нельзя ли побыстрее, — сказал с явным кавказским акцентом высокий молодой человек с бородой, стоящий позади меня.

Молодая женщина внешне была действительно мила, привлекательна. Лет ей около тридцати. Короткая прическа с челкой до бровей молодила ее. Слегка продолговатое лицо с нежным румянцем на щеках, широко посаженные глаза в густых длинных ресницах, чуть вздернутый нос, губы — дольки спелого апельсина — все это было при ней. Вряд ли молодой мужчина не задержал бы своего взгляда на этой симпатичной женщине. Она сидела за стеклянной перегородкой.

Нарядчица не ответила на просьбу молодого человека. Она лишь вскинула на него глаза и промолчала…

А когда еще кто-то повторил, нельзя ли побыстрей, она встала и ушла за перегородку к кассирше, как бы говоря: «Не люблю, когда подгоняют, мы тут тоже не бездельничаем…»

Прошло минут десять. Плечистый мужчина, что стоял впереди меня с костылем, склонил голову, прислонился лбом к стеклянной стенке перед окошечком, и мне бросился в глаза багровеющий шрам на его шее.

— Девушка, — сказал я, подойдя к окошечку, — вас ждет инвалид войны, больной, обслужите до обеденного перерыва хотя бы его.

— Много вас тут таких, а я одна, — ответила она. Сквозь стекло я увидел ее ангельское лицо, и мне стало грустно, даже страшно, потому что совершенно не подозреваешь, где подстерегает опасность. Опасность быть сраженным лишь одной фразой: «Много вас тут…»

Спорить с ней нельзя: в ее руках учет всех деталей и технических возможностей станции. Пошлет в пустой бокс — и будешь загорать там двое суток. Однако очередь загудела. Появился сменный мастер.

— Бэлла, — сказал он, — инвалидов положено обслуживать без очереди. Выпиши ему накладную, я смотрел его машину: профилактика и замена рулевых тяг…

— Пусть после обеда приходит, — ответила она, — мне тоже обедать вовремя положено.

— Бэлла! Тебя инвалид войны ждет, — повторил мастер.

— Подождет… Сейчас оформлю… Все воевали, не один он, — огрызнулась она и, вернувшись к столу, спросила: — Ну, что у вас?..

Я уже не мог смотреть на нее, закрыл глаза, боясь потерять ощущение света и красок. Но она не унималась. Получив из рук инвалида заявку и технический паспорт «Запорожца», продолжала выкидывать из себя ядовитые слова:

— Везет же людям: машина бесплатная, и ремонт в первую очередь…

Инвалид отпрянул от окна, будто кипяток выплеснули ему в лицо. И, как бы ища защиты от таких упреков, он повернулся к нам лицом.

— Графчиков!.. Василий Васильевич! — воскликнул я.

Он тяжело передохнул и ответил:

— Графчиков.

Бывает же так! Вернувшись из Кулунды, я помнил упрек Николая Колчанова: «…У тебя под боком, в Москве, более двадцати лет живет ветеран Сталинградской битвы, и ты ни разу не навестил его». Речь шла о начальнике разведки нашей дивизии Василии Васильевиче Графчикове. И я дал себе слово: по возвращении в Москву найти его во что бы то ни стало. Ведь в моих фронтовых записях его имя отмечено черной чертой — «безвозвратные потери». И вот, пригнав свою машину на станцию технического обслуживания, встречаюсь с ним!..

Мы обнялись. И долго стояли обнявшись. Молчали, ощущая учащенные удары сердца.

— Встретились наконец-то! — произнес он, переведя дыхание.

Я взял его под локоть, и мы вышли на воздух ждать конца обеденного перерыва.

— Вот мой помощник, — указывая глазами на «Запорожец», сказал Василий Васильевич. — С электромагнитным сцеплением. Управление ручное. Двадцать тысяч отмахал — и никаких жалоб. Вот только рулевые тяги надо сменить… Хорошая тачка, ни разу не подводила.

— Все от водителя зависит. Не подведет, — заверил я. — С твоим характером, если он не изменился за тридцать лет, на такой тачке можно вокруг света отмахать…

— Собираюсь по фронтовым дорогам пробежаться, потом вокруг Европы, но боюсь, этот мотор подведет. — Он постучал по левой стороне груди. — Вот наткнулся сейчас на красавицу Бэллу — и… видишь, испарина выступила…

2

Никто не избавлен от чувства страха. Все мы чего-то боимся, перед кем-то робеем. Даже самые отчаянные фронтовики, с которыми довелось мне дружить в годы войны, порой вздрагивают от ночного звонка или робеют перед вспышками гнева соседей…

Страх… Чувство это, на мой взгляд, гнездится рядом, где-то внутри тебя или идет вслед за тобой. От него трудно отрешиться. Не зря же говорят — «у страха глаза велики». В бою, в напряженной боевой обстановке расстояние между боязнью и страхом сокращается до предела и перерастает в ужас, а это граничит с безрассудством. Про себя я часто вспоминаю один эпизод, который постоянно подсказывает мне: страх — твой враг.

Было это 16 ноября сорок второго года в Сталинграде. Пятые сутки дивизия Людникова оставалась без связи со штабом армии и с заволжскими батареями: она была окружена в районе завода «Баррикады». Посылали туда офицеров связи, нарочных, радистов, телефонистов, штурмовую группу — никто не мог пробиться. Без связи, без огневой поддержки артиллерии, расположенной в дубравах на восточном берегу Волги, дивизии угрожала гибель. И тогда начальник разведки нашей 284-й дивизии майор Графчиков, изучив схему подземных коммуникаций между заводами «Красный Октябрь» и «Баррикады», заверил командование, что к Людникову можно проникнуть по канализационным трубам и доставить туда рацию…

— Пойдешь сначала один, — сказали ему.

— Желательно вдвоем.

— С кем?

Он указал на меня. Я тогда исполнял обязанности инструктора политотдела по информации, не задумываясь ответил:

— Готов…

— Захвати с собой «феньки» на двоих, — посоветовал Графчиков. — С ними будет уютнее в трубах.

«Фенька»… Все мы были влюблены в нее. Там, в руинах Сталинграда, она была незаменимой подругой в ближнем бою. Удобная, послушная, ее можно было швырнуть в узкий пролом стены, в темный угол, даже в форточку окна, и она успешно делала свое дело. В окопах и подвалах, днем и ночью мы не расставались с ней. Бывало, погладишь ребристые бока ее, назовешь поласковей — ну, «фенечка», выручай! — и она летит из твоей ладони точно в цель. Главным калибром «карманной артиллерии» считали ее. Это граната «Ф-1» — лимонка. Отличное оружие, не громоздкое, но грозное. Выдернул предохранительное кольцо и бросай куда надо. Взрывается через шесть-семь секунд. Осколки разлетаются настильно, веером, сохраняя убойную силу в радиусе до семидесяти метров. Не забывай только укрыться после броска…

Пополнив противогазную сумку «феньками», я хвастливо показал этот запас Графчикову: дескать, теперь нам сам черт не страшен.

— Посмотрим, — ответил он, спускаясь в люк канализации. С нами рация на салазках, карманные фонарики, по пистолету и сумка гранат «Ф-1». Ползем час, второй. Темнота — глаз выколи. Благо в трубах сухо. Графчиков впереди, я за ним тяну салазки. Лямки врезаются в плечи. Перед колодцами отстойников и перемычками он возвращается ко мне, помогает перенести рацию, и снова вперед. Раза два упирались в непроходимые завалы от фугасных бомб и тогда возвращались к ближайшей перемычке. Освещая фонариком схему канализации, мы выискивали обходной путь к Людникову.

Выискивали, выискивали и, как мне показалось, окончательно заблудились. Куда ни сунемся — тупик. Мне уже трудно было скрыть тревогу за исход «путешествия» под землей.

— Где мы находимся? — спросил я.

— Там, где надо. Прислушайся…

К чему прислушиваться, когда земля гудела и тряслась, как в лихорадке. Каждый взрыв мины и снаряда отдавался в трубах так, словно мы были в бочке, на которую насаживали дополнительные обручи. Уши захлестывались волнами упругого воздуха — значит, где-то недалеко труба выходит к открытому коллектору или просто обнажена взрывом фугаски. Так и есть. Уже улавливаются человеческие голоса. Речь незнакомая. Немцы… Они, похоже, приближались к нам или устроили засаду.

С языка сорвалось:

— Нас как бы не заметили…

— Тихо, давай назад.

Графчиков не обратил внимания, да и я не помню, как в моей руке оказалась «фенька». Кольцо выдернуто. Теперь достаточно разжать пальцы, как это делается в момент броска, предохранительная скобка отскочит, и через шесть секунд сработает взрыватель. Но куда и как бросать гранату? Ни развернуться, ни повернуться. Отшвырнуть ее вперед — разнесет в клочья Графчикова, назад — меня самого… Нет, раскрывать ладонь нельзя. Держите, пальцы, держите «феньку», иначе она, бешеная, может оставить нас тут навсегда.

Поворачивая назад, прячу руку с гранатой за спину или прикрываю ее грудью. Салазки — впереди меня.

— Шевелись, что ты как безрукий, — упрекнул меня Графчиков.

— Устал, — соврал я.

— Ну, давай еще немножечко, до перемычки, там я подменю тебя.

Толкаю салазки с рацией левой рукой, в ладони правой — живая смерть. Пальцы крепко держат предохранительную скобу…

Каким нескончаемо длинным показался путь до ближайшей перемычки. На спине выступил холодный пот, во рту пересохло, зубы стиснуты, и, кажется, вот-вот затрещат скулы, затем… ослабнут пальцы, и тогда выкатится из ладони «фенька», будь она проклята! Ползу медленно. Графчиков то грудью, то плечом подталкивает меня вперед. Он невозмутим. Пока не знает, что его жизнь в моей ладони. Наконец ему удалось перебраться через меня. Накинув на плечи лямку салазок, он проворно стал удаляться вместе с рацией. Я решил отстать от него, передохнуть и потом у ближайшего изгиба трубы попытаться отшвырнуть гранату назад. Пусть покалечит ноги, но руки сохранятся, и на руках выползу на свет божий…

— Не отставать, — сигналит Графчиков.

— Догоняю, — лживо успокаиваю его, чтобы он не вздумал возвращаться.

Вот и ожидаемый поворот трубы. Тут чуть попросторнее. Встаю на колени, разворачиваюсь и, прижавшись к стенке, швыряю гранату. Швыряю, как мне показалось, далеко, даже не слышно, где она шлепнулась. Падаю на спину, жду взрыва. Проходит четыре, пять… десять секунд. Взрыва нет. Неужели скоба не отскочила? Может, пружина ослабла… Тем лучше. Однако где же правая рука? Руки вроде не стало. Нахожу ее левой рукой, ощупываю от локтя до запястья. Ладони нет. Она собрана в кулак, в ней — «фенька». Пальцы одеревенели, стали непослушными в мертвой хватке.

Что же делать?

Разворачиваюсь еще раз. Судорога стягивает руку в локте. Хоть зубами отнимай пальцы от тела «феньки» или отгрызай по одному, покуда она сама не выпадет из ладони. Выпадет — и тогда… Нет, пожалуй, надо просить Графчикова помочь избавиться от смертельно опасной «феньки».

— В чем дело? — спрашивает Графчиков. По трубе его голос долетел до моего слуха так, что мне подумалось — он вернулся сюда и сейчас же устроит мне трепку.

— Руку судорогой стянуло, — сознался я.

— Зубами прикуси. Отпустит.

— Ладно, только не подходи ко мне.

— Не собираюсь… Ползи, ползи, я уже возле люка.

— Ну, вот и хорошо, — с облегчением выдохнул я. — Один взорвусь.

— Чего ты там бубнишь?

— Если доползу, узнаешь.

— Нашел время в загадки играть. Очнись… — доносит труба его ворчание. — Без твоих загадок на душе солоно.

Мне стало уже невмоготу, казалось, сил больше нет. Пришлось сознаться, что в руке граната на взводе, а предохранительное кольцо утеряно.

— С ума сошел! — встревожился Графчиков.

— Не знаю…

— Тогда ползи, ползи и не вздумай кольцо обратно вставлять.

— За кольцом далеко возвращаться.

— Понятно, — выдохнул опытный разведчик и замолк, вероятно, обдумывая, как обезвредить «феньку».

И когда мое прерывистое дыхание стало доноситься до него, последовали подсказки:

— Мягче, мягче ползи и держи, держи ее, собаку…

— Сама держится, хоть руку отрывай вместе с ней.

— Сейчас посмотрим.

Наконец я оказался рядом с Графчиковым. Мы вернулись к исходной точке нашей вылазки. Над открытым люком склонились разведчики. Они дежурили тут, как видно, не один час, в готовности двигаться по нашему пути к Людникову, с телефонной катушкой. Смотрю на них снизу пустыми глазами: похвалиться нечем. Между тем Графчиков зажал под мышкой мою руку с гранатой и, вывернув взрыватель, похожий на короткий карандаш с металлической шайбой, отбросил его в сторону.

— Похоже, от боязни у тебя соображалка отказала.

— Отказала, — согласился я.

— Теперь бросай, неопасно.

— Не получится. Помоги пальцы разжать.

— Это у тебя уже от страха, — заключил Графчиков. И, согнув мою руку в локте, затем в запястье, он легко отлепил мои пальцы, и теперь уже безопасная «фенька» сама упала к моим ногам.

Я сгорал от стыда, но рассказал Графчикову и его разведчикам все как было.

— Такую можно укрощать моим способом, — выслушав меня, сказал один из разведчиков.

— Как?

— Вот как…

Он выдернул из своей гранаты предохранительное кольцо, не отпуская скобу, вставил в отверстие гвоздь, что хранился у него в кармане, и подкинул ее над головой. Я шарахнулся в сторону.

— Хоп, хоп!..

Граната падала ему в ладонь и снова взлетала…

— Прекрати сейчас же! — резко остановил его Графчиков. — Здесь тебе не цирк!

Мне стало ясно: Графчиков не может смириться с неудачной попыткой проникнуть в дивизию Людникова по канализационным трубам. Недоволен он и моим поведением. «Фенька» парализовала мою сообразительность. Графчиков, собираясь повторить вылазку по трубе, взял в помощники другого человека, своего разведчика… И доставил-таки рацию в штаб дивизии Людникова.

…Там, в Сталинграде, он, как мне казалось, не знал страха или, по крайней мере, умел одолевать его, не останавливаясь перед смертельной опасностью, а здесь…

3

Мы присели возле его «Запорожца». Съели по бутерброду. Вспомнили о боевых товарищах — живых и мертвых…

Василий Васильевич Графчиков не жаловался на свой недуг.

— Живу, как все. Государство заботится. И ему надо платить тем, чем можем, — без пафоса, по-будничному рассуждал Графчиков, успокаивая себя и меня.

Я знал его биографию. Всю войну вместе прошли. В одной дивизии были. Скупой на слова, если речь шла о нем самом, но все-таки в минуты затишья, где-нибудь в окопе, в блиндаже нет-нет да и скажет несколько слов о своем детстве, о юности… Родился в бедной крестьянской семье на Рязанщине в 1916 году. Фамилия досталась в наследство от деда, прозванного так, должно быть, в насмешку за долголетние надежды разбогатеть на графских землях. Умер дед в поле, оставив дом без крыши, двор без скота, погреб без картошки — графский крестьянин.

Семи лет, уже при Советской власти, Василий пошел в школу. Окончил восемь классов, но учиться дальше не позволила нужда. Пришла пора зарабатывать на пропитание. Крепко сбитый, смекалистый паренек с хорошим каллиграфическим почерком был определен в колхоз счетоводом. К началу 1937 года стал бухгалтером, но ненадолго. Осенью того же года был призван в армию. Служил в Москве, в кавалерийской дивизии. В мае 1938 года дивизию перевели в Борисов, что на Березине. Там окончил полковую школу младших командиров, а перед демобилизацией, по разнарядке политотдела, был направлен в Смоленск на курсы политработников, а затем получил назначение в Прибалтийский военный округ, политруком стрелковой роты. Там, в километре от границы с Германией, в Вилкавишкисе и застала его война…

Мимо нас дважды простучала каблучками нарядчица Бэлла. Блеснула клипсами. По пути застряла в кругу знакомых молодых людей. Посудачила, посмеялась вместе с ними.

Обеденный перерыв закончился.

— Бэлла, вас же клиенты ждут, — заметил я, подойдя к ней.

— Опять подгонять! — возмутилась она. — Гоните машину своего друга на мойку и скажите ему: рулевых тяг нет. Пусть приедет через недельку…

Василий Васильевич слышал мой разговор с Бэллой, и, когда я вернулся, он, не дослушав, сказал:

— Вот так, — и, развернув «Запорожец», дал газу…

Умчался, не оставив ни адреса, ни телефона. Умчался так, словно ощутил действие взрывного механизма если не под колесами машины, то где-то в груди… Такая поспешность смутила и озадачила меня. Досадно… «Эх, Бэлла, Бэлла. Не на том месте ты сидишь…»

Мгновенно в голове мелькнули слова Графчикова: «Боюсь, этот мотор подведет». На свое сердце он теперь не очень надеется.

Нажимаю на стартер, выкатываюсь на магистральную улицу, поглядываю по сторонам, на перекрестках спрашиваю регулировщиков, в каком направлении умчался салатный «Запорожец» со знаком «Внимание — ручное управление».

— Прямо.

— Нет ли каких тревожных сигналов с других перекрестков?

— Пока порядок.

На душе полегчало. Останавливаюсь возле справочного бюро. Прошу дать адрес Графчикова, Василия Васильевича.

— Район жительства?

— Не знаю.

— Возраст?

Я назвал год и место рождения, добавив, что он ветеран войны, инвалид.

— От этого нам не легче, — сказала дежурная и, как бы спохватившись, успокоила: — Будем искать, ждите или приходите завтра.

— Готов ждать хоть до полуночи.

— Рабочий день кончается в шесть часов.

— Прошу, — взмолился я, — прошу дать справку до окончания рабочего дня. Графчиков мой фронтовой друг…

— Понимаю, понимаю. Ждите, — учтиво посоветовала она, вероятно, прочитав на моем лице тревогу.

Прохаживаясь перед будкой, прислушиваюсь к телефонным разговорам дежурной… она действительно старается. Звонит, уточняет, опять звонит…

…Он был политруком роты, которая за три дня до войны заняла оборону западнее городка Шакяй, в восьмистах метрах от границы. 21 июня во второй половине дня командиры и политруки были вызваны в штаб полка. Им были вручены дополнительные листы топографических карт.

Побывав во всех отделениях и у пулеметных точек, политрук за полночь решил лечь отдохнуть. Но отдохнуть не пришлось. В 3 часа 30 минут утра 22 июня над границей взвились сотни разноцветных ракет. Зловещий фейерверк продолжался недолго. Фашистские войска открыли ураганный артиллерийский и минометный огонь. Через тридцать минут перед фронтом роты появились густые цепи атакующих. Приставив автоматы к животам, солдаты беспорядочно стреляли, шумели, кричали. Вот гитлеровцы уже приблизились к окопам роты на прицельный выстрел. Последовала команда:

— Огонь!

Застрочили станковые пулеметы. Гитлеровцы заметались. Многие были скошены огнем. Отдельные группы пытались перебежками продолжать движение. Однако, оказавшись на открытой местности, были прижаты огнем к земле. Часа два шел огневой бой. Захватчики покатились назад, оставив на поле боя более сотни солдат убитыми и ранеными.

На некоторое время бой затих. Во время боя политрук переползал от пулемета к пулемету, из одного взвода к другому. Подбадривал. Сам ложился за пулемет, показывал, как нужно разить врага.

Через три часа атака фашистов возобновилась. На сей раз под прикрытием минометов. Но и эти атаки были отбиты. Бойцы роты теперь вели огонь сноровистее, расчетливее, разили цель метче, даже по выбору. Пулеметчики били короткими очередями. Уцелевшие фашисты начали окапываться.

Отбив пять атак, рота не оставила своих позиций.

Двадцать третьего июня в двенадцать часов стало известно, что танки и пехота противника прорвали оборону справа и заняли город Вилкавишкис. Рота получила приказ отступить. Противник наседал с трех сторон. Политрук Графчиков шел со станковым пулеметом последним, обеспечивая отход всего батальона.

К утру двадцать пятого июня рота оседлала шоссейную дорогу, ведущую к мосту через Неман. Хорошо окопалась. Сюда прибыл командир дивизии. Объявил роте благодарность…

Четыре дня шли кровопролитные бои на подступах к Неману. Командира роты ранило. Графчикову было приказано взять командование ротой на себя. Совершив стремительный маневр по болотистой долине, рота Графчикова нанесла удар по флангу противника и обеспечила тем самым планомерный отход частей дивизии на новый рубеж.

И началась фронтовая одиссея простого советского человека, в прошлом бухгалтера колхоза. Сколько еще было и будет боев — больших и малых.

Тридцать первого августа 1941 года политрук Василий Васильевич Графчиков был награжден орденом Красного Знамени, а через месяц в боях под Старой Руссой он был ранен в ногу…

Послышался обрадованный голос дежурной справочного бюро: она принимала справку адресного стола Москвы:

— Графчиков Василий Васильевич, тысяча девятьсот шестнадцатого года рождения, проживает в Измайлове, Девятая Парковая улица, дом пятьдесят семь, корпус три, квартира номер шесть… Запишите и телефон…

4

Стучусь в дверь квартиры. Встречает седеющая женщина. На ее лице печаль, растерянность.

— Вы к мужу? — спрашивает.

— Да, хочу видеть Василия Васильевича.

— Только что увезли в госпиталь…

— А машина его где?

— В гараже… Загнал в гараж и упал… Вызвали «неотложку».

Догнать «неотложку» удалось только у госпиталя. Но ворота закрылись перед радиатором моей машины. Прорвался к главному врачу.

— В ближайшие дни встреча исключена, — сказал главврач, — он в отделении реанимации…

«Все-таки сработал «взрывной механизм», — грустно подумал я. Но тут же отогнал зловещую мысль. Знаю, Графчиков не сдается без борьбы, выдюжит и на этот раз.

…В сентябре 1941 года из-под Старой Руссы его отправили с эшелоном тяжело раненных в свердловский госпиталь. Лежал он там более трех месяцев, не дал ампутировать ногу, хотел вернуться в строй, на фронт «на своих двоих» — это его любимое выражение. Перенес две операции и добился своего — нога осталась при нем. Строчку в медицинском заключении «ограниченно годен» настоял заменить «годен к строевой» и принялся писать рапорты во все инстанции с протестами против назначения в тыловые части. Добился своего.

Прибыл он в нашу 284-ю стрелковую дивизию чуть прихрамывая, без костыля, чтобы не подозревали об «ограниченной годности». Назначили комиссаром отдельной разведывательной роты. На груди орден Красного Знамени, полученный из рук Михаила Ивановича Калинина. Боевой, опаленный огнем первых дней войны, политработник, коммунист. Присмотрелись к нему — волевой, людей понимает. Да и разведчикам понравился новый комиссар.

В конце июня сорок второго года немецкие войска начали наступление на воронежском направлении. Дивизия заняла оборону на подступах к железнодорожному узлу Касторная. Группа разведчиков во главе с Графчиковым на двух грузовиках была выброшена вперед, чтобы выявить силы противника. Разгромив в ночном бою колонну мотоциклистов на привале, они вернулись на мотоциклах, прихватив с собой и немецкого радиста вместе с рацией.

Двое суток дивизия отбивала атаки танков и мотопехоты на подступах к Касторной, не отступив ни на шаг. На третьи сутки стало известно, что дивизия оказалась отрезанной от тылов. Поступил приказ: отвести полки на новый оборонительный рубеж. Рота разведчиков получила задачу: прикрыть отход полков, продержаться во что бы то ни стало пять-шесть часов, с тем чтобы основные силы могли оторваться от наседающего противника.

Десять часов подряд разведчики отражали атаки во много раз превосходивших сил врага. Пять часов Василий Графчиков не выпускал из рук пулемета. Рядом с ним бились молодые разведчики: лейтенант Сергей Титов, заместитель политрука Иосиф Кеберов, сержант Василий Гвоздев, рядовые Петр Тарасов, Леонид Лариков. Им угрожала гибель в окружении, но они не думали отходить со своих позиций. Их считали обреченными, а они старались как можно больше сил противника отвлечь на себя. Когда же наступила ночь, бросились в контратаку и вырвались из огневого кольца. Потерь не было. Лишь три разведчика получили ранения, но из строя не вышли.

— Как это удалось? — спрашивали тогда Графчикова. Он не задумываясь отвечал:

— Взаимная выручка и смекалка.

И еще эпизод. Один из многих. Обороняясь и сдерживая натиск врага, дивизия вновь оказалась в окружении, что нередко бывало в тот период. Ночью шестого июля перед разведротой дивизии опять поставлена задача — найти слабое место для выхода из окружения. Путь был найден, но чтобы отвлечь внимание противника от избранного направления прорыва, Графчиков предложил совершить ночную атаку и отбить железнодорожный узел Касторная. Он знал, что захватчики боятся темноты, не умеют воевать ночью, потому и смело повел за собой разведчиков и саперную роту. Разведчики громили штабы, а саперы минировали мосты и переезды на тех маршрутах, по которым враг мог начать преследование отходящих полков дивизии. Взять Касторную вновь не удалось, но завязавшийся там ночной бой сорвал замысел гитлеровцев.

Разведчики и саперы потеряли в том неравном бою десять человек убитыми и более тридцати ранеными, но тысячи бойцов и командиров дивизии вышли из окружения, соединившись в Тербунах с кавалерийскими частями, и заняли новый оборонительный рубеж Переколовка — Озерки. Двадцать три дня дивизия сдерживала натиск танков и пехоты, а затем была выведена из боя и отправлена на пополнение.

Разведрота, несмотря на то что ее бросали на самые трудные участки, сохранила боеспособность.

Двадцатого сентября сорок второго года полки дивизии сосредоточились в дубравах на восточном берегу Волги. А там, на западном, распластался огромный город. Нет, уже не город, а сплошные развалины, где вздымались рыжие космы пожаров, взрывы снарядов, бомб. Все охвачено огнем: закрывай глаза и плыви как обреченный на испепеление. Прыжок в кратер действующего вулкана… Так думалось, так казалось.

Однако за сутки до начала переправы в горящем городе побывали разведчики. Их водил туда Графчиков. Не подгонял, а вел за собой — туда и обратно. И после этого батальоны и роты знали, за кем следовать.

— В бой придется вступать еще до высадки на огненный берег, — говорили разведчики. Они уже испытали на себе жар того огня и знают, где, от какого причала следует бросаться в атаку, ведь гитлеровцы заняли Мамаев курган и местами просочились к Волге. Они хотят оседлать здесь Волгу. Не бывать тому. Сибиряки сюда пришли!..

Высадившись на берег, полки дивизии вместе с батальонами морских пехотинцев Тихоокеанского флота опрокинули прорвавшихся к Волге гитлеровцев, вышибли их с территории завода металлических изделий и закрепились на Мамаевом кургане. В полдень того же дня разведчики группы Графчикова, уточнив обстановку перед фронтом соседей — 13-й гвардейской и 95-й стрелковой дивизий, обосновались на вершине кургана, куда вскоре переместился наблюдательный пункт командарма Чуйкова.

На войне командиры быстро продвигаются в должности, если они проявляют зрелость мышления, личное мужество, отвагу. Второго октября Василий Графчиков был назначен начальником разведки дивизии. В тот же день в центре города сложилась трагическая обстановка: наступая большими силами вдоль оврагов Крутой и Долгий, гитлеровцы прорвались к Волге и, таким образом, разрубили оборону города на две части. Тринадцатая гвардейская дивизия Родимцева, оборонявшая центр города, оказалась отрезанной от главных сил армии. Перед Графчиковым поставили задачу: восстановить локтевую связь дивизии сибиряков с гвардейцами флангового полка дивизии Родимцева. Собрав своих разведчиков и получив на усиление батальон одного из полков, а также роту химической защиты, Графчиков организовал ночную контратаку.

Контратака началась с исходных позиций на южных склонах кургана. Разведчики наносили удар, по существу, в затылок прорвавшемуся противнику, а стрелковый батальон вместе с ротой химической защиты — вдоль северного берега оврага. Наступали не на запад, а на восток. Такого маневра гитлеровцы не ожидали. Они стремились к Волге, и наши гнали их туда же, под огонь фланговых пулеметов у обреза берега, перед водой. На головы захватчиков обрушились гранаты и густые очереди автоматов… Все выходы из оврага были закупорены огнем. Враг оказался в огненном мешке. В том бою было истреблено более двух батальонов противника, взято много пленных и оружия. Локтевая связь с дивизией Родимцева была восстановлена и до конца сражения за Сталинград не прерывалась.

…Несколько дней подряд вражеские минометчики с поразительной точностью накрывали огнем наши лодки и катера, доставлявшие в Сталинград боеприпасы и людей. Они не давали эвакуировать за Волгу раненых. Появится на воде лодка, особенно на середине течения, — тут же попадает в вилку. С помощью наблюдателей и лазутчиков Графчикову удалось установить расположение снайперской минометной батареи немцев. Это был район тиров на северо-западных скатах Мамаева кургана. Минометы укрываются за козырьком глубоких отрогов. Их можно обезвредить ударом большой группы гранатометчиков. Но как пробраться туда? Ведь батарея находится за передним краем, в тылу противника. Для этого надо прорвать оборону врага фронтальным ударом. А где взять силы? Их не хватало на всех участках. И снова Графчикову ставят задачу: взять с собой пятьдесят проверенных в боях разведчиков, обеспечить их «карманной артиллерией» — по две сумки гранат — и перед утром, в самое темное время перейти передний край и совершить налет на батарею, уничтожить ее. С этой задачей разведчики Графчикова полностью справились. Больше того, они привели двух «языков», а сами возвратились, не понеся никаких потерь.

Так день за днем, ночь за ночью более ста тридцати суток дивизия сибиряков, а в ее составе и разведчики отстаивали ключевую позицию обороны Сталинграда — Мамаев курган. Ни одна атака врага не заставала наши полки врасплох. В том была немалая заслуга разведчиков, возглавляемых Василием Графчиковым.

В Сталинграде Василий Графчиков был дважды ранен, но поле боя не покидал. За умелое руководство действиями разведчиков в уличных боях и за личную храбрость он был отмечен тогда двумя правительственными наградами — медалью «За отвагу» и вторым орденом Красного Знамени.

…После Сталинградской битвы 284-я стрелковая дивизия была переименована в 79-ю гвардейскую ордена Красного Знамени. В мае сорок третьего она в составе 8-й гвардейской армии Чуйкова выдвинулась к подступам Донбасса и остановилась перед Северным Донцом. Штаб дивизии располагался недалеко от Краснодона, где майор Графчиков обнаружил важные документы и вещественные доказательства подпольной краснодонской организации «Молодая гвардия». Материалы о молодых подпольщиках были посланы в политуправление фронта. Они положили начало глубоким и обстоятельным исследованиям специальной комиссии ЦК ВЛКСМ. Герои Краснодонского подполья стали прототипами известного романа Александра Фадеева «Молодая гвардия».

В боях за освобождение Донбасса с 18 июля по 7 августа разведчики захватили больше тридцати «языков», своевременно обнаружили подход к фронту резервных частей противника, в том числе танковых полков дивизии СС «Викинг». Это позволило нашему командованию предотвратить внезапность вражеского удара. Разведчики в эти дни постоянно передавали сведения о резервах противника в Славянске, в лесах восточнее Хрестище и в Барвенкове. Графчиков держал с ними связь и лично проникал туда с хорошо подготовленными лазутчиками. После разгрома гарнизона в Барвенкове он стал первым среди офицеров нашей дивизии кавалером ордена Александра Невского.

…В конце сентября 8-я гвардейская армия остановилась перед мощными оборонительными сооружениями противника на подступах к Запорожью. По замыслу гитлеровской ставки так называемому «Восточному валу» с его главным узлом сопротивления городом Запорожье отводилась особая роль.

Два оборонительных рубежа отлогими дугами, концы которых упирались в Днепр, огибали город. Сплошные минные поля, проволочные заграждения, доты, дзоты, железобетонные укрытия и противотанковый ров шириною до шести и глубиною до четырех метров предстояло преодолеть гвардейцам Сталинграда. Непосредственно на переднем крае первого оборонительного рубежа действовали три пехотные дивизии немцев, во внутреннем обводе располагалась одна пехотная дивизия, в глубине обороны сосредоточился танковый корпус, усиленный кавалерийской дивизией СС.

Запорожье, Запорожье… Как трудно было прорваться в этот город. Особенно через противотанковый ров. Едва перебравшись на ту сторону, мы попадали под огонь дзотов, замаскированных на восточных склонах курганов и возвышенностей, затем под губительный огонь и гусеницы танков, укрывавшихся за земляным валом. Неся потери, мы откатывались обратно.

Против нашего 220-го полка маячил желтый курган, обозначенный на карте как высота 110,5. Здесь же, между курганом и рвом, против нас действовали «тигры», каждый — бронированное чудовище, вооруженное длинноствольным орудием, двумя крупнокалиберными и одним скорострельным пулеметами. Ни гранатой, ни бронебойкой его не остановишь. Нужны были противотанковые орудия, но перетянуть их через ров не удавалось.

Что же делать, как быть? Полк устал. Надо ли повторять безуспешные атаки и нести потери? И тут по заданию командования дивизии в полк прибыл майор Графчиков, а с ним рота разведчиков. Майор предлагает создать десять — пятнадцать групп по три-четыре гвардейца в каждой, вооружить их взрывчаткой и противотанковыми гранатами.

— Цель? — спросил я, исполнявший в те дни обязанности заместителя командира полка по политчасти.

— Проведем ночную вылазку за ров. Будем истреблять «тигров» на месте, в капонирах.

Командир полка и я согласились с этим планом. Группы были созданы. В них Графчиков включил своих разведчиков. В первую группу я включил себя, но Графчиков предложил мне быть рядом с ним.

Ночь выдалась безлунная. Моросил дождь. Дул умеренный юго-западный ветер. Он относил шорохи в противоположную от противника сторону. Ров заполнила непроглядная мгла, и мы перебрались через него без малейшей заминки. По сигналу Графчикова группы двинулись вперед, каждая по своему маршруту. Прошло минут сорок, и в разных концах один за другим загремели взрывы. Поле и курган озарились яркими вспышками. «Тигры», в отличие от наших танков, заправлялись не соляркой, а бензином. Я попытался кинуться вперед, по маршруту комсорга второго батальона Леонида Ладыженко, — там что-то не ладилось, похоже, не могли пробраться к намеченной цели, — но Графчиков остановил меня:

— Погоди, сейчас и там взорвется…

Прошло минуты три, и действительно раздался взрыв, вспыхнуло яростное пламя. Курган заискрился вражескими пулеметными точками. Графчиков засек их, подсчитывая вслух, на каком расстоянии они размещены одна от другой. Там же на кургане блеснули залпы орудий и минометов.

— О, да там батареи… Ничего, завтра ночью побываем у них в гостях, — рассуждал Василий Васильевич так, будто мы сидели с ним за домашним столом у самовара и пили чай.

Орудия и минометы расстреливали темноту минут тридцать. Тем временем наши группы уже вернулись на восточную сторону рва. Девять танков подорвали и подожгли в капонирах наши лазутчики в ту ночь. А через сутки батальоны 220-го полка овладели высотой 110,5 — ключевой позицией обороны противника в полосе наступления дивизии. В то же время было занято несколько населенных пунктов.

В ночь на 14 октября 1943 года начался штурм последних укреплений противника перед Запорожьем. В том штурме участвовали и танки, и артиллерия, и стрелковые соединения фронта, которым командовал генерал Малиновский. Основной удар наносила 8-я гвардейская армия Чуйкова. На острие этого удара действовали полки 79-й гвардейской дивизии. Впереди наших батальонов шли разведчики Графчикова. Световыми сигналами они обозначали ориентиры и границы движения частей.

К восьми часам утра наша дивизия ворвалась в Запорожье. А в одиннадцать на берегу Днепра, против острова Хортица, Графчиков установил свой наблюдательный пункт и корректировал огонь дивизионной артиллерии, которая давила пулеметные точки на острове. Вечером того же дня Москва салютовала героям штурма Запорожья. Нашей дивизии было присвоено наименование «Запорожская». Пятьсот ее гвардейцев получили правительственные награды. Василий Васильевич Графчиков был отмечен орденом Отечественной войны I степени.

5

«…Везет же людям: машина бесплатная, и ремонт в первую очередь…» — с какой-то злой завистливостью сказала нарядчица Бэлла, принимая от Графчикова заявку…

Да, Василию Васильевичу «повезло» выдержать много испытаний в огне войны. Он, как все ветераны, счастлив ощущать на себе благодарные взгляды подрастающих поколений, внимание сверстников и заботу правительства. Его имя помнят жители многих городов и сел Украины — Зеленого Гая, Опостолова, Никополя, Боштанки, Шестаковки, Ковалевки, Татарки, Одессы. Его имя чтят жители польских сел Вильполье, Магнушево, что на западном берегу Вислы южнее Варшавы. Чтят потому, что до последних дней считали его там погибшим. И я долгие годы вносил его в список безвозвратных потерь.

Помнят Графчикова, точнее, его позывные по радиосвязи «Граф» и бывшие немецкие связисты, штабные офицеры, кому довелось уцелеть после боев в районе Магнушева.

Я присутствовал на допросе немецкого офицера, который был пленен в Магнушеве. Он убеждал нас, что в первые дни боев за плацдарм здесь действовали войска не Советской Армии, а какого-то русского графа, который открытым текстом называл себя так по радио и требовал от своих подчиненных двигаться за ним. «Давай, давай вперед. Бей справа, бей слева. Давай быстро, давай за мной». Граф, а такой смелый и дерзкий. Граф в окопах с солдатами — немыслимо. Солдаты бесстрашно исполняли его команды. Сильный человек, вероятно, генерал из старой русской гвардии. Граф? Как он оказался на советской стороне? Ведь Советская власть, большевики ликвидировали все графские имения и самих графов. Или он из мертвых воскрес? Это страшно. Неужели русские графы поднялись из могил, чтоб пойти против Германии фюрера!.. Или просто это неуязвимые духи. Страшно…

…Висла — широкая и глубокая река. Вода в ней синяя, западный берег выше восточного. Не так-то много на свете пловцов, которые решатся пересечь упругое течение Вислы без передышки. Однако 1 августа 1944 года случилось то, чего враг не ожидал. Ранним утром, перед рассветом, группа разведчиков 79-й гвардейской дивизии во главе с майором Графчиковым, прихватив с собой рацию, на трех рыбацких лодках причалила к западному берегу. Первым выскочил на берег, увлекая за собой товарищей, проворный и отважный Леонид Лариков. Разведчики, не мешкая, врезались в боевые порядки противника, уничтожили два пулемета, броневик, до взвода пехоты и закрепились на западной окраине Вильполье. Отсюда Графчиков дал сигнал батальонам:

«Начинайте! Место высадки обеспечено. Граф».

Гвардейцы первого батальона 216-го полка, использовав подручные средства, вплоть до корыт и связок сухого хвороста, устремились на западный берег. Вслед за ними приступил к форсированию и 220-й полк. Графчиков встречал нас у воды и ставил задачи перед каждой группой. Он уже успел освоиться с обстановкой и направлял нас на те участки, которые обеспечивали быстрое расширение плацдарма. К двум часам дня на плацдарме находилось уже пять батальонов. Организацией атак и взаимодействием переправившихся войск руководил он, пока единственный представитель штаба дивизии. Именно тогда, в те часы, звучал его голос в наушниках батальонных раций: «Не отставать! Давай вперед, вперед!» Он же запрашивал и корректировал огонь артиллерии, расположенной на восточном берегу. К вечеру был занят Магнушев, и все попытки врага сбросить нас в воду были пресечены дружным огнем и решительными контратаками.

Трудная обстановка сложилась к полудню второго августа. Западнее Магнушева скопилось до трех батальонов пехоты противника. При поддержке танков они начали наступление против наших рот, не имеющих пока ни орудий, ни танков. Завязался встречный бой. Пошли в дело гранаты, лопаты, ножи. Казалось, что вот-вот гвардейцы отступят. Но именно в этот момент майор Графчиков поднял в атаку своих разведчиков и роту автоматчиков, что находились в его резерве, и нанес удар во фланг наступающему противнику. Атака была дерзкой и стремительной. Более пятисот солдат и офицеров потерял противник в том бою и откатился на исходные позиции.

Четвертого августа разведчики установили, что к Магнушевскому плацдарму подтягиваются танковые дивизии «Герман Геринг» и «Викинг»… К этому дню все полки и командный пункт дивизии вместе с командиром и начальником штаба переместились на плацдарм. Графчиков передал руководство боевыми действиями на плацдарме командованию и приступил к исполнению своих обязанностей.

Шестого августа на плацдарм переправились почти все части и соединения 8-й гвардейской армии. Боевыми действиями по расширению и удержанию плацдарма руководил непосредственно командарм Чуйков. Его командный пункт располагался на возвышенности северо-западнее Магнушева. Четверо суток сдерживали сталинградцы бешеный натиск танков и пехоты противника. Вновь, как и в дни уличных боев в Сталинграде, гвардейцам было сказано: «Ни шагу назад! Стоять насмерть!» И выстояли, плацдарм остался за нами.

Помню, в начале октября, когда наступило затишье, я встретился с Василием Васильевичем. Не любил он тишины на фронте. Тревожила она его. Он был как-то напружинен, ни минуты не стоял на месте, будто под ногами углился костер.

— Что с тобой, ты, кажется, сам не свой? — спросил я.

— Отправили ребят за «языком». Они там, а я тут… Лучше бы наоборот. Надо взять контрольного, в офицерских погонах, — ответил он.

— Возьмут, не первый раз, с твоей хваткой…

— В том-то и дело. Командир дивизии запретил мне вылезать за передний край. В Москву, в академию грозится откомандировать.

— Хорошо, завидую.

— Завидуешь, так крой за меня. А я не могу, понимаешь, не могу. Как оставлю ребят, да еще в такое время. Ведь прямо на берлинское направление вышли… Вот будет здорово — вылазка в штаб-квартиру Адольфа Гитлера.

— И все же тебе надо ехать в академию, — сказал я, прервав его мечты.

— Дезертиром, значит, хочешь меня сделать? В самый ответственный момент, когда каждый разведчик должен действовать, не зная отдыха… Ладно, подумаю. Вот возьмем контрольного «языка» в офицерских погонах, затем подготовим и проведем разведку боем… Пришел к тебе: надо подобрать ребят порезвее, человек с полсотни, и тогда снова поговорим о Москве…

Контрольного «языка» в офицерских погонах его разведчики взяли. А через две недели на участке нашего полка была проведена разведка боем. В ней участвовал и я. Взяли пять «языков» разного калибра, захватили много документов, выявили новые огневые точки и вернулись на свои исходные позиции, но поговорить о Москве не удалось: Графчиков был ранен и отправлен за Вислу. Без сознания… Осиротели разведчики, его верные друзья. Они послали коллективное письмо на родину Василия Васильевича. Поклялись, что отомстят фашистам за кровь своего начальника и будут хранить о нем добрую память до конца жизни: они считали его погибшим…

Но майор Графчиков выжил. Победила воля, неимоверная, могучая выдержка. Вот что записано в его медицинской книжке:

«Ранен осколком в поясничную область. Ранение сквозное с повреждением поясничных позвонков, копчика и крестца. Верхняя мозговая оболочка повреждена».

Лечился до октября 1947 года. Выписали инвалидом первой группы. В 1948 году снова госпитализирован. Сделана операция на позвоночнике: удалены раздробленные косточки. В 1949 году операция в правом боку: очищалась от осколков подвздошная кость. В 1952 году — чистка позвоночника. В 1958 году — три операции: отняли копчик. В 1960 году — операция копчика: обновляли ткани. Всего двенадцать операций на позвоночнике.

Никто не избавлен от чувства боязни и страха. Я, например, боялся просить главного врача о встрече с Василием Васильевичем Графчиковым, когда он стал поправляться. Почему? Да потому, что не знал, как на мое посещение отреагирует фронтовой друг, не допущу ли я в разговоре с ним чего-либо непозволительного… А может быть, он в глазах моих «вычитает» для себя что-то. Надо ли бередить его сердце разговорами о том, что произошло на станции техобслуживания. Боялся…

Но когда мне сказали, что он не помнит или старается забыть тот инцидент, — боязнь отстала от меня, появился страх…

Скольких инвалидов войны, пожилых людей ждут госпитальные койки и операционные столы после столкновения с грубостью и равнодушием? Страшно. Именно этот страх, в отличие от того, который испытал на себе в дни войны, лишил меня нормального сна.

В минувшую ночь мне приснился сон: граната «Ф-1», та самая «фенька», что привела меня в смятение в канализационной трубе в дни Сталинградской битвы, снова легла в мою ладонь, и я разговаривал с ней шутейно, языком Василия Васильевича:

«Тебя можно обезвредить просто: вывернул взрыватель — и ты неопасна».

«А чего ты пальцы не мог разогнуть?»

«Судорога».

«От страха?»

«Вероятно».

«Смешно… Помнишь, как Андрей Табольшин хохотал. Своим способом обезвреживал — просто и смешно», — подсказала она.

«Рискованно».

«Рискованно, но без страха, — заметила она. — И чего ты сегодня, сонный, через столько лет вспомнил страх в трубе — и холодным потом обливаешься? Забыл, что надо просто вывернуть взрыватель… и спи спокойно…»

Сердце защемила обжигающая боль. Ладонь сжалась в кулак, но граната уже покатилась к ногам. В ожидании взрыва я проснулся.

— Как здоровье Василия Васильевича Графчикова? — спросил я у лечащего врача.

— Обошлось… Но был на грани, — ответил он. — Не иначе как что-то вывело его из равновесия?..

— Было кому вывести, — уклончиво сказал я.

— А подробнее? — он взял меня за рукав, посадил на кушетку. — Нам важно знать причину приступа.

Я стал рассказывать, а врач, слушая меня, прошелся по кабинету, молча пощупал пульс на моей руке. Его густые черные брови сомкнулись на переносье, лоб пробороздили две глубокие, с изломом, морщины. Он моложе меня лет на двадцать пять, пожалуй, ровесник той, о которой я ему рассказывал, но столько в его глазах доброты, внимательности.

— У вашего фронтового друга на редкость сильное сердце, — сказал врач, выслушав меня. — Через недельку выпишем его.

Мы вошли в палату. Больной сидел перед окном, спиной к нам, листая какую-то тетрадь.

— Василий Васильевич, к вам посетитель, — сказал врач.

Василий Васильевич обернулся.

Лицо бледное, брови топорщатся клочками, глаза… будто выцвели.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.