4

4

По пустынным улицам большого европейского города брела девушка. Вспыхивали и гасли огни реклам, свет их с трагической ритмичностью отражался в больших ее, полных горя глазах. Обманутая, оскорбленная, поруганная, она брела без цели и без надежды. Вокруг текла жизнь бездушного, неустроенного, злого мира. В ней было все — и блеск балов, и роскошь вилл, и взвинченная истома ресторанов, не было только места вот для этого одинокого существа. Ее старенькое платье свисало лохмотьями, она попрыгала на одной ноге, надевая свалившуюся туфлю с дырой на подошве.

...Публика из зала выходила долго и медленно, толкая плечами друг друга, потянуло холодком улицы, запахом только что закуренных папирос.

Контролерша с жетоном на груди резко и привычно покрикивала:

— Товарищи, прошу в зале не курить! Товарищи, прошу в зале не курить!

А Сергей шел и думал: «Да. У них там все красиво. Даже нищета и несчастье у них красивы».

Парень в пальто с поднятым воротником, идущий впереди Сергея, посмотрел на товарища и заметил:

— Актриса-то какова!

— Первый класс! — многозначительно ответил товарищ.

Сзади чей-то мужской голос произнес:

— Великолепно сделан фильм. Просто великолепно.

— Это-то верно, но полная безысходность, аж жить не хочется.

Сергей рассеянно ловил обрывки разговоров и думал, что много ли они понимают, эти люди. Образы, прошедшие на экране, вновь возникали перед глазами. «У них даже нищета красива!»

Несчастную героиню фильма играла молодая красивая актриса. Платье с чужого плеча не висело мешком, уродуя фигуру, а ладно облегало стройное тело, подчеркивая его юность. Оно проносилось и истрепалось, но не в тех местах, где быстрей всего изнашивается одежда, в прорехах сверкало молодое тело. Свалившаяся рваная туфля обнажила маленькую, словно высеченную из мрамора, ступню.

Одни увидели в фильме трагедию современного западного мира, другие — превосходную игру актеров, третьи — мастерство режиссера и оператора, четвертые — просто красивую женщину. А Сергей Болдырев еще раз убедился, что там, за рубежом, даже несчастье и нищета — красивы.

Как он жалел, что не смог проникнуть на служебный просмотр новой кинокартины известного режиссера! У входа толпились парни и девушки, они заискивающе смотрели на деловито проходивших в здание.

«Вот она — новая каста, — со злобой подумал Сергей, — сами смотрят, другим не дают».

Двое опоздавших торопливо взбежали по ступеням, ища в кармане билеты, и дверь захлопнулась.

А Майкл (это Лешка Кувшинников) попал: у него связи. Потом он, захлебываясь, рассказывал, какая там изображена жизнь, любовь и прочее. Правда, опять показано, что они не видят в жизни выхода, цели, все надоело, что всем они пресыщены. Но ведь до пресыщения им было хорошо. По крайней мере, там, если ты имеешь способности и смог пробиться, — поживешь всласть, со всеми удовольствиями, и никто тебе ничего не скажет — были бы деньги. Ну, а если не сможешь? — пеняй на себя. Сам виноват: побеждает сильный...

Скоро Сергей закончит институт, и его пошлют по распределению черт знает куда — в тайгу, тундру или еще в какое-нибудь захолустье. Жить в палатке, в бараке, топать по грязи на работу. ...А где-то есть жизнь с роскошными роллс-ройсами, виллами и свободной любовью, за которую ни перед кем не надо отвечать... Митчелл Кроуз рассказывал ему, что у них в США порядочный инженер может иметь и автомашину, и загородную виллу, и вообще многое себе разрешает...

Вместе с толпой Сергей брел по панели. Свет фонарей на улице ему казался тусклым, привычная надпись: «При пожаре звоните по телефону 01» раздражала.

Три девушки с высокими модными прическами о чем-то оживленно шептались. Увидев Сергея, они умолкли и с любопытством посмотрели на него. Он равнодушно прошел мимо, запустил руку в карман, нащупал мелочь. Как всегда, денег было мало, не больше рубля. Ну что ж, зайдет в кафе-мороженое, посидит, подумает. Вот оно — напротив.

На середине улицы Сергей вздрогнул от резкого милицейского свистка. Милиционер показал рукою на панель и не спеша направился к Сергею, стуча тяжелыми яловыми сапогами.

Вот и посидел в кафе. Милиционер выписал квитанцию и, подавая ее, сказал:

— В следующий раз постарайтесь соблюдать правила уличного движения.

— Штрафуют на каждом шагу, — раздраженно проворчал Сергей и побрел домой. С полтинником в кармане много не нагуляешь.

Поужинав, Сергей взглянул на часы, прошел в свою комнату и включил приемник. Долго настраивался на волну Би-Би-Си.

Часто о каких-нибудь готовящихся событиях они сообщают раньше наших радиостанций. Так создается впечатление оперативности и достоверности. Часто критикуют действия своих правительств, а потом начинают обсуждать порядки в нашей стране. Так создается впечатление объективности. Ну, а когда впечатление создано, можно сыпать в эфир что угодно.

Для того чтобы угробить статью, книгу или диссертацию, есть давно известный прием. Надо найти в ней явные ошибки, пускай самые мелкие, но бесспорные. Показать их ярко, убедительно, сосредоточить все внимание слушателей на них, потом мимоходом отметить положительные стороны и дать общее заключение — отрицательное. И люди поверят. А еще проще: надергать цитат. Фразу или абзац, вырванный из текста, можно истолковывать как угодно.

В прошлом году Майкл Кувшинников позвал Сергея на вечеринку к знакомому парню, окончившему институт. Он только что вернулся из Франции, был в Париже в командировке. Везет же людям!

Борис Самаров, так звали парня, оказался страстным поклонником джазовой музыки, привез много пластинок с новейшими песенками. Они непрерывно звучали в его комнате, парни и девушки танцевали, рассматривали пестрые журналы и рекламные проспекты автомобильных фирм. Борис был инженером по электрооборудованию автомобилей.

Сергею он не понравился. Высокий, плечистый, неуклюжий, он ходил по комнате в модном костюме с ярким галстуком и вместо серьезных вещей рассказывал смешные истории. Он, например, заявил, что прическа у битлзов старомодна. В России это называлось «стричь под горшок». А публика бесится, подражает. Он прозвал Сергея Янки после первого же разговора, когда Сергей стал доказывать ему, как хороша жизнь в США. Но у Бориса было много интересных вещей, книг, журналов, и Сергей решил знакомства с ним не порывать.

Гремел и спотыкался джаз, вызывая в душе желание сделать что-нибудь особенное, из ряда вон выходящее. Борис, развалившись на стуле, качал в такт музыке ногой, потом вспомнил:

— Да, ребята, в поезде, когда возвращались в Москву, за завтраком в вагоне-ресторане ко мне подсел здоровенный американец. Хорошо говорит по-русски. Мы полчаса беседовали, но мне он не понравился. В джазовой музыке разбирается плохо, говорит, что любит симфоническую, а как поговорили дальше, он в ней еще серее. Но сказал, что у него есть знакомый, который скоро приедет в СССР, — у того целая коллекция пластинок, и просил дать ему мой адрес. Он мне не понравился, и адреса я не дал. Американец заявил, что на днях приедет в Ленинград, хочет познакомиться с преподавателями и студентами университета. Его интересует методика преподавания языков.

Сергей даже задохнулся от возмущения. Американец, хорошо говорящий по-русски, с ним же интересно познакомиться! Сергей стал расспрашивать, как тот выглядел. Борис ответил, что зовут его, кажется, Митчелл, черный, здоровый, в ярком красном джемпере с какими-то черно-белыми пятнами.

Английский Сергей знал еще плохо, и поэтому объяснения с иностранцами чаще проходили на пальцах, а если разговор и получался, то о самых обыденных вещах. Но больше о Митчелле Борис ничего не рассказывал, и разговор пошел о выставке архитектуры США.

Сергей доказывал, насколько архитектура США лучше нашей. Борис не возражал и снисходительно посмеивался, а потом, взяв путеводитель по выставке, раскрыл последние страницы.

— Если смотреть, так надо все смотреть, а не только картинки. Читай, вот одноквартирный дом. Хорош, ничего не скажешь. А дальше что написано? Стоит тридцать тысяч долларов. Понимаешь, что это такое — тридцать тысяч? По официальному курсу — это около двадцати семи тысяч рубликов. Кто может приобрести такой дом?

— Так в рассрочку же у них...

— Рассрочка рассрочкой, а деньги остаются деньгами. Это приблизительно около шестидесяти месячных заработков квалифицированного рабочего. Шутка? Надо читать и думать, Янки. Этот путеводитель не только реклама, но и пропаганда.

Разговаривать с Борисом было неинтересно. Ортодокс какой-то.

В прошлом году Сергей познакомился с англичанином Уорреном. Он в Ленинграде второй раз, впервые был, когда служил на «Триумфе». До сих пор, рассказывал он, ему помнится наводнение в Ленинграде. Уоррен в то время гулял с товарищем по Каменному острову, там очень красивые коттеджи, много зелени. До этого они сфотографировались под дубом Петра Первого. Дул сильный ветер.

И вдруг этот большой незнакомый город начал погружаться, тонуть. На улице из канализационных колодцев шапками стала вспучиваться вода. Уоррен с товарищами бежали сломя голову на корабль. Воды уже было по колено. А женщины сидели на крылечках домов, кто с вязаньем, кто с детьми и звали их к себе, уверяя, что скоро все кончится...

Вахтенные тоже опростоволосились. Вода прибывает, надо было потравливать швартовы, заведенные на бочки, а они этого не учли, и вот кормовой лопнул — стальной трос в руку толщиной. Корабль ветром понесло на мост. Авария была бы неминуема, на счастье крохотный буксирчик успел запустить машину и буквально с писком выбрался из-под кормы, подал на борт конец и изо всех сил молотил винтом воду, сдерживая громадину, пока на помощь с другого берега Невы не подошли мощные буксиры. Уоррен со смехом рассказывал, что у него дома не верят, что может существовать большой красивый город, который периодически погружается в воду.

Этот моряк был интересным собеседником, он сообщил Сергею массу английских жаргонных морских слов, тот их записал. Обменялись адресами, но почему-то через полгода Уоррен замолчал.

Потом Сергею удалось познакомиться сразу с тремя иностранцами: англичанкой Кэтрин, норвежцем Янсоном и американцем, который назвал себя как-то длинно и непонятно. Стремясь снискать расположение новых знакомых, Сергей рассказал им парочку довольно старых антисоветских анекдотов. Янсон сдержанно рассмеялся, американец не повел и ухом, видимо, не понял Сергея, а Кэтрин, посмеявшись, заметила, что такое говорить опасно. Три дня Сергей был для них добровольным гидом. Пришлось быстро изучить путеводитель по Ленинграду — надо же было показать свою эрудицию. Это обошлось «двойкой» по лабораторной работе. Сергей убегал с занятий. На четвертый день новые знакомые уехали, на прощание посидели в ресторане «Астория». Сергей предложил вести переписку. Кэтрин и Янсон охотно согласились, а американец отказался наотрез, заявив, что он работает в области атомной энергии и им запрещено переписываться с иностранцами, особенно с русскими.

На память остались два номера журнала «Лайф», мундштук Янсона и автоматический карандаш Кэтрин. С ней и Янсоном завязалась устойчивая переписка. Кэтрин ничего особенно интересного не писала. Янсон присылал вырезки из американских и английских газет, где сообщалось о жизни в Советском Союзе.

Несколько дней Сергей был гидом Джека. Тот сказал, что служит в экспедиционных войсках, приехал туристом. Анекдоты выслушивал с удовольствием и хохотал во все горло. Потом он познакомил Сергея с супругами Старк. Худенькая чистенькая женщина с сединой на висках и такой же сухонький муж. Они приехали на своей машине. Старк был одним из директоров компании жевательных резинок в Чикаго. Старков в основном интересовали церкви. Целых пять дней Сергей колесил с ними по городу, они фотографировали, миссис Старк что-то долго и тщательно записывала в маленькую книжечку мелким ровным почерком, кормили Сергея обедами в ресторанах и на прощание подарили коробку жевательной резинки, галстук, банку кока-колы и две миссионерские книжки о христианстве. Миссис Старк обещала прислать посылку, но слово свое не сдержала, и адреса они не оставили.

И вот теперь, услышав от Бориса, что в Ленинград приедет некий Митчелл, Сергей стал каждый вечер болтаться у «Астории» и «Европейской». Он встретил Митчелла в Русском музее, тот рассматривал «Гибель Помпеи». На нем был ярко-красный джемпер с причудливыми черно-белыми узорами. Разговорились, посидели на скамейке перед музеем. Митчелл интересовался всем: и ценами на продукты, и уборкой улиц, попросил познакомить с преподавателями и студентами. Сергей ответил, что сейчас все студенты и преподаватели отправлены на сельскохозяйственные работы.

— А вы почему здесь?

— Выпускные курсы не трогают.

Митчелл подумал-подумал и четко не то произнес, не то спросил:

— Барщина...

— Во-во, точно-точно. Вы правильно подметили, — встрепенулся Сергей и тотчас рассказал свои заезженные анекдоты.

Митчелл их выслушал внимательно, рассмеялся и протянул Сергею пачку сигарет.

Сергей начал говорить, что творится в колхозах, как плохо живут рабочие, что свободы слова фактически нет.

— Ну, это вы слишком... — заметил Митчелл и встал.

Они договорились встретиться на следующий день. Митчелл записал телефон Сергея, а свой не дал, объяснив, что в номере живет не один, а с каким-то незнакомым ему американцем и тот не очень ему нравится.

На следующий день он позвонил Сергею домой из автомата и назначил свидание у церкви, которая называется «Спас на крови».

Около двух часов они сидели на Марсовом поле. Митчелл сначала долго смотрел по сторонам, спросил, что за здания окружают Марсово поле, и только потом присел.

Он опять подробно расспрашивал Сергея о том, как он живет. Сергей старался вовсю, он рассказал все сплетни, которые знал, Митчелл часто перебивал его вопросами:

— Это вы сами видели или только слышали? А как вы сами считаете?

И Сергей догадался, что Митчелла не так интересуют сведения о жизни в Советском Союзе, как отношение к ним Сергея. Потом они прошлись по Садовой до Гостиного двора, потолкались у прилавков, выпили по чашке кофе в буфете ресторана «Метрополь».

— А где еще у вас есть крупный магазин? — спросил Митчелл, когда они вышли на улицу.

— Прямо по Невскому и направо по Желябова — ДЛТ называется, Дом Ленинградской Торговли.

— А покороче дороги к нему нет? Например, через дворы?

— Кажется, есть, пойдемте. Вы спешите?

— Немного.

По дороге Митчелл расспрашивал Сергея, с кем из иностранцев он познакомился и кто они такие. Потом заметил, что если Сергея интересует американская литература, у Митчелла есть одна книжка, но он боится ее дать Сергею, чтобы не навлечь на него неприятности.

Сергей заверил, что примет меры.

Когда шли через двор, заваленный пустыми ящиками, Митчелл коротко бросил:

— Советские трущобы.

На улице Желябова он остановился и стал рассматривать расклеенные на щитах газеты, потом тихо заметил, кивнув на фотографию новых домов в Автове:

— Вы понимаете, что нас, иностранцев, очень интересует жизнь вашей страны. Это естественно, и мы хотим знать ее всесторонне. У вас, как и везде, есть свои достоинства и недостатки. Все хорошее мы видим из ваших газет и журналов, а вот такой двор, который мы прошли, не увидишь. Я был бы зам очень признателен, если бы получил несколько подобных снимков, только смотрите, чтобы не было осложнений. Ну, а потом мы как-нибудь рассчитаемся.

Здесь, у газеты, и расстались. Сергей направился домой, а Митчелл в ДЛТ. Он был там недолго, купил сотню почтовых конвертов, марок, две авторучки, бумагу и чернила. После этого вернулся в номер гостиницы. Принял душ, растерся полотенцем, накинул халат и позвонил по телефону:

— Зайди на минутку.

Вскоре в номер зашел невысокий человек в сером костюме.

— Когда улетаешь?

— Сегодня в семь вечера.

— Вот, передашь. Это все советское: и бумага, и конверты, и чернила, и ручки.

На следующий день с утра, прихватив фотоаппарат, Сергей направился на поиски интересных сюжетов. Сфотографировал очередь у мебельного магазина, несколько дворов, отцовские кальсоны, вывешенные матерью на балконе. В одном месте ему повезло: мимо церкви лошадь везла телегу с мусором, а сбоку топорщились самодельные гаражи, похожие на лачуги. «Надо не забыть приобрести в аптеке резиновые перчатки, иначе на фотографиях останутся следы пальцев». Конечно, большинство снимков будет неудачным, приходилось фотографировать, делая вид, что аппарат испортился, и Сергей, стуча по нему, вертел в руках...

В коридоре мать сказала отцу:

— Петя, сходи за хлебом. В пятом магазине к этому времени всегда горячий привозят, через пятнадцать минут откроют.

— Ну тебя, горячий хлеб вреден для желудка. Есть на сегодня. Не сухари же сушить.

Сергей вскочил и схватил фотоаппарат: «Вот это будет действительно кадр! Ну что очередь у мебельного магазина, кого этим удивишь? А вот очередь в булочную! Сейчас наверняка собралось человек двадцать любителей горячего хлеба. Этот снимок  т а м  оценят».

Митчелл позвонил через три дня и назначил свидание у Казанского собора. Они прогуливались под массивными ребристыми колоннами. Митчелл, не глядя, сунул конверт с фотографиями в карман и подал Сергею книжки, завернутые в газету. Потом прошлись до Литейного. Митчелл рассказывал, что скоро приобретет уютный коттедж и еще останется возможность месяц отдохнуть в Майями, там такие пляжи, такие рестораны и дансинги! Когда-нибудь, он в этом уверен, они вместе с Сергеем неплохо проведут там время.

Он попросил не провожать его до гостиницы, поскольку милиция может принять Сергея за фарцовщика, которые крутятся возле иностранцев. Зачем лишние неприятности? Ведь Сергей заканчивает институт. Он попросил Сергея писать Митчеллу на имя его друга О. Кларка в Нью-Йорк, так как сам еще не знает, где будет жить, а когда приобретет коттедж, непременно сообщит адрес. Обменялись адресами и расстались. На прощание Митчелл сказал:

— Вы славный, серьезный парень, и я разделяю ваши взгляды. Пишите мне о ваших новостях, о всех событиях, известных вам, и, знаете, у вас, наверно, свирепствует на почте цензура, так во избежание неприятностей указывайте вымышленный обратный адрес, только опускайте письма в том районе города, который указан в обратном адресе. Я пойму, от кого оно. Вы его подписывайте именем, ну, допустим, Петр...

— Нет, не надо Петр, — спохватился Сергей, — так папу зовут. Лучше Семен.

— Я из своей страны постараюсь письма вам не посылать. Через знакомых туристов они будут идти из какого-нибудь вашего города. Это опять-таки лучше для вас. Да, вы не будете возражать, если я кому-либо из друзей, едущих в Россию, дам ваш адрес?

— Ну конечно, — согласился Сергей.

Митчелл пошарил в карманах.

— Мне нужно вас как-то отблагодарить за фотографии.

— Что вы, не надо! Вы же мне подарили книги.

— Тогда что вам прислать в подарок?

— Знаете, я играю на кларнете в студенческом джазе. Если можно, пришлите мундштуки и трости, у нас выпускают такую дрянь.

— И это все?

Сергей замялся. Митчелл сказал:

— Тогда я сам решу.

За год Сергей отправил несколько писем в Нью-Йорк на имя О. Кларка. В одном письме, кажется, он ошибся в адресе. Писал дома, в комнату вошла мать, Сергей спрятал бумажку с адресом и написал его по памяти.

Митчелл еще посоветовал запоминать анекдоты и смешные истории — американцы очень ценят остроумие.

Прошел год. От Митчелла ни слуху ни духу, и письма больше не приходили. А тут настала пора государственных экзаменов и защиты дипломного проекта. Сергей много пропустил, и теперь времени не хватало даже на занятия.

Книжку, подаренную Митчеллом, он прочел, в ней доказывалось, что в Советском Союзе зародился новый эксплуататорский класс. Приводились ссылки на Карла Маркса и даже Ленина. Книжку Сергей показал Майклу Кувшинникову, тот посмотрел, прослушал отрывки и перепугался, заявив, что лучше ее уничтожить. Так и поступили.

Как-то в разговоре за столом Сергей попытался рассказать отцу о своих якобы сомнениях. Отец рассмеялся, постучал пальцем по его лбу и обозвал догматиком. Сказал, что марксистско-ленинскую теорию надо изучать думая и соображая, а не хвататься за отдельные цитаты и не придумывать для слов другой смысл, кроме того, какой вкладывал в них автор. Спорить с отцом было бесполезно, к тому же он мог что-нибудь заподозрить. Перед сном отец пришел в комнату Сергея и стал подробно объяснять, в чем он заблуждается и почему возникло заблуждение. Часы пробили полночь, а отец все говорил и говорил. Сергей слушал его рассеянно и во всем соглашался.

Однажды позвонил Майкл Кувшинников и пригласил к Борису Самарову, тот только что вернулся из командировки в Чехословакию, был в Польше и привез много интересных журналов, фотографий и новых патефонных пластинок.

Борис встретил Сергея радушно:

— А, Янки пришел. Ну как ты, не расстался со своими проамериканскими настроениями? Чего мотаешь головой? Ладно, идем, удовлетворю твою страсть, вот проспект будущих марок автомашин. Хороши, а? Только мощности у них дикие. На кой черт такие? Это сколько же бензину будет жрать мотор? Но машины хороши. Верно?

Пришли девчата, завели радиолу. Стало весело. Чужая музыка била в уши, волновала воображение, и Сергей думал о том, что настанет время и он услышит эту музыку на веранде ресторана в Майями. Сергея уже наверняка  т а м  оценят.

Осенью позвонил по телефону некий Эрик Эриксон, передал привет от Митчелла, сообщил, что привез посылку и хочет увидеться. Встречу назначили в Александровском саду перед зданием Главного Адмиралтейства.

Эрик Эриксон был лет тридцати, лысый, с крупной продолговатой головой, сквозь модные очки на горбатом красивом носу поблескивали глаза. Говорил с легким акцентом, очень интересовался новыми жаргонными словечками в современном русском языке, записывал. Он аспирант Колумбийского университета и вот уже пять лет занимается изучением истории славянства. В Ленинграде задержится дня на три. С Митчеллом они вместе учились в колледже и потом довольно часто встречались. Собравшись в Советский Союз, Эрик обзвонил всех знакомых, кто бывал раньше в СССР, с просьбой указать, к кому обратиться, пока он не освоится в незнакомой стране. В Ленинграде Эрик впервые и будет очень благодарен Сергею, если он познакомит его с городом. Он передал от Митчелла небольшую посылку и сообщил, что Митчелл подыскивает для Сергея более солидный подарок. У него дела идут хорошо, и он скоро приобретет коттедж. Митчелл благодарит Сергея за присланные письма. Эрик их не читал, поскольку говорил с Митчеллом по междугородному телефону, но Митчелл сказал, что письма очень интересные и остроумные и что он не жалеет, что познакомился с таким парнем, как Сергей.

Далее Эрик спросил, как родители Сергея относятся к его знакомству с иностранцами. Сергей ответил, что они знают об этом. Сейчас многие, особенно те, кто изучает иностранные языки, встречаются с иностранцами, чтобы совершенствовать знания, и вообще хорошо, когда люди разных стран знакомятся друг с другом. Это позволяет лучше понимать обычаи и порядки в стране.

— А нам очень трудно вас понимать. Власти всячески препятствуют этому. Вот даже мне, изучающему историю славянства...

Продолжая смотреть прямо перед собой, словно невзначай, Эрик тихо спросил:

— Вы, пожалуйста, не оглядывайтесь, а ответьте мне, как вы думаете, не следят за нами?

— Не знаю... — пробормотал Сергей.

— Тогда пересядем вон на ту скамейку.

На новом месте Эрик пояснил, что он беспокоится о благополучии Сергея. Потом стал подробно расспрашивать, с кем еще из иностранцев знаком Сергей, и, подумав, сказал:

— У вас есть надежные друзья — Митчелл и я. Мы не хотим вам зла, поэтому Митчелл просил вас прекратить всякие знакомства с иностранцами, особенно с норвежцем и англичанкой. Не следует вам также показываться в местах, где много бывает иностранцев, особенно у гостиниц. Для вашего благополучия мы можем сделать несравненно больше, чем ваши случайные знакомые. Кроме того, среди них могут попасться всякие. Это повлияет на вашу репутацию и затруднит наши отношения.

Сергей обещал прекратить знакомства, и ему казалось, что на затылке он чувствует чей-то взгляд. Поворачивая при разговоре голову, Сергей косился по сторонам, но ничего подозрительного не заметил.

— Фотографий нам присылать не надо, — вдруг заметил Эрик, — это смогут делать наши туристы и репортеры. А вот интересные истории, настроения ваших людей нас очень интересуют, но об этом мы поговорим в следующий раз. Я вам позвоню.

«Интересно, какой подарок подбирает для меня Митчелл?» — думал Сергей, возвращаясь домой. В комнате он развернул пакет, там были мундштуки и трости для кларнета, а также книга «Обеспокоенный воздух» с дарственной надписью, но без подписи.

«А может, Эрик разведчик? — вдруг подумал Сергей. — Но ведь шпионам нужны расположения воинских частей, заводов, а этот интересуется только бытом людей, их настроениями, условиями жизни». Нет, Сергей не делает ничего предосудительного. Он лишь высказывает свое мнение и то, что слышал. Эрик кроме жаргонных словечек ничего не записывал, так что все в порядке. Конечно, как и Митчелл, он настроен недружелюбно к порядкам в нашей стране, но и сам Сергей уже давно не одобряет этих порядков.

...Лейтенант Виктор Комаров более недели просидел в Публичной библиотеке. Он перерыл все издания Колумбийского университета за последние десять лет и не нашел ни одной заметки, подписанной аспирантом Эриком Эриксоном. Когда он доложил об этом Григорию Павловичу, тот спросил:

— Нет статей этого автора или вы их не нашли?

Комаров пожал плечами:

— Утверждать, что нет, не могу, но в Публичке я не нашел.

— Поищите еще.

Дежурный библиограф, увидев Комарова, вздохнула:

— Я после вас еще раз пересмотрела все издания этого университета, вместе с подругой (она подбирала для Пушкинского дома литературу) перебрала все издания по истории славянства за последние десять лет! Нет такого автора. Откуда вы взяли эту фамилию?

— Товарищ из Москвы попросил меня ознакомиться со статьями Эриксона.

— А у себя, в библиотеке имени Ленина, он не нашел?

— Видимо.

— Раз у них нет, значит, и у нас нет. Ваш товарищ, наверное, неправильно записал фамилию.

— Возможно, спасибо, извините. До свидания.

— Вы чем-то расстроены? — спросил Эрик при следующей встрече. Они стояли на набережной, опершись локтями о гранит, и смотрели на Неву. — Дома неприятности? На работе?

Сергей фыркнул:

— Какая работа? Я безработный.

— Вот как? Странно.

— Ничего странного. По распределению не поехал. Нужен мне Ишим! Три месяца обивал пороги, хотел устроиться в оркестр кларнетистом. Нигде не берут. Нет мест и все. Познакомился с одним дирижером, он формировал оркестр, провел первые репетиции, потом собрал с нас деньги, положить кое-кому «на лапу», и смылся. Мы все перегрызлись. Ходили в милицию. Там записали и обещали принять меры. А работы нет. Родители ворчат. Отец два раза находил мне работу, я отказался. Теперь он договорился с какой-то лабораторией...

— А почему вы не хотите быть инженером?

— Неинтересно, да и заработки маленькие. В оркестре хоть поездишь по стране, может, и за границу удастся попасть.

Эрик долго молчал, в его очках отражался шпиль Петропавловской крепости, потом промелькнула «ракета», оставляя за собой белый хвост водяной пыли.

— Думаю, что ваш отец прав. Я постарше вас и живу в стране деловых людей. Я вам советую поступить в эту самую лабораторию. Учтите, работая инженером, вы сможете совершенствовать свое музыкальное дарование. А играя в оркестре, вы растеряете свои инженерные знания и опыт. Поймите меня. Мы вам добра желаем.

Потом Эрик сказал, что завтра ему надо покидать Ленинград. Едет он в Киев к профессору-слависту, у него такая трудная фамилия, никак ее не запомнишь.

На прощание пожелал Сергею быть благоразумным и больше ни с кем из иностранцев не встречаться. Письма писать осторожные и самого обыкновенного бытового содержания. Адрес тот же — другу Митчелла О. Кларку в Нью-Йорк.

— Если вы почувствуете какие-либо осложнения, то напишите письмо о чем угодно: о погоде, о вашем отпуске, но нигде не ставьте запятых. Другие знаки препинания — пожалуйста. Мы поймем, что вы в беде.

Дальше Эрик, продолжая разглядывать Неву, негромко сказал, что для большей безопасности письма будут отправляться только из СССР и на Главный почтамт до востребования. Они будут подписаны Игорем. Если в подписи будет росчерк в виде хвостика, направленного вниз, то это значит, что имеется ценное сообщение, и тогда письмо нужно нагреть над газовой горелкой или над ватой, смоченной спиртом. Можно и одеколоном смочить. На бумаге появится другой текст...

Эрик покосился на Сергея и рассмеялся:

— Этим нехитрым приемом пользуются наши солдаты и студенты в переписке друг с другом. Можно смело рассказывать о своих похождениях, высмеивать начальство, и никто не узнает...

Эрик помолчал, поглядывая на Сергея, тот закусил губу и смотрел в воду. Солнечные блики играли на его осунувшемся лице.

— Митчелл собирается переслать вам очень интересный подарок, но у вас на некоторые наши товары огромные таможенные тарифы. Он постарается как-нибудь переслать с друзьями, едущими в Ленинград. Только надо как-то предупредить вас, чтобы вы в это время были в городе, и так, чтобы никто не знал... И мало ли что нужно иногда сообщить, а письма у вас на почте, наверное, просматриваются цензурой...

«Что же, — подумал Сергей, — тут криминала нет. Подумаешь, получил письмо, прочитал, сжег и все. Докажи, о чем в нем писали».

С Невы потянуло холодком, Сергей поежился.

Они прошли в Летний сад и сели на скамейку. Разглядывая гуляющих, Эрик заметил:

— Возможно, что мы вам пришлем средства, чтоб вы могли также незаметно переписываться с нами. Мы это сделаем осторожно, и безопасность ваша будет гарантирована.

Холодок с Невы проникал и в аллеи Летнего сада, видимо, подул северный ветер, от него всегда в Ленинграде бывает холодно, даже летом.

Эрик продолжал:

— Те письма, что вы нам писали, могут кое-кого встревожить. А тут то же содержание, но только в самом невинном дружеском письме. В этом случае мы вам подберем настоящий обратный адрес, а подписывать вы их будете другим именем, не Семеном. — Эрик еще раз покосился на Сергея и тронул его за рукав: — Это я вам сказал предположительно. Возможно, и скорее всего, мы к этому не прибегнем.

Расставшись с Эриком, Сергей взял такси и доехал до Московского парка Победы. Там он спустился в метро, на станции Технологический институт пересел, вылез у Московского вокзала, вошел в трамвай и, как только он тронулся, выскочил, буркнув, что не на тот сел. Потом он ехал на автобусе, затем на троллейбусе. Последние два квартала до дома шел пешком, часто останавливался, разглядывая витрины магазинов и читая афиши на заборах. Он думал, думал и решил, что в конце концов его обвинить трудно. Разговор с Эриком не могли подслушать, а то, что Сергей получит письмо из другого города, никого не касается. К тому же ничего компрометирующего в нем не будет. Риск небольшой. Зато перспективы немалые. А без риска и улицу не перейдешь и в электричку на ходу не прыгнешь.