1

1

Для Гумилева путешествия — перемещения в пространстве — всегда были одной из главных форм самовыражения и (с другой стороны) психотерапевтии. Видимо, это было просто психофизиологическое свойство: есть люди, у которых «номадизм» в крови. Загадочные и манящие «страны, куда не ступала людская нога», для них — в пространстве, а не в прошлом или грядущем времени и не в собственном сознании.

Но на рубеже первого и второго десятилетий века Гумилев был окружен людьми, для которых каждое внутреннее и внешнее движение должно было как-то философски или мистически обосновываться.

Отсюда — тот довольно загадочный комплекс идей, который Гумилев называл «геософией» (как вариант «теософии» и альтернативу «антропософии»?) и который поспешил в 1909 году провозгласить, но не озаботился отчетливее сформулировать.

О задуманном Гумилевым «геософском обществе» мы знаем, в частности, из письма Веры Шварсалон к брату. Из ее же полемического стихотворения («в шутливом обороте и без претензий на стихосложение»), обращенного к Гумилеву, мы можем судить (хотя бы гадательно) о сути их споров в последние месяцы 1909 года:

Мой друг поэт! ты ищешь «чудо»

Чрез «пустоту»,

Мое же чудо, знаю верно,

Там — наверху.

Идти к нему мне не «скачками»

Судьба велит

В короткой юбке и с очками

Английской мисс[68]

Сжимать скалу гвоздем сапожным[69]

И твердо лезть —

Вот мой удел. И где же место

Здесь «пустоте»?..

Видимо, каждое из выделенных слов содержит отсылку к неизвестным нам текстам (или словам) Гумилева. И все же нам кажется, вопреки мнению Н. А. Богомолова, впервые опубликовавшего это стихотворение (в своей статье «Гумилев и оккультизм», в книге «Русская литература начала XX века и оккультизм». М.: НЛО, 1999), что хотя бы в известной мере оно поддается интерпретации. Видимо, Гумилев говорил Вере и ее отчиму о постоянном передвижении в горизонтальном пространстве, в «пустоте», как средстве обретения «чуда». Естественно, хозяева Башни противопоставляли этому традиционную для христианской цивилизации вертикально ориентированную картину мира[70].

Споры носили не только теоретический характер. Гумилев настойчиво убеждал Веру и Вячеслава отправиться в Африку вместе с ним — и был не так далек от успеха. 3 января 1910 года Иванов писал Брюсову: «Чуть не уехал с Гумилевым в Африку. Но был болен, оцеплен делами — и беден, очень беден деньгами». Судя по письмам с дороги, Гумилев, уже отправившись в путь, продолжал ожидать, что Иванов поедет вслед за ним и соединится с ним в Египте.

В Африку звал Гумилев и Анну Горенко во время объяснения в Люстдорфе в июле.

Скорее всего, интерес к Черному континенту возник у Гумилева еще в детстве (под влиянием книжек о географических путешествиях) и укрепился позднее, в парижский период. В «Романтических цветах» есть по меньшей мере три стихотворения, связанных с африканскими сюжетами: «Жираф», «Озеро Чад» и «Невеста льва».

Эфиопия была наиболее известной европейцам африканской страной, и со времен Геродота о ней ходили красочные легенды. До Гумилева легенды эти могли дойти через оккультную литературу. В фантастическом мире Блаватской, Папюса и пр. эфиопам и «кушитам», живущим «вверх по Нилу», приписывается важное значение как непосредственным преемникам (и антиподам) атлантов и предшественникам белой расы.

Но были и другие причины, которые могли вызвать в 1909 году у молодого русского поэта интерес к Эфиопии (Абиссинии, по общепринятой тогдашней терминологии).

Чтобы понять их, необходимо сказать несколько слов об истории этой весьма необычной страны.

Историческая Эфиопия (включающая ныне территории трех независимых государств — Эфиопии, Джибути и Эритреи) расположена на Африканском Роге (который большинство антропологов считают родиной вида homo sapiens) недалеко от экватора; но благодаря горному ландшафту климат в этой стране не так жарок, как в соседних областях Аравии. Эфиопское нагорье — Вайна-Дега — один из древнейших центров земледелия. В этом качестве Абиссиния привлекла внимание Николая Вавилова, посетившего ее в 1920-е годы в ходе одной из своих экспедиций. Среди культур, которые выращивали эфиопские крестьяне, — бананы, финиковая пальма, дурро, пшеница и, конечно, кофе. Эфиопия — историческая родина этого благороднейшего напитка. Как и везде в Африке, главное домашнее животное в Эфиопии — корова; здешние коровы — длиннорогие и (в отличие от тех, что разводят несколько южнее, в нынешних Танзании и Кении) безгорбые. Позднее на Африканский Рог были завезены индийские буйволы — зебу.

Современные эфиопы, темнокожие горбоносые люди, — потомки древних коренных жителей страны, кушитов, и сабейцев, переселившихся сюда около 500 года до н. э. с той стороны Баб-эль-Мандебского пролива, из Южной Аравии, примерно из тех мест, где века за четыре до этого правила со славой царица Савская, легендарная супруга царя Соломона. Сабейцы (семитский народ) принесли свой язык, который, пройдя известную эволюцию, лег в основу геэза («языка свободных»), вплоть до XIX столетия остававшегося главным языком эфиопской письменности. К семитской группе относятся и некоторые живые эфиопские языки, в том числе самый распространенный из них — амхарский. Когда в 343 году (одной из первых!) Эфиопия крестилась, правители ее сочинили себе почетную, по христианским представлениям, родословную, восходящую к Соломону и царице-южанке. Встреча Соломона с царицей Савской — один из главных сюжетов эфиопской иконописи. В эфиопской церкви в Иерусалиме в наши дни можно видеть одну такую икону: царь Соломон и его приближенные-израильтяне изображены в рыцарских доспехах… и с пейсами.

Первое государство в Эфиопии (в северной части страны, на плато Тигре) существовало еще V–IV веках до н. э. К III–VII векам н. э. относится расцвет Аксумского Царства. Потом страна пережила несколько периодов раздробленности; собственно название Эфиопия (заимствованное из Библии) возникло в XIII веке, с восстановлением «Соломоновой династии». Как восточнохристианская страна, далекая Эфиопия принадлежит одному ареалу, одному «сверхнароду» с Россией. Ее церковь до 1959 года относилась к Александрийскому патриархату, а духовная литература переведена с коптского и сирийского языков. Не случайно Гумилев называл Эфиопию «младшей сестрой Византии». Хотя, может быть, больше общего у древней, но скромной Эфиопии не со Вторым или Третьим Римом, а с Грузией, в которой Гумилев провел три года в юности: издавна христианская (православная) многоплеменная гористая страна, задержавшаяся в Средневековье (не забудем, кстати, что и грузинские цари так же, как абиссинские, возводили свой род к царям Израиля)[71].

Впрочем, как раз с православием в случае Эфиопии есть сложности. Формально эфиопская церковь относится к «древним восточным дохалкидонским[72] церквам». Но в IV веке страна была лишь частично христианизирована. Начиная с VI века страна эта испытывала сильнейшее влияние монофизитов (отрицающих или принижающих человеческую природу Христа). Именно в монофизитской трактовке христианство распространилось среди широких слоев населения. Однако эфиопское монофизитство — довольно умеренное, в нем есть различные течения, и некоторые из них близки к каноническому православию. Подобно русским и в отличие от византийцев, эфиопы всегда были довольно веротерпимы. Сложность религиозной жизни Рога усиливалась соседством этнически близких мусульманских народностей, не говоря уж о фалашах, эфиопских иудеях (или, скорее, «иудействующих» — наподобие русских субботников).

В XVII веке Эфиопия была в очередной раз объединена; центром ее стал Гондар. В дни Гумилева об эпохе процветания этой столицы вспоминали как о прекрасных былых днях; эти сетования, романтически украшенные, отразились и в стихах Гумилева. Вот как выглядит гондарская эпоха в его описании:

Под платанами спорил о Боге ученый,

Вдруг пленяя толпу сладкозвучным стихом,

Живописцы писали царя Соломона

Меж царицею Савской и ласковым львом.

К середине XIX века, однако, страна разделилась на полунезависимые княжества, а власть негуса негести, верховного правителя, стала номинальной. В 1855 году появился сильный и решительный объединитель — Феодор (Теодрис) II, прежде — Лидж Каса Хайлю. Имя было избрано им не случайно: приход царя-избавителя Феодора был предсказан в одном из апокрифов, имевших хождение в Эфиопии. Феодор не был соломонидом. И тем не менее ему удалось объединить под своей властью и Бегондар, и Тигре, и Шоа, и современную Эритрею.

Феодор запретил работорговлю (первая отмена работорговли в Эфиопии — в общей сложности это пришлось делать не менее пяти раз, и каждый следующий реформатор ставил освобождение рабов себе в заслугу… Впрочем, рабство носило в Абиссинии, стране патриархальной, «домашний» характер, и обращение с рабами не было особенно жестоким). Он реформировал армию и довел ее численность до 150 тысяч человек. Он пригласил мастеров из Европы и наладил в Эфиопии производство ружей. Он завел артиллерию и даже пытался построить флот (на озере Тан). Но судьба не благоприятствовала ему — а может быть, в какой-то момент негусу негести изменило чувство реальности. Недовольный тем, что Англия отказалась продать ему оружие, он арестовал британского консула. В 1860-е годы это было примерно то же самое, что сейчас — арестовать консула американского, и чревато такими же последствиями. Если учесть, что к тому времени собственный народ, утомленный поборами, разлюбил Феодора, а феодальные правители по горло сыты были самоуправством этого выскочки, что армия стала разбегаться и в итоге уменьшилась в десять раз, — непонятно, на что он рассчитывал. Феодору пришлось наблюдать, как по дороге, которую в считаные дни построили через горные перевалы его солдаты, наступают победоносные англичане. Осажденный в одной из крепостей с жалкими остатками войск, он принял все условия, согласился отпустить консула и всех пленных, но «солдаты королевы» не сняли осады. Тогда Феодор распустил войско. Некоторое время он с кучкой верных ему людей сражался против штурмующих крепость британцев, а под конец застрелился.

Такова была судьба первого из трех эфиопских царей-реформаторов. Два других (в правление первого из них Гумилев прибыл в Абиссинию, со вторым встретился лично) правили дольше и успешнее, но финал жизни обоих был горек. История «догоняющих цивилизаций» драматична — нам это известно не понаслышке. Эфиопия как будто застыла в X или XII столетии — споры схоластов, княжеские свары… Разумеется, общественный строй был не совсем сходен с «классическим феодализмом»; сеньориально-вассальной лестницы не было, земля в центральной части страны была императорской собственностью, отличившиеся простолюдины поднимались к самым вершинам власти. Закрепощение крестьян во многих провинциях лишь начиналось. Абиссинцы жили, как их предки, в круглых домах без перегородок, крытых бамбуком, под одной крышей со скотом, в будни питались черными блинами и гороховой похлебкой, по праздникам лакомились сырым мясом, одевались в белые штаны и матерчатую накидку — шамму. Разница между бедняками и богачами была невелика. Соприкосновение с Европой должно было положить конец этому убогому, но самодостаточному быту.

После тигрейца Иоанна IV, пытавшегося восстановить древние порядки и погибшего в походе против возникшего в Судане воинственного мусульманского государства Махди, императором стал представитель Шоанского дома Менелик II. Менеликом I был самый первый, сугубо легендарный правитель Эфиопии, — сын царя Соломона и царицы Савской. Новый император перенес столицу в свой удел — в Аддис-Абебу.

Абиссинцы в стихах Гумилева так описывают новые порядки:

В Шоа воины хитры, жестоки и грубы,

Курят трубки и пьют опьяняющий тэдш,

Любят слушать одни барабаны и трубы,

Мазать маслом ружье да оттачивать меч.

Харраритов, галла, сомали, данакилей,

Людоедов и карликов в чаще лесов

Своему Менелику они покорили,

Устелили дворец его шкурами львов.

Интересы объединенной Менеликом Абиссинии столкнулись с колониальными амбициями европейских держав. В 1894 году началась двухлетняя война с Италией (ранее захватившей Эритрею и часть Сомали и нацелившейся на весь Рог) — для Менелика успешная. Завоевать Эфиопию итальянцам удалось лишь при Муссолини — и ненадолго.

Войны требовали оружия — и его ввозилось в страну все больше. Список же экспортируемых Эфиопией товаров частью напоминал волшебную сказку: золото, слоновая кость, мускус… (Из менее романтических продуктов — кофе, хлопок и кожа.) В 1889-м, в год воцарения Менелика, один французский коммерсант, возглавлявший факторию в Харраре, уже девять лет проведший на африканском континенте и уставший от бесперспективной торговли хлопком и кожами, затеял крупную спекуляцию: попытался продать императору партию устаревших французских ружей. Увы, сделка сорвалась: Менелик только что приобрел партию более нового оружия на заводах Круппа. Этот ничтожный эпизод не стоил бы упоминания, если бы не имя незадачливого предпринимателя. Его звали Артюр Рембо. Когда-то, отправляясь на Черный континент, он мечтал: «Я вернусь с железными мускулами, с темной кожей и яростными глазами… Женщины заботятся о свирепых калеках, возвращающихся из тропических стран». Но африканская эпопея автора «Пьяного корабля» была, судя по всему, довольно прозаичной и даже тоскливой. Никто из его харрарских знакомых, видимо, не догадывался о его прошлом.

Эфиопия нуждалась не только в оружии, но и в союзниках. И тут кстати оказалась Российская империя, никогда не имевшая африканских колоний, но (вслед за западными соседями) начинавшая приглядываться и к этому континенту. Разумеется, русский империализм был, как всегда, изначально идеалистическим и основывался на идее помощи православным братьям. (В прямой зависимости от практических намерений МИДа Эфиопия описывалась русскими наблюдателями то как православная, то как монофизитская страна.)

Менелик II. Портрет работы Е. В. Сенигова

Впервые русская духовная миссия достигла эфиопской земли в 1847 году. Первая попытка русской колонизации Эфиопии относилась еще к 1888 году. Некто Николай Иванович Ашинов, терский казак, вместе с архимандритом Паисием основал колонию «Московская станица» близ Джибути. В романе Юрия Давыдова «Судьба Усольцева» Ашинов описывается социальным утопистом-народником; для такой трактовки, кажется, нет оснований. Целью Ашинова был контроль над Баб-эль-Мандебским проливом. Его формально приватное предприятие было тайно поддержано правительством, но, когда станица пала, обстрелянная с моря французским крейсером, никто за Ашинова не заступился. Спустя несколько месяцев товарищ министра иностранных дел Ламздорф писал в своем дневнике:

Государь очень обозлен против Ашинова… Капитан Пташинский с «Нижнего Новгорода», встретивший эту банду в Порт-Саиде, доносит: Ашинов играет в рулетку и сорит золотом, большинство его товарищей шатаются оборванные, пьяные по улицам и по кабакам…

Гумилев в «Африканском дневнике» упоминает (не называя имени Ашинова) об «искателе приключений, который почти приобрел эти земли для России». Вероятно, эта характеристика справедлива. Впрочем, в комментарии к трехтомному собранию сочинений[73] эта фраза отнесена к полковнику Л. К. Артамонову. Этот офицер, в 1897 году «добравшись на фелуке из Джибути в Обок… вступил в переговоры с султаном Рахэйты, который пожелал перейти в русское подданство». Но Артамонова, кадрового офицера, участника и историка туркестанских походов, много сделавшего и для изучения Африки, нельзя назвать «искателем приключений». Да и история его поездки в Обок в предисловии к книге Артамонова «Через Эфиопию к берегам Белого Нила» (на которое ссылается комментатор) трактуется несколько иначе. У Артамонова не было планов присоединения берегов Красного моря к Российской империи.

Александр Булатович, 1902 год

Если захват Эфиопии оказался для России непосильным, включение этой страны в свою сферу влияния представлялось еще вполне возможным. Россия оказала Эфиопии помощь в ходе войны с итальянцами; в 1896 году в Аддис-Абебу прибыла русская санитарная миссия, основавшая в столице госпиталь. Годом позже между странами были установлены официальные дипломатические отношения. В эскорте посланника Власова в Аддис-Абебу прибыло несколько молодых офицеров. Один из них, Петр Николаевич Краснов, известен как генерал Добровольческой армии и как литератор. Другой, Александр Ксаверьевич Булатович, заслуживает едва ли не большего интереса.

Историческая память — вещь парадоксальная; так случилось, что одному из крупнейших русских исследователей Африки суждено было остаться в сознании большинства «гусаром-схимником Алексеем Булановым» из «Двенадцати стульев» — тем, что сражался с итальянцами в войсках негуса Менелика, крутил роман с «княгиней Белорусско-Балтийской», привез из Африки черного лакея Васю, а потом ушел в монахи и спасал душу, пока не потерпел поражения в сражении с клопами, повадившимися терзать его бренную плоть. Финал вставной новеллы пародирует «Отца Сергия», но сюжетная основа реальна. Александр Булатович действительно стал иеромонахом отцом Антонием. Ильф и Петров узнали о его судьбе из первого номера журнала «Искры» за 1913 год. Там были напечатаны и фотографии Булатовича. Одна из них — с Васькой, только не лакеем, а усыновленным эфиопским мальчиком-инвалидом (вот пример того, как деформируется реальность в сознании и под пером смешливого современника). Булатович участвовал в военных экспедициях Менелика и в своих книгах выступал горячим апологетом завоевательной политики абиссинских правителей, противопоставляя ее европейской колонизации. По его словам, абиссинцы —

древняя культурная нация, только отставшая в своем развитии… Для абиссинцев египетская, арабская и, наконец, европейская цивилизация, которую они мало-помалу перенимали, не была пагубной: заимствуя плоды ее, в свою очередь побеждая и присоединяя соседние племена и передавая им свою культуру, Абиссиния не стерла их с лица земли, не уничтожила самобытность ни одного из них, но всем дала возможность сохранить свои индивидуальные черты («С войсками Менелика II»).

Булатович первым пересек с севера на юг Каффу (провинцию, от названия которой происходит слово «кофе»), он описал новоприсоединенные провинции, населенные народом галла (оромо)… «Вдыхал он воздух сладкий белому неведомой страны» — эти гордые слова скорее могут быть отнесены к нему, чем к самому Гумилеву. В его книгах, написанных до пострижения, по-средневековому цельная библейская картина мира (Булатович пытается проследить родословную эфиопского народа начиная от Хама и Сима и, конечно, не подвергает сомнению происхождение правителей этой страны от Соломона и царицы Савской) сочетается с деловой обстоятельностью и достоверностью при описании хозяйства, быта и нравов Абиссинии. Последний раз он побывал там, уже будучи монахом, в 1911 году. На сей раз он отправился в Африку с духовной миссией, соскучившись по Ваське (мальчик в монастыре не прижился, и его пришлось отправить на родину) и втайне мечтая исцелить своими молитвами престарелого Менелика, уже два года лежавшего в параличе. В порядке редчайшего исключения он и впрямь был допущен к негусу негести, но помочь ему не смог. С Гумилевым он разминулся, как указывает А. Давидсон, на три месяца. Желчная Анна Васильевна Чемерзина, супруга посла (о ней и ее письмах — несколько ниже), так характеризует его: «Властолюбивая, эгоистичная и лишенная какой-либо деликатности <натура>… Верит в чертей, во всякую нечисть, в силу колдовства и заговоров, и во все это верит так же глубоко, как в символ веры православной». Финал биографии гусара-схимника был куда печальнее, чем это описывает своим попутчикам «сын турецко-подданного»: Булатович был лишен сана за поддержку монахов-имябожцев (воспетых Мандельштамом: «И поныне на Афоне древо чудное растет…»), в нищете и болезнях мыкался в революционные годы и был убит в 1919 году в родной усадьбе некими бандитами.

Булатович был не единственным русским исследователем Эфиопии. В 1898-м уже упомянутый Артамонов совершил путешествие в западные области Эфиопии, на границу Судана, в это же время В. П. Щусев исследовал течение Голубого Нила, а пять лет спустя Н. Курманов пересек страну с востока на запад. Впрочем, в дни Менелика Эфиопию наводнили выходцы из самых разных европейских стран — торговцы, ученые, авантюристы. Особенно много было французов и греков. Если Феодор был эфиопским Борисом Годуновым, то Менелик напоминал Петра Великого — только без его свирепости. Любопытство негуса не знало пределов. Не считаясь с этикетом, он общался накоротке с заморскими гостями, ассистировал врачам во время операций, часами пропадал в большом автомобильном гараже, устроенном у главного дворцового входа, беседуя с механиками. По словам первого русского посла П. М. Власова, «моторы, турбины, кинематографы, ружья, фотография, электрическое освещение — ничто не ускользало от внимания Менелика». Сорок юношей из хороших семей Менелик, точь-в-точь как Петр, послал учиться за море, в том числе и в Россию. Благодаря любви негуса к технике европейские новшества проникали в его отсталую страну. В 1894 году началось строительство железной дороги Джибути — Аддис-Абеба. Всерьез обсуждался проект устройства в столице трамвайной линии. В 1901 году в Аддис-Абебе появился телеграф, год спустя — телефон. Реформы государственного управления носили характер скорее косметический. Так, в 1907 году были введены европейские названия для высших государственных должностей. Старые названия употреблялись наравне с ними, и в результате сановника титуловали так: «военный министр фитоорари Абто Георгис», «государственный секретарь аляка Габроселяси», «министр финансов бальджерон Мулигата».

Чтобы стимулировать развитие экономики, Менелик раздавал бедным иностранцам (европейцам и индусам), желающим натурализоваться в стране и заниматься сельским хозяйством, ссуды под небольшой процент; его примерам следовали абиссинские аристократы. Другими словами, Абиссиния в то время являла собой редчайший пример независимой, открытой и более или менее успешно развивающейся неевропейской страны.

Медовый месяц русско-эфиопских отношений приходился на 1895–1904 годы. Согласно регламенту, принятому в 1902-м, штат посольства был определен в пятнадцать человек (не считая обслуги), во главе с министром-резидентом, действительным статским советником. Но два года спустя России, увязшей в войне с Японией, а потом в революции, стало не до африканских проектов. Обсуждался даже вопрос о закрытии дипломатического представительства в Аддис-Абебе. В конце концов было принято соломоново решение (что в данном случае звучит как каламбур): миссию сохранили, сократив ее состав. Министр иностранных дел Извольский писал в 1906-м в записке на высочайшее имя:

После пережитых Россией событий сокращение поля деятельности Императорского правительства в сфере международных отношений истолковано было бы в неблагоприятном для России смысле, как признак умаления роли России как великой державы…

Но и независимо от этой общей мысли сохранение миссии представляется весьма желательным. Хотя Россия и не имеет прямых политических и торговых интересов в Абиссинии, тем не менее миссия в этой стране представляет значение, как надлежащий пост, позволяющий следить за соперничеством скрещивающихся там важных политических интересов.

Тем не менее долгое время в Аддис-Абебе не было ни одного русского дипломата, а обязанности главы миссии исполнял врач Н. И. Кохановский. Однако интерес к «младшей сестре Византии» не угас вовсе. Так, в 1908-м в Петербурге прошла выставка, посвященная «стране черных христиан».

В любом случае Гумилев не мог не слышать в юности об Абиссинии и помимо своих оккультных штудий. Не забудем к тому же, что именно эта страна считалась в то время родиной Ибрагима Ганнибала. Хотя Гумилев нигде об этом не упоминает — он не мог не держать этого в уме. В действительности же, как ныне установлено, черный пращур Пушкина родился близ озера Чад, где изысканный бродит жираф[74].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.