Глава XХ Старая и Новая линии

Существенные изменения на Старой Линии произошли в 1825 году с переселением хоперцев на Кубань. Кубань представляла удобную естественную границу между русскими и горцами. Еще в начале XIX столетия генерал Булгаков предлагал занять ее станицами Хоперского полка. Но командующий отдельным Грузинским корпусом Тормасов, от которого зависело решение вопроса, допускал эту меру лишь под условием добровольного соглашения казачьих старшин и казаков на переселение. Спрошенные об этом в 1809 году хоперцы, выражая дипломатично готовность исполнить волю Государя, находили, однако, крайне обременительным для себя переселение на Кубань. Они только что устроились и обжились на новых местах, а переселение опять сулило им ломку и разорение. Предположения Булгакова поэтому не были осуществлены.

В 1824 году Ермолов вновь возбудил вопрос о переселении хоперских и волгских казаков из нынешней Ставропольской губ. на Кубань, в непосредственное соседство с горскими племенами. Чтобы не ломать сразу казачье хозяйство, Ермолов предполагал переселить казаков частями, с предоставлением переселенцам пособий и льгот. Начальники станиц должны были заранее осмотреть места, намеченные для переселения, и произвести на них запашки с осени. В первую очередь предполагалось перевести к Кубани часть зажиточных казаков и часть казаков, не обремененных большими семьями и сложным хозяйством. При поселении казаков в неудобных и безлесных местностях положено было выдавать денежное пособие от 100 до 125 руб. на двор. Сами хоперцы решили перейти на новые места в два приема, о чем донес начальству командир Хоперского полка майор Шахов. Тогда решено было начать выселение хоперцев в 1825 году и окончить его к осени 1826 года. Но обстоятельства сложились так, что хоперцы смогли осесть на Кубани только поздней осенью 1827 года, после того как убрали и обмолотили хлеб на старом местожительстве.

Первоначально хоперцы основали 4 станицы на Кубани – Баталпашинскую, Беломечетскую, Невинномысскую и Барсуковскую, и две на р. Куме – Бекешевскую и Карантинную, переименованную в 1835 году в Суворовскую. Помимо стратегических соображений, станицы были расположены так, чтобы можно было обеспечить их землей по расчету 30 дес. на муж. душу казакам, 60 дес. обер-офицерам и 300 дес. штаб-офицерам. В пособие казакам назначено было 54 050 р. сер. и, кроме того, средства на постройку церквей.

Устраивая заново станицы, хоперцы придерживались при этом господствующего типа поселений этого рода. Казачья станица на Линии была полуукреплением. К центральной площади, где были расположены церковь и общественные здания, шли правильно распланированные улицы. Вся станица была окружена земляным валом, а снаружи его глубоким рвом; по валу шла обнесенная колючим терновником ограда; в определенных местах устроены были ворота, у ворот вышки для наблюдения за окрестностями и помещения для казачьих команд. В таком виде станица представляла хотя и незатейливое, но настолько достаточно оборудованное укрепление, что черкесы, у которых не было пушек, могли ворваться в станицу лишь при дружном натиске и достаточной численности нападающих. Станицы Баталпашинская, Беломечетская, Невинномысская и Барсуковская были снабжены двумя орудиями каждая, а Бекешевская и Суворовская по одному.

С 1790 по 1833 год Кордонная линия по Кубани охранялась двумя донскими полками, которые через определенное время менялись по очередям. Благодаря этому линейные казаки несли сторожевую службу только по внутренней охране станиц и на постах второй линии, расположенных за первой, а также держали в готовности станичные резервы на случай появления горцев. Линейный казак, следовательно, являлся охранителем прежде всего дома и станицы. Затем он участвовал в походах против горцев, заменял временно части регулярных войск в укреплениях и нес службу вне войска.

Для образования 6 новых станиц хоперцы были выдворены из 5 старых – из Северной в количестве 188 дворов, из Ставропольской 441 дв., из Воровсколесской 86 дв., из Донской 291 дв. и из Московской 238 дв., а всего 1245 дворов в числе 4227 д. м. пола.

Тогда же были поселены станицы Убеженская и Николаевская. Население этих станиц состояло частью из казаков ст. Темнолесской, а частью из крестьян села Николаевки Ставропольской губ. Обе станицы вошли в состав Кубанского полка, а ст. Воровсколесская из Кубанского полка зачислена была в Хоперский полк. Благодаря этому каждый полк – Кубанский и Хоперский – состоял из смежных станиц и имел свою особую полковую территорию.

В 1828 году в Хоперском и Кубанском полках числилось по 7 станиц. В Кубанском полку было 1 штаб-офицер, 24 обер-офицера, 59 пятидесятников или урядников, 776 строевых казаков и 3 нестроевых. Состав полков в это время был уже восьмисотенный и все три полка – Кубанский, Кавказский и Хоперский – были одинаковой численности.

В 1829 году Высочайше утвержденным положением комитета министров разрешено было зачислить в линейные полки однодворцев и казенных крестьян по плакатным паспортам, без увольнительных свидетельств от крестьянских обществ. В этом же году состоялось особое Высочайшее повеление об определении бродяг, зашедших в Кавказскую область, в работники поселенным на Кавказской линии казакам. Все это, конечно, способствовало беспрепятственному пополнению линейных полков новыми переселенцами на Линию.

Но эти частные пополнения были так малочисленны, что не могли существенно повлиять на экономический подъем края. Между тем казаки нуждались во многом. В 1830 году два полка – Кубанский и Хоперский – возбудили ходатайство перед графом Паскевичем о предоставлении им тех преимуществ, которыми пользовались др. казачьи войска. В течение 50 лет, писал поверенный Хоперского полка хорунжий Булавин, хоперцы три раза переселялись с места на место – сначала с р. Хопра на Кавказ, затем по станицам Кавказской области и в 1825 году из области на Кубань. Это экономически обессилило казаков. Во время последнего переселения хоперцам дарована была трехлетняя льгота, но они не могли ей воспользоваться. Война русских с персами и турками, к которым примкнули горцы, заставила поголовно всех хоперцев взяться за оружие одновременно с устройством станиц и постройкой жилищ. В старых станицах до переселения на Кубань казаки были задавлены постойной и подводной повинностями. На новых местах оказалось очень затруднительно вести хозяйство. Приходилось поздно выезжать из станицы в поле и рано возвращаться домой из опасения столкновения с горцами. При такой потере времени казаки ограничились незначительными запашками. Собственного хлеба для продовольствия не хватало, а казаку между тем требовалось купить форменную одежду, содержать полковой лазарет, хлебозапасный магазин и вообще найти средства на разные повинности. Все это покрывалось денежной раскладкой, и казак вынужден был продавать необходимый ему скот. Последнего и без того много убывало от повальных падежей и от хищений горцами, угонявшими иногда его в горы целыми стадами.

Чтобы улучшить экономическое положение линейных казаков, хоперцы и кубанцы просили предоставить им, по примеру Донского, Черноморского, Астраханского и др. казачьих войск, права на винную монополию, на беспошлинную выволочку соли на казенных озерах и освободить казаков от земских повинностей, как это допущено уже для Волгского пилка.

Паскевич обещал возбудить ходатайство о винной монополии перед правительством, освободил от несения земских повинностей полки Кубанский, Кавказский и Хоперский и предоставил населению тех же полков право пользоваться солью казенного озера Калалы.

В 1833 году из Кубанского полка в Ставропольский были перечислены Темнолесская и Николаевская станицы, а взамен их в Кубанский полк вошли крестьянские селения, обращенные в казачьи станицы: Новотроицкое с 2044 д. муж. и 2055 д. жен. пола, Новоалександровская с 977 д. м. п. и 923 д. жен. пола, Расшеватская с 1642 д. муж. и 1626 д. жен. пола и Успенская с 1710 д. муж. и 1626 д. жен. пола. При таком составе в Кубанский полк входило 9 станиц и числилось 2 штаб-офицера, 32 обер-офицера, 70 урядников и 1323 казака, с делением полка на 8 сотен. Но тогда же была значительно пополнена селениями, обращенными в казачьи станицы, вся Старая Линия. Кроме четырех названных селений, к Старой Линии с 1 января 1833 года причислены были станицы Новодонецкая, Новомалороссийская, Архангельская, Ильинская, Дмитриевская, Сенгилеевская или Богоявленская, Каменнобродская, Новомарьевская, Рождественская и Старомарьевская. Все эти станицы и теперь находятся в пределах бывшей Старой Линии. Таким образом, Старая Линия в это время состояла из 32 станиц, а 4 станицы образованы были из крестьянских поселений много лет позже – в 1848 году.

Кроме того, в Кавказское линейное вой-ско, образованное в 1832 году, вошли села нынешней Ставропольской губернии и станицы Терской области Сергеевка, Калиновка, Северное, Круглолесское, Сабля, Верхнеподгорное, Нижнеподгорное, Михайловка, Надежда, Бешпагир, Незлобная, Шелководская и др.

С увеличением населения осложнялась и внутренняя жизнь у линейных казаков. Разделенные на полки линейцы объединены были однообразием службы и тех военных условий, которыми она вызывалась. Но этого было недостаточно. Жизненные осложнения требовали изменений в общей организации и управлении разбитых на полки казаков. В 1832 году образовано Кавказское линейное войско, в которое, как часть, вошла и Старая Линия.

До образования Кавказского линейного войска казачьи полки жили каждый своей самостоятельной, обособленной жизнью. Каждый полк имел свою определенную земельную территорию, в каждом полку было свое собственное полковое управление, на каждый полк ложились однообразная военная служба и наряды, каждому полку свойственны были свои полковые интересы. Связь между полками была чисто внешняя и делилась между военным и гражданским управлением. В военном отношении полки подчинялись главному начальнику Кавказской кордонной линии и находились в непосредственном ведении подчиненного ему начальника правого фланга, а в гражданском отношении они зависели от гражданского губернатора и губернского правления Кавказской области. Все эти власти подчинены были главнокомандующему особым Кавказским корпусом. Таким образом, была целая градация военных и гражданских властей и отсутствовало единство управления, не было даже единой административной власти.

С изданием закона 1832 года мало изменился характер казачьего управления. Во вновь образованном войске не было ни общих войсковых учреждений, ни войсковых капиталов и статей войскового дохода, ни сметных назначений на все войско. Главное основание казачьего уряда – земля и пользование ею – не было общим достоянием вой-ска, а дробилось между полками. Остались совершенно нетронутыми ни полковое, ни станичное управление. Единственную выгоду в этом отношении представляло то условие, что в лице наказного атамана Кавказского линейного войска поставлен был один хозяин, долженствовавший охранять и отстаивать интересы общества в силу уже своего положения.

Первым наказным атаманом Кавказского линейного войска был г.-м. П.С. Верзилин. Это был чисто боевой генерал, воспитавшийся на военных делах с турками и горцами. Родился он в 1791 году, на службу поступил пятидесятником в 1807 году, в следующем году получил чин корнета, офицерские обязанности нес в течение 24 лет, в 1832 году был произведен в генерал-майоры и, по рекомендации Паскевича, назначен наказным атаманом вновь образованного Кавказского линейного войска. В разное время Верзилин служил в Московской милиции, в Александрийском гусарском полку, затем в Нижегородском драгунском и был командиром сначала Волгского полка, а потом Горского казачьего. Все это доставило Верзилину обширный опыт в военном строевом деле и дало возможность неоднократно выказать отличные боевые качества, но не могло научить умению быть хорошим администратором и знатоком хозяйственного быта казака. В этом отношении он не оставил никаких следов в войске и, имея на Старой Линии таких выдающихся представителей военного дела, как начальник сначала Баталпашинского, а потом Прочноокопского участка Засс и командир Хоперского полка Канивальский, мог быть спокойным за образцовую охрану границ линии. К тому же Засс и Канивальский были отличные администраторы и хозяева, деятельно заботившиеся о благосостоянии казачьего населения. В октябре 1837 года Верзилин был освобожден от обязанностей наказного атамана и тогда же, 31 октября, на его место был назначен генерал-майор С.С. Николаев.

Новый наказной атаман линейного вой-ска оставался во главе его 11 лет. Родом он был донец и прошел хорошую жизненную школу, родился в 1789 году, на службу поступил казаком в 1803 году, в том же году произведен в урядники, в 1811 году в корнеты и через 20 лет был генералом. Большую часть своей военной службы Николаев провел в рядах родного Донского войска, 6 лет командовал Донским лейб-гвардейским полком, в 1836 году был назначен походным атаманом донских казачьих, расположенных на Кавказской линии, полков и в следующем году занял более важный пост наказного атамана Кавказского линейного войска.

Николаев участвовал в Отечественной 1812 года войне с французами, выдержал в рядах русских войск целый ряд сражений с неприятелем, был в составе преследовавших его войск при отступлении великой армии из Москвы, проследовал с русскими войсками через Европу во Францию и в 1814 году принимал участие в осаде и взятии Парижа. При усмирении мятежа в Царстве Польском Николаев командовал казачьим лейб-гвардейским полком, а на Кавказе много раз имел дело с горцами в целом ряде стычек и сражений.

По отзыву генерала Кравцова, начавшего свою службу в линейном войске при Николаеве, атаман этот выдавался умом, считался даровитым деятелем и отличным администратором. Как хорошему хозяину, Кавказское линейное войско многим ему обязано по внутреннему благоустройству и образцовому содержанию строевых частей. Будучи сам казаком, он прекрасно знал и понимал особенности казачьего быта, лично входил во все подробности казачьих нужд, не чуждался народа и умел своим справедливым отношением к делам, деликатным обхождением и серьезной заботливостью о благосостоянии населения расположить и привязать его к себе. Он ближе к сердцу принимал требования мирной жизни, чем заботы о военной славе.

На долю Николаева выпало проведение в жизнь крупного законодательного акта положения 1845 года о Кавказском казачьем линейном войске. Новым законом линейное войско было разделено на 17 полковых округов, а управление им разграничено было на военное и гражданское. Собственно местное управление составляли наказной атаман, войсковое дежурство, войсковое правление, бригадные управления, временные военно-ссудные комиссии, полковые и станичные управления и торговый словесный суд. В области хозяйственных нужд для войска имело большое значение войсковое правление; по отношению собственно к гражданскому управлению существенную роль играли, с одной стороны, бригадные и полковые управления, а с другой – станичные. Все эти учреждения связаны были между собой в порядке восходящих инстанций; низшую инстанцию составляли станичные управления, а высшую – войсковые. Посредствующие бригадные учреждения состояли из командира и его канцелярии, которой заправлял бригадный адъютант. В состав же полковых управлений входили председатель – полковой командир, и четыре или три заседателя, назначавшиеся исключительно из отставных офицеров. Следовательно, одному из главных органов казачьего управления – полковому, придан был коллегиальный характер. Но опять-таки и это была чисто внешняя черта. Настоящему казачьему укладу, как сложился он в других войсках, недоставало самого главного условия – выборного начала.

Только в низшей инстанции, в станичном управлении, было допущено частичное применение этого начала. Вместо единоличной власти станичного атамана, управлявшего станицей по собственному усмотрению, учреждены были станичные управления из станичного начальника, двух судей по выбору и двух писарей. Суть дела от этого, однако, мало менялась. Станичный атаман служил по назначению и не зависел от станичного общества. Подавляя своим положением и властью остальных членов правления, он являлся не только главным действующим лицом, но в большинстве случаев и самовластным распорядителем. Установившиеся порядки, державшиеся на двух началах военного режима – на приказании и повиновении, были еще живы и продолжали жить благодаря наличности суровых условий войны и военной обстановки.

А условия эти были крайне тяжелы и гнетущи. Гражданская жизнь еле тлела. Занятия хозяйством были сужены до невозможности. Все делалось по военному приказу и дисциплине. Малейшие уклонения от приказа и дисциплины строго карались. По общему правилу на ночь должны были собираться все жители в станицу. Ночевать вне ее, особенно одиночкам или небольшим группам хозяев, не дозволялось. Рано утром до рассвета из станицы выезжали конные казачьи разъезды и тщательно осматривали все прилегавшие к станице окрестности и укромные места, где могли прятаться горцы. Если в юрте станицы было благополучно и не было никаких указаний на близкое присутствие хищнических шаек горцев, то рабочему и нерабочему населению разрешалось ехать в поле на работы или другие станицы по своим нуждам.

Часто эти выезды сопровождались военным прикрытием. Во многих местах и во многих случаях работы в полях велись под прикрытием военных команд. Все лица мужского пола от 15 до 50 лет обязаны были работать с оружием под руками. К вечеру засветло жители должны были возвращаться в станицы. Только впоследствии, когда увеличилось казачье население и усилились полки, вошло в обыкновение ночевать в поле большими таборами, забаррикадировавши себя телегами и воловьими возами. Ночлег же одиночкам строго воспрещался, и нарушители этого правила подвергались телесным наказаниям.

Тем важнее, при таких условиях, было то заботливое отношение к казачьему населению, какое выказывал атаман Николаев. Кавказское линейное войско стало родным донскому генералу. Он любил его и привязался даже к месту своего постоянного жительства. Близ г. Ставрополя находится Михайловское селение. При Николаеве это была казачья станица, служившая любимым летним местопребыванием атамана. В случае смерти Николаев заранее распорядился, чтобы его похоронили в этой станице, и когда 18 февраля 1848 года он умер, воля его была исполнена: его похоронили в церкви станицы Михайловской.

При Николаеве была осуществлена крупная колонизационная мера – заселение Лабинской линии.

В рапорте генерал-лейтенанту Граббе от 28 февраля 1839 года г.-м. Засс, начальник Кавказской линии по Кубани, изложил свои соображения о возведении укреплений по Белореченской линии и образовании новой границы с горцами. По мнению Засса, новую Кордонную линию следовало образовать от устья р. Белой и вверх по течению этой реки до Майкопского ущелья, а далее горами до верховьев Большой Лабы, «как вероятно, – политично прибавляет генерал, – Государь Император изволил разуметь, предполагая кордонную линию на р. Белой». Считая новую пограничную линию временной опорной сетью укреплений в борьбе с горцами, Засс предлагал придать временный характер и проектируемым укреплениям. Засс предлагал построить по Линии, на всем ее протяжении, десять крепостей, а крепости связать пикетами. Так, между Кубанью и Майкопским ущельем, по левому берегу р. Белой, следовало возвести три укрепления – одно в устье Белой, другое в промежутке между первым и входом в Майкопское ущелье и третье – в этом последнем. Затем на переходе от системы р. Белой к речной системе р. Лабы надлежало расположить укрепления в таком порядке: четвертое укрепление на р. Фарс, пятое на р. Псефир у разоренного аула Ибрагима Докшукова, шестое на р. Кунантау на месте аула Мисирбая Безрукова, седьмое на реке Губсе около Баракаевских аулов, восьмое на р. Лабе ниже Ахмет-горы, девятое на Лабе у Тамовского аула и десятое при впадении р. Малого Тегеня в Уруп.

Представляя выгоды новой пограничной линии, генерал Засс утверждал, что, при наличности укреплений по проектируемой линии, как бы заперты были в горах враждебные России черкесские племена, а с другой – упрочена была бы оседлость мирных черкесов, которые оказались бы поселенными на русской стороне, за чертой новой линии. С одними было бы успешнее бороться, а других легче держать в покорности и защищать от враждебных им племен. В сущности, это был только военный план наступления русских войск на горные народности. Укрепления Засс предлагал не фундаментальные, а рассчитанные только на ружейный огонь, так как у неприятеля совсем не было пушек. Крепости, писал Засс, «должны были служить сборными местами для наших отрядов, точками опоры при наступательных действиях и хранилищами всякого рода военных запасов». Так, сообразно с этими целями, должны быть расположены в них и войска. В 1, 4, 6, 8 и 9-е укрепления, начиная с гор, Засс помещал только по одной роте пехоты, а во 2, 3, 5 и 7-е укрепления по две роты, на каждое укрепление полагалось по одной сотне конных казаков для постоянных разъездов между ними и по окрестностям. В каждом укреплении, наконец, должно находиться по шести крепостных орудий среднего калибра и по два легких полевых с ящиками и лошадьми. В десятом укреплении, как наиболее удаленном от враждебных горцев, Засс считал возможным поставить только два крепостных орудия и одно легкое с лошадьми.

«Полагаю, – писал Засс, – что отряды должны неослабно воевать земли неприятеля как в продолжение постройки крепостей, так и после, до тех пор пока он не будет прочно покорен».

В декабре 1839 года военный министр сообщил командующему отдельным Кавказским корпусом, что Государь Император нашел необходимым «отложить до времени перенесение казачьих станиц на новую Лабинскую Линию, а ограничиться пока возведением укреплений по утвержденному проекту». Для отвлечения горцев западной части Закубанья и одновременно с возведением укреплений по Лабинской линии предположено было заняться устройством дороги через земли натухайцев, которой обеспечивалось бы сообщение Черномории с Анапой и Новороссийском. Начальство над войсками Государь приказал поручить на Новой Линии г.-м. Зассу, а в Западном Закубанье начальнику Черноморской береговой линии г.-л. Раевскому, под общим руководством ген.-адъютанта Граббе.

В январе 1840 года Засс, извещая командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории г.-ад. Граббе о получении его распоряжений по постройке укреплений на Лабе, со своей стороны представил соображения, вытекавшие непосредственно из самого хода дел. Так как, рассуждал Засс, имелось в виду подвинуть вперед к горам наши военные операции и, следовательно, преодолеть сильнейший отпор со стороны неприятеля, то наличное число войск, как определено оно по проектным соображениям, недостаточно для строящихся укреплений. «Гарнизоны укреплений, – писал Засс, – должны быть довольно сильны для отпора неприятеля и иметь кавалерию, чтобы уничтожить, путем разведок, замыслы его и преследовать вне укреплений». На этом основании Засс считал очень слабыми гарнизоны в одну роту без кавалерии. Такие гарнизоны не в состоянии будут прекратить грабежей горцев в окрестностях укреплений. В укрепление при Тамовском ауле, напр., нужно послать по крайней мере две роты пехоты и триста конных казаков, а в остальные укрепления по одной роте и по 250 казаков. Между укреплениями должны быть устроены военные посты.

Недостаточным считал Засс и ассигнованную на постройку укреплений сумму в 8000 р. Такие средства ниже минимальных. Лес для укреплений должен быть заготовлен заранее, независимо от восьмитысячной ассигновки, а на заготовление хозяйственных предметов и выдачу платы за работы необходимо открыть кредит, так как определенных указаний на этот счет, при новизне края, дела и условий, никаких нельзя сделать. Для земляных работ требовалась команда из 50 сапер.

В сентябре 1840 года Засс писал Граббе, что, по его мнению, следовало бы сразу занять прочными поселениями Новую Лабинскую линию, и поэтому проектировал устроить 8 станиц в 300 дворов каждую. Такая Линия преградила бы доступ горцам в наши места. Так как предполагалось поселить не 8, а только 4 станицы, то станицы эти нельзя растягивать на всю Линию, ибо при отдаленности одной станицы от другой каждая станица, благодаря своему изолированному положению, находилась бы при осаде ее горцами в большей опасности, чем при смежности и близости станиц. Засс предлагал устроить все 4 станицы в верхней части Линии – одну на Урупе при Новогригорьевском укреплении, другую на Чамлыке при Новодонском укреплении, третью на Чамлыке ниже, у поста по дороге из Махошевского укрепления на Прочноокоп. Станицы эти, связанные пикетами одна с другой, заперли бы ворота для горцев в этой части Линии. Лучше всего было бы, конечно, населить станицы линейными казаками, но чтобы не ослаблять Старой Линии, взять на переселение только ²/₃ линейцев, а остальную треть заселить выходцами из России, которые, живя среди линейцев, скоро освоились бы с условиями линейной жизни и приемами борьбы.

Основаны были четыре станицы: Вознесенская, Лабинская, Чамлыкская и Урупская. Приказом 17 января 1842 года полковой командир ротмистр Волков приглашал явиться к 20 января в штаб представителей этих станиц – станичных атаманов с почетными старшинами и с экономом – для получения денег, Высочайше пожалованных переселенцам по 125 р. ассигнациями на семью. За вычетом по 25 р. с семьи на общественные здания, остальных денег причиталось по числу 779 семейств 77 900 р. ассигнациями. Средства эти послужили хорошим ресурсом при поселении казаков на новом местожительстве. Устройство станиц велось под звуки оружия и при военных действиях. Поэтому печать военных порядков сразу легла на всю жизнь и обстановку новолинейного казака. Все проявления частной и общественной жизни слагались здесь по приказу. Все были вооружены, и хозяйственные работы производились с риском набега горцев во всякую минуту. В приказе от 14 февраля 1832 года Волков сделал распоряжение, чтобы все отставные и не служащие казаки, не имеющие шашек, «приобрели косы, насаженные на ратовища, в виде старинного бердыша». «Каждый молодец, – писал командир полка, – в случае промаха или осечки ружья, снесет бердышом голову врагу, как кочан капусты». Таким режущим ухо языком писались приказы в те изобиловавшие военными столкновениями времена. Ратовища с косами, как и другое оружие, казаки должны всегда иметь при себе на случай схватки с врагом.

По приказу велись хозяйственные работы. Так, 5 марта Волков предписывал станичным начальникам «без потери времени приступить к нарезке земли под овощные огороды». Сначала казаки должны были обозначить бороздами при помощи плуга улицы и переулки в 4 сажени для проезда, а величину огородов определять в зависимости от местности и потребностей. При разделе предписывалось отводить огороды рядом родственникам и одностаничникам, желающим пользоваться огородами совместно, а в случае невозможности давать места по жребию. Так как во все четыре станицы ожидалось прибытие новых переселенцев в количестве 390 семейств, то для них приказано оставить запасные огородные места.

По приказам казаки даже одевались. Все тот же Волков приказом 30 апреля поручил станичным и сотенным начальникам объявить казакам, чтобы они покупали черкес-ки желтого цвета, и только при неимении таких черкесок в продаже черкески других цветов. Черкески предписывалось иметь просторные, чтобы можно было надевать их на полушубки, и непременно с 12 газырями. Требовалось также, чтобы казаки покупали азиатские черкески у горцев, а не у армян, у которых черкески тесны и только с 10 газырями. Были приказы о том, как разбивать станицу и строить строения, где ставить столбы в 18 аршин высотой, какие следовало иметь флаги, какое назначение они имели и т.п. Все это предписывалось строго исполнять, и за нарушение приказов, как за приступки, виновные подвергались наказаниям розгами и палками при сборах всего общества. Казак станицы Урупской был уволен по билету на старое местожительство. Уходя из станицы, он украл у другого казака оружие и вещи, но по дороге был задержан при продаже пистолета и доставлен обратно в Урупскую станицу. В приказе от 30 января 1842 года Волков велел урупскому станичному начальнику сотнику Склярову наказать вора-казака «строжайше розгами при сборе станичного общества». Тогда же, по распоряжению Волкова, приказано было высечь двух братьев казаков «за нерадение к устройству хозяйства, за развратное поведение – пьянство и мошенничество, старшего брата, как влиявшего на меньшего, большим количеством ударов, а меньшего, в уважение к молодости, меньшим».

Так слагалась гражданская жизнь на Новой, или Лабинской Линии. Не было ни общественных учреждений, ни суда, ни следствия, ни выборных лиц, ни тени самоуправления. Над всем царил приказ командира полка, и на заднем плане за этим приказом всегда рисовалась зловещая фигура горца, грозившего мирному населению набегом и грабежами.

В этих видах принимались всевозможные меры предосторожности. В приказе 19 октября 1842 года Волков требовал, чтобы на станичных вышках Лабинского полка были выставлены не только днем, но и ночью по три часовых. Эта временная мера усиленного надзора требовалась для сбережения сена от поджога горцами. Как только часовыми замечен был пожар, казаки немедленно должны скакать туда с метлами для тушения пожара. Каждый казак поэтому обязан был иметь метлу, а станичным начальникам вменено было в обязанность заготовить для станицы по 200 метел. Чтобы избежать вообще поджога сена, станичным начальникам приказано было поскорее свезти сено в станицу и сложить в скирды на площади. Каждому казаку вменено было также в обязанность заранее заготовить и свезти в станицу во двор известное количество сена, на случай сожжения запасов его в степи горцами.

Пока линейцы устраивались по Лабинской Линии, начальство заботилось обо всем – и о материальных его благах, и о духовных потребностях. Военный министр князь Голицын 31 марта 1843 года известил командира отдельного кавказского корпуса, что Государь Император повелел: немедленно назначить священников во все 4 станицы Лабинского полка; выдать им единовременно каждому по 285 р. 71 к. сер. из государственного казначейства на обзаведение: производить им «жалованье наравне с священниками регулярных войск; обратить особое внимание на то, чтобы в среде казачества держалось православие и не развивался раскол». Последнее требование едва ли было осуществимо в полном объеме, так как часть казаков перешла на Лабу из таких раскольничьих станиц, как Кавказская. Но казаки на Новой Линии подчинялись и своему духовенству, как военному начальству.

Дух военной дисциплины проник глубоко в жизнь казака. Военные порядки перешли впоследствии в своего рода опеку. Казаки, подчинявшиеся военному режиму на службе, подчинялись ему в делах общественного характера и на дому. В 1844 году назначена была охрана леса по pp. Лабе и Урупу, и совершенно воспрещены всякие лесорубки по р. Чамлыку. Приказом 15 января 1845 года линейным казакам воспрещено было вывозить лес на продажу и дозволялось рубить его только по билетам и для собственных нужд. До начальства дошло, что жители станицы Урупской возили в обилии лес в станицу Прочноокопскую и вырученные здесь деньги пропивали. Было высказано также опасение, что казаки, пристрастившись к легкодоступному лесному промыслу, поведут это дело в ущерб земледелию. В том же 1845 году производились, под прикрытием военной силы, большие наряды жителей с метлами для истребления саранчи. Приказом 7 марта 1845 года по Лабинскому полку запрещено было продавать хлеб, так как на зиму залегла на полях саранча и, в случае возрождения саранчи в следующем году, казаки могли остаться без хлеба. Приказом 5 декабря 1845 года казакам строго было запрещено продавать соль, отпускавшуюся им без акциза из казны только на собственные потребности.

В это время завязалась уже у новолинейных казаков меновая торговля с горцами и существовали Махошевский и Тенгинский меновые дворы, на которые горцы приво-зили свои произведения в обмен на соль и русские товары. В 1847 году смотритель Махошевского менового двора жаловался начальству, что горцы вели меновую торговлю с казаками вне менового двора и выезжали с этой целью в станицу Махошевскую, чем нарушали интерес менового двора, а следовательно, и казны. Командующий Лабинским полком подполковник Волков считал такой порядок дел вполне естественным и желательным, так как это сближало горцев с казаками, а сношения на одних меновых дворах стесняли бы горцев. Ближайшее начальство осталось на стороне Волкова, и торговые сношения горцев с казаками производились в станице Махошевской. В 1850 году по Лабинской линии существовало уже три меновых двора – Тенгинский, Темиргоевский и Махошевский. В это время усиленно велась агитация между горцами Магомет-Амином, под влиянием которого горцы стали обнаруживать явно враждебные отношения к русским. Поэтому в виде репрессии против горцев приказано было совсем не отпускать соли горцам на отмеченных выше меновых дворах. За солью горцы вынуждены были ездить на Кубань – в Усть-Лабу, Прочноокоп и Баталпашинск – и здесь получали ее по сокращенным нормам. В начале следующего, 1851 года, ограничения эти были еще более усилены – на взрослых приказано было отпускать соль по пуду вместо двух, а детям моложе 10 лет половинную дачу.

В течение 10 лет Новая Линия настолько окрепла и заселилась, а горные племена были так сжаты и оттеснены, что явились предположения о дальнейшем движении в горы казачьей колонизации. Высочайше утвержденным положением о занятии линий по р. Малой Лабе, от Каладжинского укрепления до Шахгиреевского ущелья предполагалось заградить горцам путь от гор к Лабинской равнине. Начальник правого фланга Кавказской линии г.-м. Евдокимов предложил устроить здесь 10 станиц, обеспечив их землями, лежавшими по Малой Лабе и между нею и Урупом. Самое водворение станиц Евдокимов предполагал произвести в течение 4 лет. В 1856 году следовало возвести укрепления по Малой Лабе и поселить при них три станицы – две в 300 семейств каждую и одну в 200 семейств. В первых двух станицах можно было водворить конных казаков, а в третьей – пеших, с тем чтобы прибавить через год к ним еще 50 или 100 семейств. Затем остальные 7 станиц предположено было распределить таким образом: две станицы по 300 семейств каждую поселить в 1857 году, две станицы такого же состава в 1858 году и три таких же по численности населения станицы в 1859 году. Таким образом, к 1860 году вся Малолабинская линия могла быть окончательно заселена.

На бумаге проект этот был очень прост и планомерен, но в действительности он существенно нарушал интересы старожилых казачьих станиц, так как только ломкой этих станиц возможно было найти подходящее население для занятия проектируемой линии. Когда в 1858 году водворены были шесть станиц – Спокойная, Подгорная, Удобная, Передовая, Исправная и Сторожевая, то даже в числе анапских переселенцев, живших станицами и на восточном побережье Черного моря на землях натухайцев и, следовательно, привыкших уже к тревогам военной жизни, оказалось очень много непригодных для колонизации Малолабинской линии элементов. Довольно обширная группа так называемых анапских поселян образовалась, как известно, из малороссийских казаков, населявших до 1854 года Анапу и прианапские станицы – Благовещенскую, Николаевскую и Суворовскую. Во время войны 1855 года поселенцы эти вынуждены были оставить станицы, расположенные среди враждебного натухайского населения, и перейти в Черноморию. Здесь они временно были размещены по черноморским станицам, и когда возник проект о заселении Малолабинской Линии, то анапские поселяне были зачислены на эту Линию. Между тем на деле оказалось, что из 1290 анапских семейств, пригодных к поселению на Малолабинской Линии, было только 639, т.е. 49¹/₂ %, или менее половины. Затем 208 семейств состояло из вдов с малыми детьми или из стариков, обремененных также детьми, и 443 семьи из одиночек. Последние две группы анапцев предположено было разместить по старым станицам Кавказского линейного войска – в бригадах 1?й Кавказской, 4?й Кубанской и 5?й Ставропольской, а первая группа в количестве 639 семейств вошла в состав Урупской бригады, образованной из шести вновь поселенных на Малолабинской Линии станиц. Кроме анапцев в эти станицы были зачислены 570 семейств старолинейных казаков, 200 донских и 200 малороссийских. Рапортом 20 декабря 1858 года командующий войсками правого крыла Кавказской линии генерал Филипсон донес главнокомандующему Кавказской армии князю Барятинскому, что в это время, кроме перестройки Майкопского и Псебайского укреплений, заново было построено шесть новых станиц с промежуточными постами.

Так заселялась Новая, или Лабинская, Линия. Колонизация эта, в сущности, служила лишь расширением Старой Линии. Обе части были тесно связаны между собой как составом населения, так и принадлежностью к одному войску и единством плана заселения. Станицы устраивались на Новой Линии по тому же военному шаблону, что и на Старой Линии; по мере того как они возникали, старолинейные станицы и укрепления теряли свое прежнее стратегическое значение. Старолинейцы очутились за спиной казаков новоселов и, следовательно, не имели уже нужды в той напряженной охране границы, какая существовала раньше по Кубани. Такое ослабление сторожевой службы слагалось само собой по мере того, как русские войска все чаще и чаще и все глубже и глубже проникали в горы. Благодаря уже одним этим походам и экспедициям в горы, между Старой Линией и непокорными горцами местами образовали собой как бы защитный барьер горцы мирные, принявшие присягу на подданство России. Военная охрана собственно Кубанской линии стала поэтому сама собой ослабевать.

В 1840 году для осмотра постов в пределах Баталпашинского участка был послан капитан генерального штаба барон Вревский, и 25 мая этого года он дал об этом участке крайне неблагоприятный отзыв. На каждом посту по ведомости значились команды в 50 казаков, а на самом деле на Сергеевском посту было лишь 9 человек, в Калиновском 7, в Александровском 3, на Сабле 5, на Сухопадинском 4 и т.д. Вероятно, по старой памяти, говорит Вревский, посты существуют скорее для развозки бумаг, чем для сторожевой службы. Но это была задняя линия постов. На передней линии дело обстояло иначе. В Баталпашинском редуте было 36 человек, в Беломечетском 30, столько же в Беломечетской станице, на Невинномысском посту 30 человек команды и 12 резерва, а посты Верхне– и Нижне-Абазинские имели полные комплекты команд.

Укрепление на Каменном мосту оказалось в крайне неудовлетворительном состоянии. Бруствера обсыпались, и из поставленных на них орудий нельзя было стрелять, так как после каждого выстрела они сползали. Казармы были сыры, крыша пропускала воду, и если бы не было подпорок, то здание давно бы обрушилось.

На других передовых укреплениях – на Эшаконе, на р. Аликон и пр., не было корма для казачьих лошадей. Команды здесь были слабее по численности, чем в других местах. В отряде при Усть-Джегуте по спискам числилось 120 человек пехоты, 50 казаков Хоперского полка и одно орудие, а в действительности было только 35 человек. Укрепление сильно нуждалось в поправке. В Хумаринском укреплении, состоявшем из плетневой ограды, без рва и вала, налицо состояло 48 солдат гарнизона и 8 казаков при двух чугунных орудиях. В Пятигорске и в станице Горячеводской не было ни одного орудия.

Конечно, при таком начальнике Баталпашинского участка, каким был барон Засс, о подобных беспорядках не могло быть и речи. Но Засс оставил этот участок благоустроенным в 1835 году, а в 1840 году сам Засс был не нужен здесь и находился с войсками далеко впереди от Кубанской линии по р. Лабе. Ослабление старой сторожевой линии шло естественным путем. Старую Линию горцы редко тревожили, и казачьему населению стало спокойно жить.

Но старинный казачий дух, существовавшие формы управления, способы землепользования, господствующие виды хозяйства и пр. оставались пока неизменными. В станицах еще не были отменены военные порядки, установленные циркулярами генерала Вельяминова от 30 марта 1832 года, когда за лошадей, украденных русскими, а не черкесами, материально отвечали станичный атаман или даже полковой командир и кордонный начальник, раз кражи совершались в тех пунктах, где они находились в то время. Но мирная жизнь надвигалась уже и на эти порядки.

В приказе 31 мая 1845 года по войску наказной атаман Николаев напоминает, что хотя бывший командир отдельного Кавказского корпуса г.-ад. Розен и разрешил линейным казакам производить скачку и стрельбу на площадях, «дабы казаки не потеряли воинственного духа и честолюбия», но стрельба была допущена только холостыми зарядами. Между тем до сведения наказного атамана дошло, что казаки не исполняют распоряжения барона Розена, производят скачки и стрельбу «в веселом духе, без соблюдения осторожностей», стреляя иногда вместо холостых зарядов боевыми патронами. Предупреждая казаков, что по ст. 269, т. ХІV св. зак., «кто будет стрелять в домах своих вопреки воспрещению, с того взыскивать 1000 рублей штрафа за каждый выстрел», – г.-л. Николаев приказал воспретить совсем стрельбу при свадебных поездах и в станицах, скачки же и стрельбу холостыми зарядами в торжественные дни производить только на больших площадях, с величайшей осторожностью и, в предупреждение пожаров, лишь в зимнее время. При стрельбе начальники лично должны были наблюдать, чтобы казаки стреляли холостыми зарядами, были в трезвом виде и соблюдали порядок.

В 1848 году, после смерти наказного атамана Николаева, на его место назначен был г.-м. Ф.А. Круковский. По отзывам современников, это был военный рыцарь в полном смысле этого слова, для которого не существовало никаких военных опасностей. Родом он был поляк и получил хорошее воспитание под влиянием иезуитов. По внешнему виду, высокий, стройный, с длиннейшими усами, Круковский представлял собой тип настоящего кавалериста. Когда он был на Линии, то всегда держал в седле коня и первым являлся на место малейшей тревоги, в бою он не слезал с коня, был спокоен и никогда не терял присутствия духа. Генерал Попка рассказывал, что при объезде постов Круковский не брал с собой конвоя, а ездил всегда с одним казаком. «Если, – говорил И.Д. Попка, – случалось ему заприметить хищническую партию, готовую заступить ему дорогу, а это случалось не раз, – он не изменял своего направления, не прибавлял и не убавлял поводьев, приказывал ехавшему за ним казаку держать дистанцию и, к общему удивлению, невредимо достигал цели своего следования. По рассказам очевидцев, ни одна черта в его лице не изменялась в подобные минуты».

По натуре, выдержке и привычкам Ф.А. Круковский был очень замкнутым в себе человеком. Он не терпел встреч и проводов, обставленных торжественно, был прост в обращении, воздержан в пище и питье и чужд был всяких личных выгод. Часто он помогал беднякам и людям нуждающимся, но делал это так, чтобы не видели другие, и строго-настрого приказывал никому об этом не рассказывать. Своей высоконравственной личностью, честными поступками и безукоризненным поведением он обаятельно действовал и на своих подчиненных, и на стоявших выше его по служебному положению начальников. Когда в 1850 году наследник Александр Николаевич, будущий император-реформатор, был на Кавказе, то во все время своего пребывания он не отпускал от себя Круковского, а уезжая, снял с себя шашку и подарил ее на память казачьему атаману.

На Кавказскую линию Круковский был переведен из Рижского драгунского полка в 1840 году и назначен был командиром Горского казачьего полка. Через два года ему поручен был Хоперский полк. С частью хоперцев и с казаками Волгского полка он разбил в 1843 году близ станицы Бекешевской пятитысячную толпу горцев, нанеся ей жестокое поражение. В звании наказного атамана Круковский принимал неоднократно участие в походах против абадзехов и чеченцев и в 1852 году, состоя в экспедиции князя Барятинского, в звании начальника кавалерии, был убит в стычке с чеченцами. На этот раз судьба не пощадила храброго генерала, не боявшегося смерти.

Когда Круковский не был в походах, то все время он занимался мирными делами войска, осматривал станицы, казачье хозяйство, строевых казаков и вникал во все подробности казачьей жизни, объезжая войско. Свои объезды, по словам генерала Попки, наказной атаман «совершал запросто и по большей части верхом, не пропускал осмотреть засеянное поле и скошенный луг, сворачивал в сторону, чтобы взглянуть поближе на станичное стадо, и если в станице встречал хату неприглядную, неподдержанную, то заходил в нее и спрашивал хозяина о житье-бытье. Чаще, разумеется, представлялась ему хозяйка с ребятишками мал-мала меньше. На вопрос: где же хозяин? следовал ответ: да в сотне, мой кормилец, вот уж беспеременно четвертый годочек. Атаман находил, что кормилец слишком уж там замешкался, и предлагал станичным старикам послать ему смену, что исполнялось беспрепятственно при тогдашнем общинном отбывании военной повинности в станицах».

Народ, с свойственной ему чуткостью, ценил своего любимого атамана. О подвигах Круковского и его трагической смерти остались воспоминания в народных песнях. Казачье население пело эти песни, а бедняки, слушая их, живо чувствовали тяжелую утрату. По свидетельству одной из этих песен, генерал Круковский, отправляясь в чеченский отряд, роздал все свое имущество в предчувствии смерти.

По мере заселения Лабинской Линии и изолирования ее станицами и укреплениями Старой Линии от горцев, мирная жизнь на Кубани давала возможность населению свободнее и спокойнее заниматься хозяйством. На Старую Линию охотно шли выходцы из России и поступали в казаки нижние чины, служившие на Кавказе. В 1843 году в Кубанский полк зачислено было 137 отставных солдат Тенгинского полка; в 1848 году в тот же полк переселились 202 муж. и 161 д. жен. пола малороссийских переселенцев и тогда же, вместе с переселенцами, вошли в состав 849 м. и 683 д. жен. пола бывших уже на Кавказе крестьян; в 1851 году Кубанский полк пополнился 126 нижними чинами с 111 д. жен. пола; в 1858 году в полк зачислены были анапские поселяне в количестве 216 душ муж. и 94 д. ж. пола. То же в большой или меньшей степени замечалось и в других старолинейных полках. Переселенцы, уходя на Кавказ, с большей, понятно, охотой оседали на Старой, чем на Новой Линии.

Четвертым наказным атаманом Кавказского казачьего линейного войска был г.-м. князь Г.Р. Эристов. С 12 февраля 1852 года он заступил место убитого чеченцами Круковского. Сравнительно со своими предшественниками это был молодой генерал, родившийся в 1812 году, поступивший на службу в 1829 году и произведенный в генералы за два года до своего назначения атаманом. Раньше, в 1831 году, он служил в Польше, где участвовал в сражении при Остроленке и во взятии Варшавы, командовал Горским казачьим полком и занимал место начальника центра Кавказской линии. Большая часть его боевой службы прошла на Кавказе в походах против горцев восточного Кавказа; он имел много раз дела с чеченцами и с черкесами во время агитации среди них Магомет-Амина.

Родом Эристов был грузин и первоначальное образование получил в благородном училище в Тифлисе, а дальнейшее в школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров. Занявши место наказного атамана, он с особенным интересом занялся вопросом об обводнении и орошении безводных местностей Кавказского казачьего войска. Канал его имени существует в Терской области до сих пор. Но наказным атаманом Эристов был недолго, до 1855 года, когда, вместе с повышением по службе, князь Эристов передал обязанности наказного атамана г.-м. Н.А. Рудзевичу.

Это был критический момент в жизни как всей России, так и особенно Кавказа. Турки в союзе с англичанами, французами и итальянцами вели войну с русскими. Всегдашние сторонники Турции – кавказские горцы, конечно, готовились воспользоваться удобным случаем, чтобы побывать за Лабой и Кубанью и поживиться казачьим добром. Требовалась особенная осторожность и принятие серьезных мер для защиты казачьей границы и поселений от горцев. Всюду – в Черномории, на Дону, на Кубанской линии – казачьи силы напряжены были до последней степени. Линейные казаки по Кубани и Лабе, согласно общему плану военных действий, намеченному наказным атаманом войска Донского г.-ад. Хомутовым, должны были принять выжидательное положение на случай открытия военных действий горцами.

При таких условиях начал свою деятельность в Кавказском казачьем войске генерал Рудзевич. Но Рудзевичу был знаком Кавказ, казаки и горцы восточного и западного Кавказа. Родившись в 1810 году, он в течение 28 лет службы, начиная с 1828 года, успел приобрести достаточный опыт в военном деле и управлении. Рудзевич был сыном одного из героев отечественной 1812 года войны – генерала Рудзевича, взявшего с боя высоты Монмартра и решившего тем сдачу Парижа, – и получил приличное по тому времени военное образование в школе гвардейских подпрапорщиков. Свою военную службу он начал во время войны с турками в 1828 году, участвовал в усмирении Польши, был в сражении при Остроленке и при взятии Варшавы, а также состоял затем в нескольких экспедициях против горцев. Все это дало ему возможность справиться с той задачей, какую выдвинули военные обстоятельства на первый план во время восточной войны. Кавказским горцам не удалось использовать трудный для русских момент. Казаки, будучи на страже, не допустили этого.

Но по своим воззрениям и наклонностям генерал Рудзевич был поклонником не военного лагеря, а мирного очага и хозяйства. Как и его предшественник, генерал Николаев, Рудзевич был хорошим администратором. В течение своей пятилетней службы Кавказскому казачьему войску он деятельно занимался преимущественно внутренними делами войска. Благодаря его ходатайству и доводам с Кордонной линии были распущены по домам так называемые резервные казачьи полки. Мера эта принесла двойную пользу – освободила казну от громадных расходов по содержанию на Кордонной линии полков и улучшила экономическое положение линейного казака. С возвращением казаков по домам прибавилась масса рабочих рук, необходимых для хозяйства. По ходатайству же Рудзевича, 25?летний срок казачьей службы был сокращен до 15 лет, линейные казаки стали получать фуражные суммы наравне с донскими и драгунскими полками, а казачьи офицеры уравнены в правах по службе и содержанию с офицерами регулярных войск. Но особенно заботливо относился наказной атаман к казакам-переселенцам, заселявшим Новую Линию. Он выхлопотал им денежные пособия и оградил их семьи на новых местах охранными отрядами.

Подобно генералу Круковскому, Рудзевич любил знакомиться с нуждами населения лично на месте и с этой целью ежегодно объезжал казачьи станицы. По свидетельству генерала Кравцова, казачье население считало посещение казачьих станиц популярным атаманом своего рода праздником. Благодаря простоте и ласковости в обращении, к наказному атаману все имели доступ. С казаками он беседовал о службе и домашних нуждах, с остальным населением принимал участие в общественных увеселениях, обедах, джигитовке, охотах и пр. Так держал себя атаман не только с казаками, но и с другими классами населения. В г. Ставрополе, где он жил, Рудзевич ходил в гости к мещанам, бывал на свадьбах, крестил детей и пр. и входил во все их нужды. За эту простоту и сердечное отношение к трудовой массе народ искренне любил своего атамана, население при его появлении одевалось в лучшие свои наряды, и все спешили навстречу ласковому генералу.

Рудзевич умел не только разумно управлять краем, но и жить в близком единении с народом. Это была ценная положительная черта для атамана, как хозяина войска. Рудзевич был последним наказным атаманом Кавказского линейного войска, которое, после отчисления Рудзевича от атаманской должности, вошло в состав двух вновь образованных казачьих войск – Кубанского и Терского. Можно лишь пожалеть, что такой опытный, прямой, умный и честный администратор, как генерал Рудзевич, не был назначен наказным атаманом ни одного из этих войск. Этого не хотел наместник Кавказа князь Барятинский, которому не понравилась записка Рудзевича, направленная против проекта преобразования казачьих войск на Кавказе. Прямые и честные убеждения стойкого в гражданской обстановке генерала считались пороком.

Таким образом, с 1841 по 1860 год Старая и Новая Линии составляли единое целое и находились в общем управлении атаманов Кавказского казачьего войска. В течение этого 20-летнего периода внутренняя жизнь казачества всецело подчинена была административным распоряжениям. Землевладение и землепользование, существующие виды поселений и хозяйства, экономический быт и торговля, управление и чуть заметные ростки самоуправления, казачья служба и повинности, духовные нужды и образование, суд и нравы, наконец, семейный быт и казачьи традиции, при общих точках соприкосновения, находились в одних и тех же условиях административного воздействия. А это именно и налагало печать однообразия на весь быт казаков Старой и Новой Линий, объединяло обе части в одно целое.

Так как Старая и Новая Линии делились на полки, то понятие о полковом землевладении, связанном с определенной территорией, было обще всему казачеству. Отсутствие межевания и неопределенность границ полка не подрывали этого понятия в населении. Там, где не было межи, казаки владели полковыми землями по живым урочищам. Юридически все такие земли связаны были с понятием о нераздельности владения, но фактически естественным путем совершалось деление полковой территории по живым урочищам на юрты или станичные владения, которыми каждая станица располагала особо. Пустующие между станицами земли, обыкновенно наиболее удаленные от них, находились в общем пользовании всего полка.

Сообразно с такими взглядами на полковые земли сложились и преобладающие формы землепользования. В первое время землепользование всюду было заимочным или захватным, но так как под влиянием военных условий казаки по необходимости должны были производить заимки возможно ближе к станице и концентрировать их в определенных местах, то заимочные приемы землепользования очень скоро были подчинены ограничениям. Казаки по возможности старались и сеять хлеб вместе, в близком соседстве, и косить траву таким же способом. Естественно, что должны были возникнуть порядки, при которых каждый был бы поставлен в благоприятные условия в этом отношении. Таким путем возникли нормы для запашек, на что находятся указания в исторических документах. Затем вне таких необходимых площадей земли, заимочные приемы землепользования практиковались широко.

Еще в большей зависимости от военных условий находились поселочные формы. Для защиты границы требовались большие, сконцентрированные формы поселений. Такими именно были казачьи станицы, представлявшие собой нечто вроде полуукреплений. Мелкие поселки и тем более одиночные, рассеянные хутора были положительно не пригодны для сторожевой линии, особенно в первые годы колонизации. Только с течением времени и в самых отдаленных от Линии укромных уголках появились немногие хутора. Это в свою очередь влияло и на господствующие формы хозяйства. В первое время на обеих Линиях преобладающей формой хозяйства было скотоводство, но хуторского хозяйства у линейцев не было. Весь скот находился в станице. Весной, летом и осенью он выпасывался, под хорошим присмотром, близ нее, а на зиму заготовлялось сено. Запашки и посевы хлеба сначала служили лишь подспорьем к скотоводческому промыслу, но впоследствии расширялись в станицах по мере того, как устранялась возможность набегов горцев.

Таким образом, экономический быт линейного казака в первое время, да и долго потом покоился на двух видах хозяйства – на скотоводстве и земледелии. Других видов промышленности не существовало. На обеих Линиях не было такого простора для рыболовства и солепромышленности, как на Черномории. Рыболовством в незначительных размерах занимались лишь казаки станиц, расположенных на Кубани. Соляные озера, в которых, впрочем, нельзя было добыть чистой поваренной соли, благодаря обилию соли глауберовой, находились только в одном месте – между станицами Баталпашинской и Бекешевской. Лесопромышленностью же могли заниматься только казаки Новой Линии и не раньше прочного занятия ее.

Местная станичная торговля была слабо развита. В станицах были лавки и странствующие торговцы, но не было ни ярмарок, ни даже базаров, ни торговых путей, с которыми были бы связаны суда или караваны. Даже малороссийские чумаки были здесь редкостью. Но как и в Черномории, сначала на Старой, а впоследствии и на Новой Линии велась меновая торговля с горцами. В 1812 году в пределах Старой Линии существовало собственно два меновых двора – в Усть-Лабе и на Овечьем броде. Усть-Лабинский меновой двор служил местом торговли и для Черномории, и для Старой Линии; Овечьебродский же был торговым пунктом исключительно для населения Старой Линии и Ставропольской, или Кавказской, губернии. Мена велась здесь на соль. В начале января 1812 года управляющий Кавказской и Астраханской губерниями генерал-лейтенант Ртищев писал гражданскому губернатору Кавказской губернии, что с Мажарских озер на Овечий брод доставлено будет 20 000 пудов соли, что соль должна цениться в 2 р. за пуд и что, за неимением денег у горцев, соль следует менять на мед, сало, масло и пр., по расчету за 1 пуд меду 4 пуда соли, а за 1 пуд воску 10 пудов соли, оценивая мед на деньги не менее 9 р. за пуд и воск не ниже 25 р. за пуд. Оценка соли в 2 р. показалась, однако, горцам очень высокой. Султан Салим-Гирей от лица абазинцев, ногайцев и закубанских черкесов просил понизить цену на соль с 2 р. за пуд до 1¹/₂ рубля. Генерал Ртищев уважил эту просьбу и сделал в этом смысле распоряжение. Возбужденный по этому поводу вопрос в Петербурге был разрешен еще в более благоприятном для горцев направлении. Согласно мнению Государственного совета, постановлено было акциз на соль совершенно сложить для горцев и соль продавать им по цене не только не выше рубля за пуд, а даже ниже. Вообще меновая торговля была разрешена только для одних мирных горцев, принявших подданство России, и только им одним делались такие уступки и понижение цен.

Много лет спустя, в 1846 году в пределах Старой Линии было только четыре меновых двора – Устьлабинский, Прочноокопский, Невинномысский и Баталпашинский. Здесь меняли свои произведения на соль и покупали на деньги русские товары абадзехи, темиргоевцы, хатукаевцы и др. закубанские черкесы, а также абазинцы, карачаевцы, ногайцы и отчасти кабардинцы. Из подробных ведомостей о количестве произведений, привезенных горцами в течение года на меновые дворы, видно, что на четырех меновых дворах от горцев товарами и деньгами поступило 19 813 р. Наиболее деятельно торговля велась на Невинномысском меновом дворе, привоз на который выразился в сумме 9002 р., затем шел Прочноокопский двор с привозом на 7460 р. и третьим, с привозом на 4153 р., оказался Усть-Лабинский меновой двор, а на четвертый, Баталпашинский, двор привезено было всего на 198 р. По видам привозимых произведений, торговля на меновых дворах носила свои особенности. Главный предмет вывоза на Невинномысскую карантинную заставу составлял лес, которого было вывезено на 5694 руб., затем дубовая кора на 1120 р. и коровье масло на 980 р. Одни эти продукты составляли 86 % ввоза; остальные 14 % падали на разного рода мелочи. На Прочноокопском меновом дворе главный предмет вывоза составляли кожи, доставленные на 2708 р., и коровье масло на 2132 р. На Устьлабинском меновом дворе главное место занимали деньги, которых горцы привезли 1184 р. и которых по другим меновым дворам почти не встречались в мене; за деньгами шли кожи на 1063 р. и черкески на 574 р.; на Баталпашинский меновой двор поставлены были одни бурки и овчины.

Через два года, в 1848 году, к меновым дворам по Кубани прибавилось три двора на Лабинской Линии – Махошевский, Темиргоевский и Тенгинский. Меновые операции по этим новым дворам оказались незначительны. На Махошевском дворе горцы променяли в 1848 году товаров на 3900 р. и в 1849 году на 956 р., взявши в промен в 1848 году на 4828 р. и в 1849 году на 1037 р.; в Темиргоевском за 1828 год привезли своих товаров на 541 р. и взяли русских товаров на 180 р., и в 1849 году в первом случае на 392 р. и во втором на 32 р.; а меновые операции по Тенгинскому двору выразились всего в нескольких десятках рублей. Но зато на старых меновых дворах торговые обороты приняли довольно внушительные размеры. Так, на Баталпашинском меновом дворе, в который перешли операции и Невинномысского двора, горцы продали в 1848 году на 65 208 руб. и купили на 62 483 руб., а в 1849 году продали на 45 376 р. и купили на 35 721 р. Главный предмет сбыта горцев был скот, которого в 1848 году было продано на 41 000 руб.; затем меду было продано на 4680 р., воску на 3050 р. и масла коровьего на 2800 руб. Что же касается предметов потребления, то горцы купили ситца на 12 760 р., миткалю на 12 351 р., коленкору на 8120 р. и покрывал на 8000 р., что составило 67 % общей суммы, израсходованной горцами на покупки. На Прочноокопский меновой двор горцы больше всего поставляли кожи, мед, воск и масло, а покупали главным образом материи разного рода и преимущественно бязь. Что касается Усть-Лабинского менового двора, то черкесы с каждым годом вместо сырья привозили сюда деньги, покупая на них русские товары и придавая, таким образом, меновым операциям денежный характер.

Меновые дворы были открыты исключительно для мирных горцев и функционировали лишь тогда, когда за Кубанью и Лабой в горах не было эпидемии и когда мирному течению жизни не грозили военные затяжные условия. Часто также меновые дворы закрывались военной администрацией в виде наказания горцев за какие-либо провинности. Военный режим не уживался с свободной торговлей, а всецело опирался на требования военной политики.

По той же причине и все управление подчинено было самой строгой военной системе. Все держалось на военной дисциплине, а сама дисциплина покоилась на двух началах – на приказе и исполнении. И бригадное, и полковое управление приспособлены были к тому, чтобы наилучше осуществлялись эти начала. В области управления на языке военном не было иного термина, как «приказ», и не признавалось иного ответа на этот термин, как «исполнено». Велась не только военная охрана края, но и шло завоевание прилегавших к нему мест. Выше приведена подробная фактическая иллюстрация к военным порядкам управления на Новой Линии. Не пополняя этой иллюстрации новыми данными, нелишне, однако, будет остановиться на одной, самой низшей форме общественного управления – на управлении станичном.

В старину казачья станица была самоуправляющейся общественной единицей. Ее главарь – атаман – был выборным лицом, а само станичное общество, в виде «рады» или «круга», было общественной формой управления и высшей инстанцией. Когда Кавказскую линию заселяло казаками не казачье начальство, этот традиционный казачий уряд был отменен. Во главе станиц ставился по назначению станичный начальник – властный, бесконтрольный и независимый от станичного общества. Станичное самоуправление было заменено единоличной властью станичного начальника. В положение 1845 года, надо полагать, по аналогии с положением Черноморцев 1842 года, было введено некоторое изменение этого начала. Во главе станицы был поставлен не станичный начальник, а станичное управление, в состав которого входили станичный начальник и двое судей, но станичный начальник служил по назначению, а судьи выбирались станичным обществом из своей среды. Такое положение станичного начальника обусловливалось теми обязанностями, которые на него были возложены. Станичный начальник в сущности был командиром станицы. Он обучал малолетков строевой службе, следил за караулами, принимал меры при нападении на станицу и т.п. По этой причине станичными начальниками назначались офицеры. Само собой понятно, что такой начальник своим положением и обязанностями подавлял остальных членов управления и сводил самоуправление к нулю.

В архивных материалах не сохранилось документов, дающих подробные указания о деятельности станичных управлений и о роли в ней как станичного начальника, так и выборных судей. Но всюду, где появляется фигура станичного начальника, обнаруживаются и признаки самовластия. В населении сохранились самые тяжелые воспоминания о времени господства в станицах станичных начальников по назначению. Это был период бесправия линейного казака и произвола чиновного станичного начальника. Станичный начальник самовольно, по своему усмотрению, расправлялся как с казаками, так и с остальным населением. Ногайка и кулачная расправа были обычными способами проявления атаманской власти. «Старики, – говорит Толстов, – передают, что казаки больше боялись своих станичных начальников, чем набегов и нападений черкесов».

Так же поступали с населением и другие лица, власть имущие, одни с большей деликатностью, другие с меньшей. За атаманом следовал сотенный командир, а за сотенным полковой, и каждый в отношении к населению пользовался почти неограниченной властью. Не стеснялись ни с кем – ни с детьми, ни со стариками, ни с мужчинами, ни с женщинами. В январе 1842 года наказной атаман Николаев просил командира Кубанского полка подполковника барона Фитингофа объяснить ему, зачем он требует к себе для осмотра просватанных девиц. Николаев приказал заранее отменить это распоряжение, как стеснительное для населения. Фитингоф ответил, что это он делал с целью удостовериться личным осмотром в летах жениха и невесты. Казаки, особенно старообрядцы, часто выдают замуж и женят не достигших узаконенного возраста детей. Объяснение вышло довольно натянутым, но к нему Фитингоф прибавил, что он впредь не будет вызывать брачующихся, раз наказной атаман находил достаточными сведения посемейных списков о возрасте.

Казачья служба и повинности вообще давили казака. Они обессиливали его экономически и не давали возможности развиваться духовно. Заниматься казаку хозяйством за службой было некогда, а снаряжение на службу требовало значительных материальных средств, неумеренным отвлечением которых от хозяйства подрывалось это последнее. О храмах божьих и духовенстве заботилось правительство, и при колонизации Лабинской линии на этот предмет назначены были особые средства. Но школьное дело почти отсутствовало на Линиях. Грамотных было так мало, что часто в среде офицеров не оказывалось ни одного кандидата в командиры за отсутствием между ними грамотного. В 1846 году наказной атаман Николаев сетовал на то, что при обилии хороших боевых офицеров у линейных казаков между ними крайне мало офицеров грамотных, «сведущих в письмоводстве». Сначала на Старой Линии совсем не было школ для обучения грамоте. В 1833 году были открыты две школы – Новомарьевская и Сенгилеевская. Впоследствии появились так называемые полковые школы. В них обучали детей Закону Божьему, русской грамоте, арифметике, чистописанию и рисованию, а также фронтовому строю. Школы эти давали, однако, мало грамотных, и недостаток в грамотеях и писарях был постоянный. Очень может быть, что старообрядцы имели свои подпольные школы и обучали в них детей грамоте, но, вероятно, обучение это не шло дальше церковной грамоты, и многие не умели даже писать. О необходимости иметь в войске среднее учебное заведение никто даже не заикался. Одним словом, население коснело в невежестве и никто не заботился о его просвещении светом науки.

Интересное явление представляла собой слабая судимость у линейных казаков. Это, конечно, объясняется тем, что вместо ведения исков и судебных решений широко практиковались административное усмотрение и расправа. Чаще всего проявлялась деятельность военных судов, но сюда, очевидно, по необходимости попадали дела, которых не решалась брать на свою ответственность администрация. За 1849 год сохранилось делопроизводство по одному из таких дел, представляющему яркий образчик нравов линейного казачества.

Летом 1849 года послан был на Лабу с бумагами князь Мансуров. В июле того же года из станицы Вознесенской была направлена команда из 10 казаков для выслеживания черкесских партий. Сначала казаки столк-нулись с двумя горцами, которые успели, однако, скрыться. Затем они увидели скачущего всадника и погнались за ним. Всадник стал убегать и вынул ружье из чехла. Казаки догнали и убили его, как неприятеля, но заметивши на его шашке офицерский темляк и найдя бумаги, они догадались, что это был офицер-инородец русской службы князь Мансуров. Сначала они в испуге разбежались в разные стороны, но потом, одумавшись, вернулись к месту происшествия, обобрали убитого князя и разделили между собой его вещи и оружие. Все это было обнаружено впоследствии, и казаки были преданы военному суду за ограбление убитого по ошибке князя. Военный суд присудил их к высидке на гауптвахте; но и это слабое наказание, за силой манифестов 27 марта 1855 года и 25 августа 1856 года, было отменено. Таким образом, невольные убийцы и сознательные грабители на деле убедились, что суда им следовало бояться менее, чем административной расправы.

Так заселялись Старая и Новая Линии и протекала жизнь, полная военных тревог и подавляющего влияния военных условий на культурное развитие.