«Смотрите, как умирают анархисты-коммунисты!»

Личность Петра Столыпина является одной из наиболее противоречивых в нашей истории. Одни считают его великим реформатором, другие дилетантом и палачом. По первому пункту можно спорить, а вот последний очевиден. На одном из заседаний Второй Государственной думы кадет Ф. И. Родичев во время выступления в порыве эмоций произнес выражение «столыпинский галстук», как аналогию с веревкой для виселицы. Именно с ее помощью правительство пыталось бороться с преступностью.

А началось все с субботы 12 августа, когда премьер-министр проводил прием ходоков на своей большой даче на Аптекарском острове. В комнатах нижнего этажа ждали многочисленные посетители, а на втором были жилые комнаты. Эдакая жилая общественная приемная. В дом зашли трое мужчин в жандармской форме. Охранник заметил, что эти люди выглядели странно, а военная форма выглядела как-то театрально. И попытался задержать их. Тогда один из «жандармов» закричал: «Да здравствует революция!» и бросил бомбу. В результате мощного взрыва дача была наполовину разрушена, а на набережной Невы с корнем повалило деревья. Погибло 27 человек, включая самих террористов, 32 получили ранения (6 из них умерли в больнице). Ранения получили и дети Столыпина, находившиеся на балконе, сам же он не пострадал.

А на следующий день на вокзале Новый Петергоф был расстрелян генерал Г. А. Мин, который в декабре нанес решающий удар по Московскому восстанию. В это же время царю сообщили, что и на него самого готовится покушение. «Мерзавцы анархисты приехали в Петергоф, чтобы охотиться на меня, Николашку, Трепова, – писал он матери. – И это у себя в спокойном всегда Петергофе!»[32] Охрана даже запретила царю совершать конные прогулки и заниматься другой любимой забавой – охотиться на бездомных кошек, ворон и галок.

Эти акции были спланированы эсерами как акты возмездия за роспуск Государственной думы, которую революционеры считали главным завоеванием революции. Однако если раньше значительная часть общества симпатизировала террористам, полагая, что «убивают в основном тех, кого надо» и кто «заслужил возмездия», то в данном случае из-за большого числа невинных жертв народ по большей части осуждал их[33]. «Такими средствами свобода не достигается, – писали „Московские ведомости“. – Они смущают людей, поселяют в обществе настроение, которое на руку не друзьям свободы, а реакции».

И были правы. Взрыв на Аптекарском острове послужил поводом к закручиванию гаек. По инициативе Столыпина 19 августа был принят Закон о военно-полевых судах, который в качестве «временной меры» вводил особые суды из трех армейских офицеров, наделенные чрезвычайными полномочиями.

Фактически речь шла о полнейшем беззаконии. Заседание суда назначалось уже через сутки после ареста подозреваемых, а на разбор дела давалось не более двух дней! Понятно, что на подробное изучение улик и опрос свидетелей времени не было, посему обвинение часто основывалось на показаниях одного лица или просто на полицейском рапорте. Приговор приводился в исполнение в течение 24 часов, и понятно, что времени на какое-либо обжалование и подачу кассационных жалоб у подсудимых просто не было. Адвокат, естественно, тоже не предусматривался, дабы не затягивать разбирательство «пустыми разговорами». Наказания тоже не отличались разнообразием: либо виселица, либо каторга.

Согласно официальной точке зрения, подобными жесткими мерами Столыпин намеревался остановить волну террористических актов, зачинщики и организаторы которых, по его мнению, часто уходили от возмездия из-за судебных проволочек, «адвокатских уловок» и «гуманности общества», которое часто проявляло солидарность к террористам и влияло на присяжных заседателей. Формально закон был направлен против «бунтовщиков, террористов и поджигателей чужих усадьб».

Однако на деле к виселице нередко приговаривали обычных воров и грабителей и просто подозреваемых в революционной деятельности. То есть, как это бывало и в более поздние времена, начали вешать всех подряд, в том числе за банальную уголовщину. Причем зачастую казнили просто изголодавшихся работяг и безработных, укравших 50 копеек на хлеб. А в это самое время за взятки и казнокрадство люди отделывались увольнениями с работы и небольшими тюремными сроками.

Вот типичные примеры борьбы с «террористами» и «бунтовщиками».

«В бакалейную лавку крестьянина Терентия Алексеева, расположенную в его доме по Каретному переулку, явились двое неизвестных молодых мужчин, с накладными черными усиками, и, под угрозой имевшихся у них в руках револьверов, от находившейся в лавке жены Алексеева Пелагеи потребовали выдать им деньги, которая отдала им всю выручку – около 5 рублей, с каковыми злоумышленники из лавки скрылись», – сообщала криминальная хроника. – На чайный магазин торговой фирмы товарищества Василия Перлова, находящийся на Дарьинской выселке, также было совершено двумя неизвестными замаскированными мужчинами, вооруженными револьверами, вооруженное нападение. Скомандовав „руки вверх“, неизвестные наставили револьверы к груди находящегося рядом доверенного Ивана Карякина и приказчику Токмакову, причем один из злоумышленников зашел за прилавок, забрал из ящика деньги до 30 рублей и с таковыми из магазина все скрылись…

В квартиру крестьянки Агафьи Митряковой, находящуюся на Мышьяковской выселке, явились трое неизвестных мужчин с револьвером и кинжалом в руках, которые потребовали у Митряковой выдать им денег. Последняя указала им на шкатулку, из которой один из злоумышленников похитил 2 рубля, и, не найдя больше денег, злоумышленники из квартиры скрылись. Полиции удалось задержать грабителей, которые потерпевшей Митряковой опознаны, но в преступлении в том они не сознались, объяснив, что они действительно были у Митряковой в гостях, но револьверов и кинжалов при себе не имели».

Поскольку все перечисленные грабители имели при себе револьверы, то формально подпадали под столыпинское определение «террорист» и «бунтовщик»! Следовательно, их (несмотря на то что никого не убили и даже не стреляли) ждала виселица или, как минимум, каторга.

При этом суды и казни отнюдь не являлись тайной за семью печатями. Наоборот, с целью устрашения народа сообщения о них постоянно, а точнее каждый день, публиковались в центральных и местных газетах. Например, 23 января 1907 года «Нижегородская земская газета» писала: «В Нижнем Новгороде 17 января военно-окружной суд, рассмотрев дело Спиридонова и Глазунова, обвиняемых в вооруженном сопротивлении полиции, кроме того – первый в покушении на ограбление артельщика московской дороги и убийстве урядника Кемаева, приговорить Спиридонова к смертной казни, Глазунов оправдан».

Далее временным военным судом было рассмотрено дело по обвинению Абрамова, Лебедева, Курынова, Золина и Иванова в разбойном нападении на лавку Гогина на Звездинке (13 декабря). Военный суд постановил признать всех обвиняемых виновными по 279-й статье XXII книги (так тогда назывался уголовный кодекс), причем Лебедева признать зачинщиком, Абрамова, Иванова, Курынова – сообщниками, а Золина – пособником. Приговором суда Абрамов, Иванов, Курынов и Лебедев приговорены к смертной казни через повешение, Золин к бессрочной каторге.

Некоторые экзекуции подробно освещались в местной прессе, причем дело не обходилось без откровенного смакования подробностей. «Смертные казни и приговоры в Нижнем Новгороде» – статью с таким не особо оптимистическим названием опубликовал все тот же еженедельник «Нижегородская земская газета» 25 января 1907 года. В ней описывались подробности очередной казни, происходившей на территории Нижегородского острога:

«В ночь на 20 января приведены в исполнение смертные приговоры военно-окружного суда над семью приговоренными: Николаем Павловичем Денисовым, Алексеем Федосеевичем Исаковым, Александром Афанасьевичем Юрьевым, братьями Иваном и Василием Михайловичем Цветковыми, Павлом Андреевичем Хиловым и Иваном Акимовичем Кирюшиным. Казнь осуществлялась через повешение, происходившее глубокой ночью во дворе 1-го тюремного корпуса. Для этой цели был выписан из Москвы специалист-палач, которому уплачено 500 рублей.

Во избежание волнений среди заключенных, приговоренных к казни вечером перевозили во 2-ю кремлевскую часть, распространив слух, что их увезли в Москву. В начале 3-го часа ночи из 2-й части двинулась процессия к тюремному замку конвоируемых пешей и конной полицией. Около 3 часов ночи присужденные к смерти находились уже в тюрьме. Незадолго до их прибытия в тюремный двор была введена рота солдат, а вокруг замка гарцевали конные стражники.

При въезде во двор Денисов спросил:

– А где наш эшафот?»

Далее газета сообщала:

«Вслед за тем раздался в „карете“ мотив революционного похоронного марша: „Вы жертвою пали в борьбе роковой“. Но тотчас печальная песня безнадежно оборвалась. Перед казнью некоторые из присужденных к смерти пили вино и закусывали, стараясь быть веселыми. Но это им плохо удавалось. Вскоре на четырех виселицах повисли тела присужденных. Один из осужденных, прежде чем вложить голову в петлю, крикнул: „Смотрите, как умирают анархисты-коммунисты!“

Спустя некоторое время были казнены и остальные трое. Затем все тела были нагружены в сани, отправлены на Петропавловское кладбище (ныне парк имени Кулибина. – Авт.) и преданы земле».

Следует отметить, что приговоренных к «столыпинскому галстуку» в Нижнем Новгороде всегда хоронили именно в нынешнем парке имени Кулибина[34] ввиду его близкого расположения от тюрьмы на площади Свободы. Из расположенной здесь и сохранившейся по сей день церкви вызывали священника для отпевания. 500 рублей, заплаченные палачу, были по тем временам огромной суммой (зарплата рабочего составляла 12–13 рублей в месяц), так что казни обходились казне в копеечку. Но денег на это «святое дело» не жалели. Правда, палачей все равно не хватало, почему повешение нередко вынужденно заменялось расстрелом. Эту процедуру поручали солдатам из местных гарнизонов.

Понятно, что «военно-полевое» правосудие нередко приводило к судебным ошибкам и казни невиновных. Ведь свидетель того или иного преступления мог просто ошибиться, обознаться, а дознаватели в спешке могли что-либо напутать. О типичном таком случае, произошедшем в Черниговской губернии, рассказывала газета «Русское слово»:

«В ночь на 16 августа 1907 г. в местечке Почеп были убиты: купец Быховский, его взрослый сын и приказчик. Тяжело ранены – жена, невестка и 8-летняя внучка Быховского.

Это необычайное по своей жестокости преступление наделало в свое время много шума. На него обратил особое внимание бывший в Почепе проездом в свое имение министр юстиции И. Г. Щегловитов. Дознание и следствие велись энергично.

И скоро пред военным судом предстали в качестве обвиняемых пять человек: прислуга Быховских Толстопятова, ее племянник Жмакин и евреи: Глускер, Дыскин и Кописаров. Между прочим, Глускера и Жмакина опознала раненая восьмилетняя внучка Быховского».

С точки зрения столыпинского «правосудия» весь расклад дела был налицо! Есть свидетель, пускай это и испуганный малолетний ребенок. И есть евреи. А те, скорее всего, революционеры или бунтовщики, потому что евреи. В общем, дело ясное! Хотя с какой целью Глускер поубивал семью, так и осталось невыясненным. Да этого и не требовалось! Главное, быстро наказать убийцу и навести «порядок» в стране. Царю и Столыпину ведь срочно надо «двадцать лет спокойствия», чтобы Великую Россию построить. Человеческая жизнь на фоне этого мелочь.

В итоге Глускер был приговорен к смертной казни и повешен… Жмакина, как «соучастника», приговорили к каторге, а Толстопятову – в тюрьму. Хотя абсолютно никаких улик против последней собрано не было.

Последние двое осужденных так и погибли бы, вслед за Глускером, если бы в царской полиции не было честных людей. Один из них продолжил негласно заниматься делом Быховских. И спустя два года полицейский чиновник все-таки нашел настоящих преступников. Коими оказались четверо матерых бандитов, в том число трое каторжников. Один из них сознался, что зверское убийство в Почепе было совершено с целью ограбления. «Предстоит пересмотр дела, – констатировало „Русское слово“. – Но Глускера этот пересмотр, конечно, не оживит».

Сколько всего военно-полевые суды умертвили таких вот несчастных Глускеров, история умалчивает. Со времен Петра I Россия не знала такого количества смертных казней от имени государства! Всего же за восемь месяцев своего существования военно-полевые суды, согласно официальной статистике, вынесли 1102 смертных приговора. В апреле 1907 года закон от 19 августа 1906 года автоматически прекратил распространяться на гражданских лиц. Однако военно-полевые суды продолжали действовать на территории Польши и Кавказа. Потом они были заменены на так называемые военно-окружные суды, просуществовавшие до 1911 года. К этому времени в общей сложности было казнено почти 3 тысячи человек.

«Это была суровая мера, но едва ли по существу она может считаться более жестокой, чем западноевропейские или американские суды, где преступник ждет казни долгие месяцы, если не годы», – писал Ольденбург. Мол, мучаются люди, живут после приговора в страхе годами, добиваясь помилований и обжалований, а тут взяли и сразу повесили, даже испугаться не успел! «У нас идет междоусобная война, а законы войны всегда жестоки, – заявлял председатель ЦК Союза 17 октября Александр Гучков. – Для победы над революционным движением такие меры необходимы». «С озверевшими людьми другого способа борьбы нет и быть не может», – писал царь. В оправдание Столыпина его современники, как и многие современные историки, приводили «сравнительные данные». Мол, от рук террористов в 1905–1907 годах погибло около 9 тысяч человек. А тут втрое меньше перевешали.

Однако все эти рассуждения по большому счету сплошное лукавство. Во-первых, помимо повешенных тысячи других были отправлены на каторгу, в царский ГУЛАГ, где многие из них умерли. Во-вторых, к тому же само по себе сравнение убийств, совершенных людьми, одурманенными революционными идеями, и убийств, осуществленных официально, от имени государства и царя, в высшей степени аморально. Одно дело – стрелять в вооруженных бандитов, врагов на фронте, казнить военных за нарушение присяги, и совсем другое – отправлять на виселицу безоружных и уже неопасных для общества граждан. Смертная казнь уже в то время осуждалась во многих странах, как совершенно аморальный способ наказания, а в России с ее православными традициями, где помнили христианские заповеди «не убий» и идеи прощения, она тоже воспринималась очень болезненно. Не случайно даже выжившие жертвы покушений и их родственники нередко лично просили царя о помиловании убийц. Тот же победитель Московского восстания адмирал Дубасов после второго нападения на себя в декабре 1906 года лично ходатайствовал Николаю о помиловании террориста. Однако получил отказ в духе «полевой суд действует помимо вас и помимо меня».

К тому же, как уже было показано, столыпинские военно-полевые суды зачастую отправляли на тот свет совершенно невиновных лиц или же обычных уголовников. Точно так же, как эсеровские боевики часто взрывали случайных прохожих или мелких безобидных чинов, так и власть казнила людей, не имевших ни малейшего отношения к революции и террору. Встав на путь личной мести за раненных бомбой детей, Столыпин в моральном смысле превратился в такого же террориста, только действовавшего от имени государства. И не надо говорить, что на террор всегда отвечают силой. В распоряжении правительства и так было предостаточно видов наказаний для преступников, одна только каторга в Сибирь чего стоит.

Ну а главное, «столыпинские галстуки» не достигли целей, ради которых затевались. Количество терактов и «экспроприаций» во второй половине 1906 года достигло своего пика. Были убиты самарский губернатор Блок, симбирский губернатор Старынкевич, варшавский генерал-губернатор Вонлярлярский, главный военный прокурор Павлов, петербургский градоначальник фон-дер Лауниц и другие чиновники. Всего же за год было убито 768 и ранено 820 представителей и агентов власти. В 1907 году волна терактов и нападений действительно пошла на спад. Однако не из-за столыпинских виселиц (революционеров-фанатиков смерть особо не устрашала), а благодаря изменениям в руководстве партиями и боевыми организациями и смене тактики. Увидев, что убийства перестали устрашать власть и вызывать былое сочувствие в обществе, эсеровские лидеры попросту решили взять паузу. Кроме того, «казни» и «экспроприации» порой стали принимать неконтролируемый характер. Члены партии попросту стали убивать не только для дела, но и ради личной выгоды (например, для устранения соперников в любви или с целью не возвращать карточный долг), а добытые грабежами «для революции» деньги оставляли себе и сбегали.

Кроме того, сама структура революционных партий, сформированная в 1902–1903 годах, не была рассчитана на многолетнюю изнурительную борьбу с режимом. И тем более на то, что этот режим после тяжелых и, как казалось, уже победных битв все же устоит, да еще и перейдет в контрнаступление. К узкому поначалу кругу идейных революционеров примкнуло много не очень проверенных, не очень талантливых, а то и вовсе временно примазавшихся личностей, порой откровенных авантюристов, жуликов и бандитов. Пока борьба в стране шла по нарастающей, внутрипартийные проблемы и борьба отошли на второй план. «Революционное движение породило полную разнузданность подонков общества, революционное движение вырождалось и разлагалось», – справедливо отмечал «Вестник Европы».

Часть вчерашних борцов с самодержавием трансформировалась в обычных грабителей и насильников, другие попросту «остепенялись», третьи были отправлены в «места отдаленныя». Сказывалась и банальная усталость. Годами жить на нелегальном или полулегальном положении, бояться ареста, постоянно думать, где достать деньги, спать с револьвером под подушкой – такое выдержит далеко не каждый. В конце концов, многие революционеры попросту завязывали с борьбой, женились или устраивались на работу. Далеко не все оказались готовы посвятить делу борьбы с царем все лучшие годы жизни. После 1905 года социал-демократам и социалистам-революционерам потребовалось несколько лет, чтобы перестроиться, приспособиться к новым условиям, обновить структуру, идеологию и подобрать новые кадры. Именно этим, а отнюдь не военно-полевыми судами во многом и объясняется постепенный спад революционного движения в 1907 году. Они как бы ушли со сцены, но только для того, чтобы вернуться в новом маскараде…

Либеральные круги, интеллигенция, рабочие, те, кто еще пару лет назад мечтал о революции, с одной стороны, находились в культурном шоке от бунта 1905 года, с другой – значительная часть их 17 октября 1905 года действительно получила то, что хотела. Многие теперь связывали надежды не с восстаниями, а с начавшимися реформами. В общем, революционное движение как бы распалось на мелкие течения и даже тихие заводи. Но отнюдь не исчезло!

В заключение стоит отметить, что история с военно-полевыми судами на самом деле произвела неизгладимое впечатление на русское общество. Государство как бы переступило через опасную черту между дозволенным и недозволенным в отношении своих подданных. Само ощущение, что в принципе любого человека могут схватить и в течение трех дней повесить или расстрелять без надежды на защиту и помилование, надолго запомнилось и даже оставило психологическую травму. Одни восхищались, другие ужасались, но и те и другие потом не забыли. Ну а потом, довольно скоро, многие методы, в том числе «тройки» и так называемые внесудебные совещания, те же полевые суды и прочее, были просто позаимствованы советской властью, и не только ей именно, у прежнего, царского режима.