«Царь! Все пропало!»

Лед тронулся 23 февраля, когда тысячи голодных рабочих Путиловского завода в Петрограде вышли на улицы. При этом переход от собственно недовольства экономическим положением к политическим лозунгам, в отличие от предыдущих случаев, произошел почти мгновенно. В тот же вечер в руках манифестантов появились красные флаги и плакаты «Долой самодержавие!» и «Долой войну!». Поначалу шествия проходили без особых эксцессов, и за первые два дня повстанцы лишь избили 28 городовых.

Поскольку забастовки и демонстрации много раз случались и ранее, в первые дни никто не придал этому серьезного значения. Министры считали, что движение, как это бывало и раньше, схлынет само собой, а полицейские опасались применять силу, боясь спровоцировать рабочих. Но уже 25 февраля события приобрели неконтролируемый оборот. Толпы бастующих и присоединившихся к ним жителей заполонили центральную часть города и Невский проспект. Площадь перед Николаевским вокзалом превратилась в арену непрерывного митинга. Что символично, прямо с пьедестала памятника Александру III произносились революционные речи, главным лозунгом которых стал «Долой войну!». При этом пристав Крылов, пытавшийся отобрать у демонстрантов красный флаг, был застрелен прямо посреди площади.

Решающий перелом наступил 26 февраля. Накануне вечером царь в телефонном разговоре с Хабаловым приказал ему прекратить беспорядки, «недопустимые в тяжелое время войны». Недалекий генерал тотчас скомандовал с протестующими больше не церемониться и при необходимости открывать огонь.

Поутру были разведены мосты через Неву, однако рабочие-демонстранты попросту форсировали реку по льду.

В итоге в городе началась стрельба. На площади перед Николаевским вокзалом рота лейб-гвардии Волынского полка открыла огонь по демонстрантам, убив сорок человек. Пальба произошла также на углу Садовой улицы, вдоль Невского проспекта, Лиговской улицы, на углу 1-й Рождественской улицы и Суворовского проспекта. После этого в городе появились первые баррикады, начался захват предприятий. К этому моменту в стачке участвовали уже около 300 тысяч человек с 438 предприятий.

Именно в этот день, примерно в 16 часов, произошло событие, каковых раньше не бывало. Солдаты 4-й роты запасного батальона Павловского полка неожиданно открыли огонь по войскам, разгонявшим толпу. И хотя павловцев удалось оперативно усмирить, вызвав подкрепления, сам факт перехода армии на сторону восставших был беспрецедентным. И далеко не случайным. В 17:00 Родзянко отправил царю паническую телеграмму, сообщавшую, что «в столице анархия» и «части войск стреляют друг в друга».

Еще в январе, предвидя «неизбежные волнения», правительство разработало план борьбы с массовыми беспорядками. Петроградский военный округ был выведен из состава Северного фронта и передан из действующей армии в непосредственное ведение правительства с прямым подчинением командующему округом. Кроме того, большое количество пулеметов, ранее предназначавшихся для фронта, было передано в полицию. Были даже организованы специальные ускоренные курсы для стражей порядка по обучению пулеметчиков. Помимо полиции для разгона протестующих планировалось использовать «самые отборные» части – учебные команды полков. План операции предусматривал в случае начала беспорядков взятие под контроль столицы в течение четырех дней. Также был предусмотрен роспуск Госдумы с Госсоветом. На этот случай был даже заготовлен бланк царского указа с открытой датой на случай, если Николая II в момент восстания не окажется на месте.

Однако план, чем-то напоминавший будущий план операции «Валькирия», воспользовавшись которым 20 июля 1944 года заговорщики пытались свергнуть режим Гитлера, оказался совершенно ошибочным. Ибо на дворе был не 1905 год, а 1917-й! 26 февраля председатель Совета министров князь Н. Д. Голицын взял бланк о роспуске парламента и вписал число – 27 февраля, после чего «указ» был отправлен в СМИ, также председателю Думы Родзянко. Однако силовая составляющая операции закончилась полным крахом. Восстание началось именно с учебных команд, а роспуск Думы фактически не оставил Родзянко, Гучкову и их сторонникам пути к отступлению.

Уже в ночь на 27 февраля унтер-офицер Кирпичников, бывший студент, призванный в армию в 1915 году, собрал солдат и убедил их восстать против царя. А когда утром в казармы прибыл начальник учебной команды штабс-капитан Лашкевич, солдаты застрелили его и покинули казармы. Вот когда революционные традиции русского студенчества сыграли свою решающую роль! Утром также восстали Волынский, Павловский и Литовский полки. Тем временем толпы рабочих, полностью захватив Выборгскую сторону, перешли через Литейный мост, где и слились в одну массу с восставшими солдатами. К середине дня большая часть города, в том числе южные рабочие кварталы, были в руках восставших. В «оккупации» оказался и Таврический дворец, где заседала Госдума. Именно там вечером того же дня было объявлено об образовании Исполнительного комитета Совета рабочих депутатов и немедля назначены выборы в него по принципу – один делегат от тысячи рабочих. Костяк органа составили только что освобожденные из тюрьмы члены Рабочей группы Военно-промышленного комитета (социалисты-меньшевики К. А. Гвоздев, Б. О. Богданов), а также депутаты Госдумы от этой же партии (Н. С. Чхеидзе, М. И. Скобелев) и меньшевики-интернационалисты (Н. Ю. Капелинский, К. С. Гриневич).

Это был поистине день, перевернувший мир! Там, где еще вчера заседали почтенные господа депутаты, горланили речи представители пролетариата, а с трибуны выступали представители восставших полков, публично обещавшие защищать революцию, Хабалов быстро потерял контроль над ситуацией, побоялся использовать расквартированные в столице полки, побоявшись, что и те перейдут на сторону революционеров. И просил прислать подкрепления с «более надежными» войсками.

Тем временем вечером к восстанию присоединились Семеновский и Измайловский полки, запасный автобронедивизион. Были захвачены Кронверкский арсенал, Арсенал, Главпочтамт, телеграф, вокзалы, мосты и др. На сторону революции перешло уже почти 70 тысяч солдат, а под контролем Хабалова оставались лишь Василеостровский район и Адмиралтейская часть.

«Грузовики с красными флагами, переполненные солдатами и вооруженными рабочими, с бешеной скоростью носились по столице, – писал Ольденбург. – Группы солдат бродили по улицам, стреляя в воздух и крича: „довольно, повоевали!“… Кучки людей врывались в частные квартиры, уводили оттуда министров и других сановников, – всех везли в Таврический дворец, который обращался, в добавление к прочим задачам, в революционный участок». В разных районах начались разгромы полицейских участков, убийства полицейских и офицеров, грабежи и мародерства. Одним из первых толпа сожгла дом министра императорского двора В. Б. Фредерикса. А потом было разгромлено и сожжено ненавистное всем Петроградское охранное отделение.

Ну а Госдума в ее старом виде фактически перестала существовать. Вместо нее был образован Временный комитет, который активно включился в борьбу. Революцию ждали, но случилась она, как всегда, неожиданно. Наскоро была придумана своя, думская версия событий. Будто бы все началось с указа о роспуске Думы, депутаты ему не подчинились, народ их поддержал, а полки присоединились к народу. «Вмешательство Государственной думы дало уличному и военному движению центр, дало ему знамя и лозунг и тем превратило восстание в революцию, которая кончилась свержением старого режима и династии, – вспоминал потом Милюков. – К вечеру 27 февраля, когда выяснился весь размер революционного движения, Временный комитет Государственной думы решил сделать дальнейший шаг и взять в свои руки власть, выпадавшую из рук правительства. Решение это было принято после продолжительного обсуждения… Все ясно сознавали, что от участия или неучастия Думы в руководстве движением зависит его успех или неудача. До успеха было еще далеко: позиция войск не только вне Петрограда и на фронте, но даже и внутри Петрограда и в ближайших его окрестностях далеко еще не выяснилась. Но была уже ясна вся глубина и серьезность переворота, неизбежность которого сознавалась… и ранее; и сознавалось, что для успеха этого движения Государственная дума много уже сделала своей деятельностью во время войны – и специально со времени образования Прогрессивного блока».

В ночь на 28 февраля Временный комитет объявил, что берет власть в свои руки, а Родзянко направил соответствующую телеграмму начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу Алексееву, командующим фронтами и флотами.

28 февраля события развивались по возрастающей. Рабочие и солдаты разгромили заставы у Биржевого и Тучкова мостов и захватили путь на Васильевский остров. Там к ним присоединились солдаты 180-го пехотного и Финляндского полка, а также матросы 2-го Балтийского флотского экипажа и крейсера «Аврора», стоявшего на ремонте в районе Калинкина моста. В полдень пала Петропавловская крепость, ее гарнизон тоже перешел на сторону революции.

Вскоре сдались и последние части, находившиеся в распоряжении генерала Хабалова. Петроград оказался во власти 400-тысячной толпы и 127 тысяч солдат. У всех было приподнятое настроение, каждый так или иначе сознавал, что рушится старый, ненавистный мир. 1 марта восстание началось и в Москве, где весь гарнизон перешел на сторону революции, а также в Харькове и Твери. В последней губернатор Н. Г. Бюнтинг, увидев приближающуюся разъяренную толпу, понял, что ему конец. Посему позвонил епископу и исповедался. После чего был убит народом. В Кронштадте матросы убили военного губернатора базы адмирала Р. Н. Вирена и 40 офицеров, остальных арестовали и заточили в подвалы. В Царском Селе повстанцы захватили винные склады, при этом части, охранявшие дворец, объявили «нейтралитет», но, следуя моде, тоже вывесили красный флаг.

Революционерам, у которых уже тогда установилось двоевластие, оставалось лишь одно: переманить на свою сторону армию и избавиться от царя.

В последнее время стало модно утверждать, что генералы «вступили в сговор с изменниками», «нарушили присягу» и «предали государя». Мол, несмотря на ненадежность и разложение многих частей, еще было «достаточно верных войск». Однако надо понимать, что в тот момент военные больше всего опасались разрастания революции, которое могло привести к крушению фронта и германскому вторжению в глубь России. А отдавать приказ солдатам (особенно в условиях войны) стрелять по своим же солдатам матросам большинству казалось в высшей степени безнравственным и опасным. Почему, в конце концов, надо лить кровь ради этого дурака? Мало нам огромных потерь на фронте?! В армии недовольство Верховным главнокомандующим было не менее заметным, чем в промышленных кругах, пролетарской среде и интеллигенции. Именно поэтому военные во главе с Алексеевым так легко поверили в обещания Родзянко и фактически признали новое правительство. Армия попросту поддерживала силу, которая могла гарантировать окончание беспорядков и продолжение войны.

По воспоминаниям Родзянко, еще в начале января у него дома состоялась встреча некоторых депутатов, членов Госсовета с приехавшим с фронта генералом Крымовым. Последний, обрисовав в мрачных тонах положение на фронте, заявил: «Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. Переворот неизбежен, и на фронте это чувствуют. Если вы решитесь на эту крайнюю меру, то мы вас поддержим. Очевидно, других средств нет». Там же была озвучена и фраза генерала Брусилова: «Если придется выбирать между царем и Россией – я пойду за Россией»[62].

Генералы предавали царя, но вовсе не предавали Россию!

Ну а что касается царя, то вопрос с ним был решен довольно просто. Главную роль в свержении сыграли Родзянко и Гучков. Первый запугивал Николая и генералов всевозможными ужасающими телеграммами в духе «Шеф! Все пропало!».

«Настала одна из страшнейших революций, побороть которую будет не так-то легко, – телеграфировал Михаил Владимирович генералу Рузскому в ночь на 2 марта. – Если не будут немедленно сделаны уступки, которые могли бы удовлетворить страну… Народные страсти так разгорелись, что сдержать их вряд ли будет возможно, войска окончательно деморализованы; не только не слушаются, но убивают своих офицеров; ненависть к государыне императрице дошла до крайних пределов; вынужден был, во избежание кровопролития, всех министров, кроме военного и морского, заключить в Петропавловскую крепость… Считаю нужным вас осведомить, что то, что предполагается Вами, уже недостаточно, и династический вопрос поставлен ребром». Ну а потом Гучков, которому, очевидно, и принадлежала идея заблокировать царя в его поезде, не передавать его приказы и донесения верноподданных, попросту явился к Николаю и потребовал отречения. Ну а другие, к кому царь, как обычно, обратился за советом, подтвердили, что это единственный выход. Полностью повторилась ситуация октября 1905 года! Будучи неспособным лично принимать хоть какие-то решения, Николай, как обычно, согласился с теми, кто на него надавил.

Хотя в тот момент отречение уже скорее играло чисто формальную роль. Если бы царь и не подписал эту бумажку, то Гучков, скорее всего, либо застрелил, либо немедленно арестовал бы его. «Кругом измена, трусость и обман», – начертал Николай в своем дневнике днем 2 марта…