1.6. «Узнать тысячу способов легко, добиться одного результата трудно»

«Узнать тысячу способов легко, добиться одного результата трудно».

(Китайская пословица)

В процессе вербовочной работы приходилось не раз убеждаться в том, что «китайские рычаги» находятся не у лидеров той или иной милитаристической группировки, а где-то в другом месте, так как почти всегда все лидеры поступают не так, как бы им хотелось.

Причина растерянности резидентов объяснялась еще и тем, что у большинства из них это был первый опыт агентурной работы, усугубленный полным непониманием китайской специфики – на это нужно было время, а его-то отпущено не было.

Прежде всего необходимо было уяснить, что основные действующие лица китайской смуты окончательно не уходили с политической арены, а возрождались из политического пепла, как птица Феникс, в составе новых коалиций. К числу таких персонажей относились У Пэйфу, Сунь Чуаньфан, Чжан Цзосян, Чжан Чжицзян и многие другие военно-политические лидеры более мелкого масштаба. Исключение составил один Чжан Цзолинь, ликвидированный японцами за свою строптивость. Дамоклов меч измены и раскола висел над каждой милитаристской группировкой.

Кроме того, требовалось понимание самой природы китайского генералитета, китайского милитаризма, без чего решение разведывательных задач, организация агентурной работы были обречены на неудачу. Продвижение по службе часто происходило благодаря родственным связям. Так, брат Цао Куня – Цао Ин получил пост командующего 26-й дивизией, хотя был известен своей некомпетентностью в военном деле. Многие командиры, имевшие военные заслуги и соответствующие амбиции, стремились получить подобные посты, так как они давали возможность приобрести и свою территорию контроля.

Неудовлетворенные амбиции могли в конечном счете сыграть роковую роль. В подобные моменты большое значение имели неписаные законы клана. У Пэйфу никогда не выступал против своего вышестоящего командира и старейшины группировки Цао Куня, хотя в их отношениях возникали трения. Но для некоторых командиров законы клана не являлись обязательными, так как они были включены в его состав по случаю или недавно примкнули к милитаристской клике, как это произошла с Фэн Юйсяном и Сунь Чуаньфаном. Они стремились приобрести и расширить свою территорию контроля, и это являлось для них стимулом участия в военных действиях.

Изучать китайскую армию по западноевропейскому образцу было бессмысленно. В Китае не существовало китайской армии, а имелись лишь армии отдельных генералов, возглавлявших или входивших в ту или иную милитаристскую группировку.

Каждый из этих генералов строил свою армию по своему разумению. В Китае всякий генерал, начиная от командира отдельной бригады и выше, сам устанавливал для своих частей штаты и организовывал их так, как ему больше нравилось. Однако каждый из генералов имел типовые штаты для всех частей, входивших в его подчинение. Эти штаты достать было очень легко, но из них можно было узнать лишь одно: на какое количество людей и лошадей отпускались средства командирам частей, плюс к тому какова должна была быть та или иная армия. Несмотря на это, харбинская резидентура продолжала платить деньги за доставку ей войсковых штатов из штаба «главноначальствующего», из которых нельзя было установить ни численность частей, ни их дислокацию, так как в штатах указывались теоретические цифры и данные, а не те, которые были на самом деле.

В целом же численность китайских частей определялась не количеством людского ресурса, а количеством оружия у того или иного генерала.

Вооружение каждый китайский генерал старался приобретать по максимуму, так как от этого напрямую зависели его сила и статус. Часть оружия китайские генералы получали от своего «патрона» – главы милитаристской клики или поддерживавшей его империалистической державы. А остальное генералы вынуждены были приобретать сами.

Этот факт учитывался как сотрудниками Разведупра, занимавшимися активной разведкой, так и всякого рода аферистами, которые закупали оружие (часто негодное) во всех странах и экспортировали его в Китай. Помимо этих спекулянтов в Китае почти от всех европейских фирм имелись полуофициальные и официальные представители, снабжавшие оружием не только китайских генералов, но и любого, кто мог заплатить. В 1926 г. представитель итальянской фирмы настойчиво навязывал нашему военному атташе купить у него оружие для народно-революционных армий, клянясь всеми святыми, что он преследует исключительно коммерческую цель.

Получение оружия из арсеналов, не говоря уже о его закупке, производилось китайскими генералами крайне конспиративно. Агент из арсенала мог давать точные цифры оружия, отпускаемого для частей того или иного генерала, но это отнюдь не означало, что все оно попадет в конкретную часть. В большинстве случаев оружие (по крайней мере его часть) оказывалось на складе генерала, где должно было храниться в ожидании своего часа.

Для определенного количества покупаемого генералами оружия легко можно было завербовать комиссионеров крупных поставщиков оружия, которыми в подавляющем большинстве были русские белогвардейцы. Имея агента у крупного поставщика, всегда можно было отслеживать количество оружия, купленного у кого-нибудь из мелких спекулянтов, так как все они были тесно связаны.

Внутренние агенты в частях китайской армии из солдат и младшего командного состава были бесполезны. Там даже комсостав среднего звена чаще всего был абсолютно не осведомлен об общем положении части, а знал лишь то, что непосредственно находилось в его ведении.

Китайские генералы являлись не только вполне самостоятельными командирами при организации своих частей, но они были и полными господами своих подчиненных, бесконтрольно и без какой-либо ответственности распоряжавшимися жизнью и смертью своих солдат не только во время войны, но и в мирное время. Китайская история измен генералов своим «патронам» еще не знала примера, когда бы генерал перешел на сторону противника без своих войск. При этом генерал никогда не задумывался о том, пойдут ли за ним его подчиненные при переходе на сторону противника или нет. С другой стороны, китайские солдаты никогда не задумывались над тем, почему вчера их врагами были одни, а назавтра другие и почему их ведут в бой против тех, кто вчера дрался с ними рядом.

В ходе боевых действий национальных армий против войск Чжан Цзолиня и У Пэйфу в 1926 г. командир 9-й дивизии из группировки Фэн Юйсяна за одну неделю трижды (!) переходил от одной противоборствовавшей стороны к другой, непрерывно ведя бой то с противником, то со вчерашним союзником. При этом части его дивизии каждый раз дрались с одинаковым ожесточением.

Из всего этого следовало, что солдаты китайских частей и их настроение еще не оказывали никакого влияния на принятие решений генералами. Такое положение должно было продолжаться до тех пор, пока Гоминьдану или китайской компартии не удалось бы наладить в воинских частях политической работы, организовать своих ячеек, которые завоевали бы влияние и симпатии солдатских масс.

Эта работа могла быть рассчитана на успех только в далекой перспективе. Доказательством этому служила школа Вампу (и не только), где советскими инструкторами была проведена, казалось бы, большая политическая работа, и представлялось, что это позволит противостоять генеральскому произволу, а на деле оказалось, что и курсанты, и выпускники школы Вампу в подавляющем большинстве случаев опять же следовали за генералами. Это были младшие офицеры. А что было говорить о солдатах? Конечно, речь шла об общей массе, а не об отдельных случаях: незначительная часть воспитанников Вампу все же присоединилась к частям Хэ Луна¹³⁷ и Е Тина, выступившим под лозунгами компартии Китая.

Подходя к изучению китайской армии с европейскими мерками, в резидентурах часто допускали существенные ошибки. Когда поступала информация, в том числе и агентурная, что в той или другой части солдатам за восемь-девять месяцев не платили жалованья, и на этой почве в части назревает бунт и идет массовое дезертирство, то такую часть, казалось бы, совершенно обоснованно при подсчете сил противостоявших сторон в расчет не принимали. А если и принимали, то рассматривали ее не только как потерявшую боеспособность, но и способную перейти на сторону противника во время боя. На деле же получалось все наоборот. Во время боевых действий такие части оказывались и боеспособными, и вполне надежными, кроме того, к моменту начала вооруженных столкновений в эту часть возвращались и дезертиры.

Специфика китайской действительности состояла в том, что неуплата жалованья в армии была явлением вполне нормальным. И более того, задержка выплаты денег за несколько месяцев служила для генерала инструментом, заставлявшим своих солдат лучше драться, так как с началом боевых действий генерал начинал более или менее регулярно платить жалованье.

У каждого солдата, кроме того, появлялась возможность и получить часть заслуженных денег от начальства, и заняться грабежом, на что в мирное время у него не было никакой надежды. Единственное средство борьбы с неполучением денег в мирное время были бунт или дезертирство с оружием к хунхузам. Любопытнее всего, что во время мятежа никто из виновников задержки жалованья не страдал, а жертвами насилия становились местные жители, грабежом которых солдаты стремились наверстать упущенное.

Зачастую в бунте солдат принимал участие и командный состав до командира полка включительно, который в большинстве случаев часть из денежных средств, отпускавшихся генералом на денежное довольствие солдат, присваивал себе.

Таким образом, возможность восполнить недостаток жалованья во время войны имелась полная, так как грабежи – неизбежные спутники китайской смуты (вот почему к началу боевых действий в части возвращались дезертиры). И именно поэтому китайские солдаты предпочитали войну мирному времени.

Значение и влияние высшего командного состава в китайских армиях очень хорошо учитывалось китайскими милитаристами и политиками. У каждого более или менее значительного генерала противники старались иметь кого-либо из своих сторонников-осведомителей, чаще всего таковым являлся один из советников генерала. Наибольшее количество таких осведомителей среди советников у своих противников-генералов имел У Пэйфу. Однако осведомленность о намерениях своих противников не спасла У Пэйфу в 1926 г. от поражения, которое, впрочем, как и все предыдущие, оказалось временным.

Разведчикам для изучения китайского генерала необходимо было знать не только его политическую окраску, но и родственные связи, привычки, характер, также следовало выяснить политическую окраску его советников (особенно первого).

Если среди советников попадался кто-нибудь отличавшийся по своим политическим взглядам от той клики, к которой принадлежал его генерал, то такого человека можно было вербовать для работы на ту милитаристскую клику, которой он сочувствовал или уже сотрудничал с ней. Советников и адъютантов генералов охотнее всего вербовали японцы и англичане, так как от них можно было получить наиболее правдоподобные сведения о патроне.

Немало сведений можно было получить, завербовав старшего боя (старшего слугу) генерала. Институт старших боев в Китае был очень распространен и влиятелен. Часто случалось, что даже важные персоны, прежде чем обратиться к кому-либо из власть имущих с просьбой, долго обхаживали через подставных лиц его старшего боя. Это делалось не только для того, чтобы определить подходящий момент для просьбы, но и для предварительной подготовки генерала к ее выполнению. Однако завербовать старшего боя было очень непросто. Пекинской резидентуре так и не удалось завербовать старшего боя Чжан Цзолиня, хотя на его вербовку было затрачено очень много сил и энергии.

Японские разведчики использовали для работы не только старших боев, но и младших, последние выполняли всегда роль наблюдателей за более крупными агентами, работавшими по заданиям японцев, и чем крупнее был агент, тем большим было количество за ним наблюдавших (за агентом японцев в штабе У Пэйфу, например, следили три агента-наблюдателя). Этот способ организации агентуры избавлял японцев от неверных сведений, а обходился он недорого: младшему бою-наблюдателю японцы платили от пяти до восьми мексиканских долларов.

Для получения положительных результатов при вербовке боев не следовало исключать возможность использования шантажа. Полезно было вокруг «клиента» создать такую атмосферу, будто его скоро собираются уволить, но при некоторых условиях есть способ этого избежать. Таким образом, пекинской резидентурой был завербован старший бой генерала 2 – й национальной армии. Для вербовки боев большую роль мог сыграть игорный или публичный дом, который он посещал.

Японцы и американцы, поддерживая какую-либо одну из враждовавших группировок, никогда, в отличие от советских спецслужб, не прерывали связи с противниками поддерживаемой ими группировки. Так, во всех национальных армиях в момент их борьбы с мукденской и чжилийской кликами одновременно с советскими военными советниками были японские советники и обязательно американские «коммерсанты».

В одной из мукденских газет про Фэн Юйсяна было написано: «Фэн на большевистских штыках, американском кресте и японских деньгах думает забраться на президентское кресло Китая».

Слагаемые, определявшие политическую физиономию и деятельность главы той или иной милитаристской группировки, складывались из целого ряда факторов. Прежде всего это влияние иностранцев, затем устремления его приближенных советников и китайских политических деятелей, стремящихся использовать данного генерала в своих интересах, это и в какой-то степени влияние торговых палат подчиненных ему провинций, и, наконец, позиция самого лидера, не всегда совпадавшая со всем вышеперечисленным.

Непреложно было одно: все китайские генералы, под чьим бы влиянием они ни находились, всеми силами старались перехитрить своих покровителей и избавиться в конечном счете от их опеки.

Этим и объясняется, что у каждого крупного милитариста во всякое время имелись представители и советники не одной и даже не двух иностранных держав. Так, у Чжан Цзолиня при полном его подчинении японцам очень заметную роль играл генерал Соттен, англичанин. Чжан Цзолинь старался при помощи англичан если не избавиться от влияния Японии, то хотя бы ослабить его. И в то же время был не прочь под благовидным предлогом вновь завязать с Советским Союзом дружественные отношения. Он прекрасно понимал, что, играя на противоречиях указанных стран, можно в конце концов избавиться от всякого влияния.

Отсюда следовало, что для уяснения политики китайских генералов мало было знать политику самих генералов, нужно было также отслеживать политику тех иностранных правительств, которые поддерживали того или иного генерала. Военную мощь каждой милитаристской клики можно было выявить только в том случае, если удавалось установить, какие имелись внутри этой клики политические группировки и к кому они тяготели, а также наличие у этих группировок сепаратных связей с иностранцами.

Для определения экономической мощи той или иной милитаристской клики нужно было изучать экономику всей подконтрольной ей территории. Интересовавшая разведку информация находилась в торговых палатах, во всевозможных налоговых учреждениях (каковые в разных провинциях были различны), на предприятиях и фабриках.

Следовало также знать, что ни один из китайских генералов не тратил своих личных средств на ведение войны, если не считать покупки оружия. Нужно было отдать им должное: средства на ведение войны они умели выколачивать, как никто другой, и не останавливались ни перед чем для добывания нужных финансовых ресурсов. Подати с крестьян взимались за несколько лет вперед, торгово-промышленная буржуазия облагалась непомерно высокими налогами, выпускались на миллиарды юаней бумажные деньги с обязательством для всех их принимать, а всех сопротивлявшихся приему этих денег без долгих разговоров отправляли на виселицу и конфисковывали их имущество.

Свои же личные средства каждый китайский генерал хранил как резерв на случай вынужденного отъезда в Европу, Японию или Америку. Первый признак плохих дел у китайского генерала – это отправка денег за границу, чего ни один из них не старался скрывать, а даже афишировал. Часто случалось, что тот или иной генерал не мог продолжать борьбу из-за отсутствия средств и в то же время переводил огромные суммы за границу, куда вскоре и удалялся. Но это не означало, что в подходящий момент он не вернется на родину, чтобы вновь принять участие в перманентной гражданской войне.

Именно в штабах этих генералов или в их окружении и следовало вербовать агентуру. Круг этих лиц был весьма ограничен.

Высшие военные управления центрального (пекинского) правительства – Военное министерство, Главный штаб – при существовавшей децентрализации власти стали простой фикцией. Секретные вопросы текущего момента разрешались не аппаратом в целом, а замкнутым кругом лиц, пользовавшимся доверием господствовавшей в данный момент милитаристской клики.

Тем не менее, даже среди таких органов были структуры, которые представляли интерес для разведки. К таким структурам в 1924–1926 гг. был отнесен Военный департамент Управления (Цзюнь Утине) временного правителя Дуань Цижуя, поскольку в этом управлении переплетались все нити военно-политических интриг в форме секретной переписки временного правителя с дубанями – начальниками разных категорий. Особо секретные телеграммы с мест, попадавшие время от времени в Военный департамент Управления временного правителя, в аппарате этого департамента обычно не задерживались, а поступали в особо конфиденциальную канцелярию правителя на дому, где и обсуждались в весьма ограниченном кругу доверенных лиц. Политическое интриганство и беспрестанная борьба клик выработали эту своеобразную систему.

Мелкому чиновнику этого департамента по кличке «Ма» была предложена через агента-вербовщика работа по просмотру китайских газет с одним из сотрудников резидентуры, изучавшим китайский язык, на оклад 60 китайских долларов в месяц.

В течение двух месяцев шла постепенная обработка этого чиновника. Когда в газетах появлялись заметки по военной тематике, недостаточно полно освещавшие затронутый вопрос, высказывалось сожаление, что не представляется возможности получить более полные данные. Вскоре «Ма» сам начал подбирать газетный материал военного характера и время от времени пополнять его данными, полученными им на стороне. Когда таким образом отношения достаточно ясно определились, «Ма» было дано задание в форме «личной услуги» предоставить сведения об организации того учреждения, в котором он служил. После этого задания последовали другие, и, наконец, ему было предложено работать в качестве секретного сотрудника с окладом 90 китайских долларов.

Агентом были даны ценные данные о вооруженных силах провинций бассейна реки Янцзы. Особую ценность представляли перехватываемые им время от времени секретные телеграммы с мест. Благодаря этим телеграммам резидентура была информирована о развитии борьбы на юге провинции Шаньдун, о роли У Пэйфу в этой борьбе, о формировании группы генерала Цзинь Юньэ¹³⁸, о развитии борьбы в провинции Сычуань. Сведения эти поступали в резидентуру задолго до того, как они становились достоянием прессы.

Роль временного правителя в процессе протекавшей в Китае борьбы постепенно свелась на нет. С мест прекратили поступать в управление секретные телеграммы, и наступил информационный голод. Политические центры переместились в штабы У Пэйфу, Чжан Цзолиня, Фэн Юйсяна и Сунь Чуаньфана. Агент фактически прекратил доставку серьезных сведений, и работа с ним была временно приостановлена.

В Пекине находились малочисленные по составу представительства военных группировок, командированных в столицу. Эти представительства имели достаточно ограниченный круг обязанностей, а отсюда и ограниченный доступ к разведывательной информации. Они заключали также сделки с иностранными фирмами по закупке оружия, боеприпасов, снаряжения и т. п. Правда, в Пекине могли находиться представительства только тех милитаристских клик, которые признавали центральное правительство. Так, в период господства национальных армий в Пекине не было представительства У Пэйфу. Более того, милитаристы особо секретные дела решали не через свои представительства, а через специальные миссии, посылаемые в каждом случае отдельно.

Существовали официальные представительства и при так называемых правительствах какой-либо милитаристской клики. Представительства эти далеко не всегда были малочисленны, и среди них, как и в первом случае, при организации целенаправленной работы возможно было найти осведомителей. Обычно второстепенные члены представительств ничем не занимались, выполняя изредка незначительные поручения. От безделья они либо пьянствовали, либо, что бывало гораздо чаще, целые сутки играли в мадзян.

Тут следовало уловить момент наиболее острой нужды в деньгах кого-либо из игравших представителей и его по-приятельски «выручить». Это давало шанс через неделю-другую привлечь его к сотрудничеству с разведкой. И когда он привыкал получать деньги, на первых порах даже за пустячные, часто придуманные им самим сведения, в дальнейшем можно было заставить его работать и как следует, т. е. выполнять определенные задания.

Игорные дома, где играли в мадзян, являлись наиболее подходящим местом для вербовки крупного чиновника. Конечно, все это нужно было осуществлять через опытного китайца-вербовщика. Наиболее ценными осведомителями обо всех посетителях игорных домов были китаянки, прислуживавшие за мадзяном, у которых нередко проигравший китаец перехватывал небольшие суммы денег и которые знали все про всех из присутствовавших. Эти китаянки и сами могли использоваться в качестве агентов, а не только давать наводки для вербовки. В большинстве своем это были европеизированные женщины, говорившие на двух и более европейских языках. Их часто после игры приглашали поужинать, а за ужином можно было услышать много интересного в плане информации.

Во времена присутствия советских инструкторов в Китае, которые к тридцатым годам канули в Лету, вербовка велась так, как будто агента агитировали вступить в партию. Ему подробно объяснялись задачи и роль СССР в Китае, значение коммунистической партии, бедственное положение китайцев, зверства и издевательства империалистов над китайским народом, паразитическая деятельность китайских милитаристов и т. д. Из всего вышесказанного делался, казалось, вполне обоснованный вывод: нужно работать в пользу СССР, друга и защитника всех угнетенных. Такой подход к вербовке, как выяснилось уже тогда, в 1926 г., никуда не годился.

Среди привлеченных таким образом к сотрудничеству с разведкой оказывались и проходимцы, которым не было никакого дела до политики, а важно было одно: поскорее закончить все эти разговоры и перейти к более существенному – оплате работы. К проходимцам можно отнести и провокаторов, которых китайская контрразведка подсылала к тому или иному разведчику.

Вместе с тем вербовочная работа приносила и свои положительные результаты. В ноябре 1925 г. пекинской резидентурой был завербован агент, член левого крыла Гоминьдана. На него были возложены функции вербовщика среди низших звеньев служащих иностранных посольств. Так, им был завербован китаец-бой, служивший в канцелярии японского военного атташе. И это был не единственный агент из числа боев в японском посольстве. К сотрудничеству с советской военной разведкой были также привлечены бои при общей канцелярии английского посольства, у американского торгового атташе и др., через которых были получены многие ценные сведения. Например, «срочное отношение» японского военного атташе «товарищу военного министра», телеграммы начальника штаба войск Квантунской области военному атташе по военно-политическим вопросам, в том числе оценка японцами Чан Кайши, противоречий в Гоминьдане, циркуляры английского посланника консулам и т. д.

Как выяснилось, все документы в аппарате японского военного атташе печатались на одном ротаторе, так что оставалось только «брать восковки и перекладывать их на наш ротатор». В результате в резидентуру поступали японские информационные сводки, циркуляры и прочее.

Помимо того, из аппарата военного атташе в течение двух месяцев 1926 г. были получены копии 17 телеграмм, из которых 12 телеграмм были «приведены или полностью, или с законченными сюжетами».

Вот выдержка одной из телеграмм, полученных из канцелярии японского военного атташе в ноябре 1926 г.: «По словам маршала Чжан Цзолиня, он едет в Тяньцзин для того, чтобы произвести смотр своим войскам, распределить стоянки мукденских войск и созвать военную конференцию и разобраться в положении, создавшемся на юге Китая…» В телеграмме указывалось, что до осуществления поставленных задач Чжан Цзолинь не предусматривает вмешиваться в дела центрального правительства.

Из информации, полученной от спутников маршала Чжана, следовало, что дальнейшие его шаги будут обусловлены результатами совещания с представителями в Пекине и Тяньцзине по вопросу о центральном правительстве.

Пекинской резидентуре удалось через боя, работавшего в японском посольстве, установить всех китайцев, состоявших в Пекине на службе у Японии, их фамилии, адреса, служебное положение, какую каждый выполняет работу и т. д. Следующая ступень работы заключалась в том, чтобы добыть компрометировавшие этих китайцев документы и, наконец, осуществить их перевербовку. В этом случае предполагалось платить агентам-двойникам ту же сумму, что и японцы, требуя от них весь материал, даваемый ими японцам, и все задания японцев. Списки были добыты, однако к перевербовке японских агентов так и не удалось приступить из-за того, что документы пекинской резидентуры попали в руки китайской полиции во время нападения на военный городок советского представительства в Пекине в апреле 1927 г.

Ханькоусской резидентурой был привлечен к сотрудничеству чиновник телеграфа, который передавал разведке все телеграммы иностранных представительств своим правительствам.

Для того чтобы быть всегда в курсе всех политических и военных событий, очень полезно было иметь информацию и из среды сотрудников газет, которые могли сообщать обо всем, что не печаталось по цензурным или политическим соображениям. Среди неопубликованных материалов всегда имелось достаточно ценных сведений, представлявших интерес для разведки. Некоторые опытные источники из европейцев и китайцев покупали эти материалы и перепродавали за большие деньги. Работники редакций очень легко привлекались к сотрудничеству с разведкой под предлогом работы на другую газету, выступавшую с иных позиций.

Обо всех замыслах империалистов, направленных против СССР на Дальнем Востоке, как представлялось, было проще узнать в Китае, чем в Европе. Специфика китайской действительности состояла в том, что представители иностранных государств в Китае очень редко разделяли внешнеполитический курс своих правительств, проводимый в Поднебесной. Почти ни одно изменение в политике иностранного правительства не происходило без обсуждения его среди представителей этой страны. Нередко случалось, что вокруг того или иного вопроса возникали бурные дискуссии, отражение которых иногда проникало даже в прессу. Больше всех подобной несдержанностью отличались англичане.

Представители Англии в Китае почти поголовно стояли за самую жесткую политику в отношении Поднебесной, а английское правительство под тем или иным предлогом бывало вынуждено предпринимать шаги, которые в Китае воспринимались как отступление от жесткого курса. Это приводило англичан в бешенство, и они, ни с кем и ни с чем не считаясь, в своем кругу критиковали всех и вся.

Любопытно отметить, что почти все иностранцы, прожившие некоторое время в Китае, делались страшно болтливыми, хотя у себя на родине отличались сдержанностью. Просто они привыкали смотреть на китайцев свысока, не считая нужным сдерживать себя в их присутствии. При этом они часто выбалтывали такие вещи, которые являлись служебной тайной.

Очень интересные сведения можно было получить от иностранцев и в то время, когда они завершали срок своего пребывания в Китае. Обычно за месяц отъезжавшие начинали пьянствовать, устраивая попойки у кого-либо из товарищей, и обязательно с дамами. Во время этих вечеринок у всех присутствующих развязывались языки. Особо ценные сведения можно было получить, когда устраивались всевозможного рода выпивки по поводу прибытия в Китай новых лиц на службу. Здесь каждый старался преподать максимум политической мудрости новичку и показать себя наиболее осведомленным человеком.

Невзирая на все это, в рассматриваемый период военная разведка отрицательно относилась к вербовке агентов из числа западноевропейцев и американцев. Имевшаяся агентура состояла из китайцев (большая ее часть), бывших белогвардейцев и

эмигрантов из России. Причем привлекать к сотрудничеству бывших белогвардейцев в качестве агентов, за очень редким исключением, не рекомендовалось, так как можно было очень легко выйти на провокатора или двойника.

Проникнуть в среду иностранцев и сделаться там своим человеком легко могла русская женщина. Русские женщины, бежавшие из России от революции, Гражданской войны, а потом от советской действительности, высоко ценились всеми иностранцами, особенно англичанами. В каждом номере шанхайского иллюстрированного журнала можно было увидеть фото новобрачных иностранцев, женившихся на «наших белогвардейках».

При этом подавляющее большинство русских невест ранее работали в барах и кабаре. Кроме этого, каждый иностранец в Китае считал своим долгом приглашать для холостых пирушек знакомых русских дам. А так как эти дамы воспринимались иностранцами как враги Советской России, то при них не стеснялись говорить обо всем, касавшемся СССР, полагая, что это русских женщин не интересует и, более того, что такие разговоры должны быть выше их понимания.

В Китай ежемесячно из Приморья и Забайкалья эмигрировало по нескольку женщин, которые оседали в таких городах, как Харбин, Шанхай, Тяньцзин и частично в Пекине. Во всех этих городах в ресторанах, кабаре, кофейнях прислуживали русские женщины, которым хозяин ничего не платил – они работали за чаевые. Для поступления на работу от новой русской официантки требовалось, чтобы она не была уродливой и умела танцевать фокстрот – это также входило в ее обязанность.

В Тяньцзине, Шанхае и в других городах, где размещались иностранные концессии, постоянными посетителями разного рода заведений, где можно было потанцевать с хорошенькой женщиной фокстрот, были прежде всего военнослужащие из числа иностранцев, народ очень осведомленный, не считавший нужным «держать язык за зубами». Однако ни до 1927 г., ни позже попыток привлечь к сотрудничеству с разведкой женщин русского происхождения не отмечалось.

Для того чтобы выявить переброски войск по железным дорогам во время войны, вполне можно было обойтись без добывания приказов и распоряжений на этот счет. Это стоило дорого и, как все у китайцев, не всегда соответствовало действительности. Гораздо проще и намного дешевле было иметь на узловых станциях агентов из простых конторщиков или сцепщиков, которые располагали этими сведениями. Так был завербован старший сцепщик на станции Тяньцзин. Информация, поступавшая от него, позволяла отслеживать переброски войск и, опираясь на полученные данные, предполагать направление нанесения ударов по противнику.

Приходилось учитывать и такое обстоятельство, как использование завербованных агентов по месту их жительства по ряду следующих соображений. Во-первых, при наличии в Китае большого числа наречий акцент агентов, прибывших из других регионов, привлекал к ним внимание. Во-вторых, перед агентами открывалась возможность использовать имевшиеся связи среди многочисленной родни, знакомых и друзей. И, наконец, в-третьих, появлялась возможность сразу же приступать к разведывательной работе в привычной для агента обстановке, в противном случае ему требовалось время «на простое приглядывание и легализацию себя».

Рядовые китайские коммунисты, работая, по существу, на разведку, были уверены, что работают на китайскую компартию. Кому и куда поступали результаты работы агентов, китайца мало интересовало. Для него важно было быть уверенным в том, что результаты его работы будут использованы в интересах Китая, а не иностранной державы. Кроме того, привлеченный к сотрудничеству китаец должен был знать, что и тот, кто его работой руководил, будь это даже иностранец, прежде всего его единомышленник.

В ряде случаев вербовали агентов для работы на Гоминьдан в целях «углубления китайской революции», ибо любой китаец (не исключая и Чжан Цзолиня, и ему подобных) самым искреннем образом считал себя «революционером».

Проще всего было завербовать «приличных» агентов на работу для «китайской революции», направленной в первую очередь против иностранцев. Такой способ привлечения к сотрудничеству, конечно, проще всего было осуществлять при наличии вербовщика-китайца. Иногда случалось, что агент, завербованный таким образом, очень долго не знал, на кого работает.

Таким способом в пекинской резидентуре был завербован уже упоминавшийся бой японского военного атташе, молодой парень, гоминьдановец. Во время пекинского налета он был раскрыт и, как говорили, был убит японцами.

Некоторых агентов удавалось завербовать и под другим «соусом». В тех провинциях, где власть, предположим, находилась в руках Чжан Цзолиня, легко было найти сторонника У Пэйфу и завербовать его для работы в пользу последнего, а там, где власть принадлежала У Пэйфу, все делалось с точностью до наоборот.

Однако и среди китайцев встречались «такие типы, которых невозможно купить за деньги». Так, в сентябре 1926 г. пекинской резидентуре стало известно, что четыре представителя шаньсийского дуцзюня Янь Сишаня при правительстве Пекина состоят агентами японского военного атташе. Янь Сишань уже в то время выходил на авансцену китайской неразберихи, поэтому завербовать его представителей, да еще работавших у японцев, было очень важно и заманчиво. Через боя японского атташе, о котором уже упоминалось, удалось достать компрометирующие материалы на этих агентов, и для большей верности решили вербовать их на работу для левого Гоминьдана. Вербовку вел китаец, коммунист, выделенный специально для этой цели. Условия сотрудничества предлагались, казалось, самые приемлемые – передавать все то, что они сообщали японцам, за ту же цену (по 200 иен в месяц). В успехе сомнений не было, но советских разведчиков ждало жестокое разочарование.

Двое из намеченных для привлечения к сотрудничеству лиц отказались. Оставшимся двум китайцам было предложено за ту же работу двойное жалование, по 400 иен каждому, но и здесь последовал отказ. Пришлось прибегнуть к крайнему средству. Сфотографировали расписку на получение денег от японцев и заявили одному из вербуемых, что в случае его отказа работать на левый Гоминьдан расписка будет отослана Янь Сишаню. Не помогло и это. Китаец скрылся из Пекина, и разыскать его не смогли.

Когда обратились за разъяснениями к китайскому вербовщику-коммунисту, тот объяснил, что вербуемые китайцы, по его мнению, являлись идейными и активными членами партии Аньфу, имевшей прояпонскую ориентацию, и это была единственная причина их отказа от работы.

Среди китайцев редко попадались агенты-двойники. И тому было свое объяснение: для определенной категории китайцев все иностранцы считались врагами, и между ними не делалось никакой разницы, а совместные выступления иностранцев против китайцев во время различных конфликтов окончательно убедили китайцев, что все иностранцы заодно. Поэтому, когда кто-либо из них вербовал китайца, уже работавшего на другую иностранную разведку, тот воспринимал это как ловушку и не соглашался работать, боясь потерять уже имевшийся заработок.

Мало было завербовать агента, нужно было еще таким образом организовать с ним связь, чтобы своевременно получать от него информацию. Бывали случаи, когда агент, своевременно узнав о назревавшем событии, не мог передать в разведывательный орган эти данные из-за отсутствия связи. В результате Пекин получил донесение вместе с газетными сведениями.

Как признавал сам Рыбаков, подобная неорганизованность связи являлась существенным недостатком имевшейся сети. Существовали всевозможные способы доставки информации: особым кодом по телеграфу (заранее обусловленными словами), «письменным порядком» – «нарочным» также через код или тайнописью, живой связью через агентов-почтальонов до заранее намеченных «сборных пунктов донесений» и т. п.

Крайне медленная и нерегулярная связь посредством дипкурьеров между Пекином и в особенности Ханькоу и Кантоном (даже при наличии телеграфного шифра) чрезвычайно затрудняла работу.

Пекинская резидентура широко практиковала использование тайнописи. Почта, как утверждал Рыбаков, работала хорошо и регулярно, обеспечивая дешевую, безотказную и своевременную связь. Предпринимались следующие меры предосторожности: в донесении (между строк – на газете, прейскуранте и т. п.) помещался только информационный материал. Письма и газеты направлялись на условные, «крепкие» адреса. В связи с этим приобретал особое значение состав тайнописи – особенно для китайской бумаги в летнее время – все тайное проявлялось порою в пути и становилось явным, что грозило провалом.

И все же почтовая связь могла действовать только на территориях провинций, не затронутых войной, и не могла рекомендоваться как универсальное средство.

Нередко резиденты-китайцы встречались со своими агентами в общественных и увеселительных местах, где каждый вечер собиралось большое количество народа и стоял такой шум, что самый опытный сыщик не смог бы уследить за тем, за кем вел слежку. Существовало, правда, одно «но» – сам разведчик уже не мог контролировать обстановку вокруг себя.

На китайских базарах легко можно было даже европейцу получать от китайца сведения и давать ему задания. Китайские базары обычно кишели местными мелкими «компрадорами», которые по два-три человека увязывались за европейцем в качестве посредников при совершении покупок. Под видом посредника агент мог свободно говорить с европейцем сколько угодно, не вызывая подозрений.

Самым безопасным считался способ перевозки донесений и документов между провинциями, когда агент-связник доставлял документы не сам, а сопровождавшая его женщина-китаянка. Женщинами в Китае полиция мало интересовалась и никогда их не обыскивала. При этом европеизированные китаянки для этой цели не годились. Для перемещения донесений и документов через опасные участки использовали «старозаветных» китаянок – с забинтованными ногами и с китайской прической. Особо секретные документы с гарантией можно было провезти, если спрятать их под бинтами. Даже при обыске китаянки, если он все-таки происходил, никто не требовал у нее разбинтовать ноги.

Связь между Китаем и Советским Союзом в отдельных случаях осуществлялась через китайцев-контрабандистов. Контрабандист за самую незначительную оплату проходил через китайские посты без всякого обыска в любом месте границы в одну и другую сторону.

В 1927 г. харбинская резидентура переправила через контрабандиста большой сверток чертежей и планов секретных сооружений на «толстой» бумаге, обмотав все это для видимости соломкой для дамских летних шляпок, так как это был сезонный контрабандный товар.

Работа разведчиков в Китае (и не только) только тогда могла дать положительные результаты, когда им удавалось оставаться объективными, что в китайской обстановке было затруднительно. Все работники в Китае придерживались, как правило, какой-то определенной точки зрения на развитие китайских событий, и из всей массы имевшихся данных начинали подбирать лишь те, которые подтверждали их взгляды, все же остальные сведения рассматривались как негодные, недостоверные и отбраковывались. Как говорится, «легко верится в то, чего хочется», но нельзя. Разведчик должен быть фотографом, а не политиком и передавать все то, что узнает, а не то, что ему подходит для подтверждения собственных суждений.

Малоэффективность деятельности военной разведки (и не только военной) была зафиксирована в докладе уже упоминавшейся комиссии А. С. Бубнова, направленном в Политбюро ЦК ВКП(б) от 17 мая 1926 г. Лишь освещение Маньчжурии и Монголии Разведупром и ИНО ГПУ было признано удовлетворительным. Весь остальной Китай и боровшиеся там группировки, по оценке комиссии, освещались крайне неудовлетворительно. Это приводило к тому, что политика полпредства и в целом военно-политическая работа базировались зачастую на отрывочных, случайных и непроверенных сведениях. Кроме того, в выводах отмечалось, что сама обработка материалов, изучение страны были организованы в Пекине неудовлетворительно: «Разведупр тратит массу энергии на изучение общей экономики, ИНО не обрабатывает вообще материалов, а полпредовская информация освещает текущие события с опозданием на 1,5–2 месяца (полпредовские бюллетени)».

Для улучшения информационной работы предлагалось следующее: «а) Разведработу (Разведупр, ИНО ГПУ) построить таким образом, чтобы Северный Китай (Маньчжурия, Монголия) освещались под углом интересов обороны СССР, а весь собственный Китай – с точки зрения потребностей нашей активной политики в Китае и изучения борющихся в нем сил».

При полпредстве предлагалось создать специальное бюро, которое изучало бы и освещало политико-экономическую жизнь Китая, а военному ведомству и ГПУ рекомендовалось договориться о большей согласованности работы и устранении параллелизма.

В целом это были далеко не бесспорные и субъективные предложения людей «со стороны».

Работа Пекинского военного центра была признана комиссией неудовлетворительной. В частности, отмечалось следующее: «Довольно слабо разбираясь в общей обстановке Китая и взаимоотношениях народных (национальных. – Авт) армий между собой и внутри каждой из них, он (центр. – Авт.) не сумел наладить правильной работы групп инструкторов и поставить им реальные задачи. Работа групп большей частью шла «самотеком» и наугад.

В 1-й Народной армии была переоценена практическая возможность внедрения в нее через работу военных инструкторов, во 2-й Народной армии взят был курс на единую армию, какой фактически никогда не существовало и что направило нашу работу по ложному пути».

Совершенно справедливые замечания.

Комиссия Бубнова нашла и объяснение столь неудовлетворительной работе Пекинского центра: «Отсутствие ясно сформулированных обязанностей, ответственности и разграничения функций с полпредом весьма сильно отражалось на организационной стороне работы и в значительной мере тормозило ее».

Выводы комиссии Бубнова во многом отражали личную позицию члена комиссии Л. М. Карахана, который, справедливо критикуя деятельность Пекинского военного центра, почему-то запамятовал, что инициатором сотрудничества с «народными» армиями выступал он сам – чрезвычайный и полномочный представитель СССР в Китае.

19 мая 1926 г. из Пекина был отправлен в Москву документ – «Дополнение к «Соображениям о разведке», подготовленный, судя по всему, все той же комиссией Бубнова. В нем, в частности, предлагалось иметь на периферии объединенный разведывательный и контрразведывательный орган. Это, по мнению авторов, должно было помочь избежать распыления сумм, ассигнованных на разведку разными разведорганами, уменьшить затраты «…на гласный (обслуживающий) аппарат, дабы максимум сумм бросить на секретный (агентурный) аппарат».

«Мы слишком бедны людьми и деньгами, чтобы позволить себе иметь двойное число резидентур на периферии», – утверждалось в документе. И далее указывалось, что необходимо сделать «…при разрешении этого вопроса в положительном смысле»:

«1) Персональная договоренность между военными и ОШУ разведорганами в Пекине о назначении резидентов и помощников.

2) Удачная организация резидентуры: при резиденте военном товарище помощник должен быть чекист и обратно.

3) Оперативная подчиненность по отрасли работы (Пекинскому развед[ывательному] центру).

4) Административное и финансовое подчинение по принадлежности к соответствующему ведомству…

5) Оперативные] и технические] расходы также распределяются между военной и чекистской разведкой. Оперативные] расходы, оплата агентов определяется отраслю (отраслью. – Авт); технические расходы приблизительно пополам».

Когда речь шла об «отрасли», имелось в виду, что материалы, относившиеся к политической, экономической областям и деятельности белой эмиграции, а также «услуги агентов», добывавших эти материалы, должны оплачиваться ИНО ОШУ, а материалы, относившиееся к военной и военно-политическим сферам, включая содержание агентов, – IV-м управлением.

Эти предложения отражали все еще продолжавшееся обсуждение среди руководства разведки (военной и политической) и вышестоящих инстанций проблемы объединения военной и политической разведок, к чему подталкивало существование ряда объединенных резидентур в Западной Европе. Опыт создания подобных резидентур в Китае оказался отрицательным.

Возможно, следствием докладов комиссии Бубнова явился отзыв Рыбакова из Пекина. «Центральный пекинский резидент» уехал 25 сентября 1926 г., не дождавшись замены – А. И. Огинского («Островский», «Александр»), который прибыл в Пекин 8 ноября 1926 г. А в течение нескольких месяцев межвластья центральной резидентурой руководил «Лубе» – Иван

Васильевич Лебедев¹³⁹. Это был, безусловно, незаурядный человек и способный агентурный работник.

В июне 1926 г. полпред Л. М. Карахан направил письмо на имя заместителя председателя РВС СССР И. С. Уншлихта (псевдоним в переписке – «Яворский»), в котором развивал идеи, высказанные комиссией Бубнова, членом которой он сам являлся.

«Практика нашей военной работы в Китае все более убеждает нас в необходимости пересмотреть существующую организацию этой работы, – отмечал Карахан. – Явным, весьма вредным недостатком является отсутствие организационной увязки работы по линии инструкторства (советничества) и военной разведки. Между тем практика показала нам, что весьма ценные разведывательные данные, при условии сносной связи, дает именно работа по линии инструкторства, с другой стороны, эта последняя нуждается в постоянной систематической ориентировке относительно военно-политической обстановки, т. е. в обслуживании имеющимися разведывательными данными. Существующая организация, когда названные выше линии работы искусственно разделены, и здесь, в Китае, не_имеют_общего_центра_(подчеркнуто Караханом. – Авт.), мешает достигнуть наиболее полных результатов по обеим линиям работы».

«Вопрос этот поднимался уже несколько раз, – подчеркивал полпред. – Между прочим, по нему имела суждение и комиссия Ивановского (Бубнова. – Авт), которая высказалась за возложение на военного атташе и обязанностей резидента Разведупра. Такое решение вопроса всецело гарантирует как исполнение заданий Москвы по разведке в Китае, так и обслуживание наших инструкторских групп. Гарантирует нас [и] от мешающих работе недоразумений, как это было на днях в_кантонской_группе_(подчеркнуто Караханом. – Авт.), где резидент Р. У. доказывал Галину (Блюхеру. – Авт.) свою самостоятельсность. В группе имеются специальные лица, ведущие разведывательную работу, имеющие возможность отчасти вести эту работу через кит[айские] органы. – А тут приезжает резидент Р. У. и требует передачи разведки себе, заявляя о своей независимости от начгруппы. Получается нелепость».

Подобная «нелепость» между Блюхером и резидентом повторилась еще раз в конце 1926 г. (по крайне мере об этом стало известно).

«Существующая организация представляет неудобство и другого свойства. Учет и изучение обстановки производится в одном аппарате, а докладчиком мне по военным вопросам является военный атташе. Такой порядок не может не отражаться на полноте его докладов», – обращал внимание Уншлихта на недостатки сложившейся практики организации работы военного атташе Карахан. «Руководствуясь интересами дела и целесообразностью (объединение указанных выше двух линий военной работы дает также некоторую экономию средств)», полпред в Китае просил «…срочно вашего решения о возложении на военного атташе исполнения обязанностей резидента Р. У.». При этом Карахан указал, что «…однажды вопрос этот уже был решен в пользу подчинения разведывательных органов в Китае военному атташе – телеграммой от 17.IX. 1925 г. Берзин сообщил военному атташе, что он согласен подчинить ему все разведывательные группы Китая».

Кому адресовал телеграмму Я. К. Берзин? И как долго действовало его распоряжение? С 22 октября 1925 г. военным атташе в Пекине был назначен А. И. Егоров, сменивший на этом посту Н. М. Воронина. Что же касается самого Егорова, то именно он высказывался за возложение на военного атташе, «руководителя всей военной работы», и обязанностей резидента Разведупра.

Аргументируя свою мысль об объединении усилий разведок разных ведомств, Карахан писал: «Можно предвидеть еще одно соображение при решении поставленного мною вопроса – знает ли исполняющий в данное время обязанность В. А. (А. Я. Лапин. – Авт.) дело разведки? Судя по тому, что он в свое время был начальником разведывательного отдела армии и. наверное, знает и с делом справится, имея специального помощника по разведке».

Нельзя не согласиться с целесообразностью и оправданностью высказываемых Л. М. Караханом предложений о возложении на военного атташе обязанностей резидента Разведуправления, имея в виду, что военный атташе осуществлял бы общее руководство, а разведывательную деятельность организовывал бы и направлял специальный помощник – «центральный» резидент. Подобная вертикаль позволила бы «встряхнуть» начальников групп инструкторов (советников), а через них и самих инструкторов, и побудить их работать в интересах разведки (ставить им разведывательные задачи и требовать их исполнения), а также впредь исключить коллизии между резидентами и начальниками групп инструкторов. Подобные новации, с оговорками, способствовали бы улучшению работы по добыванию военно-политической информации по широкому кругу проблем. Так, наряду с положительными моментами существовала опасность, связанная с субъективными моментами и в первую очередь с личностью самого военного атташе, – подобная централизация руководства могла привести к ступору разведывательной деятельности.

Сам же Карахан, выступая с подобными предложениями, видел в лице военного атташе – прямого и непосредственного докладчика и военного консультанта при полпреде по вопросам военно-политического порядка. Военный атташе, по его оценке, должен был быть в состоянии всегда дать исчерпывающий ответ на тот или иной вопрос военного порядка, возникавший при общей политической оценке обстановки, а также неизбежный при принятии тех или иных решений, опираясь на разведывательные сведения. Карахан считал, что военная и политическая стороны в работе военного атташе неразрывно связаны – помимо руководства и контроля над деятельностью групп инструкторов (советников) предусматривалось использование этих инструкторов как «фактора политического влияния». Эту мысль он неоднократно высказывал и продвигал. Отсюда, по мнению Карахана, исключалась какая-либо самостоятельность и отвлеченность военных атташе.

И тот факт, что за период с июня 1924 г. по сентябрь 1926 г. (с момента появления первого военного атташе в Китае и до отъезда Л. М. Карахана в Москву) в Китае сменились четыре военных атташе – А. И. Геккер, Н. М. Воронин, А. И. Егоров, А. Я. Лапин (пятый, Р М. Лонгва, заехал в Пекин сентябре 1926 г), свидетельствует о том, что советского полпреда больше всего волновало подчинение ему военных атташе, чем все остальное, о чем он так разумно рассуждал.