Единоначалие

«Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить единство нашей партии, как зеницу ока. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним и эту твою заповедь».

Безусловно, таков был едва ли не главный ленинский завет. До самой последней возможности Ильич призывал, доказывал, убеждал в необходимости избежать раскола в руководстве и вообще в партии. Но как это сделать?

Разногласия в партии неизбежны. Единство мнений в тех или иных важных вопросах даже в небольшой группе людей сохранить нелегко. А тут речь идет о сотнях тысяч членов партии, десятках руководителей, имеющих собственные, порой выстраданные в тюрьмах и ссылках убеждения, пристрастия, теоретические взгляды. Тем более что общество вступило на неизведанный исторический путь.

В армии единство сохраняется благодаря, прежде всего, принципу единоначалия. Троцкий и его сторонники упрекали партию большевиков — еще при жизни Ленина — в жесткой армейской системе подчинения начальству. На первый взгляд, этого требует строжайшая партийная дисциплина, установленная в ВКП(б).

Сталин, опровергая троцкиста Рафаила, пояснил отличия армейской дисциплины от партийной. Первая принудительна, вторая добровольна. Высшая мера наказания в армии расстрел, в партии — исключение из ее рядов. Военнослужащий материально полностью зависит от своего начальства, в партии — наоборот, а руководство не назначается, а выбирается.

«Разве не ясно, — пишет Сталин, — что наша партия, проделавшая три революции, разбившая Колчака и Деникина и потрясающая ныне основы мирового империализма, — что эта партия не вытерпела бы и одной недели… военного режима и приказного строя… что она мигом разбила бы их и поставила бы новый режим?..

Но страшен сон, да милостив бог… Рафаил спутал партию с армией и армию с партией, ибо он, очевидно, не знает толком ни партию, ни армию».

Сталин в таких вопросах разбирался прекрасно. Только вот дисциплину в партии он постепенно вводил не менее строгую, чем в армии. Это проистекало из его понимания «передового отряда рабочего класса» как религиозного ордена. Такова была поистине партия нового типа.

Сторонники буржуазной демократии полагают, что в России после трех революций и Гражданской войны победившая партия могла позволить себе сомнительную, но весьма выгодную роскошь быть парламентской. Такая организация, стоящая во главе государства, быстро бы распалась на фракции, группы, которые, в свою очередь, стали бы образовывать вокруг себя сторонников, превращаясь в альтернативные партии.

Теперь им уже было бы не до государственного строительства. Будь они хоть пролетарскими, рабочими, крестьянскими или какими-то другими по названию, их главной целью, как полагается в буржуазных демократиях, стала бы борьба за первенство, за власть, за увеличение числа своих сторонников. В национальных республиках местная элита постаралась бы обособиться, чтобы превратиться в единовластные структуры…

В результате, как нетрудно догадаться, сначала СССР, а затем и РСФСР потерпели бы полный крах, последовательно разваливаясь на куски. Этим не преминули бы воспользоваться окружающие хищные государства, привлекаемые природными богатствами и людскими ресурсами России. Сталин понимал, что без опоры на монолитную партию, как на спинной хребет, новое, во многом еще неоформленное, рыхлое, ослабленное и терзаемое противоречиями общество не устоит.

Странно, что такие простые соображения не приходили в голову оппозиционерам, в частности, Троцкому. Он-то, казалось бы, являлся идеологом и приверженцем строжайшей армейской дисциплины как в армии, так и на трудовом фронте. Почему он вдруг затеял внутрипартийные дискуссии, выступая, не всегда открыто, за допустимость фракционной деятельности?

Одно из двух. Либо таким образом он стремился захватить власть и на свой лад установить общественный порядок. Либо его мог устроить и вариант расчленения страны на части и начала новых междоусобиц.

* * *

Троцкий — фигура во многом до сих пор остающаяся загадочной. Не потому, что у него были какие-то трудно понимаемые мудрые идеи (таковых у него не было и в помине). И не из-за каких-то необычайных, не поддающихся разумению личных качеств. На мой взгляд, он всегда был тем самым «парламентским» деятелем, с которым его сравнил Зиновьев, более или менее хорошо и достаточно близко его знавший. Лев Давидович с молодости привык провозглашать одно, а думать другое. Так было, безусловно, не всегда, но достаточно часто.

Рассматривать публицистические, политизированные, в основе своей демагогические работы Троцкого так, словно это научно-философские исследования или искренние откровения, по меньшей мере наивно. Он был ярким, хотя и не глубоким, политическим деятелем, да еще находившимся в яростной оппозиции к существовавшему в России строю. Можно ли требовать от него объективного анализа и научно выверенных обобщений? Он по всем позициям проиграл Сталину схватку за власть, подведя многих своих искренних сторонников под высшую меру наказания сначала по принципам партийным, а затем и военным.

Находясь в таком положении, не только он, но и многие, почти все нормальные люди не будут склонны к философским умозрениям. Одни найдут в себе силы признать правоту победителя (тем более, когда схватка была открытая и победа бесспорная). Другие будут упорствовать, поливать словесной грязью противника, всеми правдами и неправдами стремясь доказать свое превосходство над ним (теперь уже на словах) и оправдать свое поражение.

Загадочность Троцкого в том, что неясно, какие цели он преследовал, разжигая революционный пожар и внося смуту в партию. Во что он верил? Не на словах, а в глубине души? Для чего нужна была ему мировая революция? Разве он мечтал о благе пролетариев? Весьма сомнительно. Мечтал о благе народа? Какого? Во всяком случае, не русского. Да и вряд ли он заботился о благе еврейского народа. Судя по всему, он не был националистом.

Возможно, на гребне мирового революционного подъема он мечтал вознестись над серыми людскими массами, управлять ими… Но не был же он глупцом, обуянным манией величия и не понимающим, что властвовать над народом можно лишь имея надежные социальные, экономические, политические инструменты воздействия на людей. Но почему же он тогда решался на дробление партии большевиков на фракции, ослабляя ее?

Не исключено, что и сам Троцкий был вольным или невольным орудием в руках каких-то международных сил. Являясь, как теперь принято говорить, глобалистом, он мог ориентироваться только на всемирную силу. Какую? Если не на рабочий класс и не буржуазию (неорганизованное крестьянство не в счет), то кого еще? Кандидат только один: мировая финансовая система, негласное сообщество крупнейших владельцев капиталов, Глобальных Владык (ГВ) или какая-то его влиятельная часть. Только для них междоусобицы в крупных государствах чрезвычайно выгодны по принципу «разделяй и властвуй».

Не могу настаивать на такой версии, но полагаю, что она имеет долю вероятности. Имело бы смысл ее разработать обстоятельно. Однако эти проблемы выходят слишком далеко за рамки темы нашей книги.

* * *

Возвращаясь к клятвенному заверению Сталина хранить единство коммунистической партии как зеницу ока, можно без всяких сомнений ответить: он выполнил свое обещание. Ради этого он действовал беспощадно и порой чрезмерно жестоко. Не потому, что он был жесток. Таким было то время в нашей стране. Как сказано поэтом:

Нас не надо жалеть,

Ведь и мы никого не жалели…

Такими были тогда все те, от кого зависела судьба Родины. Среди профессиональных революционеров и людей, опаленных Гражданской войной, немного было жалостливых. Подчас борьба за власть шла не на жизнь, а на смерть. Во всяком случае, если бы нарушилось единство правящей партии, начались разброд и шатания, вряд ли каким-то чудом удалось бы спасти страну от последней гибельной междоусобицы.