КНИГИ Города из плоти и трагедия урбанистики

Полина Алексейчук

Эдвард Глейзер. Триумф города. Как наше величайшее изобретение делает нас богаче, умнее, экологичнее, здоровее и счастливее / Пер. с англ. И. Кушнарёвой. М.: Издательство Института Гайдара Московский урбанистический форум. «Библиотека урбаниста», 2014

На фотографиях в Google по запросу «Эдвард Глейзер» — холёный сорокалетний мужчина (на самом деле ему 47) в отменном костюме и с белозубой улыбкой. Не верится, что это профессор Гарварда, он похож, скорее, на CEO крупной корпорации или на венчурного инвестора. В этом есть доля правды: Глейзер — первоклассный экономист.

И этот экономист написал книгу, которая претендует на то, чтобы стать одним из манифестов urban studies. Манифест умещается в одну строку и локализуется уже в подзаголовке книги: «Город — это величайшее изобретение человечества, которое делает нас богаче, умнее, экологичнее, здоровее и счастливее». Тому, как именно город делает нас лучше по каждому из пунктов — богаче, умнее, счастливее и так далее — и посвящён каждый из разделов книги.

Характер автора, похожего на нью-йоркского топ-менеджера, легко реконструируется через его текст: с вами говорит напористый, активный, решительный и живой человек. Он спорит, полемизирует, доказывает, бомбардирует вас фактами и явно провоцирует. С Глейзером не согласились бы многие: например, отечественный урбанист Святослав Муру-нов в интервью порталу The Village высказал убеждённость, что города устроены таким образом, чтобы сделать человека несчастными, а человек счастливый — это, как правило, аномалия и вызов[1]. В очерке «Большие города и духовная жизнь» Георг Зиммель пишет о «насилии» большого города, от которого индивид пытается отгородиться путём излишней рассудочности, реагируя умом, а не чувствами, на «течения и противоречия внешней среды»[2].

Главная мысль Глейзера — в следующем: ребята, на самом деле вне города вы были бы намного несчастнее, чем в нём.

По композиции книга скорее напоминает собрание эссе и заметок и чем-то походит на бизнес-литературу для стартаперов. Автор хочет объяснить одновременно, почему миллиарды, потраченные на инфраструктуру упадочного города, не спасут его, почему политики, которые борются за социальную справедливость, обречены на провал, как взаимосвязаны феномен столицы и заирская клептократия, а также какую роль в жизни горожан играют чистая питьевая вода, блюда Гордона Рамзи и пьесы Шекспира.

Но текст Глейзера огорошивает не только пёстрым набором сюжетов, но и переплетением нескольких способов говорения о городе, и даже нескольких пластов, каждый из которых, в свою очередь, не совсем кон-систентен.

Первый пласт — это то, какой методологией пользуется автор. Глейзер — экономист и «высвечивает» окружающий мир пользуясь самым доступным ему языком — языком экономики. Например, утверждает, что самый важный в мире рынок — «рынок труда», а большой город — это «диверсифицированный портфель работодателей». В помощь экономике берёт статистику, которой владеет виртуозно.

Собственно, в этом и заключается трагедия урбанистики и причина, по которой научное сообщество смотрит на эту междисциплинарую область знаний в лучшем случае свысока, в худшем — с нескрываемым презрением. Хотя она и находится на пике моды и даже, возможно, помогает решать прикладные вопросы городской жизни, она не имеет ни своего языка, ни методологии, ни, собственно, объекта изучения как такового. Ведь «город» — это очень условный объект.

То, что изучает «урбанист» может быть прописано в плане исследования: например, «библиотечное сообщество города Москвы», но концептуализироваться «библиотечное сообщество» будет ресурсами социологии, а не урбанистики, и изучаться тоже методами социологии. И тогда «урбанист» превращается в «социолога».

Виктор Вахштайн фиксирует это очень точно: «Недавний всплеск интереса к урбанистике должен был сделать город объектом теоретической рефлексии в релевантных дисциплинах, но на практике привёл к инфляции высказываний. Говорить о городе стало легко и необременительно. Сегодня любое журналистское описание городской жизни априорно вызывает больше доверия, чем социологическое исследование той же проблематики. <. > В ситуации поствавилонской урбанистики мы окончательно утратили способность говорить о городе осмысленно»[3].

Каждый из нас — немного урбанист, особенно, когда городская среда, в которой мы существуем, очень активно меняется.

Впрочем, было бы глупо в этом тексте замахиваться на определение концептуальных рамок дисциплины.

Но раз уж у нас в руках — один из её предполагаемых манифестов, то можно воспользоваться шансом и показать, почему эта неопределённость статуса служит урбанистике плохую службу.

Второй пласт — «идеологический»: в тексте Глейзера интересно проследить смешение двух идеологических позиций. В статье «Пересборка города: между языком и пространством», уже упомянутой выше, Вахштайн, предлагает концепт, согласно которому история городской политики XX века — это история противостояния двух языков описания города (и связанных с ними сценариев развития): «высокого» и «левацкого» урбанизма.

«Высокий урбанизм» — это модернистский нарратив, это неизменная метафора города как «машины роста», как точки, где концентрируется максимум усилий, и, наконец, совершается прорыв! «Левый» урабанизм — это преклонение перед потребностями локальных, низовых городских сообществ, электрификация трущоб, доступный транспорт, равенство и справедливость для всех.

И если Джейн Джейкобсон, на которую Глейзер часто ссылается и которая во многом его антагонист, принадлежала по своим убеждения к «левацкому урбанизму» (воевала с властями — в частности, с Робертом Мозесом за сохранение трущоб Гринвич-Вилладж), то книга Эдварда Глейзера демонстрирует смешение этих двух городских идеологий, «высокого» и «низкого» урбанизма.

Он превозносит небоскрёбы, но в то же время защищает городские трущобы, подчёркивая их особый статус и отличие от сельских трущоб. Он не считает, что необходимо защищать историческое наследие городов, но и выступает против необдуманного строительства новых зданий и крупных инфраструктурных проектов даже из самых благих побуждений, не считая это рецептом для оживления городской жизни. Он двумя руками за экологизм, но объясняет, как пригороды могут привести к краху мировой экологии (и вообще стремится открыть читателю глаза на то, что экологизм — это отнюдь не жизнь среди деревьев). Он убеждён, что залог успеха для Нью-Йорка — инвестиции в детей из районов «отчуждения».

Третий пласт мы условно назовём «концептуальным» — он содержит зачатки концептов, на которых автор выстраивает свою модель и, собственно, генерирует новые идеи.

Тезис Глейзера состоит в том, что «города — это не здания, а люди» (с. 24), города — «это отсутствие физического пространства между людьми и компаниями» (с. 19). Города определяет не их география, а фактор близости, позволяющий людям совместными усилиями производить новую информацию и свободно обмениваться ею друг с другом.

Если города — это люди, то что делает одни города более успешными, чем другие? Люди! Точнее, их мозги. Мозги людей, их способность генерировать новые, успешные идеи и продавать их работодателям, на языке экономики, человеческий капитал, а не материальная инфраструктура, объясняет то, какие города добиваются успеха. Именно поэтому «за редким исключением, никакая государственная программа не может управлять силами городского изменения, проходящего в ритме отливов и приливов» (с. 23). Города способны трансформироваться только если их жители будут генерировать идеи, способные их переродить. Например, создать высокотехнологичное производство нового поколения вместо устаревшего — и тем самым обеспечить приток мозгов. Если же город создаёт достаточно сильную идею, уничтожающую знания, он «прокладывает путь к собственной гибели» (с. 83), как Детройт.

Основная драматургическая интрига, призванная держать читателя, это вопрос, кто главный герой в модели Глейзера — города или же всё-таки люди? И кто кому должен служить: город людям или люди городам? И что берётся за единицу измерения — благополучие горожанина или процветание города? Или же город — это, в первую очередь, сообщество, и тогда на первое место выходит коллективное благо? «Если идеи — это валюта нашего века, — пишет Глейзер, — тогда строительство правильных домов для этих идей будет определять нашу коллективную судьбу» (с. 34).

Легко прочитывается метафора города как огромного эффективного механизма, производящего ресурсы для удовлетворения коллективных потребностей. В таком ракурсе город выглядит даже враждебно.

Такие трудности и некоторая путаница возникают как раз из-за отсутствия концептуальных оснований общей модели: Глейзер вводит в оборот множество терминов «город», «социализация», «знания», «сотрудничество», «потоки информации». Но не всегда понятно, как именно они соотносятся друг с другом. А ведь Глейзер говорит о вещах, занимавших и классическую социологию (проблематика разделения общественного труда у Дюркгейма[4]), и философию XX века (попытки осмыслить «пространство» у Фуко[5]).

«Город» у Глейзера — это одновременно совокупность нескольких пространств: пространства производства, пространства удовольствия, удовлетворения потребностей. Он вводит концепцию города как портала, через который осуществляется контакт между рынками и культурами. Он пишет о городах как об особой форме человеческого взаимодействия и совокупности каналов передачи знания. Наконец, он вводит метафору городов как «тематических парков» и «домов для идей». Вместе с этим Глейзеру как экономисту близка опора на концепцию потребления: житель города потребляет все виды услуг, которые город может ему предоставить и все виды ресурсов, включая информацию и знания.

В итоге Глейзеру-экономисту удаётся высветить некоторые результаты совместных действий людей и даже корреляцию между результатами и набором внешних факторов. Но его модель говорения о городе не может шагнуть дальше и объяснить феномен «социального взаимодействия».

Концептуализировать и связать между собой понятия пространства, сообщества, индивида и взаимодействия — трудно. Но в социологии есть ресурсы для этого, она породила множество школ, множество языков описания города и метафор города: от «экологии человека» классика Чикагской школы Роберта Парка (город как «социальная лаборатория»[6]) до этнометодологии и этнографии. Урбанистика подразумевает некое приращение знания об объектах, а исследование невозможно без исследовательской оптики. Иначе текст исследователя превращается в текст журналиста, публициста, обывателя.

Но читать «Триумф города» важно и нужно. Книга действительно увлекает: краткий ликбез по истории Кремниевой долины, профсоюза работников завода Форда, бунтам афроамериканцев в Детройте и биографии великих, с точки зрения Глейзера, людей, чьим главным капиталом были знания (его герои внушают больший трепет, чем гении капитализма Айн Рэнд).

Глейзер не интересуется российскими городами. Но некоторые выдержки из его текста звучат очень актуально для нас: «В Америке транспортная перегруженность приводит к миллиардам долларов потерянного времени, однако её последствия ещё более опасны в странах развивающегося мира, где концентрация транспорта ещё выше, а альтернативные пути передвижения, такие как метро, обычно плохо развиты. Дома здесь не такие высокие, а потому города занимают большую территорию, а вкупе с ужасными переулками это означает, что тут нельзя ходить пешком…»

Следуя логике модели Глейзера, мы сможем свободно передвигаться пешком, если стимулируем в крупные российские города приток мозгов. Жаль, что всё не так однозначно.