Модератор Кириллов

Роль Игоря Леонидовича в канале ВИDа столь же загадочна, сколь и сама эмблема телекомпании Любимова-Политковского…

– У работника «Останкина» обязан быть иммунитет ко всякого рода сплетням, слухам. Вы должны со скепсисом воспринимать такую информацию, зная ей цену.

– Да, абсолютно верно. Например, когда мы с Анной Шиловой многие годы вели «Огоньки», все считали, что мы муж и жена. Однажды мы в МУРе выступали. Такой концерт-встреча со зрителями. Рассказывали всякие байки про нашу жизнь. Я спрашиваю: «Вы, наверное, думаете, что мы муж и жена?» Вдруг какой-то майор (начальственный такой голос): «Но-но, не забывайте, где мы находимся, мы лучше знаем, кто муж, кто жена, не заливайте». Я растерялся. Мы с ней решили больше никогда не возражать. До сих пор еще спрашивают: «Как поживает ваша супруга?» Моя жена не ревнует и не ревновала, потому что она знает наши дружественные отношения. А уж всяких сплетен было! Например, старушка приезжала, уверяла меня, что я ее сын (это на Шаболовке еще, где-то 59-й год). Однажды приехала женщина с двумя детьми, уверявшая, что один из этих мальчиков – мой сын, которого я зачал, когда возвращался с фронта в 1946 году. Мне-то тогда 12 годков было и я никак не мог принять участия во фронтовых действиях. Тем более в таких действиях. Так что, повторю, сплетен всяких много было.

– А про кого из телезвезд вашей волны говорили больше всего?

– Про Леонтьеву. Говорили, что она агент ЦРУ. Были письма: «Правда ли, что наша любимая «Тетя Валя», которую мы столько лет видели в «Спокойной ночи, малыши» и в других детских передачах, оказалась агентом ЦРУ и когда ее пришли разоблачать наши славные чекисты, то она выбросилась с 9 этажа?» Подпись: «Ученики 4»а» класса.»

– Сплетни это как бы показатель неравнодушия зрителя. Они не возникают вокруг пресных, неинтересных фигур.

– И еще этот интерес подогревается тем, что об актерах, кинорежиссерах, киноактерах, художниках кино, все-таки есть мемуарная, биографическая литература, киноведческая. О работниках телевидения – очень мало.

– Но зато знаменитый «работник телевидения» очень часто становится объектом газетных интервью.

– Интервью – это еще очень завуалированно. Когда о человеке ничего не известно, а он все время на глазах, то волей-неволей любая маленькая искорка сплетен превращается в костер. Говорили, например, что Шилова – дочь Булганина. Какие-то общие черты были, глаза, в бровях что-то нашли.

– У вас был в биографии «звездный час», когда вас больше всего интервьюировали?

– Нет, все было достаточно ровно. Как и наша профессия, дикторская. Не та, кстати, которую я сейчас осваиваю. На Западе она называется модератор, у нас нет аналога на русском языке, поэтому мы говорим «ведущий». Самое смешное – это то, что к этому я вернулся через 33 года. С этого я начинал. Я ведь вообще режиссером хотел стать. Поступал на телевидение не для того, чтобы стать диктором. Репортер должен быть именно модератором, который должен все что угодно делать, чтобы передача прошла в эфир. А так как записи не было, а эта передача 7-10 раз повторялась, то 7-10 раз я выходил в эфир. Тогда я чувствовал себя свободным. Я уже не говорю о концертной студии, когда сюда переехали, в Останкино.

– Кстати, ваша никотиновая норма?

– Штук 15 в день.

– Портсигар необычный. Я вообще раньше не видел кожаных…

– Это подарок моей болгарской родственницы. Удобно, никто не знает, какого сорта сигареты. Пусть думают, что хорошие. Раньше у меня был такой же, но мексиканский, лет двадцать пять я им пользовался, мне он от отца достался.

– Кто ваш отец?

– Ваш коллега был, журналист. Редактор в «Воениздате», фанат русского языка. К каждому слову придирался. Отец заложил основы культуры своим внучке и внуку.

– А мать?

– Мать в библиотеке всю жизнь проработала. Я единственный в семье. Братьев, сестер нет. Зато много двоюродных братьев и по линии отца и по линии матери.

– Вы москвич?

– Коренной. И супруга тоже. Она звукорежиссер, работает на телевидении.

– Вы познакомились здесь?

– Нет, мы познакомились еще в 43 году, когда нам было 11 лет и жили в одном дворе. Она жила в квартире с балконом. А у нас не было балкона, но из моего окна ее балкон был виден. Как зовут? Ирина. Она закончила энергетический институт. По линии отца пошла.

– У вас много детей?

– Дочь старшая и сын. Дочь окончила консерваторию, преподает музыку, концертирует с мужем.

– Вы были (и по-прежнему остаетесь) сверхзнаменитым. Вам приходилось общаться с Первыми Лицами?

– Я старался этого избегать. В прошлом один раз у меня была встреча. Колоссальный эпизод в моей биографии журналистской. И очень печальный. В первый раз, когда Брежнев поехал с Никсоном встречаться в Америку, 1972 год. Когда он возвращался, я выяснил, что накануне в Париже Лион Ситрон (знаменитый французский комментатор) спокойно подошел к Леониду Ильичу на аэродроме и задал несколько вопросов. И Брежнев ответил на эти вопросы. Я подумал, почему же мы этого сделать не можем? Более того: имел глупость об этом сказать нашему Лапину. Кто меня за язык дернул? Не знаю. Он говорит: «Очень хорошо, ты поедешь на аэродром и возьмешь у него интервью». Почему я? Есть другие комментаторы. Нет, настаивает председатель, поедешь ты. Мне дали машину. Я приехал. Очень хорошо ко мне отнеслись фотокорреспонденты, дали мне место, микрофон со знаменитым шнуром, на который никто не должен был выступать. Я никогда не забуду, как мимо нас проходила эта монолитная масса – Политбюро. Словно в замедленной съемке. Во-первых, лица все безумно здоровые, в необыкновенном румянце. Они шествовали будто боги Олимпа, по воздуху. Не торопясь, с таким достоинством шли, что я просто ошалел. В такой близи я их никогда не видел. Ко мне подходит небольшого роста, с вот такими бицепсами человек (из 9 управления) и говорит: «Интервью не будет». Как не будет, все же договорено? Я думаю: «Если уж я сюда попал, как бы мне выбежать, чтобы мне не наступили на кабель?» Я намотал его, все сделал. И вот идет Брежнев. Я делаю рывок. Но я недооценил 9 управление. В это время вцепились (сначала в левую руку) пальцы охранника. (У меня три недели синяки были.) А ногой он встает на кабель микрофона! Я кричу: «Леонид Ильич!» Думаю, может, он узнает меня и скажет, иди, мол. У меня ведь элементарный вопрос был. Как в Париже. Чтобы вождь сказал, что да, вернулся на Родину, очень приятно, побывал в Америке. Чтобы 2-3 слова сказал. Короче, вечером я всю эту сцену видел дома. В программе «Время». Общий план давали, был виден мой затылок…

– Неприятностей, кстати, потом не было?

– Нет. Оказалось, что в Париже очень просто взять интервью у главы советского государства. Для этого не надо было ни у кого спрашивать разрешения. А здесь надо было пройти целый ряд инстанций (Суслов, Демичев, члены Политбюро), чтобы связаться с самолетом. Брежнев, выяснилось, очень был расслаблен в самолете, поэтому решили не встречаться.

– А с предшественником Пятизвездного Генсека доводилось встречаться?

– С Хрущевым, я помню, пообщались, когда сидели в Свердловском зале. Он любил поговорить. Потом, между прочим, вместе сфотографировались. Руку он мне жал.

– Вы считаете себя политизированным человеком?

– Я не политолог, я не считаю себя настолько политизированным. Но очень внимательно слежу за политикой. Потому что это уже стало необходимостью. Меня брали сюда (на ЦТ) в 57 году прежде всего для того, чтобы читать каждый вечер новости. Поэтому я (это вошло в привычку) просматривал ежедневно газеты, делал прогнозы.

– Проколы в работе, обернувшиеся неприятностями, были?

– Вы эту историю уже прокачивали?

– Я очень не любил на эту тему говорить. Сейчас уже успокоился. Очень неприятно, я глубоко переживал. Обидно было не то, что меня наказали. Не в этом дело. А в том, что я мог допустить такое. Я потом думал: что я мог тогда сделать, чтобы не допустить этого? В чем была вина? Мне нужно было в этих частях, которые я проверял, просто сверить индекс!

– А в «видовский» период у вас не было таких экстраординарных случаев?

– По сравнению с тем, что бывало у меня на «информации», нет. Хотя это тоже живой эфир. Мне это нравится, он всегда мобилизует, но чреват! Здесь бывают какие-то прорехи. Где-то не вовремя пошла запись, какие-то чисто технические накладки.

– А как вы оказались в ВИДе?

– Сначала Андрей Разбаш, режиссер ВИДа, приглашал. Я думал, они разыгрывают. Я ведь уже не работал. Я очень любил эту передачу, потому что самое лучшее, что происходило на телевидении, происходило в молодежной редакции, начиная с «ВВВ» (Вечер веселых вопросов), который прогорел через три дня, после того, как я впервые приехал на телевидение (это предтеча КВН).

– Какие передачи у вас случались? Вы ведь начинали сотрудничать с «молодежкой» давно?

– Два раза я пробовал себя там. И очень старался. От этого старания я прогорал. Помню один репортаж из салона новобрачных на проспекте Мира. Мне надо было шесть залов пройти. И самый главный – шестой. Я настолько перестарался, настолько думал не о том, что мне надо было делать, а о том, как я это делал (чтобы закрепиться в этой редакции!), что шестой зал и забыл! Закончил передачу на 5-6 минут раньше. В восторге. Мне казалось: так здорово, так лихо. (Как примерно сейчас некоторые самодеятельные ведущие в некоторых передачах: лихо-лихо-лихо). А ведь это живой эфир! И ведь кто бы напомнил! Никто. Концовку же я такую сделал, что нельзя уже было продолжить передачу. А самый главный зал забыл. Вот была трагедия.

– Единственная в вашей творческой биографии?

– Второй случай – в «Телетеатре». Пригласили, вел передачу, старался, пел. Все было нормально на репетиции. А в эфире я не «попал» и «разошелся» с оркестром.

– Но теперь вы в рамках экс-молодежки, и все в порядке.

– Я очень сожалею, что это раньше лет на 10 не пришло. Очень интересно разобраться в вашем поколении, чисто психологически, чисто с житейской точки зрения. Это открытие. Пример. У нас в России богатые недра, не ценим только. Также и людские ресурсы на телевидении не ценятся. Особенно молодежь. Я учусь. У молодых можно и нужно учиться. Я вот преподаю мастерство исполнения, у меня на эти занятия ходят совсем молодые люди.

– Несколько непривычно было видеть вас в молодежной униформе, без пиджака.

– Условие было такое. Я в жизни галстук терпеть не мог, сейчас просто уже привык. Пиджаков терпеть не мог. Любил в молодости ковбойку, шаровары.

– Какая у вас машина?

– «Жигули», девятка. Я около сорока лет за рулем.

– Гастрономические привязанности?

– Я не гурман. Мое любимое блюдо: тонкий кусок хлеба с маслом, а сверху посыпать сахарным песком. Для меня это уже хорошо. С военных лет воспоминание.

– А теперь блиц-опрос. Хобби, семейные традиции, кредо и т. п.

– Хобби? Автомобиль. Возиться с ним, усовершенствовать – удовольствие. Езда? Особенно не лихачествую. Когда тороплюсь, стараюсь ехать аккуратно, соблюдаю правила.

Домашних животных дома нет. Когда сын жил с нами, была собака.

Отдыхаем на даче. Деревенская такая, недалеко, на Дмитровском шоссе. Удобств никаких нет особых, но нам там нравится.

Друзей у меня очень много. Самое тяжелое, когда праздник. Например, Новый год. Хочется всех поздравить, составляется список. День рождения? Сентябрь. По гороскопу – Дева. Гороскопы особо не примеряю на себя, потому что иногда прогнозы астрологов печальны. С точки зрения психологии это опасно. Если поддаться им, то будешь еще внушать себе, что что-то случится. Человеку не надо знать свою судьбу наперед, иначе ему будет трудно жить. Он должен верить в хорошее и настраиваться на благополучный исход.

* * *

В качестве постскриптума к разговору с Кирилловым приведу реплику Кирилла Разлогова, который любезно написал предисловие для моей книги «Влад Листтев. Пристрастный реквием»:

Система кинозвезд началась с поклонения дивам итальянского экрана: физиологический магнетизм Пины Меникелли и Франчески Бертини, многократно усиленный темным залом и мерцанием теней, завораживал миллионы.

Отечественную теорию телевидения принято начинать с книги Владимира Саппака «Телевидение и мы», одним из ключевых элементов которой была трогательная до слез влюбленность автора в Валентину Леонтьеву – «харизматического диктора» тех времен и народов. Народы остались прежние, времена и границы государств изменились. Сохранилась ли способность индивидуального персонифицированного переживания (фантазма) по поводу «смутных объектов желания» – дикторов-ведущих наших телеканалов? Думаю, что да, безусловно и, что самое главное, независимо от содержания ведомых передач. Иначе Юля Меньшова, которая все делала сама, и Елена Ханга, все время говорившая «про это», как и сексуально озабоченная Анфиса Чехова, оказались бы вне конкуренции. А ведь наиболее сильные зоны притяжения появились в ельцинскую эпоху с вовсе неожиданной стороны: из «Вестей».

С исчезновением дикторов, объявляющих программы, функции «нейтрального» имперсонального начала перешли к ведущим новостей. Свидетельство чему – творческая и личная траектории Татьяны Митковой, Светланы Сорокиной и Арины Шараповой (порядок по алфавиту, чтобы кто чего не подумал): их превращение в див экрана, объект сочувствия и вожделения миллионов, а затем и в ведущих «авторских» передач.

Истоки особых отношений между дивами и зрителями восходят к специфическому месту и роли РТР – и «Вестей» в особенности – в отечественном телевизионном вещании перестроечного периода. Российский канал в оппозиции Первому советскому играл не только и не столько на правде-матке (резать которую пока не разрешали), сколько на доверительных отношениях со зрителями. Он был лишен официоза, а потому располагал к личностной интонации.

Классическая советская манера Левитана-Кириллова говорила слушателю-зрителю: мы вещаем от имени и по поручению государства, мы – проводники «правды», приводные ремни от них к нам.

Парадоксально, но нынешний Первый канал умело перенял эту манеру и в новостях, и в саморекламе, анонсах передач и фильмов, выдержанных в стиле сводок Советского информбюро.

Иное в «Вестях» раннего периода. Здесь сознательно поощрялась личностность обращения к зрителю, первоначально при все той же имперсональности текстовок – «я» рассказываю вам то, что «сама» думаю о событиях. Парный конферанс программы «Время» здесь неизбежно должен был смениться индивидуальным ведением (и видением).

Примат рационального мужского начала в господствующей по сей день патриархальной культуре постепенно сменялся женской эмоциональностью реакции на окружающую несправедливость. Взлет Митковой, Сорокиной, Шараповой начался с этой общенациональной психоаналитической платформы.

Что же происходит сегодня? Ушла за кадр (из любителей – и любимых – в профессионалы) Татьяна Миткова. Исчезла неистовая Светлана Сорокина. Божественно декоративная Арина Шарапова покинула новости, но органически вписалась в развлекательно-рекламный контекст вещания в целом. Но свято место пусто не бывает. Либидо отечественного зрителя с восторгом зафиксировалось в привычные девять вечера на Екатерине Андреевой, магическая привлекательность которой только выигрывает от вновь обретенной имперсональности представления нового официоза, заставляющего вспомнить о первоначальном значении слова «прелесть».