Местные жители

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Однако существовала еще одна многочисленная категория партизан — сами местные жители. Это ли не свидетельство «народности» советской партизанской войны? Нет, не свидетельство.

Никак не желают ангажированные властями (или мягче — руководством официальных институтов государства) историки России и Беларуси осознать ту истину, что «простой народ» (местное население) составлял в отрядах хоть и значительную, но подчиненную массу (да и то не раньше лета — осени 1943 года). Рядовой состав выполняет приказы командования — это закон. А кто командиры? Это наши первая и вторая группы.

«Сборный партизанский отряд /около 40 человек — М. П./, столь удачно уничтоженный Зуевым осенью 1942 года при нападении на деревню Гендики, судя по документам, найденным у погибших, на три четверти состоял не из беларуских крестьян, а из парашютистов /сотрудников НКВД-НКГБ — М. П./ и бывших военнопленных.

Это по-своему показательно. (…) К осени 1942 года во всех отрядах установилось четкое „классовое“ разделение на „панов“ и „рабов“. Парашютисты, местные начальники-коммунисты, а иногда и бывшие пленные были «панами», местные жители — „рабами“. Мирное гражданское население отмечало огромную разницу между теми и другими»[18].

К концу оккупации численность партизан в БССР (на Украине и других регионах подобной картины не наблюдалось) неуклонно росла. Как получилось, что население, которое в 1941 году готово было воевать вместе с Вермахтом, к 1944-му потянулось в лес? По Соколову очень просто — оно накушалось ужасов оккупации и прониклось ненавистью к оккупантам. На первый взгляд логично, на самом же деле «притянуто за уши». Разглядеть-то оно разглядело, но для «памяркоўных» беларусов это вовсе не повод браться за оружие. Сталин еще и не то с беларусами вытворял, однако партизанскую войну против него никто не начал.

Население было втянуто в борьбу искусственно.

Как происходило пополнение отрядов местными жителями? Вот два отрывка из немецких докладов:

«14 октября 1942 года командование тылового района 2-й немецкой танковой армии сообщало о действиях партизан:

„Из различных областей района поступают сведения о насильном призыве в партизаны боеспособных жителей“.

Штаб 221-й охранной дивизии из группы армий „Центр“ 9 марта 1943 года доносил:

„В районе юго-западного Меркулова (65 км северо-западнее Гомеля) отмечено от 400 до 500 плохо вооруженных партизан. 20 процентов партизан являются принудительно завербованными местными жителями“».

Армстронг, с. 64

Российские историки неправильно толкуют донесения командиров партизанских отрядов о том, что в том или ином регионе «могут быть привлечены к борьбе еще столько-то тысяч человек». Надо обратить внимание на часто встречающееся в подобных донесениях словосочетание «учтенные резервы».

Дело в том, что партизанских командиров совершенно не интересовало желание или нежелание «местных» воевать с немцами — они просто произвели учет лиц призывного возраста и определили число людей, подлежащих мобилизации. Повадки партизанских командиров в Беларуси не отличались от методов партизан в других «временно оккупированных» районах СССР — все тот же обязательный призыв военнообязанных.

Занятно врал Сталину Пономаренко в июне 1943 года:

«Учтенные резервы партизанского движения, готовые в любую минуту взяться за оружие, составляют 215 400 человек…»

Соколов, с. 61

Тогда почему на территории УССР и БССР призыв в ряды партизан не носил массового характера? Тому две основные причины.

Во-первых, партизаны БССР и УССР не могли отправлять мобилизованных в действующую армию, поскольку линия фронта в 1941–1943 гг. проходила далеко от мест базирования тамошних «мстителей». Только в районе Полоцкой низменности часть военнообязанных удавалось переправлять через так называемый Суражский коридор для службы в РККА.

Выдержка из отчета о работе могилёвского «Комитета содействия Красной Армии» за период с сентября 1941 по 10 марта 1943 года дает наглядное представление о том, как отнеслось к оккупации подавляющее большинство гражданского населения города Могилёва[19]:

«Основной тон в настроении населения давали контрреволюционные элементы (имеющие судимость, всякие „бывшие люди“ и т. д.) и широкие обывательские слои, которые очень приветливо встретили немцев, спешили занять лучшие места по службе и оказать им всевозможную помощь. В этом числе оказалась и значительная часть интеллигенции, в частности, много учителей, врачей, бухгалтеров, инженеров и др.

Очень многие молодые женщины и девушки начали усиленно знакомиться с немецкими офицерами и солдатами, приглашать их на свои квартиры, гулять с ними и т. д. Казалось как-то странным и удивительным, почему немцы имеют так много своих сторонников среди нашего населения…

Говоря о молодежи, нужно отметить, что очень резко бросалось в глаза отсутствие у значительной ее части патриотизма, коммунистического мировоззрения. Это замечание относится и к комсомольцам, особенно комсомолкам. Как педагог, я многих из них знал лично и внимательно наблюдал за ними».

Соколов Б. В., с. 361

Любопытно сообщение секретаря Минского облисполкома Ивана Климова тому же Пономаренко в августе того же 1942 года:

«Все чаще происходят столкновения не с немцами, а с полицейскими отрядами, отрядами самопомощи (группы самозащиты, как правило, разбегаются при появлении партизан, а украинцев оккупанты пока в дело борьбы с партизанами не включают, они стоят гарнизонами)… Воевать приходится с белорусами и русскими, хотя в значительной степени и спровоцированными, находящимися в полицейских и других отрядах».

Там же, с. 86

Вот из-за этих причин массовый «хапун» в Беларуси и Украине отсутствовал.

Во-вторых, пополнять призывниками собственные ряды в массовом порядке партизаны тоже не могли, так как для новобранцев не было оружия, а тащить в отряд кучу лишних ртов, вооружить которых нет возможности — накладно. Небольшие партии оружия, боеприпасов и взрывчатки, направляемые через линию фронта единичными авиарейсами, потребностей не удовлетворяли. Поэтому, переписав военнообязанных, партизанские командиры «имели их в виду», но призывать не спешили.

Немецкий пропагандистский плакат

Однако по мере приближения с востока «власти советов» мировоззрение населения стало меняться, теперь оно само все чаще посматривало в сторону леса. Бежали в лес и те, кто не хотел быть угнанным на работы в Германию (хотя, как известно, многие из угнанных назад не вернулись, уехали в Канаду или США).

Но основной приток мирных жителей в отряды был вызван репрессиями немцев, только происходил этот приток по иной схеме, нежели представляла дело советская историография (российская до сих пор представляет) — «репрессии немцев — народный гнев». Все происходило, повторяю, иначе.

Дело в том, что местные жители были хоть и малообразованными людьми, но отнюдь не дураками. Нехитрую формулу партизанской войны большевиков они быстро «просекли»: «акция партизан — репрессии немцев». А потому, не дожидаясь тупой агрессивной реакции немцев на очередную провокацию партизан, собрав свой нехитрый скарб, припускали «тутэйшие» мелкой рысью к ближайшему лесу, то есть к тем самым партизанам (а куда еще, одним в лесу не выжить).

Кроме того, каратели, сжигая в ходе своих карательных операций села в партизанских зонах, одновременно производили принудительную эвакуацию жителей (забегая вперед, отмечу, что немцы в большинстве случаев не уничтожали местное население вместе с населенными пунктами, хотя именно такую картину создавала в умах советских граждан послевоенная пропаганда). Тем не менее, по вполне понятным причинам, многие из эвакуируемых жителей эвакуироваться из родных мест не желали, и опять-таки бежали в близлежащие леса — к тем же партизанам.

Вот что пишет в своих воспоминаниях свидетель событий, происходивших во время войны в Полоцке и Полоцкой области:

«Насильственная вербовка крестьян в партизанские отряды в течение лета 1942 года стала обычным явлением. Успеху этого мероприятия в значительной степени способствовали сами немцы своим консерватизмом, примитивным формализмом и суровостью, которую они применяли без всякого смысла и разбора. По немецким правилам, крестьянам запрещалось без особого на то разрешения выходить за границы своих земель. Всякое исчезновение человека из деревни на один день считалось уже большим преступлением, почти доказательством связи с партизанами. Родственные связи с другими деревнями во внимание не принимались. Отсутствие документа с немецкой печатью, который свидетельствовал личность, тоже считалось доказательством принадлежности к партизанам, парашютистам или шпионам, не обращая внимания на то, что человека давно и хорошо знали все вокруг. „Бефель ист бефель“ (приказ есть приказ): не получил во время документы или потерял их — вини сам себя.

Все это предельно упрощало задачу „советских“. Они насильно забирали крестьянина из деревни (пусть себе и при свидетелях: свидетелям немцы не верили, да и не было кому их допрашивать), немедленно уничтожали все его документы, потом отводили под конвоем в другой район. После этого с человеком все было кончено; он не мог больше вернуться на легальное положение и вынужден был — хотел того или нет — оставаться навсегда с партизанами. Худшую трагедию трудно себе представить.

А еще немцам ужасно нравилось жечь деревни. После этого отчаявшемуся человеку вообще не было чего терять. Разве это не самое надежное средство загонять крестьян в партизанские отряды?»

Илынский, с. 227

Именно перечисленными обстоятельствами обусловлено большое количество «цивильного» люда, группировавшегося вокруг партизанских отрядов, и служившего для последних рабочей силой, источником пополнения и т. д. По той же причине при проведении карательных операций среди убитых партизан оказывалось много безоружных граждан, в том числе женщин и детей. Как видим, «местные» шли в отряды по причинам, привнесенным извне.