Глава 13 «ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 13

«ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ»

Зафиксировано одно высказывание Гитлера в беседе с министром иностранных дел Чехословакии Швалковским 21 января 1939 года: «Наши евреи подлежат ликвидации». Еще через девять дней он пророчил, что, если будет война, «в результате произойдет не большевизация мира, а вместе с ней победа еврейства, но уничтожение еврейской расы в Европе». Гитлер был полон решимости претворить эти слова в действие, он готов был истребить целый народ.

Мы не знаем в точности, когда Гитлер пришел к «Окончательному решению еврейского вопроса»: нет документов, раскрывающих дату этого страшного приказа. Есть, правда, другой документ – запрос Геринга от 31 июля 1941 года, в котором он требует от Гейдриха «выслать как можно скорее план предварительных мероприятий организационного, технического и материального характера для обеспечения нужного нам „Окончательного решения“». Значит, базовый приказ Гитлера был издан раньше. Историк Краусник делает следующий вывод из доступных материалов: «Можно сказать определенно: чем более Гитлер утверждался в своем намерении свергнуть большевизм в России, тем сильнее он становился одержим идеей, которую вынашивал уже долгое время – стереть с лица земли евреев на подконтрольных ему территориях. В марте 1941 года Гитлер открыто заявил, что его цель – расстрелять комиссаров Красной армии; не позднее этого времени он должен был издать свой тайный приказ об уничтожении евреев как об „Окончательном решении вопроса“».

Документальное свидетельство имеется в виде предварительного указания: 3 марта 1941 года Гитлер продиктовал генералу Йодлю общую директиву относительно надвигающейся войны с Советским Союзом. И там впервые было заявлено, что на рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера будет возложена обязанность по ликвидации еврейско-большевистского правящего класса на Востоке. Йодль записал: «Большевистско-еврейская интеллигенция должна быть уничтожена, поскольку она всегда угнетала народ». Первейшая задача – покончить с «большевистскими лидерами и комиссарами, по возможности еще в зоне боевых действий». Потребуются ли для этого дополнительные силы, помимо полевой полиции, должен решить рейхсфюрер: он располагает соответствующей организацией.

Таким образом, массовое преступление не было провозглашено открыто. Гитлер сначала сказал только об уничтожении еврейского правящего класса Советов, и ни слова не было в его директиве, что практически все евреи будут запущены в машину уничтожения, в соответствии с невразумительным обоснованием нацистов-юдофобов, что большевизм и есть типичное проявление еврейства. Гитлеровский план закручивался спиралью. Сначала эсэсовская машина убийства должна была покончить с еврейскими большевистскими лидерами, но постепенно витки расширялись: далее следовала интеллигенция, потом служащие, затем лица, заподозренные в сотрудничестве с партизанами, и, наконец, круг жертв захватывал каждого еврея персонально.

Военные ничего не знали об этих мрачных перспективах. Поскольку Гитлер отдал ключевую роль в «наведении порядка» на Востоке рейхсфюреру СС, они были довольны тем, что можно поторговаться с Гиммлером, оставив СС всю грязную работу и оградив себя от посягательств на прерогативы вермахта. 13 марта 1941 года генерал-майор Эдуард Вагнер встретился с Гейдрихом, чтобы выяснить, как РСХА предполагает вести дело на Востоке. Гейдрих охотно сообщил ему: как и во время Польской кампании, рейхсфюрер СС будет использовать оперативные эйнзацгруппе, составленные из Зипо и СД.

Оставался, правда, открытым вопрос о контроле над оперативными группами со стороны действующей армии. Переговоры об этом с высшим армейским командованием Гейдрих поручил Мюллеру, но грубый гестаповец повел себя так заносчиво, что дискуссия вскоре зашла в тупик. И все же военные вынуждены были прийти к соглашению с полицейскими силами, поскольку 30 марта фюрер собрал у себя 200 высших офицеров вермахта и разъяснил им, что Восточная кампания будет самой жестокой из всех. «Большевизм – это социальное преступление, – кричал он, – и мы должны оставить всякую мысль о солдатской солидарности! Комиссары и сотрудники ОГПУ – преступники, и с ними следует обращаться как с преступниками!» Этот резкий выпад был заготовлен, чтобы возвестить о самом преступном приказе в немецкой военной истории: так называемый «приказ о комиссарах» вменял в обязанность фронтовым командирам обращаться с захваченными политработниками и офицерами спецслужб Красной армии не как с военнопленными, а как с политическими преступниками, которых следует ликвидировать или передавать для казни в полицию безопасности. Поскольку едва ли нашелся бы хоть один генерал, готовый воспротивиться гитлеровскому указу, тем привлекательней становилась мысль оставить «специальные операции» полиции Гиммлера.

4 апреля, когда знатоки международного права в Верховном командовании вермахта только засели за «приказ о комиссарах», генерал Вагнер уже прислал Гейдриху проект соглашения относительно роли эсэсовских эйнзацгруппе в Восточной кампании. Стало ясно, что армия готова пойти на какие угодно уступки. Проект предполагал, что в тыловых районах «передвижение, выделение рационов и размещение» оперативных групп полиции осуществляется по приказам армейского командования, но в дисциплинарном и техническом отношении они подчиняются лишь РСХА. Правда, главнокомандующий армейскими силами может запретить какие-то действия эйнзацгруппе, если они «препятствуют боевым операциям». Но одна сентенция этого документа сводила на нет все ограничения, и, с точки зрения Гейдриха, это положение и было самым главным: «Зондеркомандам или эйнзацгруппе разрешается, в соответствии с их задачами и на их ответственность, применять карательные меры в отношении гражданского населения». Гейдрих утвердил проект Вагнера. Путь для его «эскадронов смерти» был открыт.

Значит ли это, что армия таким образом дала согласие на тотальное истребление евреев подразделениями СС? Нет, очевидно, что нет. Все свидетельствует о том, что военные ничего не знали об «Окончательном решении еврейского вопроса» согласно приказу Гитлера. Вагнер изложил задачи оперативных групп следующим образом: «В тылу армии до начала боевых операций: взятие на учет определенных объектов (материалы, архивы, антигерманские организации и группы и т. п.), а также определенных лиц (шпионы, диверсанты, террористы и др.); в зоне коммуникаций: выявление и искоренение антигерманских и антиправительственных сил, которые не являются частью вооруженных сил противника, и обеспечение командования общей информацией зоны коммуникаций о политической ситуации».

Вот он – характерный образец курьезной военной шизофрении, что так облегчила работу эйнзацгруппе. Генералы рассматривали Гейдриховы ударные истребительные отряды как обычные формирования по борьбе со шпионажем во фронтовом тылу и в то же время явно понимали, что у этих частей на Востоке есть какая-то особая задача политического свойства. Однако они были только рады спихнуть эти «особые задачи» на людей Гейдриха.

Сначала и сами члены эйнзацгруппе были сходным образом введены в заблуждение. Гейдрих предпочитал, чтобы его головорезы знакомились с сутью приказов о ликвидации в малых дозах. В апреле 1941 года на совещании начальствующего состава РСХА он говорил только о «тяжелой задаче», что проблема состоит в «умиротворении» российских областей и создании там режима безопасности методами Зипо и СД. Заключил он такими словами: «Мне нужны настоящие мужчины, надеюсь, что командиры подразделений будут полностью в моем распоряжении».

При этом начальник криминальной полиции Артур Небе вышел вперед, щелкнул каблуками и заявил: «Группенфюрер, можете на меня положиться». Гейдрих кивнул: вот он, командир первой эйнзацгруппе – еще до того, как она сформирована. Впоследствии Небе был связан с сопротивлением, и его друзья после войны тщились объяснить его тогдашнее рвение. Так, Ганс Гизевиус в книге «Где же Небе?» пытается доказать, что Небе принял командование первой эйнзацгруппе по зрелом размышлении и по совету с группой сопротивления Бека-Герделера. Желая обелить своего друга Небе, Гизевиус утверждает, что «все ужасные деяния совершались уже после возвращения Небе из России». Но факт остается фактом – оперативная группа Небе доложила о ликвидации 45 тысяч евреев. Аргументы Гизевиуса напоминают доводы защиты во время Нюрнбергского процесса, которые американский обвинитель Кемпнер встретил контрвопросом: «Скажите мне, господин Вожак сопротивления, сколько же евреев вы должны были ликвидировать, чтобы нарушить законы человечности?» В случае с Небе все объяснялось проще: он так проворно вызвался добровольцем, потому что рассчитывал получить Железный крест 1-го класса и расположение «непредсказуемого» Гейдриха. Правда, тогда Небе и не догадывался, что «миссия на Востоке» является синонимом величайшего массового преступления в истории.

Среди командиров эйнзацгруппе волонтеров больше не было. Едва ли кто-нибудь горел особым желанием, но все они имели личные основания подчиниться требованию Гейдриха. Например, Отго Олендорф пошел потому, что слыл самым занудным спорщиком «рыцарей священного Грааля», а потому впал в немилость у Гиммлера, и вдобавок он уже дважды отказывался отправиться на Восток, так что теперь просто должен был подчиниться, а то бы не избежать ему упрека в трусости. Вальтер Шталекер, из-за распри с Гейдрихом перешедший в систему МИДа, надеялся вернуться с победой в РСХА, если покомандует эйнзацгруппе. Отто Рашу надоело в Восточной Пруссии, и он мечтал о назначении в Берлин – нужно только выказать должное рвение на Востоке.

По странной насмешке судьбы непосредственно руководить убийствами евреев на Востоке пришлось двоим самым нетипичным начальникам подразделений РСХА – Небе и Олендорфу. Их коллеги оказались лучшими специалистами по выискиванию лазеек. Франц Зикс и Хайнц Йост оставили свои соединения уже через несколько недель, а другие, например Вальтер Шелленберг, Генрих Мюллер или доктор Нокеман, ухитрились вообще уклониться от участия в эсэсовских «героических деяниях».

Не слишком большой энтузиазм проявляли и командиры среднего уровня – штурмбаннфюреры и оберштурмбаннфюреры. Гейдрих собирал их по всем ветвям полицейского аппарата, и в большинстве случаев это оказались бывшие представители интеллектуальных профессий. Ликвидаторы евреев являли собой причудливую смесь – среди них были высококвалифицированные научные работники, министерские служащие, юристы и даже протестантский пастырь и оперный певец. Часть из них, воспользовавшись удобным случаем, смогла покинуть «машину смерти». Поэтому таким, как Эрвин Шульц или Карл Егер, удалось избежать участия в худших проявлениях расового безумия.

Даже среди младших командиров наблюдалось так мало энтузиазма послужить Гейдриху на Востоке, что он вынужден был прочесать все отделения гестапо, Крипо и СД в поисках необходимого персонала. Пришлось выцарапывать людей и из полиции порядка, и из войсковых СС; берлинский полицейский батальон был расформирован и повзводно распределен в эйнзацгруппе. Попытки ускользнуть от грязной работы делались на всех уровнях. По свидетельству профессора Зикса, «можно было хотя бы попробовать уклониться. По крайней мере, за это никого не расстреляли».

Тем не менее к маю 1941 года Гейдриху удалось собрать 3 тысячи человек, из которых сформировали четыре эйнзацгруппе. Шталекер получил эйнзацгруппе А, которая следовала за группой армий «Север», наступавшей через Прибалтику на Ленинград, Небе возглавил эйнзацгруппе В (в группе армий «Центр»), Раш командовал эйнзацгруппе С (северный и западный регионы действий группы армий «Юг»), а Олендорфа поставили во главе эйнзацгруппе D (вдоль южной границы наступления группы армий «Юг», между Бессарабией и Крымом). Численный состав колебался от 990 человек в группе А до 500 в группе D, а персонал был довольно пестрый. Например, у Небе было 9 процентов из гестапо, 3,5 процента – из СД, 4 – из Крипо, 13 – из Орпо, 9 – из иностранной вспомогательной полиции, 34 процента – из военных частей СС, остальные – технический и конторский персонал. Каждая эйнзацгруппе делилась на эйнзацкоманды и зондеркоманды по 70—120 человек, приданные армиям: были также субкоманды по 20–30 человек.

В конце мая Гейдрих собрал 120 командиров этих новых подразделений в школе полиции на Эльбе, чтобы подготовить их к предстоящей кампании по уничтожению расового врага.

Постепенно он усиливал идеологическую обработку кадров. Инструкторы РСХА приучали их к мысли о геноциде. Даже речь становилась все более дикой. В середине июня Гейдрих устроил смотр. Три тысячи человек выстроились с трех сторон площади. Глава полиции безопасности и СД смотрел на свои бригады убийц. Он обратился к ним с энергичными, но какими-то туманными словами, сказав только о задаче, которая потребует «беспримерной жесткости».

Позднее, адресуясь уже только к командирам групп в старом замке Преч, он стал откровеннее. Даже после войны штандартенфюрер Вальтер Блюме хорошо помнил, как он сказал: «Иудаизм на Востоке является источником большевизма и потому подлежит искоренению в соответствии с целями фюрера». Олендорф также впоследствии вспоминал, что Гейдрих передал им приказ фюрера, включающий такое положение: «Коммунистические функционеры и активисты, евреи, цыгане, диверсанты и шпионы – это прежде всего лица, которые самим своим существованием создают угрозу безопасности войск, а значит, их следует казнить без разговоров».

Восстал ли кто-нибудь из них против чудовищного приказа? Отказался ли кто-то повиноваться диктатору? Олендорф говорит, что он «громко и ясно высказался против приказа о массовых казнях в присутствии всех собравшихся», тем не менее ведь это был его долг – «подчиниться приказам своего правительства, независимо от того, считаю я их нравственными или безнравственными».

Точно так же командир зондеркоманды 1А и доктор права Мартин Зандбергер утверждал, что хотя он и отвергал идею приказа фюрера, но счел его законным, поскольку Гитлер представлял высшую государственную власть. Подобные аргументы приводили и другие.

Никто не восстал. Все повиновались. После смотра по местам своей дислокации 23 июня 1941 года, через день после того, как Гитлер развязал войну с Россией, «посланцы смерти» Гейдриха принялись за свое самое мрачное дело – 3 тысячи загонщиков открыли охоту на 5 миллионов русских евреев.

То, что эйнзацгруппе пришли убивать их, явилось полной неожиданностью для российских евреев. В Советском Союзе, где при Сталине антисемитизм находился в скрытом состоянии, лишь очень немногие евреи понимали смертельную опасность немецкого варианта этой болезни. О нацистских преследованиях евреев пресса писала мало. В некоторых городах, например на Украине, еврейское население отождествляло солдат Гитлера с солдатами кайзера 1918 года и даже приветствовало немцев как освободителей. «Евреи замечательно плохо информированы о нашей позиции по отношению к ним», – рапортовал 12 июля 1941 года из Белоруссии зондерфюрер (командир особого отряда) Шретер. Тем более жестоким оказывался для людей удар Гейдриховых убийц. Чтобы выиграть «преимущество внезапности», эйнзацгруппе следовали непосредственно за наступавшими войсками, их главной целью были города, где сконцентрировалось около 90 процентов советских евреев, и во многих случаях убийцы принимались за свое дело еще прежде, чем заканчивался бой за город. Ковно, Елгава, Рига, Ревель пали перед совместным натиском РСХА и армии. Прямо за первыми танками въехали три машины пособистов в Житомир, в Киев особая эйнзацкоманда 4А вошла в день его сдачи, 19 сентября 1941 года.

И едва части спецназначения входили в город, как еврейское население оказывалось в петле, захватывавшей тысячи жертв день за днем и час за часом. Люди Гейдриха не чурались никаких жестокостей, им не казались подлыми никакие средства – все это только делало еще страшнее их жуткую марку. Один за другим поступали рапорты, свидетельствующие о фанатичном рвении, – рапорты, написанные холодным официальным языком, словно это производственный отчет или сводка об уничтожении паразитов.

Рапорт эйнзацгруппе D-153:

«Район действия субкоманд, преимущественно – небольшие местечки, очищен от евреев. За отчетный период расстреляно 3176 евреев, 85 партизан, 12 грабителей, 122 коммунистических работника. Итого по эйнзацгруппе – 79 276». Выдержка из рапорта группы С-17: «В соответствии с инструкциями РСХА в вышеуказанном белорусском городе произведена ликвидация всех государственных и партийных должностных лиц. В отношении евреев приказ также выполнен». Другой рапорт той же группы С-17: «Чтобы справиться с возникшей ситуацией (риском эпидемии), 1107 взрослых евреев расстреляно командой 4А и 661 еврей-подросток – украинской полицией. Таким образом, в целом на 6 сентября зондеркоманда 4А покончила с 11 328 евреями».

Убийства, убийства, убийства… Зондеркоманда 6 сообщала:

«Из оставшихся 30 тысяч человек расстреляно около 10 тысяч». Оперативная группа D: «За отчетный период расстреляно 2010 человек». Эйнзацкоманда 8: «…ликвидировано 113 евреев». Передовой отряд эйнзацкоманды 4А: «Всего задержано и ликвидировано 537 евреев (мужчины, женщины, дети)».

Вести об этих ужасах распространялись со скоростью лесного пожара. Чем дальше в глубь Советской России продвигалась немецкая армия, тем больше нарастало паническое бегство евреев из городов прифронтовой полосы. Евреи были, наконец, предупреждены, и осуществлять «Окончательное решение» стало труднее.

Один зондерфюрер позволил досаде прорваться в рапорт: «Слухи о расстрелах в других районах значительно затруднили нашу работу. Информация о нашей акции против евреев постепенно просачивается через беглых евреев, через русских, а также болтливых немецких солдат». Охотники за людьми стали изобретать различные приемы для захвата своих жертв в массовом порядке. Пример: «Всех евреев города пригласили явиться в определенный пункт для регистрации и последующего поселения в лагере. Собралось 34 тысячи, с женщинами и детьми. После того как у них отобрали ценные вещи и раздели догола, все они были убиты. Выполнение задачи потребовало несколько дней». Группа С докладывала из Киева: «Еврейское население города с помощью плакатов пригласили собраться в определенном месте для переселения. Хотя первоначально мы рассчитывали собрать 5–6 тысяч евреев, явилось 30 тысяч. Благодаря особенно эффективной организации дела они продолжали верить в историю о переселении почти до самой казни».

Холодный, бюрократический язык донесений, конечно, не передает зверств, совершенных при уничтожении русских евреев; далеко не обо всем могут рассказать и потрясенные очевидцы: тысячи, сотни тысяч шли на свою Голгофу; общие могилы; колонны обнаженных женщин с маленькими детьми на руках; и расстрелы на краю могилы.

В конце июля 1941 года майор Реслер, командир пехотного полка, расквартированного в Житомире, был разбужен беспорядочной стрельбой. Он вышел на улицу и увидел «нечто совершенно ужасное: такое зрелище у ничего не подозревавшего человека может вызвать только отчаяние и отвращение». Он стоял неподалеку от ямы, в которой навалом лежали трупы евреев всех возрастов, мужчин и женщин. Вокруг стояли военные и гражданские и с любопытством смотрели вниз. «В этой могиле, – продолжает майор, – среди других лежал седобородый старик, сжимавший трость в левой руке. Поскольку он еще подавал некоторые признаки жизни, я приказал одному из полицейских застрелить его. Тот, улыбаясь, ответил: „Я уже выстрелил ему семь раз в живот. Теперь он и сам помрет“.

В одной русской деревне евреи, узнав о приближении карателей, спрятались в убежище. На улице никого, только женщина с малышом на руках. Она отказалась ответить им, где спрятались евреи. Тогда один эсэсовец выхватил у нее младенца, взял за ножки и с силой ударил его головой об дверь. „До конца дней останется со мной этот звук“, – вспоминает другой эсэсовец. Обезумевшая мать выдала им место укрытия.

В Риге эсэсовец увидел, как двое евреев несут бревно. Он спокойно достал пистолет и застрелил одного из них, сказав: „Для такой работы достаточно одного“. Во время чистки в латвийском гетто эсэсовский офицер, увидев, как выносят на носилках больных евреев, обошел всех по очереди и перестрелял из своего табельного оружия одного за другим.

К зиме 1941/42 года итогом деятельности эйнзацгруппе стали следующие цифры: А – 249 420 евреев, В – 45 467, С – 95 тысяч, D – 92 тысячи, а всего ликвидировано почти полмиллиона человек.

За этой первой волной последовала новая партия эсэсовских убийц. На захваченной территории тем временем создавалась немецкая гражданская администрация под началом Альфреда Розенберга, „рейхсминистра оккупированных восточных территорий“. Он руководил двумя рейхскомиссариатами – „Остланд“ и „Украина“, которые, в свою очередь, были разделены на „генеральные комиссариаты“. В этой гражданской администрации, однако, ключевые позиции занимал рейхсфюрер СС, поскольку 17 июля Гитлер сделал его „ответственным за порядок на оккупированных территориях“ и уполномочил давать указания рейхскомиссарам. Гиммлер уже назначил своих представителей в России – окружных командующих СС – Прюцмана в Риге и Эриха в Киеве, а с середины 1942 года к ним прибавился и Корземан, который стал окружным командующим СС на Кавказе.

У каждого из этих представителей Гиммлера был под началом полк полиции, несколько армейских подразделений СС, а также наскоро обученные „вспомогательные добровольные силы“ из Прибалтики и Украины. У них были те же ликвидаторские задачи, что и у эйнзацгруппе. Все, кто почему-либо не попал в поле зрения первых карательных отрядов, становились добычей формирований окружного командующего СС. Эти последние устроили даже своего рода жуткое соревнование с зондеркомандами, кто больше перебьет евреев. „Победителем“ можно было считать некоего Йекельна, который за один только месяц – август 1941-го – истребил 44 125 человек, преимущественно евреев.

Точное число евреев, уничтоженных силами окружных командующих СС в начале гитлеровского Восточного похода, установить невозможно.

Известно только, что к концу 1941 года, когда эйнзацгруппе и силы окружных командующих решили сделать паузу до весны, было убито 500 тысяч евреев, 300 тысяч из них – эйнзацгруппе.

При таких-то „успехах“ палачи из СС стали выказывать признаки истощения. В сентябре командир отряда Шульц попросился в увольнительную. Раш ушел в отпуск и больше не вернулся. Небе в ноябре заявил своему заместителю Вернеру, что ему надо домой. Вернер сказал: „Артур, если ты больше не можешь, я тебя, конечно, отпущу“. Гизевиус вспоминает, что Небе тогда „превратился в собственную тень, нервы на пределе, и выглядел очень подавленным“. Его шофер Кен, служивший до войны в криминальной полиции, застрелился в ужасе от творимых зверств.

Через несколько месяцев даже наиболее воинственный из восточных подручных Гиммлера Бах-Целевски стал жертвой ночных кошмаров и попал в эсэсовский госпиталь Гогенлихен с нервным срывом. Рассказывали, что он страдал от галлюцинаций и кричал по ночам. Главный врач доктор Гравиц сообщил Гиммлеру: „Его галлюцинации связаны с расстрелами евреев, в которых он участвовал лично, и с другими мрачными впечатлениями на Востоке“. Сам Бах-Целевски на вопрос доктора о причинах своего состояния отвечал: „Слава богу, для меня все это позади. Знаете ли вы, что происходит в России? Ведь там уничтожают все еврейское население“. Но когда он спросил фюрера, нельзя ли все это теперь прекратить, Гиммлер сердито ответил: „Таков приказ фюрера. Евреи – это рассадник большевизма… И если вы будете совать нос в еврейские дела, то увидите, что с вами случится!“ Но и такой фанатичный проводник воли фюрера, как Гиммлер, не мог не знать, что, кроме небольшого числа прирожденных садистов и убийц, люди в эйнзацгруппе ощущали то же, что Бах-Целевски или бригадефюрер СС Герф, который писал: „Я хочу убраться с Востока, потому что, честно говоря, с меня уже более чем достаточно“.

Вот в этих-то эйнзацгруппе и сформировалось то непоколебимое смертоносное воинство, которому нет равных даже в СС. Целиком поглощенные волей к первенству, сплоченные собственной „крутостью“ и корпоративным духом, они достигли такой степени бесчувственности, что превзойти их в этом могли только бездушные роботы – охрана концлагерей. Вот она, та самая элита первобытного, варварского типа, опьяненная собственными подвигами, – гиммлеровский идеал. Воистину орден „Мертвой головы“, противопоставленный простым смертным с их моральными стандартами. Они готовы выполнить любую миссию по приказу своих командиров и стали добровольными узниками своего сообщества, которое только и имело право диктовать эсэсовцу социальные и этические нормы. Годами их лидеры вдалбливали в людей, составивших ныне эйнзацгруппе, умение властвовать, растили в них дух превосходства над массой обычных членов партии, прививали ощущение особой элитарности, веру в право над жизнью и смертью „низших“.

И по воспитанию, и по выучке эсэсовцы, как никто другой, годились для массового уничтожения евреев. Кроме того, все эти деяния требовалось совершать на просторах завоеванной России, так далеко от их привычного окружения, что все истории с убийствами казались им самим чем-то полуреальным. Ну а тот, кто думал, что у него есть такая вещь, как совесть, всегда мог прибегнуть к самообману и притвориться, что ничего такого на самом деле никогда и не было.

Тем не менее поставленные перед фактом, что из отдельных единиц складываются тысячи убитых лично ими, они теряли ореол неогерманских „героев“. Германский рыцарь становился тем, чем и был всегда, – раздутой посредственностью, типичным сентиментальным немцем, жалеющим самого себя и плачущим при мысли об оставленных где-то своих женах и детях.

Уничтожая евреев, они верили, что имеют право на сочувствие всех честных арийцев. „Работа – не из легких“, – жаловался группенфюрер Турнер, а начальник зондеркоманды 4А Блобель после войны утверждал, что подлинно несчастными были сами ликвидаторы: „Нервное напряжение у наших людей, исполнявших казни, было гораздо выше, чем у их жертв. С психологической точки зрения они пережили ужасное время“. Начальник жандармерии Фриц Якоб сетовал, что ему приходится заниматься ликвидацией евреев слишком далеко от дома; его начальник Квернер в ответ напомнил ему о „долге перед фатерландом“. Якоб поблагодарил за внушение и обещал исправиться, заявив: „Мы, люди новой Германии, должны быть твердыми и выполнять свой долг даже ценой долгой разлуки с родными“.

Гиммлер прекрасно знал об этих проблемах своих маленьких людей и всегда готов был их подбодрить с помощью псевдопатриотической риторики, которая должна была убедить даже закоренелых циников, что они являются участниками грандиозного всемирного замысла, масштабы которого почти невозможно охватить разумом, а его предназначение – спасти высшую арийскую расу.

Вот пример его демагогии: „Большинство из вас узнает, что значит видеть перед собой сотни трупов – пятьсот, тысячу тел! – лежащих на земле. Но увидеть это, пройти через это и тем не менее – за редкими исключениями, вызванными человеческой слабостью, – сохранить достоинство – это делает нас твердыми. Таких страниц еще не было и не будет написано в истории нашей славы“. Его воображение работало сверхурочно, изыскивая доказательства, что массовые убийства не являются преступными. И все же его речи, обращенные к ликвидаторам, содержали элемент самооправдания. На встрече высших партийных чинов он заявил: „Окончательное решение“ стало самой болезненной проблемой моей жизни».

Даже перед своим ближайшим окружением он старался преуменьшить масштабы бойни, потому что в глубине души сам ужасался происходящим и чувствовал себя предметом всеобщей ненависти, – ежедневный поток просьб о помиловании еще раз доказывал это. Он говорил, обращаясь к гауляйтерам: «Вспомните, сколько людей, включая и членов партии, подают мне и другим высшим руководителям ходатайства о помиловании. Они всегда говорят, что все евреи, конечно, свиньи, но вот такой-то представляет исключение, его трогать не надо. Я без колебаний могу сказать, что число таких просьб и множество других мнений, существующих в Германии, неизбежно ведет к мысли, что количество достойных евреев должно быть необыкновенно велико – больше, чем всех остальных, вместе взятых».

Был только один способ уйти от этого чувства изоляции: нужно убедить себя и своих палачей в том, что они являются инструментом в величайшей исторической миссии, творцами произведения, выходящего за пределы человеческого понимания. Гиммлер как-то сказал Керстену: «Вам не следует смотреть на вещи с такой узкоэгоистической точки зрения. Взгляните на германский мир как на целостность… а человек должен уметь жертвовать собой». Он продолжал подбадривать свои эйнзацгруппе, помогая им выполнить «нелегкую задачу», продолжал говорить слова утешения несчастным палачам: «Да, для немца это все отвратительно и страшно. И если бы мы не испытывали подобных чувств, мы не были бы немцами. Но как бы ни противно это было, существует необходимость – наш долг. И такая необходимость будет возникать еще во многих других случаях».

Приехав в Минск, чтобы поднять моральный дух своих рыцарей, он присутствовал при казни 200 евреев и был настолько потрясен отвратительной сценой, что едва не лишился чувств. Его спас от обморока Карл Вольф, заметив: «Ему полезно посмотреть, что делают люди по его приказу». Гиммлер скоро оправился и произнес одну из своих патетических речей типа «нужно пройти через это и видеть будущее». «Вы заметили, – сказал Гиммлер, – что я и сам терпеть не могу эту кровавую работу. Но у каждого свой долг». Тогда же он велел командиру группы Небе подумать о новом методе уничтожения. Этот инцидент стал предвестником создания газовой камеры.

Но сами руководители эйнзацгруппе не могли положиться на красноречие рейхсфюрера. Олендорфу, Рашу, Небе и Шталекеру снились кошмары. Дисциплина падала, и началась цепная реакция садизма у потерявших контроль убийц. Поэтому были приняты точные правила, так чтобы уничтожение проходило быстро и эффективно и исполнители не имели времени осознать, что же это они совершают.

В эйнзацгруппе D у Олендорфа соблюдался воинский образец. Это было жуткое извращение армейского порядка, но обоснование имелось резонное: ни один отдельный член команды не должен вступать в контакт со своей жертвой. Он должен ощущать себя частью и действовать как часть своего отряда и только по приказу командира, тогда он будет избавлен от чувства личной вины. Расстрелы не совершаются одним человеком. А более всего Олендорф заботился, чтобы жертвы сохраняли спокойствие до последней минуты. Потому что любой вскрик связан с опасностью, что ликвидаторы начнут беспорядочную стрельбу по толпе, – и возникнет всеобщее безумие, шок – то, чего он боялся даже больше, чем массового побега евреев. Тревога на этот счет, даже больше соображений гуманности, заставила Олендорфа воспротивиться газовым камерам: он считал, что это будет «физически непереносимое зрелище». Ведь его подчиненным пришлось бы убирать потом искореженные тела, перепачканные экскрементами, и его люди оказались бы перед лицом того, что они сделали, – момент истины, от которого Олендорф желал бы их уберечь.

Что касается доктора Раша, командующего эйнзацгруппе С, то он придерживался другой тактики. По его мнению, каждый должен был разделить чувство коллективной вины за пролитую кровь и сцены ужаса. Это, считал он, укрепит дух товарищества. Он настаивал, чтобы каждый из его людей лично принимал участие в ликвидациях, «одержав победу над собой». В его соединении едва ли нашелся бы хоть один человек, не страдающий ночными кошмарами (по свидетельству самих участников событий). Однако цель была достигнута – братство виновных создано.

Для облегчения задач палачей использовались всякого рода психологические уловки. Имела значение и особая терминология. В словаре убийц отсутствовало слово «убийство». Его заменяли разнообразные невинные выражения – «особые акции», «особый режим», «исполнение», «чистка», «умиротворение», «переселение». Мощная пропаганда, в оккупированной России даже более интенсивная, чем где-либо еще, имела целью искоренить в зародыше малейшее ощущение, что еврей – это человеческое существо, для ликвидаторов они должны быть чем-то вроде насекомых-вредителей или сорняков.

Однако командиры эсэсовских спецподразделений и эту пропаганду считали неадекватной. Как отмечает американский историк Гильберг, занимавшийся анализом деятельности эйнзацгруппе, «психологические обоснования и оправдания играли существенную роль в операциях по убийству. Если намеченную акцию нечем было оправдать, она не проводилась». Было два самых распространенных «мотива»: боязнь эпидемий и предотвращение сотрудничества евреев с противником. Например, в Балте евреев уничтожали за «нападения» на немецкие войска, в Новоукраинке – за «происки», в Киеве – за «поджоги», еще где-то – за «дух сопротивления».

В 1942 году Гиммлер признался Муссолини: «В России мы расстреляли большое число евреев, как мужчин, так и женщин, потому что даже женщины и старшие дети служили курьерами у партизан. На евреях, – сказал он, – повсюду лежит главная ответственность за диверсии, шпионаж, сопротивление, как и за формирование партизанских банд».

Теорию о том, будто все евреи – партизаны, ввели в оборот вместе с новой кампанией по уничтожению с 1942 года. Это был ловкий ход, потому что убийства евреев можно прикрывать войной с партизанами, а значит, к величайшему преступлению века имеет касательство и вермахт.

Армия время от времени использовала эсэсовские эйнзацгруппе для военных надобностей – скажем, для того, чтобы управиться с рассеянными частями противника, а потому сначала командиры воинских соединений были в хороших отношениях с людьми Гейдриха. Когда еще только возникла паника среди евреев и впервые зашевелились партизаны, военные даже науськивали «особистов», требуя, чтобы они были пожестче с евреями. В сентябре 1941 года 17-я армия запросила зондеркоманду 4В против евреев Кременчуга. Основание: там было три случая, когда неизвестные лица перерезали провода армейской связи. В августе полевой полиции потребовалась помощь зондеркоманды 10А, чтобы сладить с евреями в местечке на реке Кодыма, поскольку капитану Крамеру сообщили, что евреи собираются напасть на немецкую воинскую часть.

Многие (хотя и не все) военные не видели в уничтожении евреев ничего особенного. Например, фельдмаршал фон Рейхенау, обращаясь к солдатам 6-й армии, заявил, что они являются «знаменосцами общенародной идеи неумолимости» и потому должны «вполне понять необходимость сурового, но оправданного искупления, которое требуется от еврейских недочеловеков». Солдаты это так и понимали. В 17-й армии был издан приказ: если диверсанты не найдены, следует расстреливать евреев, особенно евреев-комсомольцев. В донесении эйнзацгруппе А говорилось, что к декабрю 1941 года группа армий «Центр» ликвидировала 19 тысяч партизан и преступников, по большей части евреев. Германская армия в России даже организовала свои концлагеря. Для защиты от нападений партизан командующий 30-м корпусом приказал брать заложников и сажать в концлагерь; были свои концлагеря – 124-го пехотного полка в Кучук-Мускомдже, у 226-го пехотного полка в Вармутке, у 72-го противотанкового батальона в Форосе.

Военные нервозно реагировали на любой признак беспокойства среди евреев в своем районе. В Джанке местный армейский командир, опасаясь эпидемии среди евреев в концлагере, за который он отвечал, попросил эйнзацгруппе D ликвидировать там всех евреев. Но у эсэсовцев в это время было туго с персоналом, и они долго упирались, пока ему на помощь не явилась полевая полиция. Некоторые армейские командиры так упорно требовали дополнительных «ликвидации», что штурмбаннфюрер Линдов однажды негодующе воскликнул: «Вешать, кого потребует вермахт, – не обязанность гестапо!»

По мере того как нарастала русская партизанская война, военные стали еще настойчивее обращаться за помощью к ликвидаторам. Когда начальник штаба собрал командующих в Орше в декабре 1941 года, они единодушно восхваляли оперативные группы СС: «Эти люди для нас – на вес золота. Они обеспечивают безопасность наших тыловых коммуникаций, избавляя нас от необходимости снимать с фронта войска для этих целей».

Первой была использована в партизанской войне эйнзацгруппе А. В конце сентября 1941 года партизаны появились под Ленинградом и к концу года большая часть соединения Шталекера была стянута на северное направление для противопартизанских операций. В одной из них в марте 1942 года был убит сам Шталекер. Гиммлер быстро сообразил, что это дает ему хорошее прикрытие для продолжения еврейской кампании (недаром же Гитлер однажды сказал: «Партизанская война имеет для нас и свои преимущества. Она развязывает нам руки против всех, кто нам мешает»).

Гиммлер закамуфлировал свое войско ликвидаторов под «антипартизанские формирования». Эйнзацгруппе получили более или менее постоянные базы в виде штабов полиции безопасности, руководители групп А и С стали именоваться командующими полицейских сил, а руководители зондеркоманд – полицейскими командирами. «Главнокомандующим антипартизанскими формированиями» позже был назначен Бах-Целевски. В помощь им выделили пять полков полиции порядка и вспомогательные отряды, навербованные на оккупированных территориях. В общей сложности к концу 1942 года получилось 14 953 немца и 238 105 местных жителей.

И вот, тщательно закамуфлированные, убийцы снова пошли в атаку, поддерживаемые при случае воинскими частями и фронтовыми эсэсовцами. Окружным командующим СС на Северном фронте стал Йекельн. В феврале-марте 1942 года он осуществил операцию против евреев и партизан, в ходе которой, согласно его рапорту, было убито 389 партизан, расстреляно 1274 подозреваемых, ликвидировано 8350 евреев.

Эта комбинированная операция положила начало серии смертоносных ударов; прикрываясь военной необходимостью, Гиммлер продолжил истребление евреев, и с этой целью было проведено по меньшей мере пять крупных акций. Одновременно все туже затягивалась петля вокруг тех евреев, которые не нашли убежища у партизан. Ликвидаторы загоняли их массами в гетто и концлагеря. В рейхскомиссариате «Остланд», например, еще оставалось в живых 100 тысяч евреев, две трети из них – горожане. Они и должны были стать очередной жертвой.

Очередная истребительная кампания была проведена в Белоруссии, которую новые хозяева переименовали в генеральный комиссариат «Белая Рутения». Полицейские части и «вспомогательная полиция» с автоматами опустошали гетто за гетто. Эсэсовское командование уже рассчитывало, что скоро в Белой Рутении исчезнет последний еврей. И как раз в это время в гражданской администрации Остланда проснулся инстинкт собственника, и она решила защитить свое добро, причем против расовой политики Третьего рейха взбунтовались даже некоторые старые нацисты.

Возглавил недовольных один из самых коррумпированных нацистских функционеров, гауляйтер и генеральный комиссар «Белой Рутении» Вильгельм Кубе. Как и другие колониальные управляющие, Кубе основывал свои возражения на том, что поспешная ликвидация евреев эсэсовцами и полицаями разрушает экономику края. Даже Шталекер предупреждал, что выводить сразу всех евреев из промышленности недопустимо, особенно в крупных городах. Однако оберштурмбаннфюрер Эдуард Штраух, главный специалист по «Окончательному решению» в Белоруссии, продолжал свою безумную кампанию. Это злило Кубе, остающегося перед лицом хозяйственной разрухи, потому что белорусские евреи были умелыми мастерами. Больше всего он раздражался оттого, что эсэсовские командиры и не думали заранее ставить его в известность о своих операциях против евреев. К концу октября гнев его достиг точки кипения.

27 октября 1941 года адъютант 2-го полицейского батальона явился к комиссару Слуцка Карлу и сообщил ему, что в ближайшие часы его батальон приступит к ликвидации евреев города. Карл пришел в ужас и кинулся умолять командира оставить хотя бы еврейских ремесленников, но полиция просьбу проигнорировала. Евреи Слуцка были уничтожены. 30 октября Карл докладывал Кубе: «Общая картина даже хуже, чем можно вообразить. С невероятной жестокостью немецкие полицейские офицеры и в еще большей мере литовские полицаи выгоняли евреев из домов. По всему городу шла стрельба. На улицах тела сваливали кучей». Судя по докладу, комиссар Карл со своими людьми пытались спасти тех, кого можно было спасти. «Несколько раз мне приходилось оттеснять немецких и литовских полицейских от мастерских буквально с пистолетом в руке».

Кубе завел дело о нарушении дисциплины на весь офицерский состав 2-го полицейского батальона. Он назвал «последней низостью» закапывать заживо евреев, чудом уцелевших после расстрела; закон и порядок в Белой Рутении, писал он, такими методами не установить. Кубе был антисемитом с большим стажем и еще в 1934 году говорил: «Эта бацилла чумы должна быть уничтожена». Он не возражал поэтому против «упорядоченной» ликвидации евреев и был готов этому способствовать. И вдруг он видит тысячи евреев, депортированных из Германии в Минск для уничтожения. Как только он узнал о прибытии немецких евреев, вся его идеология лопнула. Кубе-антисемит превратился в Кубе – покровителя евреев. Он обнаружил, что среди этих новоприбывших находились и такие, кто служил в армии во время Первой мировой войны и был награжден. Он составил их список и подал рапорт в РСХА, словно и не слышал ничего об «Окончательном решении еврейского вопроса». Гейдрих раздраженно парировал, что все идет как должно, а «в военное время есть более важные заботы, чем суета вокруг кучки евреев и трата бумаги на пустые рапорты, которые отвлекают моих помощников от работы… нахожу достойным сожаления, что через шесть с половиной лет после принятия Нюрнбергских законов я должен еще обосновывать подобные меры».

Кубе такая ситуация не устраивала. Он взял немецких евреев под личное покровительство и, узнав, что оберштурмбаннфюрер Штраух готовит новый шаг, поспешил сам с ним встретиться. Штраух даже не сразу понял, как это возможно – один из первых гауляйтеров рейха вдруг становится на сторону евреев. Земля ушла из-под ног ликвидатора. Вот его заметки: «Я подчеркнул, что для меня непостижимо, с какой стати немцы должны передраться из-за каких-то евреев. Я и мои люди то и дело слышим обвинения в варварстве и садизме, хотя мы всего лишь выполняем свой долг. На что Кубе возразил: „Такие действия недостойны немцев и Германии Канта и Гете. То, что репутация Германии упала во всем мире, – это наша вина, то есть вина СС“». Кроме того, он заявил, что это полная правда и его люди действительно получают удовольствие от казней.

Кубе не ограничился открытым осуждением казней как варварства. Он убрал из личной охраны сотрудников СС и держал под наблюдением акции эсэсовцев против евреев. Когда только мог, он срывал планы ликвидаторов. Например, на 1 марта 1943 года Штраух наметил ликвидацию 5 тысяч евреев минского гетто: их было велено собрать в определенном месте под предлогом «переселения». Кубе сделал так, чтобы истинные намерения Штрауха стали известны евреям, а те, кто состоял на службе в учреждениях генерального комиссариата, были негласно предупреждены, что в гетто возвращаться не следует. Штраух, обнаружив там лишь небольшое число евреев, пришел в ярость. Последовал разгул насилия, комиссар опять выступил с протестом. Штраух доложил своему высшему начальству: «Он страшно ругается на моих людей, используя такие выражения, как „ты, грязная скотина“ и „еще не такое услышишь“».

Гиммлер пожаловался министру по делам восточных территорий Розенбергу, который был главным начальником для Кубе, и Розенберг обещал сделать ему внушение. Но Кубе не сдался, поскольку чувствовал за собой поддержку непосредственного начальника, Генриха Лозе, рейхскомиссара Остланда, который тоже терпеть не мог СС. Когда была проведена еще одна массовая акция по уничтожению евреев, замаскированная под борьбу с партизанами, Кубе написал Розенбергу послание с критикой тактики СС. Он предупреждал, что отдача от подобных действий может быть «опустошительной», поскольку многие из русских, уничтоженных полицией, вовсе не были партизанами: «Если найдено только 492 винтовки на четыре с половиной тысячи убитых, это, по-моему, доказывает, что среди убитых было множество простых крестьян». 18 июня 1943 года Лозе заметил по поводу доклада Кубе: «Что такое по сравнению с этим Катынь? Подумать только – если противник обнаружит все это и захочет извлечь для себя пользу… Одна надежда – такая пропаганда будет неэффективной: никто из слушателей или читателей просто не поверит в такие вещи».

Хозяева машины террора зашли в тупик, не зная, как избавиться от своего врага в Минске, пока им наконец не помогли советские партизаны. Ночью 22 сентября 1943 года Вильгельм Кубе подорвался на бомбе, которую положила ему под кровать горничная – партизанка. Гиммлер сиял. «Кубе погиб во благо отечества», – заявил рейхсфюрер.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.