Глава 27. РЕШЕНИЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ: СТАЛИН ИЛИ ТРОЦКИЙ

Глава 27. РЕШЕНИЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ: СТАЛИН ИЛИ ТРОЦКИЙ

XIV съезд партии происходил с опозданием на целых девять месяцев, что прямо нарушало устав партии (устав партии требовал созыва съезда не реже одного раза в год и, стало быть, ежегодного перевыбора «генсека»). Тому была лишь одна причина: Сталин был занят созданием политических и аппаратно-организационных предпосылок для ликвидации на XIV съезде «новой оппозиции» Зиновьева и Каменева. Съезд показал, что подготовка Сталина была основательная, «новая оппозиция» была осуждена, победитель был переизбран «генсеком».

XV съезд партии Сталин назначил на этот раз с опозданием на целый год, то есть один срок созыва съезда Сталин пропустил и, с точки зрения «основного закона партии» (устава), он был уже незаконным «генсеком». Причина несозыва в уставной срок XV съезда тоже была одна: Сталин решил покончить с блоком оппозиции еще до съезда.

Августовский пленум назначил XV съезд на декабрь 1927 г. Обычно перед съездом публикуются тезисы ЦК по вопросам повестки дня съезда, а также и контртезисы (платформы) групп коммунистов или отдельных коммунистов, несогласных с официальной политикой. Руководствуясь этим внутрипартийным законом, оппозиция представила весьма пространную платформу по важнейшим дискуссионным вопросам как свои тезисы к XV съезду партии и потребовала напечатать их наряду с официальными тезисами.

Решением Политбюро от 8 сентября 1927 года в этом праве оппозиции было отказано. Это был первый случай столь грубого нарушения партийного устава, менять или нарушать который имел право только съезд.

Этот беспрецедентный произвол Политбюро (решение без запроса даже покорного пленума ЦК) вновь обострил внутрипартийное положение. Оппозиции ничего другого не оставалось, как напечатать и распространить свою платформу нелегально, что и было сделано под руководством старого большевика Мрачковского в одной из московских типографий, где как раз и оказались «белогвардейцы», подсунутые туда ГПУ. Партийная печать открыла бешеную кампанию, утверждая, что оппозиция сомкнулась окончательно с белогвардейцами и буржуазными интеллигентами, помышляющими о военном заговоре в СССР. Обвинение было фальсифицировано от начала до конца. Даже в ушах самых заядлых сторонников Сталина в партии оно звучало дико, но пропагандно оно было хорошо приправлено, что производило нужное впечатление.

Возмущенная оппозиция обратилась по этому поводу со специальным письмом в ЦК. В нем говорилось: «Политически обанкротившийся Сталин собирается пойти по дорожке Керенского, Переверзева, Алексинского. Если нам приходится заниматься этим делом Сталина, то лишь потому, что в миллионной партии есть много молодых, политически неискушенных революционеров, которые не сразу разберутся во всем. Во время Великой Французской Революции это называлось "амальгамой". В один судебный процесс соединяли революционеров и монархистов, левых якобинцев и спекулянтов, чтобы спутать карты, обмануть народ. Термидорианская эпоха Французской революции полна таких "амальгам". В июльские дни 1917 г. Алексинский, Переверзев, Керенский и Церетели пытались прибегнуть против Ленина к таким же "испытанным" средствам, выдвигая свидетелем офицера Ермоленко, выдумывая шпионаж в пользу Германии… Мы, ученики Ленина, готовы, если этого потребует пролетарское дело, пройти и через такой этап» (там же, стр. 39).

Вот для создания такой «амальгамы», чтобы посадить организаторов Октябрьской революции на скамью подсудимых рядом с «белогвардейцами», «монархистами» и «буржуазными интеллигентами», ГПУ производит аресты всех работников государственной типографии, объявленной теперь нелегальной. Так как оппозиция и после разгрома типографии позаботилась, чтобы широко распространить свое вышецитированное письмо в партии и за границей, по линии оппозиционных групп Коминтерна, то ЦК поспешил ответить новыми обвинениями против оппозиции. ЦК обвинил оппозицию, что она не только нарушила «Заявление от 8 августа», но и на самом деле подготовляет свержение существующего режима.

27 сентября 1927 года Политбюро и Президиум ЦКК обратились к активу партии с ответным письмом лидерам оппозиции, в котором, между прочим, говорилось следующее: «Оппозиционеры играют с идеей свержения существующего в СССР режима. В ответ на раскрытие нитей военно-путчистской организации вокруг беспартийных "работников" нелегальной типографии оппозиции, Зиновьев, Смилга и Петерсон заявляют, что у нас в СССР имеется сейчас положение, подобное июльским дням 1917 г… Это значит считать ВКП (б) контрреволюционной партией… Вожди оппозиции вопреки своему заявлению от 8 августа… сделали ряд дальнейших шагов в сторону оформления своей фракции в партию, состоящую из блока оппозиции с буржуазными интеллигентами, которые в свою очередь блокируются с элементами, помышляющими о военном заговоре в СССР» (там же, стр. 39–40). Словом, оппозиция готовится к свержению коммунистической диктатуры в СССР через создание новой партии и путем «военного заговора»!

Это была такая чудовищная ложь, по сравнению с которой знаменитое дело капитана Дрейфуса кажется изобретением сущих профанов. В том и заключалась вся трагедия оппозиции, что она твердила лишь об опасности термидора и о возможном этапе «амальгам», тогда как Сталин уже фактически совершил контрреволюционный переворот, который должен был привести к установлению его личной тирании. Сталин как бы подсказывал лидерам оппозиции, что его можно свергнуть только силой, путем политического или военного заговора. Но Сталин был глубоко неправ, когда считал оппозицию способной на это. Конечно, он сам не верил в свое обвинение против оппозиции. Ведь это тот же Сталин говорил на пленуме ЦК и ЦКК всего месяц тому назад: «Можете судить, до чего плачевно положение группы Троцкого, если она, работая в поте лица в продолжение четырех месяцев, едва сумела собрать около тысячи подписей. Я думаю, что любая группа оппозиционеров могла бы собрать несколько тысяч подписей, если бы она умела работать. Повторяю: смешно, когда эта маленькая группа, где лидеров больше, чем армии (смех)… угрожает миллионной партии: "Я тебя вымету"». (Смех.) (Сталин, Соч., т. 10, стр. 53–54).

Почему же Сталин считал столь «маленькую группу», которая работать даже не умеет, столь опасной, способной на подготовку заговора? Сталин ей приписывал то, что он сам сделал бы на месте оппозиционеров. К своему счастью, он имел дело с «политическими донкихотами» (это определение принадлежит самому Сталину), которые боролись, увы, не с ветряными мельницами, а со Сталиным, но путем извержения нескончаемого потока «словесной руды» в виде тезисов, писем, меморандумов, платформ. Историку, внимательно изучавшему этот этап истории партии, просто невозможно понять, какую чудодейственную силу приписывала оппозиция слову, обращенному к партии, которой ведь уже не было, как в этом признавался и сам Троцкий.

Оппозиционеры, хотя и большевики, были людьми безусловно идейно убежденными, а в понимании долга, чести и честности — прямыми антиподами Сталина. Они считали, что служащие типографии арестованы Сталиным лишь потому, что он все еще не осмеливается арестовать лидеров оппозиции, заказ которых исполняли арестованные. Ограждая пока что Троцкого, Зиновьева и Каменева, как членов ЦК, лидеры оппозиции вне ЦК, но бывшие при Ленине и до Сталина секретарями ЦК, — Серебряков и Преображенский, — еще 15 августа написали в ЦК и ЦКК письмо, в котором заявляли, что и за разгромленную типографию и за арестованных служащих ответственны они, так как те выполняли только их заказ. В письме далее говорилось: «Заявляем вам, что политически ответственными за это дело и его организаторами являемся мы, а не случайно связанные с этим беспартийные. Имея в руках все типографии, всю печать, все партийные ресурсы, вы не даете нам, старым большевикам, защитить перед партией накануне съезда наши взгляды и заставляете нас прибегать к этим кустарным способам размножения наших предсъездовских материалов… Вы знаете хорошо нас. Вы знаете, что мы не можем, как старые партийцы, отказаться от защиты наших взглядов… Мы будем искать других таких же доступных нам средств… Мы требуем немедленного освобождения всех арестованных по данному делу, так как за все это отвечаем мы. Е. Преображенский, Серебряков, Шаров» («Партия и оппозиция по документам», стр. 37). Зиновьев тоже направил в ЦК заявление, в котором он пишет, что хотя арестованных он не знает, хотя он допускает, что среди них могли быть и бывшие белые офицеры, но, тем не менее, они только выполняли задание Преображенского, Серебрякова и Шарова, поэтому он, Зиновьев, солидаризуется с их письмом и требует немедленного освобождения арестованных.

Сталин решил разоблачить «контрреволюционные» связи оппозиции перед «мировым пролетариатом» — перед Коминтерном (Коминтерн и ЦКК — безвластные и всецело зависящие от аппарата Сталина учреждения, тем не менее, пользовались, по традиции, определенным моральным капиталом, который Сталин умело эксплуатировал). На заседании президиума Исполкома Коминтерна 14 октября 1927 года, Бухарин обвинил оппозицию в прямых связях с контрреволюцией и возмущался ее требованием освободить арестованных. Бухарин говорил:

«Что пишет т. Зиновьев в своем заявлении? Он пишет, что с каждым большевиком может случиться, что он окажется в компании с белыми. Он допускает в своем заявлении возможность такого случая… Все это читали. (Троцкий: «И в армии бывали»). Да, бывали, т. Троцкий, но, позвольте, я иду дальше. Но Зиновьев говорит, что они не знают, кто такие арестованные. А в это же время Преображенский и другие выставляют требования: "освободить всех арестованных". Вот вам картина полной вашей безответственности… Теперь несколько слов о типографии и о связи с беспартийными и контрреволюционерами… Троцкий солидаризуется с письмом Зиновьева, которое говорит, что нелегальные типографии допустимы, и с Преображенским, который дошел до «наивности» и говорит нам: "Возвратите нам нашу технику" (ж. «Коммунистический Интернационал», № 41, 1927 г., стр. 14–15).

Сталин, Бухарин, Рыков, стоявшие во главе нового Политбюро, обвинили оппозицию, что она, собственно, и связалась с белогвардейцами, чтобы «организовать подпольную типографию, привлекая к этому делу людей, кто помышляет о государственном перевороте в нашей стране по образцу переворота Пилсудского» (Ем. Ярославский, цит. пр., стр. 483).

Разумеется, президиум Исполкома Коминтерна, как и на всех предыдущих заседаниях этого учреждения, единогласно осудил оппозицию за якобы проводившуюся ею подготовку переворота «образца Пилсудского». Не имело никакого значения, верили ли иностранные члены Коминтерна, что их бывший председатель Зиновьев хочет стать русским Пилсудским, а организатор разгрома Белой армии в гражданской войне — Троцкий — теперь хочет воссоздать эту Белую армию и возглавить ее борьбу против той Красной армии, организатором которой был он же сам. В этой связи нельзя не вспомнить известного итальянского писателя, бывшего коммуниста И. Силоне. Когда Троцкий после антикоммунистического переворота Чан Кай-ши представил Политбюро ЦК свой известный «Меморандум о китайской революции» с критикой прочанкайшистской политики Сталина и Бухарина в Китае, то Политбюро в мае 1927 года внесло предложение в Исполком Коминтерна осудить Троцкого за этот меморандум. Председательствующий на заседании Исполкома Коминтерна поставил на голосование вопрос об этом осуждении Троцкого. Но итальянская делегация (Силоне и Тольятти) захотела видеть документ Троцкого, прежде чем о нем судить, однако председательствующий (им был немец Э. Тельман) совершенно хладнокровно заметил: «Мы, члены президиума, его тоже не видели». Силоне, подумал, что он не расслышал слов Тельмана, попросил его повторить свои слова. Тельман повторил слово в слово сказанное им. Тогда Силоне, поддержанный Тольятти, заявил, что вполне возможно, что документ Троцкого заслуживает осуждения, но итальянцы не могут этого сделать, не прочитав его.

Сталин выступил с объяснением, почему не роздан перевод Меморандума Троцкого членам президиума Коминтерна: в нем имеются намеки на тайны советской государственной политики (на самом деле была одна «тайна»: 15 апреля 1927 г. Сталин на сессии Моссовета высоко возносил заслуги Чан Кай-ши и защищал Гоминдан, а через неделю был переворот Чан Кай-ши, жертвой которого стали тысячи убитых коммунистов, о чем и писал Троцкий). Сталин увидел угрозу провала «единодушного осуждения» Троцкого Коминтерном; чтобы предупредить это, он предложил отложить заседание, а тем временем «проинформировать» итальянцев не о меморандуме Троцкого, а о внутреннем положении в СССР и о позиции ВКП(б)

Эту роль «информатора» поручили лидеру болгарских коммунистов В. Коларову. И Коларов сыграл ее классически. Пригласив к себе итальянцев в отель «Люкс» (там жили иностранные лидеры Коминтерна), Коларов за чашкой чая изложил итальянцам весьма толково, хотя и несколько цинично, суть дела. Смысл доводов Коларова сводился к следующему: во-первых, я тоже не читал документа Троцкого; во-вторых, если бы Троцкий секретно прислал бы его мне для ознакомления, то я отказался бы его читать, ибо он, откровенно говоря, не представляет для меня интереса; в-третьих, мы не заняты поисками исторической правды, а констатируем факт борьбы двух сил в ВКП (б) — это Политбюро во главе со Сталиным и оппозиция во главе с Троцким. В этой борьбе власть над партией и СССР в руках Сталина. Поэтому мы поддерживаем Сталина, а не Троцкого.

Коларов все-таки не убедил итальянцев, и они на новом заседании снова отказались голосовать за осуждение меморандума и исключение Троцкого. К ним присоединились французские и швейцарские делегаты. Тогда Сталин заявил, что ЦК берег обратно свою резолюцию о Троцком, поскольку нет «единогласия». Заседание кончилось без осуждения Троцкого. Когда, проезжая Берлин, Силоне купил свежую немецкую газету, то не без удивления прочел лживую новость: Москва сообщала, что Коминтерн осудил Троцкого за его меморандум о Китае ("The God That Failed", ed. by R. H. S. Grossman, New York, Harper amp; Brothers, p. 106–111).

По делу о типографии ЦКК исключил из партии 14 человек — лидеров оппозиции вне ЦК во главе с Преображенским, Серебряковым, Мрачковским. Однако, это не приостановило печатания платформы оппозиции, ибо, как сообщает Ярославский, «оппозиция использовала путем подкупа и обмана отдельных работников советских типографий, чтобы выпустить в свет свою меньшевистскую платформу, которая была отпечатана и разослана на места» (Ем. Ярославский, цит. пр., стр. 483).

Исключительную активность, выходящую из-под контроля лидеров оппозиции, проявляют местные оппозиционные группы, создавая новые подпольные типографии под Москвой, в Ленинграде, на Украине, насильственно захватывая аудитории для своих собраний (Ярославский: «Дело дошло до до того, что насильственно была захвачена аудитория Московского высшего технического училища, куда не были допущены члены ЦК и ЦКК, явившиеся на это собрание для того, чтобы распустить его, — там же, стр. 484). Вот тогда и началась новая, на этот раз массовая волна исключения из партии не только оппозиционеров, но и тех, кто открыто не становился на точку зрения ЦК. Теперь вновь взялись за лидеров оппозиции из ЦК.

Сталин опять решил призвать на помощь Коминтерн. 27 сентября состоялось объединенное заседание Президиума Исполкома и Интернациональной Контрольной Комиссии, посвященное оппозиции. На этом заседании Троцкий открыто обвинил Сталина, что его группа в ЦК путем нелегальных партаппаратных комбинаций незаконно захватила власть над партией и узурпировала власть над страной. Теперь Сталин создал в партии принципиально отличный режим, чем режим Ленина, поэтому оппозиция, борясь против партаппаратного бюрократического режима Сталина, тем самым борется за восстановление ленинского режима. Сталин решил доказать перед Коминтерном несостоятельность этого утверждения. Из резкого диалога между Троцким и Сталиным на заседании президиума Исполкома Коминтерна выяснилось, что хотя сталинская группа и узурпировала власть, но сам по себе сталинский режим действительно есть весьма логичное, наиболее последовательное продолжение того режима, который Ленин провозгласил на X съезде. Аргументы Сталина действительно были убедительны. Сталин опубликовал эту свою речь, приурочив это к октябрьскому пленуму ЦК и ЦКК 1927 г., на котором вновь был поставлен вопрос об оппозиции. Сталин объявил с полным правом свой режим ортодоксально ленинским, а самого Троцкого чужеродным элементом в большевизме. Сталин сказал:

«Троцкий не понимает нашей партии. У него нет правильного представления о нашей партии.

Он смотрит на нашу партию так же, как дворянин на чернь или как бюрократ на подчиненных. Иначе бы он не утверждал, что в миллионной партии, в ВКП(б), можно "захватить" власть, "узурпировать" власть отдельным лицам… Почему же, в таком случае, Троцкому не удалось "захватить" власть в партии…? Чем это объяснить? Разве т. Троцкий более глуп или менее умен, чем Бухарин или Сталин? Разве он менее крупный оратор, чем нынешние лидеры нашей партии? Не вернее ли будет сказать, что, как оратор, Троцкий стоит выше многих нынешних лидеров нашей партии? Чем объяснить в таком случае, что Троцкий, несмотря на его ораторское искусство, несмотря на его волю к руководству, несмотря на его способности, оказался отброшенным прочь от руководства великой партией, называемой ВКП (б)? Троцкий склонен объяснить это тем, что наша партия, по его мнению, является голосующей барантой, слепо идущей за Сталиным и Бухариным?» («Партия и оппозиция по документам», стр. 10–11) Выделенные мною слова Сталин исключил из текста при переиздании его Сочинений в 1949 г. (см. Сталин, Соч., т. 10, стр. 159).

Насчет того, отличается ли его режим от ленинского, Сталин так ответил Троцкому:

«Троцкий изображает дело так, что нынешний режим в партии… является чем-то принципиально другим в сравнении с тем режимом в партии, который был установлен при Ленине. Он хочет изобразить дело так, что против режима, установленного Лениным после X съезда, он не возражает, и что он ведет борьбу, собственно говоря, с нынешним режимом в партии, ничего общего не имеющим, по его мнению, с режимом, установленным Лениным.

Я утверждаю, что Троцкий говорит здесь прямую неправду.

Я утверждаю, что нынешний режим в партии есть точное выражение того самого режима, который был установлен в партии при Ленине, во время X и XI съездов нашей партии… Троцкий и оппозиция… требовали допущения фракционных группировок в партии и отмены соответствующего постановления X съезда… (Троцкий: "Я не говорил о X съезде, Вы выдумываете"). Троцкий не может не знать, что я могу доказать это документально. Документы эти остались в целости, я их раздам товарищам, и тогда будет ясно, кто из нас говорит неправду» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 161–162).

Разумеется, Сталин никаких документов, из которых было бы видно, что Троцкий требовал отмены решений X съезда, не представил. 3 октября 1927 г. Сталин направил в Политсекретариат Коминтерна выдержку из «Заявления 46-ти» от 15 октября 1923 г., которого Троцкий никогда не подписывал. Но и в этом заявлении Пятакова, Преображенского, Серебрякова и др. говорилось лишь следующее: «объективно сложившийся после X съезда режим фракционной диктатуры внутри партии пережил себя» (там же, стр. 163, выделено мною. — А. А).

В том-то и заключалась вся беспомощность оппозиции «большевиков-ленинцев» (как она стала себя потом именовать), что она считала «священным» и неприкосновенным все, что Ленин делал, в том числе и этот явно драконовский «исключительный закон против партии» — решение X съезда, а Сталин его последовательно применял на путях ликвидации думающей, рассуждающей и критикующей партии, чтобы от «фракционной диктатуры» перейти к диктатуре личной. Оппозиция это видела, героическими словами боролась со Сталиным, но панически боялась тени Ленина. В этой обстановке собрался новый объединенный пленум ЦК и ЦКК (21–23 октября 1927 г.) с повесткой дня:

Первый пятилетний план (Рыков),

Работа в деревне (Молотов),

Информация председателя ОГПУ Менжинского о связях оппозиции с контрреволюцией,

Об исключении из ЦК Троцкого и Зиновьева (Политбюро ЦК и президиум ЦКК).

Партийная пропаганда, да и западная литература, идею индустриализации страны всегда приписывали Сталину. Между тем, нет ничего ошибочнее такого утверждения. План индустриализации был коллективным творчеством, разработанным специальной комиссией Политбюро во главе с председателем правительства, главным заместителем Ленина по экономике СССР — Рыковым. Все главные установки общего плана индустриализации, ее пропорции, ее темпы, ее приоритеты (преимущественное развитие тяжелой промышленности, особенно производства средств производства) были представлены комиссией Рыкова Политбюро ЦК накануне XIV съезда, то есть тогда, когда в его состав входили Троцкий, Зиновьев, Каменев. Этот план был единогласно утвержден Политбюро, а потом столь же единодушно он был утвержден на XIV съезде в резолюции съезда о работе ЦК. Первый пятилетний план также был разработан новой комиссией Политбюро под председательством Рыкова с участием председателя Госплана Кржижановского.

Вот как раз о директивных установках первой пятилетки и докладывал пленуму Рыков. В резолюции пленума, написанной Рыковым, говорится, что при составлении пятилетки «в соответствии с политикой индустриализации страны, в первую очередь должно быть усилено производство средств производства… Наиболее быстрый темп развития должен быть придан тем отраслям тяжелой индустрии, которые подымают в кратчайший срок экономическую мощь и обороноспособность СССР», но, вместе с тем, резолюция особо подчеркивает: «В области отношений между развитием тяжелой и легкой индустрии равным образом необходимо исходить из оптимального сочетания обоих элементов… Промышленность, производящая предметы потребления, должна довести количество и качество своей продукции до такого предела, чтобы было обеспечено значительное повышение душевой нормы потребления трудящихся», и, в ответ оппозиции, в резолюции записано:

«Неправильно исходить из требования максимальной перекачки средств из сферы крестьянского хозяйства в сферу индустрии, ибо это требование означает не только политический разрыв с крестьянством, но и подрыв сырьевой базы самой индустрии, подрыв ее внутреннего рынка, подрыв экспорта и нарушение равновесия всей народно-хозяйственной системы» («ВКП (б) в рез.», ч. II, стр. 371–376).

Единственный творческий вклад, который Сталин внес в план индустриализации, когда он избавился от Рыкова, Бухарина, Томского, заключался в том, что он радикально пересмотрел установки и решения данного пленума по пятилетке о соблюдении правильной пропорции в развитии экономики и сделал «военно-феодальную эксплуатацию крестьянства» (Бухарин) основой финансирования индустриализации, о чем у нас будет речь впереди.

Деревенская политика ЦК в изложении Молотова была представлена как смесь идей Сталина и Бухарина, ничего оригинально молотовского там не было (Молотов, которого Ленин метко окрестил «каменным задом», не был политиком большого формата, а был и оставался партаппаратчиком сталинской школы — не рассуждающим при принятии плана Сталина, скрупулезным в его интерпретации и жестоким до бездушности в деле его проведения в жизнь).

Центральным пунктом повестки дня стал третий вопрос — вопрос об оппозиции, а именно об исключении Троцкого и Зиновьева из ЦК. Для этого, согласно решению X съезда, требовалось 2/з голосов объединенного пленума ЦК и ЦКК, причем кандидаты в члены ЦК тоже имели право решающего голоса на таком пленуме. Поскольку же из 269 членов и кандидатов ЦК и ЦКК, избранных на последнем съезде, на стороне оппозиции стояло только 13 человек, судьба лидеров оппозиции была предрешена.

В центре дискуссии стали два вопроса:

обвинение Политбюро против оппозиции в продолжении ею фракционной деятельности и в ее связях с контрреволюцией;

требование оппозиции об опубликовании «Завещания» Ленина и снятии Сталина с поста генерального секретаря.

После доклада Политбюро выступили лидеры оппозиции. Весьма агрессивны были в своих выступлениях Зиновьев и Каменев.

Зиновьев сказал: «Чем может похвастаться сталинское руководство? Ошибка на ошибке, поражение за поражением: в итоге политическое банкротство» («Пятнадцатый съезд ВКП(б) Стенограф, отчет», ч. I, стр. 385).

Каменев сказал: «Мы заявляем, что в какое бы положение ни поставила нас потерявшая голову группа сталинцев-раскольников, мы будем отстаивать дело Ленинской партии против могильщиков революции» (там же, стр. 386),

Троцкий добавил, что «XV съезд явится высшим торжеством аппаратной механики сталинской фракции» (там же, стр. 387).

«Завещание»-письмо Ленина было адресовано XII съезду (1923). Люди, стоявшие теперь во главе оппозиции, имели тогда большинство в ЦК и безболезненно могли снять Сталина при желании и договоренности между собою, но они отказались снять Сталина и выполнить последнюю волю Ленина, более того, они вместе со Сталиным решили тогда скрыть от партии это «завещание». Теперь, когда дело снятия Сталина было безнадежным, а публикация «завещания» зависела исключительно от него же, оппозиция неожиданно решила поднять на пленуме данное требование. Но Сталин не был бы Сталиным, если бы он в свое время не принял мер, страхующих его от обвинения, что он или ЦК скрывали «завещание» Ленина. Эти меры очень пригодились ему сейчас. Сталин доказывал, что если кто и скрывал «завещание», то это делали как раз Троцкий, Зиновьев, Каменев, которые, видите ли, более были заинтересованы в скрытии ленинского «завещания», так как в «завещании» Ленин говорит об их политических ошибках, а о политических ошибках Сталина не говорит ничего.

Свой ответ Сталин начал с объяснения, почему оппозиция сосредоточила огонь на его личности. Говорил он о себе, как обычно, в третьем лице: «Вы слышали здесь, как старательно ругают оппозиционеры Сталина, не жалея сил. Это меня не удивляет, товарищи. Тот факт, что главные нападки направлены против Сталина, этот факт объясняется тем, что Сталин знает, лучше, может быть, чем некоторые наши товарищи, все плутни оппозиции, надуть его, пожалуй, не так-то легко, и вот они направляют удар прежде всего против Сталина» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 172). Чтобы доказать, что «хулиганская травля» вождей большевизма есть историческая профессия Троцкого, Сталин вытащил вновь на свет Божий произведения Троцкого периода эмигрантских драк между Троцким и Лениным. В частности, он процитировал личное письмо Троцкого к председателю социал-демократической фракции в IV Государственной думе Чхеидзе. Письмо написано в апреле 1913 г., отражает эпоху драки между Августовским блоком Троцкого и новым ЦК Ленина, созданным в Праге в январе 1912 г. Письмо это было перехвачено царским департаментом полиции и в руки Сталина попало еще при жизни Ленина. Ленин не придал ему никакого значения, ибо спор между Троцким и Лениным решило абсолютное единство их взглядов в решающий момент по решающему вопросу — об организации и проведении Октябрьского переворота. К тому же, вступая в блок с Зиновьевым и Каменевым, Троцкий открыто заявил, что во всем, что его разделяло до революции с Лениным, прав оказался Ленин, а не он, и что «уже сам по себе тот факт, что я вступил в большевистскую партию… доказывает, что я сложил на пороге партии все то, что отделяло меня до той поры от большевизма» (Сталин. Соч., т. 9, стр. 83).

Но все это для Сталина не имело никакого значения. Ему важно было ошеломить членов миллионной партии, которые и представления не имели ни о старых эмигрантских дрязгах, ни о том, что Ленин вовсе не был тем партийным «святым», каким его задним числом объявили и сталинцы, и троцкисты, каждый в своих интересах. Прежде чем огласить это письмо, Сталин сказал: «Да что Сталин, Сталин человек маленький. Возьмите Ленина. Кому не известно, что оппозиция во главе с Троцким во время Августовского блока, вела еще более хулиганскую травлю против Ленина. Послушайте, например, Троцкого…»

Дерзкое по тону и пикантное по содержанию письмо Троцкого ошарашило даже его сторонников. Троцкий писал:

«Каким-то бессмысленным наваждением кажется дрянная склока, которую систематически разжигает сих дел мастер Ленин, этот профессиональный эксплуататор всякой отсталости в русском рабочем движении… На темные деньги, перехваченные у Каутского и Цеткиной (речь идет о кассе старого объединенного меньшевистско-большевистского ЦК. — А. А.), Ленин поставил орган, захватил для него фирму популярной газеты (Троцкий издавал в Вене газету «Правда», Ленин присвоил это имя для своей легальной газеты «Правда» в Петербурге в мае 1912 г. — А. А.) и, поставив "единство" и "неофициальность" ее знаменем, привлек читателей-рабочих, которые в появлении ежедневной рабочей газеты естественно увидели огромное свое завоевание. А потом, когда газета окрепла, Ленин сделал ее рычагом кружковых интриганств и беспринципного раскольничества. Словом, все здание ленинизма в настоящее время построено на лжи и фальсификации и несет в себе ядовитое начало собственного разложения» («Партия и оппозиция по документам», стр. 13).

Процитировав это письмо, двусмысленно указав, что еще в 1913 году «оппозиция во главе с Троцким вела хулиганскую травлю против Ленина» (хотя Зиновьев и Каменев тогда были первыми соратниками Ленина против Троцкого, а о существовании самого Сталина Ленин знал, но не знал ни его партийной клички, ни настоящей фамилии. — См. об этом выше), Сталин, став в трагическую позу, спрашивал: «Можно ли удивляться тому, что Троцкий, так бесцеремонно третирующий великого Ленина, сапога которого он не стоит, ругает теперь почем зря одного из многих учеников Ленина — тов. Сталина» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 173).

После этого Сталин ответил на обвинение Троцкого, что он скрывает от партии «завещание» Ленина. Что это не так, Сталин в свидетели призвал того же… Троцкого. Сталин сообщил, что когда Истмен, сторонник Троцкого, издал в 1924 году в Америке книгу «После смерти Ленина», в которой впервые было приведено «завещание» Ленина и впервые было брошено Сталину обвинение, что он скрывает это «завещание» от партии, то Политбюро обратилось к Троцкому с предложением опровергнуть Истмена. Троцкий сделал это, напечатав соответствующую статью в журнале «Большевик». В этой статье Троцкий писал: «Истмен говорил о том, что ЦК "скрыл" от партии ряд исключительно важных документов, написанных Лениным в последний период его жизни (дело касается писем по национальному вопросу, так называемого «завещания» и пр.), это нельзя назвать иначе, как клеветой на ЦК… Все эти письма и предложения… всегда доставлялись по назначению, доводились до сведения делегатов XII и XIII съездов… и если не все эти письма напечатаны, то потому, что они не предназначались их автором для печати. Никакого "завещания" Владимир Ильич не оставлял… Под видом "завещания" в эмигрантской и иностранной буржуазной и меньшевистской печати упоминается обычно… одно из писем Владимира Ильича, заключавшее в себе советы организационного порядка. XIII съезд партии внимательнейшим образом отнесся и к этому письму,… и сделал из него выводы применительно к условиям и обстоятельствам момента. Всякие разговоры о скрытом или нарушенном "завещании" представляют собою злостный вымысел»… (ж. «Большевик», № 16, 1 сентября 1925, стр. 68).

Огласив эту статью Троцкого, Сталин спрашивал: «Кажется, ясно? Это пишет Троцкий, а не кто-либо другой. На каком же основании теперь Троцкий, Зиновьев и Каменев блудят языком, утверждая, что партия и ее ЦК "скрывают" "завещание" Ленина?» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 175).

Однако Сталин признался, что «завещание» Ленина, действительно, есть, и в нем «Ленин предлагал съезду, ввиду "грубости" Сталина обдумать вопрос о замене Сталина на посту генерального секретаря другим товарищем», но Сталин не огласил всего текста Ленина о нем, ибо иначе было бы видно, что Ленин говорил не только о его «грубости», но и о его нелояльности и склонности злоупотреблять властью. Причем свою грубость Сталин, по существу, объявил добродетелью по отношению к интересам партии, вступив косвенно в полемику с ленинской характеристикой о нем. Сталин сказал: «Да, я груб, товарищи, в отношении тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию. Я этого не скрывал и не скрываю. Возможно, что здесь требуется известная мягкость в отношении раскольников. Но этого у меня не получается» (там же, стр. 175). Словом, «добряк» Ленин терпел «раскольников» в партии, но вот я, Сталин, не могу их терпеть!

Сталин привел аргументы и более убедительные. Он сказал, что на первом же заседании пленума ЦК после XIII съезда он просил пленум освободить его от обязанностей генерального секретаря, но «все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев, обязали Сталина остаться на своем посту» (там же, стр. 176). Сталин добавил, что «через год после этого я вновь подал заявление в пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться на посту». Сталин вполне резонно спрашивал: «Что же я мог сделать? Сбежать с поста? Это не в моем характере, ни с каких постов я никогда не убегал… Человек я… подневольный, и когда партия обязывает, я должен подчиниться» (там же, стр. 176).

Выпячивая одни выгодные для себя факты, Сталин обладал изумительным даром манипуляции и подтасовки невыгодных ему фактов. Две таких подтасовки, прямо на глазах свидетелей, тех же лидеров оппозиции, он совершил, когда заявил, что:

«завещание» Ленина было адресовано XIII съезду, тогда как на самом деле оно было адресовано XII съезду, происходившему еще при жизни Ленина (этот вопрос мы подробно разбираем в главе 23), и что

XIII съезд постановил не опубликовать «завещание»; на самом же деле, XIII съезд вообще не рассматривал этого вопроса (Политбюро ЦК довело до сведения отдельных делегаций XIII съезда лишь содержание «завещания», присовокупив свое решение не опубликовывать его).

Сталин указал, что уже есть решение пленума ЦК и ЦКК в 1926 г., чтобы испросить разрешение у XV съезда на напечатание «завещания» (XV съезд действительно постановил опубликовать «завещание», Сталин, однако, его так и не опубликовал, это произошло только после XX съезда), но тут же огласил, не дожидаясь съезда, всю ту часть «завещания», которая касалась Троцкого, Зиновьева и Каменева. Он предпослал этому следующее заявление:

Оппозиция старается козырять "завещанием" Ленина. Но стоит только прочесть это "завещание", чтобы понять, что козырять им нечем. Наоборот, "завещание" Ленина убивает нынешних лидеров оппозиции» (там же, стр. 177).

Слова Ленина, что «октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева не является случайностью», но что «он так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому», Сталин интерпретировал так: «Это значит, что политически нельзя доверять ни Троцкому, который страдает "небольшевизмом", ни Каменеву и Зиновьеву, ошибки которых не являются "случайностью" и которые могут и должны повториться» (там же, стр. 177. Курсив мой. — А. А.).

Эта грубейшая фальсификация Сталиным мысли Ленина и смысла «Завещания» и до сих пор кочует из учебника в учебник официальной истории партии. Сталин закончил разбор «Завещания» утверждением: «Характерно, что ни одного слова, ни одного намека нет в "завещании" насчет ошибок Сталина» (там же, стр. 177). Сталина мало занимало отсутствие логики в такой оценке «Завещания»: Троцкому, Зиновьеву и Каменеву, по Ленину, «политически нельзя доверять», но их надо оставить на своих постах, только Сталину можно политически доверять, но его надо снять, хотя даже «ни одного намека нет в "завещании" насчет ошибок Сталина»!

Еще на июльско-августовском пленуме Сталин старался обвинить оппозицию в участии в «заговоре по типу Пилсудского». Но тогда материалы, представленные ОГПУ, оказались настолько «липовыми», что Сталин поспешил снять это обвинение. В течение двух месяцев после этого пленума и аппарат ЦК и агентура ОГПУ так хорошо поработали, что Сталин предпринял беспрецедентный в истории партии шаг: он поставил в повестку дня пленума доклад председателя советской тайной полиции Менжинского (разумеется, в опубликованной повестке дня и информационном сообщении о пленуме об этом докладе ничего не говорилось). Менжинский доложил пленуму, что его учреждение арестовало целую группу оппозиционеров, а также группу «белогвардейцев» и «буржуазных интеллигентов», которые выполняли задание оппозиции по организации подпольных типографий и что эти «белогвардейцы замышляли о военном перевороте». К этому Сталин добавил, что лидеры оппозиции Троцкий, Зиновьев, Смилга, которых ЦКК ознакомила с показаниями арестованных, сняли копии с этих показаний и переслали за границу Маслову (лидеру троцкистов в Германии), а Маслов их опубликовал в Берлине. Тем самым, говорил Сталин, были предупреждены «по доносу оппозиции» те из белогвардейцев, которые еще не арестованы, но участвуют в заговоре в связи с оппозицией. Этим Сталин оправдывал и тот факт, почему начальник тайной полиции занимается внутрипартийными делами: «Вот почему ЦК и ЦКК сочли нужным предложить тов. Менжинскому сделать сообщение о фактах» (там же, стр. 184).

Однако Менжинский не совсем оправдал ожиданий Сталина, а лидерам оппозиции легко удалось доказать пленуму, что она не ставила и не ставит своей целью свержение руководства путем заговора, тем более чудовищна мысль, что она может участвовать в военном заговоре каких-то белогвардейцев. Более того, оппозиция доказала фактами и документами, что те белогвардейцы, с которыми якобы связана оппозиция, являются агентами-провокаторами самого ОГПУ. Сталин не мог не заметить невыгодную для себя реакцию даже его собственных сторонников, то есть большинства пленума. Поэтому он решил «отступить». Сталин сказал, что ЦК никогда и никого из оппозиции в участии в военном заговоре не обвинял (Муралов: «На прошлом пленуме обвиняли») (там же, стр. 184–185).

Но Сталин вынужден был открыто признать, что ОГПУ, по заданию ЦК, начало пользоваться внутри парии не только агентурной сетью, но и своими провокаторами (надо сказать, что Ленин был против использования агентурной сети ОГПУ в партии и против вербовки коммунистов в качестве сексотов). Вот заявление Сталина по поводу нашумевшего тогда дела «врангелевского офицера»:

«Говорят о бывшем врангелевском офицере, обслуживающем ОГПУ в деле раскрытия контрреволюционных организаций. Оппозиция скачет и играет, подымая шум по поводу того, что бывший врангелевский офицер, к которому обратились союзники оппозиции, все эти Щербаковы и Тверские, оказался агентом ОГПУ. Но что же тут плохого, если этот самый бывший врангелевский офицер помогает Советской власти раскрывать контрреволюционные заговоры?… оказалось, что господа Щербаковы, Тверские и Большаковы, налаживая блок с оппозицией, уже имеют блок с контрреволюционерами, с бывшими колчаковскими офицерами, вроде Кострова и Новикова, о чем докладывал сегодня тов. Менжинский» (там же, стр. 187).

Когда Троцкий и Зиновьев начали приводить многочисленные факты арестов старых большевиков накануне съезда только потому, что они несогласны с официальной линией ЦК, Сталин ответил коротко: «Да, мы их арестовываем и будем арестовывать, если они не перестанут подкапываться под партию и Советскую власть» (там же, стр. 190).

Как быть теперь с Троцким и Зиновьевым? Здесь надо сказать об одной манере Сталина играть роль «миротворца», одновременно плетя сеть интриг и разжигая страсти до накала против своего соперника. В 1924 году Сталин натравил Зиновьева и Каменева против Троцкого, но когда те потребовали исключения Троцкого из Политбюро и партии, Сталин не согласился, сказав, что нужен мир. На июльском пленуме Сталин натравил весь пленум против Зиновьева и Троцкого, но когда пленум захотел их вывести из своего состава, Сталин не согласился, сказав, что все-таки нужен мир. На апрельском пленуме ЦК и ЦКК в 1929 году Сталин так остро и бескомпромиссно поставил вопрос о «правых капитулянтах» — о Бухарине и Томском, что опять-таки пленум потребовал их немедленного вывода из Политбюро, но Сталин заявил, что он не согласен с таким требованием: «По-моему, можно обойтись без такой крайней меры» (Сталин, Соч., т. 12, стр. 107). На данном октябрьском пленуме Сталин в кокетливых тонах говорил о своей такой «миролюбивой» слабости. Он сказал:

«На прошлом пленуме ЦК и ЦКК… меня ругали некоторые члены пленума за мягкость в отношении Троцкого и Зиновьева, за то, что я отговаривал пленум от немедленного исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК (Голоса с мест: "Правильно!"… Тов. Петровский: "Правильно, всегда будем ругать"…). Но теперь, товарищи, после всего того, что мы пережили за эти три месяца… мягкости не остается уже никакого места… Теперь надо стоять нам в первых рядах тех товарищей, которые требуют исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК» (Бурные аплодисменты. Голоса: "Правильно! Правильно!" Голос с места: "Троцкого надо исключить из партии"). "Это пусть решает съезд, товарищи"» (Сталин, Соч., т. 10, стр. 191).

Пленум вынес постановление об исключении Троцкого и Зиновьева из состава ЦК за фракционную деятельность, «граничащую с образованием новой антиленинской партии совместно с буржуазными интеллигентами». Пленум постановил также передать на решение XV съезда «все данные о раскольнической деятельности лидеров троцкистской оппозиции, равно как и группы т.т. В. Смирнова-Сапронова» («Правда», 25 октября 1927 г.).

Весь период от октябрьского пленума до открытия XV съезда характеризуется, с одной стороны, крайним обострением борьбы между ЦК и оппозицией, с другой, небывалым доселе размахом репрессий против оппозиции и сочувствующих ей в партии и народе. Массовые исключения из партии, увольнения с работы, исключения из школ, групповые аресты старых большевиков органами ОГПУ, — все это становится обычным явлением дня. В этих условиях не только подписывать оппозиционные документы и голосовать за них на партийных собраниях, но и просто выражать свое сочувствие оппозиции становится уже подвигом. Тем более знаменательно, что силы оппозиции в этот период не тают, а растут. «Заявление 83-х» (72 печатных страницы) от июня 1927 года собрало тысячи подписей активных деятелей оппозиции (в нем говорилось о вине ЦК за разрыв Англией 27 мая 1927 г. дипломатических отношений с СССР, вине ЦК за поражение китайской революции, о перерождении «диктатуры пролетариата» в «буржуазное государство», об антирабочей, антибедняцкой, прокулацкой, пронэпмановской политике ЦК, о националистической теории «социализма в одной стране», об установлении диктатуры сталинской фракции над партией и т. д.). Партийный историк, главный мастер сталинских чисток партии Ем. Ярославский писал, что эта платформа была отпечатана подпольной типографией в количестве 30 тысяч экземпляров и ее подписали 5 тысяч человек (Ем. Ярославский, «Краткая история ВКП(б)», стр. 487; комментатор протоколов «Пятнадцатого съезда» (стенограф, отчет) задним числом снизил количество подписей до трех тысяч, см. ч. II, изд. 1962 г., стр. 1644).

Контртезисы оппозиции, по докладам Рыкова (О пятилетнем плане) и Молотова (О работе в деревне) ЦК вынужден был, в силу решения октябрьского пленума, опубликовать в специально созданном к съезду при «Правде» «Дискуссионном листке» (с 30 октября по 2 декабря 1927 г.). Представители оппозиции выступали также на партийных собраниях заводов, фабрик, учреждений, школ, военных частей с обоснованием контртезисов оппозиции в атмосфере, совершенно неизвестной и невозможной в цивилизованной среде. При партийных комитетах по указанию ЦК были созданы специальные команды «скандалистов, свистунов, громил», о которых упоминалось и на XV съезде («Пятнадцатый съезд»… стр. 547).

Как только на каком-либо собрании появлялся представитель или сторонник оппозиции, туда посылалась команда «свистунов и громил», которая, опираясь на местного партийного секретаря и его актив, должна была срывать выступление оппозиционера. На том же XV съезде приводился рассказ Троцкого, как секретарь Московского комитета Угланов руководил московским активом, когда выступали оппозиционеры:

«Троцкий, инструктируя кружок, говорил, что Угланов проводил московский актив и давал (это его доподлинные слова) специальную команду свистунам… Угланов сидит в президиуме, и если ставит бумажку так (показывает), то значит — посвистите немножко, если он ставит бумажку поперек, то свистите сильнее, а если он разрывает бумажку, тогда и свистите и стучите ногами… Так встречали лидеров оппозиции не только на Московском активе, но и на Украине» (там же, стр. 185–186).

Когда оппозиционные члены ЦК и идущие за ними коммунисты требовали от ЦК, чтобы в их распоряжение были предоставлены помещения, где они могли бы на партийных собраниях изложить свои взгляды, то ЦК и ЦКК отказывали им в этих элементарных правах членов партии. Ярославский, рассказывая, что оппозиция 4 ноября, накануне съезда, незаконно захватила аудиторию МВТУ для собрания, приводил слова Смилги, что ЦК и ЦКК «обязаны предоставлять из того жилищного фонда, который имеется в распоряжении партии, клубы и помещения по нашему требованию в любом районе». Когда он огласил эго требование оппозиции, то из зала XV съезда, как по команде, раздались голоса: «Пусть им Врангель предоставит!», «Можно предоставить на Новодевичьем кладбище!», «За Бутырской заставой!» (то есть в тюрьме. — А. А.), «На Лубянской площади!» (то есть в подвалах ОГПУ. — А. А.) (там же, стр. 544).