Пролог

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Пролог

Донесение предвещало катастрофу. Доктор Отто Пунтер (псевдоним «Пакбо»), резидент и шифровальщик советской разведывательной сети в Швейцарии, пробежал глазами содержание будущей шифровки и потянулся за книгой путевых заметок «От полюса до полюса» шведского писателя Свена Хидина, которой пользовался для шифровки радиограмм. Открыв нужную страницу, он выписал из неё десять букв и превратил их в колонки цифр. Те сложились в скорбное послание для советского разведцентра в далекой Москве.

«Директору. Через Пакбо. В сентябре в Берлине была раскрыта крупная организация, снабжавшая информацией Советский Союз. Уже произведено множество арестов, вероятно их будет ещё больше. Гестапо надеется раскрыть всю организацию целиком.»

Стоял конец сентября 1942 года. Глава советской разведки встревожился только после расшифровки сообщения Пунтера. Пятого октября генерал-полковник Иван Терентьевич Пересыпкин передал по радио в Швейцарию шифровку группе «Дора»:

«Доре. Последнее сообщение Пакбо о раскрытии крупной организации в Берлине имеет крайне важное значение. Пакбо следует установить, кто был арестован и что немцам удалось выяснить. Когда произошел провал и начались аресты?»

Но Пакбо ничем не мог помочь своим хозяевам. Его тайные каналы связи с Берлином оборвались. Не было даже намека на то, кто из сотрудников берлинской агентурной сети попал в гестапо. Москва тщетно пыталась разыскать своих информаторов в Германии. Советская разведка напрасно ломала голову, приходят из Германии подлинные радиограммы или их состряпала контрразведка противника. Генерал-полковник Пересыпкин в своем послании от двадцатого ноября безуспешно настаивал:

«Доре. Для Пакбо. Исключительно важно точно установить, кто на данный момент уже арестован и кто ведет следствие.»

Пунтер-Пакбо вынужден был продолжить безрезультатные поиски, но Москва продолжала оставаться в неведении. Руководство контрразведки гитлеровской Германии предпринимало все меры предосторожности и преуспело даже в сокрытии самого факта ликвидации самой крупной агентурной сети в истории международного шпионажа.

Только несколько высших руководителей германской военной разведки и гестапо знали, как широко советская разведка саботировала работу гитлеровской военной машины. Сталинским агентам была известна сила Люфтваффе, секретная статистика производства оружия в Германии, политические секреты нацистской иерархии и детали диверсионных операций, проводимых военной разведкой. Седьмого мая сорок второго года Адольф Гитлер сказал одному из своих ближайших сотрудников: «Большевики превосходят нас только в одном — в области разведки.»

Они действовали в германских военных штабах, извлекая немалую выгоду из болтливости секретарш и офицеров. Их руководители в Берлине, лейтенант Люфтваффе Гарро Шульце-Бойзен и высокопоставленный чиновник доктор Арвид Харнак (оберрегирунгсрат — чин полицейского или гражданского служащего соответствующий подполковнику), знали многие секреты министерств авиации и экономики третьего рейха; их агентам удалось проникнуть в военную разведку (абвер), шифровальный отдел ОКВ (Оберкоммандо дер Вермахт — Верховное главнокомандование вооруженными силами), министерство пропаганды и отдел по расовым и политическим вопросам нацистской партии.

В Бельгии, Голландии и Франции действовала ещё одна подпольная разведывательная организация, тесно связанная с группой Шульце-Бойзена/Харнака и готовая в любой момент выяснить то, что ускользнуло от внимания последней. Ее возглавляли два разведчика, прошедших подготовку в Москве: поляк Леопольд Треппер («Большой шеф») и русский Виктор Сакулов-Гуревич, он же «Кент» («Малый шеф»). Под прикрытием возглавляемых коммунистами фирм они установили деловые связи с хозяйственными управлениями вермахта и были прекрасно осведомлены о перемещениях войск на Западе и изменениях в германском руководстве.

Тем не менее даже у спрута кремлевской разведки была своя ахиллесова пята. Стоило абверу выявить первый нелегальный передатчик группы Треппера Кента, как один за другим советские шпионы стали переходить на сторону Германии. Многие московские агенты предали своих товарищей, и в сравнительно короткое время деятельность всей организации пришлось свернуть. Еще хуже то, что перевербованные гестапо агенты начали радиоигру с Москвой. На этот раз они передавали ложную информацию.

Но враг не должен был заподозрить, что это всего лишь игра; он должен был сохранять уверенность в свободе действий своих агентов. Многие недели в Москве считали, что те работают, не щадя себя, и германская сторона убедилась, что стоило только гестапо через перевербованных агентов запросить у Москвы денег, информацию и даже заброску парашютистов, советская разведка спешно удовлетворяла их требования. Но такая игра могла продолжаться только при условии полного отсутствия информации о крахе шпионской организации.

В секрете должно было оставаться даже странное кодовое название «Красная капелла», которым абвер окрестил советскую разведсеть. На самом деле это название не было придумано гестапо, чтобы оскорбить коммунистов противников Гитлера, как впоследствии утверждали недоверчивые антифашисты. Оно берет свое начало из терминологии бесстрастных профессионалов контрразведки.

Само слово «оркестр» давно заняло свое место в словаре абвера. Офицеры адмирала Вильгельма Канариса любую шпионскую разведывательную сеть называли «оркестром» или «капеллой», коротковолновые передатчики — «пианино», радистов — «пианистами», а её организаторов — «дирижерами». С выявлением многочисленных секретных агентов стало принято именовать радиопередатчиков союзников «оркестрами» по зоне их действия (например «Меритайм оркестр» или «Арденнский оркестр»); так что когда засекли первый советский передатчик, тут же отчеканили название «Красная капелла».

Этот термин стал синонимом той секретности, которую могла создать только тоталитарная система. Не допускались даже малейшие намеки, способные раскрыть тайну «Красной капеллы». Всякая утечка информации исключалась немецкому народу незачем знать, что советские шпионы и антинацистское сопротивление годами саботировали военные усилия режима, а Советы должны оставаться в неведении, что их шпионская сеть давно раскрыта.

Само дело получило гриф высшей секретности. Места зрителей в Имперском военном трибунале во время суда над членами берлинской шпионской организации оказались практически пусты; были проинформированы только старшие офицеры, под чьим руководством работали агенты, а самим обвиняемым о решении военного трибунала сообщили в последний момент.

Когда фрау Мария-Луиза Шульце, мать Шульце-Бойзена, двадцать седьмого декабря 1942 года пришла в тюрьму с передачей для сына, её встретила грубая отповедь со стороны доктора Манфреда Редера, главного военного прокурора, который выступал обвинителем на процессе над «Красной капеллой».

— В этом нет никакой нужды. По приказу фюрера пять дней назад его повесили.

— Нет! Этого не может быть! — вне себя от горя зарыдала мать. — Вы не могли это сделать! Я никогда вас не прощу.

На это Редер ответил:

— Я отказываюсь иметь с вами дело, поскольку у вас слишком расшатаны нервы.

Затем Редер передал фрау Шульце и сопровождавшему её доктору социологии Яну Тонису «…на подпись бумагу, в которой нас предупреждали, что нас и наши семьи постигнет самое суровое наказание, если мы хоть словом обмолвимся о гибели наших детей. Вслед за чем я спросила его (Редера), что мне следует отвечать, если люди будут интересоваться Харро. Он сказал: Кто будет о нем спрашивать? — Все наши друзья и родственники, — ответила я. — Скажите им, что ваш сын умер.»

Подобным же образом он угрожал Фальку Харнаку, брату коммунистического агента, которого призвали в ряды вермахта.

— Забудь о брате! У тебя никогда не было брата! Если ты хоть словом обмолвишься о суде, тебя как солдата сразу расстреляют. Дело должно сохраняться в абсолютной тайне.

Всем пришлось подписать подобную декларацию и держать язык за зубами. Распоряжение насчет повышенной секретности касалось даже гестапо и абвера. Дело «Красной капеллы» имело гриф «Только для прочтения»; только высшим офицерам и экспертам, непосредственно имевшим отношение к разведке, было известно значение этих слов. Как ОКВ (Верховное главнокомандование вооруженными силами Германии), так и РСХА (Главное управление имперской безопасности) требовали строжайшего соблюдения «Основного приказа» от 11 января 1940 года, которым Гитлер провозглашал: «1. Никто, ни одно управление или должностное лицо, не должно быть информировано по любому секретному вопросу, если в этом нет абсолютной необходимости для выполнения служебного долга. 2. Ни одно управление или должностное лицо не должно знать содержание секретных вопросов в большем объеме, чем абсолютно необходимо для выполнения его служебных обязанностей. 3. Ни одно управление или должностное лицо не должны знакомиться с любыми секретными делами или их составными частями прежде, чем это абсолютно необходимо для выполнения их служебных обязанностей.»

Эксперты, занимавшиеся «Красной капеллой», держались особняком от своих коллег и начальства. Капитан Гарри Пипе — офицер абвера, курировавший Францию и Бельгию — мог информировать только руководство абвера, старшего офицера гестапо (криминалькомиссар) и гауптштурмфюрера СС (капитан), но ему было приказано держать в неведении начальника Службы безопасности во Франции и главу IV управления (гестапо).

Ищейки контрразведки сумели заставить замолчать даже Гитлера. 22 декабря 1942 года рейхсфюрер СС Гиммлер был встревожен сообщением главы гестапо Генриха Мюллера, до которого дошли слухи, что «…фюрер и рейхсмаршал (Геринг) носятся с идеей опубликовать приговор Шульце-Бойзену и его соратникам.» В этом случае радиоигра с Москвой оказалась бы под угрозой провала.

— Позволю себе заметить, что в этом случае мы вновь потеряем все каналы связи с Москвой, — предупредил Мюллер, и даже Гитлер решил попридержать язык.

Тайна оставалась нераскрытой до самого конца войны. Только после крушения Третьего рейха мир смог узнать о триумфе и поражении «Красной капеллы». Падкие на сенсацию писаки приступили к работе над историей самой выдающейся разведывательной организации Второй мировой войны. Западногерманские иллюстрированные издания и периодическая печать набросились на эту тему с присущим им избытком воображения. Первооткрывателем в 1950 году выступил «Кристалл» Акселя Шпрингера, а за ним вскоре последовали откровения и так называемые документальные очерки в другой периодике и газетах. Даже заголовки сами по себе говорили, что большинство из них были данью дешевой погоне за сенсацией: «Секрет Кремля», «Тайна „Красной капеллы“», «Красные агенты среди нас», «Женщины в игре красных», «Предательство губит армию».

Однако о «Красной капелле» сообщали и более серьезные авторы. Еще в 1946 году Фабиан фон Шлабрендорф, один из участников заговора 20 июля 1944 года, упомянул о ней в своей книге «Тайная война против Гитлера». Годом позже появилось «Немецкое Сопротивление» Рудольфа Печеля, в 1948 году Центральное исследовательское бюро Ассоциации жертв нацистского режима в Восточном Берлине опубликовало монографию «Группа сопротивления Шульце-Бойзена/Харнака». В 1956 году русско-американский писатель Дэвид Даллин выступил со своим «Советским шпионажем», и в 1967 году француз Жиль Перро — с «Красным оркестром».

Примечательно, что статьи в иллюстрированных журналах и большинство этих книг вносили больше путаницы, чем сообщали достоверной информации. История «Красной капеллы» вскоре стала благодатной почвой и для более изобретательных авторов. От «предательства» сталинградской группировки до пятой колонны Сталина в гитлеровской ставке — ничто не ограничивало полета фантазии гениев от торговли шпионскими сенсациями.

Так, например, 5 сентября 1950 года Германское информационное агентство информировало своих читателей, что «Красная капелла» была «группой Сопротивления, ядро которой было уничтожено ещё в 1936 году», и в неё входила «значительная группа молодых офицеров школы Секта». Экс-обвинитель Редер утверждал, что советский писатель Илья Эренбург играл в «Красной капелле» роль серого кардинала, другие авторы выдвинули руководителя разведывательной сети в Швейцарии Радо на роль главы всей организации или переиначивали его фамилию на русский манер, превратив в уроженца Венгрии товарища Радова.

В своем монументальном труде «Тридцать три столетия шпионажа» Рован и Дайндорфер утверждали, что «Каро» и «Агис» были псевдонимами, присвоенными советской разведкой Шульце-Бойзену и Харнаку. Один из писателей называл «Красную капеллу» изобретением гестапо, а журналист Фаллен де Дроог утверждал, что это кодовое название штаб-квартиры московской разведки. Многие считали, что оно вошло в обиход из-за многочисленных друзей Шульце-Бойзена среди музыкантов.

Столкнувшись с такой неразберихой, руководство Гамбургской ассоциации журналистов рекомендовало западногерманским редакторам вычеркнуть из словаря само название «Красной капеллы». «Такой организации, как „Красная капелла“, никогда не существовало, и, следовательно, никто не мог быть её членом».

Игра воображения дилетантов от детективного жанра оказалась неисчерпаема. Британский автор Джеральд Рейтлингер обнаружил, что немцы так и не сумели захватить руководителей организации. Рудольф Печел откуда-то узнал, что Гитлер увеличил число смертных приговоров, вынесенных Имперским военным трибуналом, с 50 до 100, а нацистский литератор Карл Бальцер даже раскопал целую серию новых шпионских групп — «Отряд освобождения», «Отряд танцовщиков», «Инженерный отряд».

Подобные бездоказательные россказни, конечно, не имели бы прав на существование, не исчезни в конце войны все свидетели и все документы по этой истории. Все протоколы суда над «Красной капеллой» стараниями ликвидаторов оказались в погребальном костре нацизма ещё весной 1945 года. Их последним прибежищем был замок в Таубертале, где гауптштурмфюрер СС и криминалрат Хайнц Паннвиц «сжег все до тла». Остальные свидетельства (например, документы управлений, не входивших в ведение гестапо), хотя и разрозненные, попали в руки разведслужб союзников, которые с началом холодной войны были заинтересованы в любых данных о методах работы советской разведки.

Ближе к концу сороковых годов западногерманские общественные обвинители и американские военные исследователи, занимавшиеся военными преступлениями, задокументировали каждое свидетельство о деятельности «Красной капеллы» с целью выяснить, не совершали ли нацистские юристы преступлений против человечества, расправляясь с советскими шпионами. Но пресса не получила доступа к результатам этих расследований.

Бывшие эксперты немецкой контрразведки также скрылись от внимания общественности: победители держали их в качестве подследственных, время от времени подвергая допросам и делая соблазнительные предложения от спецслужб союзников.[1] Экс-комиссар полиции Райзер, например, вспоминает: «Французы однажды сделали мне предложение сотрудничать. Они готовы были отпустить меня, если я назову им имена старших офицеров, работавших с „Красной капеллой“, и её исчезнувших членов.»

Большинство из посвященных в это дело предпочитали держать язык за зубами. Бывшие сотрудники гестапо боялись обвинений в принуждении к признаниям, а уцелевшие члены «Красной капеллы» хранили молчание, поскольку предпочитали надеяться на признание законными демократическими противниками нацистской тирании, а не считаться советскими шпионами.

Какое-то непродолжительное время казалось, что уцелевшие члены «Красной капеллы» готовы пролить свет на её тайну. Сразу же после войны бывшие соратники Шульце-Бойзена и Харнака, выпущенные к этому времени из тюрем и вернувшиеся с каторги, объединились и потребовали компенсации за допущенную по отношению к ним несправедливость. Среди них были Грета Кукхофф, функционер коммунистической партии и вдова казненного доктора Адама Кукхоффа, драматург Гюнтер Визенборн и доктор Адольф Гримме, последний социал-демократический министр культуры Пруссии.

Их главной жертвой стал (говоря словами Гримме) «один из самых ужасных преступников, сделавший из правосудия тех лет кровавую пародию».

Это был доктор Манфред Редер — бывший военный прокурор Люфтваффе и обвинитель на суде над «Красной капеллой». Вся троица была решительно настроена сурово наказать своего старого врага, и (по словам Греты Кукхофф) «не успокоится, пока позорные пятна, оставленные типами вроде Редера, не исчезнут с лица Германии».

15 сентября 1945 года Гримме представил Британской военной администрации в Ганновере дело на военного прокурора. Вскоре после этого фрау Кукхофф и два её соратника обратились в Международный военный трибунал с требованием, чтобы Редер ответил за преступления против человечества.

В своем представлении Военному трибуналу Грета Кукхофф писала:

«Я убеждена, что для суда над военным прокурором Редером необходимо скрупулезное расследование. Его безжалостная и предвзятая позиция во время процесса над Шульце-Бойзеном/Харнаком вылилась в уничтожение самой последовательной и решительной группы Сопротивления, которая здраво и реалистично рассматривала возможность свержения нацистского режима изнутри и пришла к выводу, что единственно возможная перспектива успеха состоит в сотрудничестве с демократическими и социалистическими нациями.»

Все три истца указали, что Редер принуждал к даче свидетельских показаний, грубо обращался с свидетелями и родственниками обвиняемых, оказывал давление на суд и использовал свое близкое знакомство с Гитлером, чтобы добиться смертных приговоров. Фрау Кукхофф призывала через Ассоциацию жертв нацистского режима, а также газеты в Берлине и Советской зоне оккупации всех, у кого есть какие-либо претензии к «этому зверю», дать свидетельские показания.

Американские обвинители в Нюрнберге расследовали это дело, но не нашли достаточных оснований для привлечения Редера к суду. Однако трое противников военного прокурора оказались упорными людьми. Когда в 1947 году американцы его выпустили, фрау Кукхофф потребовала, чтобы берлинский прокурор отдал приказ о новом аресте. В конце концов дело было принято судопроизводством Западной Германии и закончило свой путь на столе прокурора Люнебурга, поскольку к тому времени Редер проживал в доме жены в Нееце неподалеку оттуда.

Стоило только прокурору приступить к расследованию, как он обнаружил, что самой главной помехой для него оказалась сама Грета Кукхофф. Возможно, что советская разведка уже успела намекнуть ей, что у них нет ни малейшего желания устраивать на Западе суд над «Красной капеллой». Может быть, и она сама чувствовала возможность дискредитации на суде своей собственной версии о принадлежности «Красной капеллы» к движению политического сопротивления. В любом случае теперь фрау Кукхофф неожиданно потребовала передачи Редера странам Восточного блока.

Подобный план как нельзя лучше соответствовал устремлениям русских. В январе 1948 года берлинский прокурор сообщил одному из своих американских коллег, доктору Роберту Кемпнеру, что по его сведениям «русские требуют устроить над обвиняемым публичный процесс». Однако американские власти отказались выдать Редера Москве.

Тогда у фрау Кукхофф возникла другая идея. 7 июня 1948 года генеральный секретарь Ассоциации жертвы нацистского режима сообщил Хорсту Хайлманну, отцу казненного сподвижника Шульце-Бойзена, что «товарищ Кукхофф считает абсолютно необходимым ходатайствовать о передаче Редера польскому суду, и предпринимает нужные шаги в этом направлении». Все это основывалось на смутных слухах о том, что в конце сентября 1939 года, будучи председателем военного суда в Бромберге (Быдгощ), Редер выносил полякам смертные приговоры. Теперь Грета Кукхофф просила польское правительство потребовать выдачи Редера. Хайлманн не видел перспективы успеха её усилий, поскольку у «Редера очень хорошие отношения с американскими оккупационными властями».

Впоследствии даже сама «товарищ Кукхофф» осталась в неведении, почему варшавские товарищи не приняли её предложение. Но прокурор Люнебурга причину знал и сообщил ей об этом. «Бромбергского судилища» никогда не существовало. Там действительно расстреляли несколько польских заложников, но Редер официально в этом участия не принимал.

Грета Кукхофф настаивала, что прежние официальные должностные лица писали ей о зверствах Редера в Бромберге. Однако она отказалась предъявить прокурору их письма. К тому времени в Восточном Берлине она успела стать руководящим работником Министерства иностранных дел, а затем председателем «Нотенбанк» в Германской Демократической Республике. Она отказалась предоставить свои утверждения в письменном виде и порвала все связи с западногерманской юстицией. Суд над Редером в Западной Германии, как она писала 12 декабря 1949 года, оказался бы «абсолютно бесцельным», поскольку «условия в Западной Германии таковы, что справедливого решения ожидать невозможно».

Ее соратники Гримме и Вайзенборн также потеряли интерес к делу, которым раньше столь усердно занимались. Гримме тем временем (летом 1949 года) стал генеральным директором Северо-Западного германского радио и после своих настойчивых заявлений в прокуратуру стал опасаться, что их с Визенборном имена могу «запятнать грязью» и в результате их позиция «станет чрезвычайно уязвимой».

Вайзенборн также тревожился, что после суда «всех членов „Красной капеллы“ заклеймят как предателей». По его мнению, он нашел выход из затруднительного положения. Вайзенборн поинтересовался, можно ли «аннулировать это дело, если кто-либо предложит свидетелям уклониться от явки в судебные органы». Прокурор вынес предупреждение по поводу грубой манипуляции свидетельскими показателями и встал на сторону Редера; в 1951 году расследование дела было приостановлено.

С того времени бывшие руководители «Красной капеллы» скрылись за завесой молчания. Фрау Кукхофф в большинстве случаев отказывалась отвечать на запросы с Запада и заявила, что только марксисты могут справедливо судить о деятельности группы Шульце-Бойзена/Харнака. Гюнтер Вайзенборн нашел оправдание в распространении легенд о «Красной капелле», как группе Сопротивления, чьей единственной целью являлись политические реформы.

Дошло до того, что Адольф Гримме, мало осведомленный о разведывательной деятельности своих друзей, стал утверждать, что «фактически никакой „Красной капеллы“ не существовало. Сама идея этой организации была изобретена нацистскими пропагандистами в качестве термина, именовавшего целый ряд в разной степени взаимосвязанных случаев противостояния режиму.»

Стоило только этим людям под давлением обстоятельств замолчать, как стала требовать слова противная сторона — считавшие себя непогрешимыми антикоммунисты типа Редера и бывшие сотрудники абвера, пытавшиеся заново переписать. Многие из них награждали описываемых ими лиц псевдонимами. К сожалению, в эту игру оказались втянуты историки и пресса. «Дер Миттаг», например, опубликовала фотографию главного радиста «Красной капеллы» в Западной Европе, которого назвали «Вильгельмом Шварцем». Читатели не знали, что «Шварц» был псевдонимом, изобретенным Пипе. Однако на фотографии был действительно изображен реальный радист, разведчик-коммунист Йохан Вензел. Мифический «Шварц» сразу же появился во многих книгах; даже бывший сотрудник абвера Пауль Леверкуен принял его за реально существовавшую фигуру.

Еще одним в ряду этих вымышленных персонажей стал генерал-полковник Федор Кузнецов,[2] которого представили в качестве главного шефа разведки Красной Армии. С тех пор его загадочная фигура постоянно появлялась в различной литературе и сообщениях прессы. Многие авторы поверили в существование этого супер-разведчика, даже не удосужившись проверить по советским источникам, служил ли в советской разведке генерал-полковник с такой фамилией. В его существование верил эксперт по разведслужбам Даллин, равно как и хроникер «Красной капеллы» Вильгельм Риттер фон Шрамм. Еще в июне 1968 года слушателям германского радио сообщали, какую страшную угрозу для солдат Восточного фронта представлял генерал-полковник Кузнецов.

Не слишком словоохотливые сотрудники бывшего абвера и гестапо вынудили историков изобретать все новые и новые псевдонимы. Книга Даллина стала первым серьезным трудом о «Красной капеллы», но даже она пестрит выдуманными фамилиями, такими как Калтхоф, Хофман и Вебер. Француз Перро также был вынужден перечислять придуманные имена людей, которым назначались столь же фальсифицированные роли.

В результате такой неразберихи в истории Федеральной Республики до сих пор неизвестно, что в действительности представляла из себя эта организация. Историк Ганс Ротфельз так и не смог определить, насколько тесно «Красная капелла» была связана с Советским Союзом, а десятью годами позже историк Гельмут Хайбер писал «о невозможности окончательно установить степень причастности РСХА к созданию легенды о „Красной капелле“». От простых людей трудно ждать знания того, что осталось неизвестным историкам. Так что «Красная капелла» осталась загадкой.

Такая неопределенность представляется вдвойне огорчительной, поскольку позволяет демагогам левого и правого толка искажать историю в своих собственных интересах. «Красная капелла» — не просто обычное дело о шпионаже; для немцев оно порождает множество эмоций, вызванных невозможностью заглянуть в свое прошлое.

«Измена» — в смысле предательства собственной страны — слово в нашем обиходе взрывоопасное, и многим немцам оно просто надоело, поскольку неразрывно связано с вопросом об их отношении к режиму, известному как Третий рейх. Даже терминология истории «Красной капеллы» говорит о попытке немцев навести глянец на свое нацистское прошлое и заставляют нас гадать, научились ли они делать скидку на патриотическую и идеологическую фразеологию, которая скорее затушевывает, чем высвечивает эту главу германской истории.

Миновало уже больше четверти века с момента ликвидации этой шпионской организации, но правдивая история «Красной капеллы» продолжает оставаться неотъемлемой чертой германского политического самоочищения. Теперь эту историю можно рассказать без фальшивых имен и самооправданий её участников. Все это стало возможным благодаря появлению прежде неизвестных документов, необходимых интервью с представителями обеих сторон, тщательного исследования всех опубликованных как на Востоке, так и на Западе источников.

Так что теперь я могу написать подлинную историю крупнейшей разведывательной организации, которая вылилась в рассказ о шпионах, предателях и идеалистах, преследуемых и преследователях, захватывающую, как любой сюжет о шпионаже. Более того, она представляет собой урок истории, показывающий, как низко могут пасть люди, когда их государство не признает принципов законности и человечности.

Такая история особенно необходима из-за существования в Германии двух группировок, препятствующих осознанию немцами целей и значения «Красной капеллы».

Правые экстремисты представляют этот случай своим собственным делом, поскольку рассматривают его сквозь призму «измены», которой они хотели бы заклеймить любую группировку, представлявшую внутреннюю оппозицию гитлеровскому режиму. Их левые оппоненты, в свою очередь, недвусмысленно представляют «Красную капеллу» под маской демократического движения сопротивления. Делается это для оправдания идеологии, чей антифашистский экстерьер не может скрыть того факта, что её официальная политика носит в себе черты уродливого сходства с идеями национал-социализма.

Обе стороны прекрасно понимают друг друга. Одна форма экстремизма порождает другую, как нередко случается, когда идеологизированные писаки слишком вольно обращаются с историей.

Многие (даже слишком многие) немцы находят аргументы правых убедительными, поскольку не могут примириться с фактом, что группа Шульце-Бойзена/Харнака слишком отличается от стандартного изображения советских шпионов. Руководство берлинской разведывательной сети считало себя оппозицией, борющейся с Третьим рейхом; они хотели заменить диктатуру нацизма своей концепцией социалистической республики, неразрывно связанной с Советским Союзом.

Такая невероятная смесь Сопротивления, шпионажа, измены в смысле разрушительной деятельности против собственного правительства и измены в смысле предательства своей страны, демократических устремлений и коммунистических идей не могла не навлечь на себя гнев ура-патриотов. Неистовый антикоммунизм служит им оправданием неспособности оценить свои собственные потери за период гитлеровского правления. Теперь они стали активными поборниками холодной войны и потому осуждают уцелевших участников «Красной капеллы» как разновидность идеологических преступников.

В первые послевоенные годы правые экстремисты объединились для преследования «предателей» из «Красной капеллы», как будто Третий рейх с его системой угнетения, преследования евреев и склонностью к военным авантюрам был нормальным государством с естественным требованием лояльности своих граждан. Тень собственной вины и преувеличенные представления об эффективности разведки дали толчок кошмарным обвинениям: советские шпионы в Берлине обрекли на смерть тысячи германских солдат, стали причиной поражения Германии на Востоке и сдали рейх большевикам.

«Предательство Германии» было самым мягким обвинением, которые мог выдвинуть в их адрес бывший унтерштурмфюрер СС Эрих Кернмайер, он же Эрих Керн. «Дойче Националь-Цайтунг» всегда была готова разразиться бранью в адрес оппонентов Гитлера, считая что «на совести предателей типа Шульце-Бойзена, Харнака и им подобных сотни тысяч, а возможно даже миллионы германских солдат». Газета «Рейхцайтунг» провозглашала: «Все высшее германское командование было напичкано агентами Сталина; никто не может выиграть войну, если враг заседает в его собственных штаб-квартирах».

Карл Бальцер, по мнению которого «было предано практически все, что можно предать», саркастически заявил:

— Нетрудно вести военные действия, когда заранее известен не только каждый шаг противника, но, в большинстве случаев, и боеспособность его войск, и используемая им техника.

В этой кампании приняли участие даже более объективные авторы, вроде бывшего нацистского дипломата Пауля Шмидта — он же Пауль Карелл. В своей книге о военных действиях на Восточном фронте «Опаленная земля» он утверждал, что предательство «Красной капеллы» внесло заметный вклад в победу Красной армии в битве на Курской дуге в 1943 году. «Хаусфройнд фюр Штадт унд Ланд» полагала, что «германский план вторжения на Восток» стал достоянием противника и «предательство оказало решающее влияние на Сталинградскую битву и сражение на Кавказе».

Хулители «Красной капеллы» среди журналистов стали верить в собственные вымыслы. Это очень хорошо видно на примере травли Адольфа Гримме. Будучи убежденным социалистом, он иногда принимал участие в дискуссиях группы Харнака — и только, но даже его самозванные прокуроры обвинили в смерти германских солдат. Имперский военный трибунал снял с него все подозрения в шпионаже и приговорил только к трем годам каторжных работ «за сокрытие вражеских намерений». Сам же он заявлял, что «даже нацисты признавали отсутствие шпионажа в пользу коммунистической России». Но ничего не помогло, старые обвинения повторялись вновь и вновь. Даже в 1952 году, выступая от лица СРП,[3] Келлер все ещё утверждал, что «он выдал Москве бравых германских солдат».

Тактика явного замалчивания, принятая на вооружение уцелевшими членами «Красной капеллы», оказалась на руку правым экстремистам, раздувавшим кампании травли.

Они старались свести к минимуму информацию о разведывательной деятельности Шульце-Бойзена, Харнака и его друзей. В частных разговорах, забыв про осторожность, защитники «Красной капеллы» Грета Кукхофф и Гюнтер Вайзенборн могли похвастать насчет якобы выдающихся успехов их прежней организации во время войны. Однако в своих публичных высказываниях они старательно уходили от любых разговоров о своем сотрудничестве с советской разведкой.

Фрау Кукхофф настаивала, что целью группы Шульце-Бойзена являлось «сопротивление угнетению» посредством распространения плакатов, листовок, брошюр и «работы на радиопередатчиках». Эти зловещие «радиопередатчики», по-видимому, должны были использоваться для пропагандистских целей. Как писал Вайзенборн в своей пьесе «Подполье», они были «радиостанциями Сопротивления». Даже в 1965 году Вайзенборн отметал любое предположение о шпионской деятельности группы, заявляя, что у людей Шульце-Бойзена видимо были «секретные передатчики» и они «поддерживали радиосвязь с СССР, как отмечалось в заключительном отчете гестапо, но вряд ли можно говорить, насколько далеко это зашло».

Такие заявления были рассчитаны на легковерную публику. Однако в неформальной обстановке и фрау Кукхофф, и Визенборн были достаточно словоохотливы по поводу разведывательной деятельности «Красной капеллы». Задолго до того драматург уже написал историю их организации, которую никогда так и не публиковал. По ней можно судить о его хорошей осведомленности.

«Передатчики постоянно перевозили с места на место; один был у графини Эрики фон Брокдорф-Ранцау, другой у Харнака и ещё один чета Кукхофф с Трауденцем перевезла на Александерплатц». Ему также известны были имена радистов: «Вальтер Хаусманн являлся связником между Куртом Шульце, радистом, чей передатчик сломался в 1942 году, и Гансом Коппи, который хотел стать радистом; Хаусманн также передавал Шульце информацию об оружейной фирме, на которой работал».

Грета Кукхофф также была осведомлена о шпионской деятельности группы. В конфиденциальной обстановке она рассказывала, что «первый радиопередатчик я получила от Александра Эрдберга (русского резидента) за неделю до начала войны. Пару дней мы продержали его у себя и затем отвезли. Он весил около восьми фунтов и помещался в небольшом чемоданчике».

Но остальному миру был известен лишь идеализированный образ организации. В газете «Вельтбюне», выходившей в Восточном Берлине, фрау Кукхофф сообщала читателям, что «еженедельные сообщения» Харнака базировались на секретной информации из Имперского министерства экономики и предназначались для «антифашистской работы на заводах». Однако в частных беседах она признавала совсем иное назначение этих сообщений. Их адресатом было советское посольство в Берлине.

В другом случае, на вопрос, почему «Красная капелла» ориентировалась только на Восток, фрау Кукхофф подчеркивала её связи с группами Сопротивления в Бельгии и Франции. Она, естественно, не уточняла, что речь шла о шпионских организациях Треппера и «Кента».

Очевидно, фрау Кукхофф и Вайзенборн не отдавали себе отчета в том, что такая двойственность только подливала масла в огонь правоэкстремистской кампании. Видимо, они не замечали, что тесная связь группы Шульце-Бойзена с советской разведкой, которую пытались скрыть их туманные заявления, давно уже стала на Востоке предметом восхваления.

С 1960 года Советский Союз стал отдавать дань публичного уважения разведчикам, которых на протяжении десятилетий официально не замечали: от Рихарда Зорге до Кима Филби все стали героями. Более того, их называли уже не борцами Сопротивления, а просто агентами. 6 октября 1969 года Президиум Верховного Совета СССР посмертно наградил наиболее видных членов «Красной капеллы» орденами Красного Знамени, и в прессе появились хвалебные статьи об их разведывательной деятельности.[4]

«Правда» писала, что «во время Великой Отечественной войны немецкие антифашисты собирали и передавали в Москву множество ценной информации, отражавшей ситуацию в нацистской Германии и военные планы гитлеровских фашистов».

В восточногерманской прессе и литературе разведывательная деятельность группы Шульце-Бойзена/Хорнака долгое время скрывалась за завесой молчания. В этом они намного превзошли даже Советский Союз. В книге о немецком рабочем движении 1933–45 годов, опубликованной в 1964 году Лашицом и Витцке, и в «Героях Берлинского подполья» Томина и Грабовски, вышедшей в 1967 году, нет ни единого слова о разведчиках, только о борцах Сопротивления. И лишь в конце 1967, в двадцать пятую годовщину казни Шульце-Бользена и его друзей, население Восточной Германии узнало из официального партийного органа, газеты «Нойес Дойчланд», что группа Сопротивления передавала советским спецслужбам по радио и иными способами «самую важную информацию».

Газета восточногерманской молодежи «Юнге Вельт» сообщала содержание этой информации, которую составляли «сведения по текущему производству военной продукции, планируемых наступлениях и других важных событиях». Восточноберлинский журнал для женщин «Фюр Дих» был информирован ещё точнее. В нем перепечатали из «Правды» перевод серии из пяти статей про Ильзу Штобе, второстепенную фигуру «Красной капеллы», носившей подпольную кличку «Альта». В статье на осторожном антифашистском жаргоне восточногерманской журналистки сообщалось: «народ должен знать, на каком важнейшем участке она боролась против фашистского режима». В ней содержались доселе неизвестные детали: её радиограммы в Москву, задания, информаторы, места встреч и псевдоним её руководителя — «генерал Петров». Вывод напрашивался сам собой: информацию по «Альбе» наверняка предоставила советская разведка.

Так история «Красной капеллы» закончилась там же, где и началась — в руководстве советской разведки. «Красная капелла» была создана в тридцатые годы в Москве, когда руководители советской разведки констатировали гибель одной из самых мощных разведывательных организаций, когда-либо созданных спецслужбами за рубежом. Какой бы удачливой не казалась «Красная капелла», она была только бледной тенью хитро сплетенной сети, раскинутой разведкой Москвы над Германией после Первой мировой войны.

«Красную капеллу» нельзя понять без её предшественника — советской шпионской сети в Германии 20–30-х годов. В этот период сформировались стереотипы мышления и поведения немецких коммунистов периода гитлеровского Рейха. История эта началась осенью 1918 года, когда в Германию проникли первые советские агенты, открыв таким образом самые драматические главы в истории международного шпионажа.