Глава 6 Черчилль и Годфри

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 6

Черчилль и Годфри

Сейчас, оглядываясь назад, можно сказать, что столкновение умов и воли Черчилля и начальника управления ВМС Годфри в начале войны было неизбежным. Расширявшееся управление должно было установить и придерживаться в дальнейшем определенных принципов работы, главный из которых сводился к следующему — давать правдивую информацию. Первый морской лорд адмиралтейства стремился морально подбодрить страну в такое время, когда активную борьбу с противником на широких просторах морей и океанов вел, по существу, один вид вооруженных сил — ВМС.

Осенью и зимой 1939/40 года еще не настало время, когда стране ничего нельзя было обещать, кроме «крови, пота и слез», как это сделал позднее Черчилль. В период «странной войны» английский народ хотел получить такую информацию в цифрах и фотографиях, которая показывала бы, что Великобритания, не сумевшая защитить Польшу, не сидела сложа руки, не причиняя никакого вреда нацистам; Черчилль стремился найти и опубликовать такую информацию как в интересах военно-морского флота, так и в своих личных интересах.

Необходимо помнить, что с тех пор, как в 1915–1916 годах Черчилль был первым лордом адмиралтейства, он никогда после этого не являлся непосредственным руководителем военно-морского флота.

Вполне возможно, что в 1939–1940 годах он представлял себе военно-морскую разведку главным образом в виде существовавшей двадцать пять лет назад комнаты 40, обеспечивавшей адмиралтейство и министерство иностранных дел сенсационными фактическими данными — результатами дешифрования радиообмена противника.

В 1939 году таких данных разведка дать не могла, Да и надеяться на их получение не было никаких оснований: дешифровальная служба, как и все остальное, относящееся к обороне, после того как Керзон добился в 1922 году перевода ее из адмиралтейства в гражданское ведомство, полностью захирела. Кабинету и начальникам штабов видов вооруженных сил срочно требовались неопровержимые и исчерпывающие данные, но они могли получить лишь отрывки разрозненной информации, собранной в результате длительных обсуждений, споров и догадок. Огромный запас знаний, который позволял на более поздних этапах войны без труда извлекать из них надежную информацию, надо было еще накапливать и создавать. Поэтому, когда Черчилль пожелал получить и опубликовать для всего мира точные и вместе с тем обнадеживающие цифровые данные о потопленных немецких подводных лодках и о строительстве Германией новых подводных кораблей, он оказался в весьма затруднительном положении.

Годфри сталкивался с Черчиллем на двух фронтах: во-первых, как руководящий работник военно-морского штаба, отвечавший за получение разведывательных данных и за сохранение их в тайне, и, во-вторых, как руководитель, направлявший работу отдела информации, который, подчиняясь капитану 1 ранга Брукингу, отвечал за то, чтобы, получив от адмиралтейства по возможности более полную и широкую информацию, удовлетворять запросы общественного мнения и следить за тем, что печатается в национальных газетах и журналах. Позднее начальник разведывательного управления ВМС освободили от этих двойных обязанностей — лесника, охраняющего дичь, и браконьера. И хотя эта мера была логичной, практичной она выглядела только на бумаге. Кто же, как не начальник разведывательного управления, располагавший наиболее полными знаниями о противнике, об операциях и о требованиях сохранения тайны, мог лучше других судить о том, что можно и что нельзя передавать органам печати и радиовещательной корпорации Би-Би-Си. Фактически, как об этом говорилось в третьей главе, это была работа постоянно и тесно связанная с политикой, требовавшая непрерывных консультаций с другими видами вооруженных сил, подлежащая вмешательству со стороны официальной цензуры, отвлекавшая начальника разведки и его офицеров от решения главных задач и поэтому приносившая разведке скорее вред, чем пользу.

Следовательно, речь шла о таком положении, которое больше, чем что-либо другое в адмиралтействе, могло привлечь внимание Черчилля, ибо первый лорд адмиралтейства очень часто — и надо сказать, вполне обоснованно — считал себя журналистом. Черчилль считал себя способным и имеющим право на особый, только ему присущий подход к английскому народу; он не боялся, если это соответствовало его стремлению служить интересам страны, ведущей войну, исказить правду или преподнести что-нибудь в розовом свете.

Положение осложнялось, а неизбежность столкновения Годфри с политиками усиливалась еще и потому, что в 1939–1940 годах министерство информации выступало с жесткой критикой цензоров и их покровителей, стремясь получить правдивую информацию о ходе войны. В адмиралтействе, получившем в отношении информации репутацию самого скрытного вида вооруженных сил, шел ожесточенный спор, из которого первый лорд, разумеется, хотел выйти победителем.

Вместо того чтобы направить все усилия на добывание информации, а не сидеть и не ждать, пока она поступит сама, то есть вместо того чтобы создать, по его выражению, «наступательную» разведку, Годфри вынужден был заниматься урегулированием конфликтов с управлением информации, а также удовлетворением просьб и требований первого лорда адмиралтейства, которые обычно начинались словами «прошу вас доложить мне…» или «прошу вас сообщить, почему… не было сделано». В своих воспоминаниях Годфри писал:

«Такие просьбы и требования передавались нам, как правило, поздней ночью и являлись для прибывавших на службу утром полной неожиданностью. Формулировки в них были настойчивыми, часто даже резкими и суровыми, ответы на вопросы обычно требовались к определенному времени, например к 17.00… Они неизбежно заставляли нас «обороняться» и являлись для нас тяжелой дополнительной нагрузкой к напряжению первых месяцев войны».

На вопросы и требования Черчилля необходимо было в течение нескольких часов давать полные и убедительные ответы, причем такого содержания и в такой форме, которые исключили бы возникновение новых вопросов или, что еще хуже, неудовлетворенность ответами на уже поставленные. Вот тогда-то Годфри и оценил незаменимую роль своего личного помощника лейтенанта добровольческого резерва ВМС Яна Флеминга, сидевшего в комнате 39. Опыт работы Флеминга в агентстве Рейтер помог ему приобрести «чувство прессы», благодаря которому он запросто, без особого напряжения «расправлялся» с любым запросом, как бы резко он ни был сформулирован. Ко времени второго завтрака или чуть позднее на столе Годфри обычно появлялся проект справки по затронутым вопросам, подписанный небрежными инициалами «17F» или просто «F». После обсуждения проекта с некоторыми другими заинтересованными инстанциями Годфри обычно одобрял его и отправлял к мисс Кэмерон, печатавшей наиболее ответственные документы адмиралтейства. Затем документ направлялся в канцелярию первого лорда для доклада «бывшему моряку», который в период между вторым завтраком и 17.00 всегда отдыхал, чего сотрудники его штаба не могли позволить себе до самого позднего вечера.

В начале войны Черчилль стремился получить путем таких запросов и требований не столько разведывательную информацию, сколько информацию для оглашения и завоевания таким образом популярности. Однако, когда дело коснулось вопроса о потоплении немецких подводных лодок, в запросах об информации постепенно стал превалировать разведывательный аспект. Но прежде чем перейти к описанию сложной конфронтации между первым лордом адмиралтейства, первым морским лордом и начальником разведывательного управления ВМС, позвольте отметить, что однажды Годфри наблюдал за подготовкой одного из выступлений Черчилля по радио, касавшегося главным образом военных действий на море. В один из октябрьских дней 1939 года поздно вечером Черчилль попросил Годфри присутствовать при диктовке им проекта своего выступления, чтобы проверить, все ли факты, которые он упомянет, соответствуют действительности. Ниже мы приводим отрывок из воспоминаний Годфри:

«Мне хорошо помнится обстановка в его кабинете: высококвалифицированная стенографистка, молчаливая машинистка, печатавшая три экземпляра текста выступления на половинных листах стандартной писчей бумаги, длинные паузы для нескольких глотков виски с содовой, необыкновенно большие сигары и сам господин Черчилль в помятой обеденной куртке, диктовавший и непрерывно расхаживавший при этом по просторному кабинету, не обращавший внимания ни на падающий на жилет пепел сигары, ни на выплескивающееся на него же виски с содовой… Он диктовал предложение за предложением, и это, казалось, не требовало от него ни малейшего напряжения ума.

Время от времени он делал некоторые поправки, которые каким-то волшебным, непонятным для меня образом вносились в текст. Мое вмешательство и незначительные поправки охотно принимались и тоже вносились в текст.

Через какие-нибудь две минуты после окончания диктовки три прекрасно отпечатанных экземпляра выступления были быстро разложены и скреплены; один из них я должен был взять с собой и сделать свои замечания к десяти часам утра следующих суток. Потом все это было сведено до своеобразного «белого стиха». Такого рода «стихи» я видел позднее в хранилищах Би-Би-Си. Черчилль использовал их во время своего обращения по радио ко всему миру.

Это был единственный случай, когда мне была предоставлена возможность быть свидетелем рождения одной из тех речей, которые вселяли надежду и поднимали дух многих миллионов людей в разных уголках земного шара».

Точную дату, когда началась упомянутая конфронтация, установить трудно, однако можно отметить, что 12 ноября 1939 года, всего через десять недель после начала войны, Черчилль заявил в выступлении по радио, что «атакам немецких подводных лодок препятствуют наши силы» и что «в результате подводные силы противника несут большие потери». Каковы же были основания для такого ободряющего утверждения? Начиная с 3 сентября начальник разведывательного управления ВМС издавал еженедельные сводки потерь немецких подводных лодок, основанные на заключениях комитета по оценке подводных сил противника, который тщательно рассматривал все поступающие с флота донесения об уничтожении лодок. В этот комитет входили начальник отдела ПЛО, начальник управления боевого использования авиации ВМС, начальник минно-торпедного управления, представитель авиации берегового командования и офицер французского военно-морского флота. Эта еженедельная сводка, хотя и имевшая гриф «секретно», рассылалась во многие адреса как в адмиралтействе, так и за его пределами, ибо источники нашей информации были в то время и немногочисленными, и не столь уж секретными.

Сопутствовавшей этим еженедельным сводкам являлась официальная ежемесячная сводка о количестве построенных немцами новых подводных лодок, основанная, естественно, на наиболее вероятных предположениях и, следовательно, подлежавшая периодической корректировке по мере поступления дополнительной информации от агентуры, военнопленных, фоторазведки и данных исследований специалистов министерства экономической войны; постепенно такие ежемесячные сводки становились более детализированными, а их данные более надежными. Путем изучения этих сводок мы рассчитывали через некоторое время выработать обоснованные прогнозы способности Германии возмещать потери подводных лодок (и, разумеется, их подготовленных экипажей), а также получить представление о том, какие потребуются усилия судостроительной промышленности Великобритании и ее союзников, чтобы справиться с наступлением немецких подводных сил. Поскольку весь ход войны в будущем, способность Великобритании перейти в контрнаступление и ее возможности перевооружить и прокормить весь народ зависели от противодействия наступлению подводных сил противника, усилиям обеспечить точность данных в упомянутых сводках необходимо было придать особо важное значение как по военно-морской линии, так и по линии экономической разведки.

Можно утверждать — и такие политики, как Бренден Брэкен, действительно утверждали, — что в положении, имевшем место в 1939–1940 годах, о немецких подводных силах нужно было публиковать информацию двух видов: одну, по возможности более точную, — для специалистов и военного кабинета, и Другую, построенную на ободряющих догадках и предположениях, — для общественного мнения и парламента. Если придерживаться этого взгляда, необходимо обеспечить такой порядок, при котором информация первого рода, известная лишь немногим, никогда не станет достоянием других, даже на флоте.

До 12 декабря число случаев «уверенного» потопления немецких подводных лодок составляло только восемь; однако в сводках разведывательного управления упоминалось восемнадцать случаев «вероятных потоплений», пять случаев «вероятно, получивших серьезные повреждения» и десять случаев «вероятно, получивших легкие повреждения»; при этом в каждом случае указывались названия и количество действовавших союзных кораблей или самолетов. Такой порядок был принят по двум соображениям. Во-первых, для того, чтобы сохранить все сложные оттенки характера и масштабов проблемы в умах работников морского штаба и технических управлений, которые должны были повышать и совершенствовать борьбу с подводными лодками, и, во-вторых — что имело вряд ли меньшее значение, — чтобы воодушевить всех тех на флоте, кто непосредственно участвовал в этой борьбе.

Таким образом, имея в виду именно эти цифры, первый лорд адмиралтейства позволил себе заявить, что немецкие подводные силы «несут большие потери». Теперь из немецких военно-морских архивов мы знаем, что состояние подводных сил Германии в день выступления Черчилля по радио было следующим: из пятидесяти семи лодок, существовавших к началу войны (что вовсе не означает «действовавших», так как две трети имеющихся лодок обычно находились на пути в море или обратно, а также на ремонте и на отдыхе), потоплено было только шесть. По данным же разведывательного управления ВМС, было потоплено шесть из шестидесяти шести, то есть число потопленных было определено правильно, а общее число лодок в строю завышено на девять единиц. О шести лодках из шестидесяти шести вряд ли можно было говорить как о «больших потерях», но о шести из двух десятков, находящихся в море, сказать так, пожалуй, можно было. Во всяком случае, так было сказано.

Затем Черчилль начал применять «вето». 24 ноября на своем экземпляре еженедельной сводки № 6 от 21.11.39 г. о потерях немцами подводных лодок он написал: «С этими данными не знакомить никого, кроме первого морского лорда, заместителя начальника морского штаба и первого лорда адмиралтейства. Месячную сводку подготовить для рассылки во все адреса, но до рассылки показать мне». Тогда начальник разведывательного управления ВМС заявил, что, поскольку начальник управления противолодочной обороны адмиралтейства является председателем оценочного комитета, сводки о состоянии подводных сил противника надлежит готовить ему, а когда необходимо — составлять и соответствующий документ об успешном потоплении той или иной лодки для ознакомления с ним командующего и старших офицеров. Таким образом, флот будет знать об отдельных случаях потоплений, но общими данными располагать не будет. С таким порядком согласились еще до конца 1939 года, и ежемесячные сводки стали достоянием лишь весьма ограниченного круга лиц.

Следующие ободряющие «сведения» Черчилль сообщил публике в своем выступлении по радио 20 января 1940 года. «На сегодня можно с достаточной уверенностью сказать, — заявил он, — что половина подводных лодок, с которыми Германия начала войну, уничтожена, а строительство противником новых лодок оказалось значительно менее интенсивным, чем мы предполагали».

Такое заявление при всех обстоятельствах вызывало удивление. Сказать, что первоначальная оценка возможностей Германии строить новые подводные лодки была завышена, было бы правильно; но утверждать, что темп строительства новых лодок по какой-то причине снизился, — это совсем другое дело.

Чтобы объяснить подоплеку вольного обращения Черчилля с фактами (думаю, что Черчилль предпочел бы здесь термин «недооценка»), необходимо вернуться назад, к предвоенному времени.

Перед началом войны адмиралтейство было введено в заблуждение инспирируемыми в Берлине сообщениями и слухами, которые, имели своей целью создать впечатление, что Гитлер располагает большим количеством подводных лодок, чем это было в действительности. С одной стороны, немцы утверждали, что в строительстве подводных лодок они не выходят за пределы, установленные англо-германским военно-морским договором; с другой стороны, во время Мюнхенского кризиса и весной 1939 года они распространили слухи, что их подводные лодки уже находятся на боевых позициях в Южной Атлантике, а в одном случае даже, что две подводные лодки находятся на скрытых позициях в районе Портсмута. В умах английских министров поэтому создалась угрожающая картина, и на внесение ясности в нее начальнику разведывательного управления ВМС потребовалось немало времени и усилий. Странно, но в какой-то мере этот миф нашел свое отражение и в мемуарах Черчилля. В первом томе на странице 282 своей работы «Вторая мировая война» он пишет, что Гитлер «все время спешил строить подводные лодки, не обращая внимания на какие бы то ни было договоры». Фактически в отношении количества подводных лодок немцы договора не нарушили, а вот в отношении водоизмещения и размеров линейного корабля «Бисмарк» они действительно пошли на обман. Ранее мы уже отмечали, что гитлеровская программа строительства военно-морского флота, рассчитанная до 1944 года, исходила из того, что войны с Великобританией пока не будет.

По этим причинам оценка адмиралтейства, согласно которой Германия располагала в сентябре 1939 года шестьюдесятью шестью подводными лодками (вместо фактических пятидесяти семи), была вполне приемлема. Интересно отметить, что это преувеличение в известной мере было компенсировано сильной тенденцией считать лодки потопленными не только в случаях, не вызывавших сомнений, но и в случаях, квалифицированных как «вероятно потоплена». Таким образом, количество немецких подводных лодок на январь 1940 года было определено хотя и случайно, но правильно — сорок девять единиц. Однако это была чистая случайность, и уверенности в то время, что эта цифра соответствует действительности, не было.

К моменту выступления Черчилля по радио существовала полная уверенность в потоплении только девяти подводных лодок. Добавив к этому количеству шестнадцать «вероятно потопленных», Черчилль получил общее количество, равное двадцати пяти, а позднее, то ли с помощью собственных подсчетов, то ли воспользовавшись статистикой Линдемана, довел эту цифру до тридцати пяти. Это и привело к «более чем половине потопленных лодок» из того количества, с которым, по мнению адмиралтейства, Германия начала войну. Не удивительно поэтому, что первый лорд адмиралтейства позволил себе такое ободряющее заявление по радио! Рассмотрим более детально, как разгорались споры по этому вопросу.

18 января начальник разведывательного управления ВМС разослал следующий документ, содержащий данные разведки о состоянии немецких подводных сил:

22 января Черчилль подверг эти данные критике. По сделанным в то время Годфри пометкам имеется возможность восстановить форму документа, в котором замечания Черчилля и ответы на них начальника разведывательного управления были представлены на рассмотрение совета адмиралтейства. Для наглядности замечания и ответы приводятся в форме нижеследующей таблицы:

В комментариях Годфри, приведенных в правой колонке, чувствуется рассерженный голос, предостережение и призыв к благоразумию. В управлении оперативного планирования, где работникам разведки приходилось бороться против некоторых наступательных планов первого лорда адмиралтейства, этот призыв повторялся неоднократно. А сколько раз этот призыв пришлось повторять позднее в связи с заявлениями бомбардировочного командования о разрушениях заводов, строящих подводные лодки, и укрытий для них, а также в связи с заявлениями о повреждениях линейных кораблей в Бресте. Казавшиеся слишком скептическими предупреждения разведки воспринимались командующими и политическими деятелями с таким же возмущением, с каким воспринимается ворчание докторов.

К концу февраля 1940 года началась инфляция. Когда первый лорд адмиралтейства получил довольно мрачную месячную сводку, он снова настоял на том, чтобы с ней были ознакомлены только немногие. Он написал: «Я очень сожалею, что в период между 4 декабря и 30 января нам не удалось потопить ни одной немецкой подводной лодки. С этими неутешительными результатами нашей борьбы с подводными силами противника ознакомить только первого морского лорда, заместителя начальника морского штаба и меня. Уинстон Черчилль». В то время мы этого, конечно, не знали, но в феврале оценка разведывательным управлением общего количества подводных лодок противника была завышена на семь единиц: считалось, что немцы имеют пятьдесят шесть лодок (вместо фактически существовавших сорока девяти); однако в сообщении из Гааги упоминалась еще большая цифра — восемьдесят восемь единиц. Насколько бы теперь ни казалась эта цифра неправдоподобной, вычитание из нее пятидесяти шести единиц оставляло тридцать две «неучтенные» лодки. Поскольку после сводки в конце февраля были успешно атакованы и потоплены три немецкие лодки, первый морской лорд приплюсовал их и считал, что всего потоплено тридцать пять лодок.

Черчилль пошел еще дальше и заметил 17 февраля: «Приемлемая рабочая гипотеза, но я считаю, что сорок пять — ближе к истине». (Фактически к тому времени было потоплено одиннадцать лодок, а разведывательное управление считало потопленными десять единиц.)

Годфри, разумеется, был встревожен том, что такое значительное преувеличение данных останется в силе и что первый морской лорд сделал немалый вклад в миф своим же убористым почерком и зелеными чернилами. Были приняты немедленные меры по прекращению дальнейшего распространения документа с этими данными. Это была первая конфронтация начальника разведывательного управления с тем, что позднее он называл «желаемое вместо действительного на высоком уровне» (см. главу 15).

Через два месяца, 15 апреля, темные места на высоком уровне были озарены светом подлинного приказа немецкой подводной лодке на боевое патрулирование, который попал в руки англичан в результате потопления подводной лодки «U-49». Из него вытекало, что немцы располагали тогда сорока тремя подводными лодками и что двадцать две к тому времени были потоплены, в отличие от «рабочей гипотезы» первого лорда адмиралтейства, согласно которой к началу февраля было потоплено сорок пять лодок. Об этом говорили неопровержимые данные, получившие оценку «А1».

Кстати, хотя начальник разведывательного управления давно уже отказался от распространенной до войны концепции, что немцы могут вводить нас в заблуждение системой дублирования номеров подводных лодок, Черчилль вернулся к ней в своем последнем замечании, написанном им еще тогда, когда он был первым лордом адмиралтейства: «Из этого вовсе не следует, что немцы не могли присваивать номера потопленных лодок другим, действующим».

Одно дело было получить с захваченной лодки достоверную информацию о количестве построенных подводных кораблей; иной представлялась проблема получить точные данные о темпах строительства. Потребовалось значительно улучшить фотографирование с воздуха и увеличить количество самолетов разведывательной авиации, прежде чем мы смогли уточнить свои ранние предположения и весьма скудные донесения агентуры по этому вопросу. Расчеты адмиралтейства оставались преувеличенными. И действительно, как 15 июля 1940 года заметил премьер-министр Черчилль, утверждение, что немцы имели в строю от шестидесяти до шестидесяти пяти лодок, было завышенным. Теперь мы знаем, что с начала войны к этому времени немцы построили и ввели в строй только двадцать две лодки, а не тридцать восемь, как мы полагали.

Практика строгого засекречивания данных о состоянии подводных сил противника существовала до января 1941 года. Только на этом этапе войны было решено возобновить старый порядок рассылки информации об «уверенных» и «вероятных» потоплениях лодок на флот и заинтересованным управлениям и отделам береговых штабов. Таким образом, в течение четырнадцати месяцев развивавшегося наступления немецких подводных сил такие важные инстанции, как управление оперативного планирования, отделы управления действиями кораблей в море, заместители начальника морского штаба в водах метрополии и на заморских театрах, начальник управления кораблестроения и вооружения и четвертый морской лорд, обязанности которых состояли в том, чтобы строить корабли и обеспечивать их оружием и запасами для битвы за Атлантику, были официально лишены необходимой для них подробной информации. Частично эту секретную информацию они узнавали из разговоров с теми, кому она была известна, и, по существу, она привлекала к себе в таких случаях даже еще большее внимание; однако в данном случае интересным и важным, с точки зрения разведки, является сам по себе мотив, которым руководствовались политические деятели, накладывавшие вето на информацию.

В то время как личная ответственность Черчилля за памятные записки, написанные его рукой, не вызывает никакого сомнения, уверенности в том, что отражавшиеся в них расчеты сделаны тоже им, нет. Вполне возможно, что какое-то отношение к этим расчетам имел профессор Линдеман с подчиненным ему в адмиралтействе специальным отделом. В свое время начальник разведывательного управления с одобрения совета адмиралтейства попытался сформировать статистический отдел, в задачу которого входило бы представлять в легко понятной форме данные о потерях торговых судов, состоянии немецких подводных сил и прочие статистические материалы.

Идея брала свое начало от статистического отдела, созданного еще в 1917–1918 годах первым лордом того времени Джиддесом; отдел возглавлял тогда Джордж Бихаррел. Он с успехом выявил серьезные заблуждения, благодаря которым недооценивались наши потери в судах и преувеличивались возможности торгового судоходства.

Годфри посоветовался с Бихаррелом и узнал от него, что необходимо для создания такой организации и как она должна работать. Однако с одобрения Черчилля Линдеман взял осуществление идеи в свои руки, и отдел, который мыслилось создать в качестве вспомогательного для других управлений морского штаба, превратился, по существу, в небольшой статистическо-исследовательский орган — сначала при первом морском лорде, а затем при премьер-министре, — ведавший всеми аспектами войны. Следует ли объяснять вышеописанные недоразумения и искажение фактов этим обстоятельством — мы не уверены. О чем можно сказать с полной уверенностью, так это о том, что упомянутый эпизод позволил разведывательному управлению настоять на своих принципах и доказать военно-морскому штабу необходимость следования определенным методам и стандартам.

Описанное выше искажение разведывательных данных политическими деятелями длилось недолго. Вскоре после того как Черчилль стал премьер-министром, начал превалировать реализм, хотя новый первый лорд адмиралтейства Александер вступил на пост, твердо веря, что к июлю 1940 года по меньшей мере тридцать немецких подводных лодок было потоплено. Впрочем, иллюзии на этот счет в конечном итоге не имели большого значения, ибо наступление подводных сил противника очень скоро достигло таких масштабов, которые не оставляли места никаким иллюзиям в отношении будущего.

Однако пример другого, сравнимого с этим процесса, к которому Черчилль, правда, не имел никакого отношения, заслуживает подробного рассмотрения. Он оказал серьезное и далеко идущее влияние на выбор и проектирование нами линейных кораблей и привел в свое время к нескольким случаям неоправданной доверчивости, в которые трудно было бы поверить, если бы они не подтверждались документами.

Может быть, не всегда без достаточных оснований, но многие ответственные руководители являлись в свое время ярыми сторонниками таких действий, и многие события складывались так, что в результате адмиралтейство было вынуждено согласиться вооружить линейный корабль «Кинг Джордж V» 356-мм артиллерией, в то время как немецкий линейный корабль «Бисмарк», имевший большие размеры, большую дальность плавания и лучшую броневую защиту, вооружался 380-мм артиллерийскими орудиями. Ошибка, как оказалось позднее, не была фатальной. Однако, как об этом свидетельствуют официальные отчеты о преследовании «Бисмарка» в 1941 году, она вполне могла оказаться фатальной. Стремление принимать желаемое за действительное характерно для политических деятелей, занимающихся военными проблемами (настолько же, впрочем, насколько оно характерно и для военных, занимающихся политикой).

В этом эпизоде такое стремление проявилось даже с большей силой, чем в эпизоде с информацией о потоплении немецких подводных лодок.

История начинается с англо-германского военно-морского договора, заключенного в июне 1936 года и освободившего немецкий военно-морской флот от ограничений, наложенных на него Версальским договором. Поскольку в марте 1935 года Гитлер отказался признать этот договор действительным, Лондон нашел целесообразным наладить отношения с новым режимом в Германии в надежде, что военно-морской флот этого потенциального противника можно будет удерживать в рамках обусловленного договором процентного соотношения с флотом Великобритании. Так рассуждало адмиралтейство.

Принимая во внимание позицию Гитлера, занятую им в то время по отношению к Великобритании, расчеты адмиралтейства нельзя назвать необоснованными, ибо, как теперь известно, Гитлер не намеревался, по крайней мере, в ближайшем будущем, бросать вызов господству нашего флота в Европе и надеялся избежать войны с Великобританией.

Слабое место такого урегулирования заключалось в том, что Великобритания уже была ограничена в строительстве военных кораблей соглашением, в котором Германия, когда она закладывала «Бисмарка», не участвовала, — вашингтонским военно-морским договором и позднее Лондонской конференцией, которая ограничивала водоизмещение линейных кораблей 35 000 тонн. Если бы немцы построили корабли большего водоизмещения, такие, для преследования и уничтожения каждого из которых англичане должны были бы использовать два-три своих корабля или более, принцип договора 1936 года, сводившийся к тому, что немецкий флот никогда не должен составлять более тридцати пяти процентов от английского, потерял бы свое основное значение. Такой расчет не вызывал сомнений в том, что адмирал Редер приказал строить и «Бисмарк», и «Тирпиц» водоизмещением 45 000 тонн каждый, решившись на намеренный обман в отношении обязательств своего правительства.

Каким же образом велась эта нечестная игра и на каких этапах немцы перехитрили англичан?

1 июля 1936 года германское посольство в Лондоне конфиденциально информировало министерство иностранных дел, что основные тактико-технические данные линейного корабля «F» будут следующими: водоизмещение 35 000 тонн; ширина 36 метров; калибр главной артиллерии 380 мм; средняя осадка 7,9 метра. Через несколько недель, 5 сентября, начальник управления кораблестроения заметил в связи с этим, что большая (на 4,6 метра) ширина немецкого корабля, по сравнению с шириной «Кинг Джорджа V», продиктована, по-видимому, сравнительно малой осадкой, которая, в свою очередь, необходима ввиду малых глубин Кильского канала и Балтийского моря. В том же месяце управление оперативного планирования в Лондоне, которое активно участвовало в разработке различных военно-морских соглашений — и поэтому верило в них, — также прокомментировало сообщенные немцами данные. Капитан 1 ранга Том Филлипс, ставший позднее, при Черчилле, первым заместителем начальника морского штаба, отметил: «Проекты немецких линейных кораблей указывают, по-видимому, на то, что в настоящее время больше, чем в прошлом, взоры Германии обращены на Балтику с ее мелководными берегами и подходами к ним». Другими словами, в управлении оперативного планирования считали, что на эти линейные корабли можно было смотреть скорее как на предназначенные для использования против России, чем против Англии.

Однако в отделе разведывательного управления, который занимался Германией, к сообщенным тактико-техническим данным кораблей относились с подозрением, частично ввиду поступивших агентурных донесений о том, что эти данные неточны, а частично из-за предположения, что нацисты могли лгать. На совещании в начале 1937 года во время обсуждения вопроса о «Бисмарке» обнаружилось расхождение во мнениях между техническими специалистами управления кораблестроения и разведывательного управления, с одной стороны, и офицерами нетехнических специальностей — с другой. Поскольку советники начальника разведывательного управления разделились, он оказался не в состоянии противопоставить свой скептицизм оптимизму других. 5 августа того же года начальник управления кораблестроения писал:

«Сообщенные данные недостаточны сами по себе для обоснованного заключения о том, что стандартное водоизмещение 35 000 тонн умышленно превышается… Если исходить из нашего опыта с «Горицией», то вполне возможно, что проектировщики в этих странах не обязаны быть абсолютно точными в своих расчетах. Выражаясь точнее и принимая во внимание отклонения в величине водоизмещения английских кораблей, построенных еще до установления пределов договором, можно сказать, что проектировщики 35 000-тонного корабля не были бы осуждены, если бы водоизмещение построенного по их проекту корабля оказалось равным 36 000 тонн; такая цифра больше соответствовала бы сообщенной длине и ширине корабля, чем цифра 35 000 тонн».

Эта ссылка на «Горицию» должна была бы встревожить совет адмиралтейства, ибо она указывала на допущенный оптимистами риск в отношении «Бисмарка». Тщательный осмотр итальянского крейсера во время нахождения последнего в доке в Гибралтаре показал, что его броневой пояс превышает разрешенные договором 10000 тонн приблизительно на две — четыре тонны, А никаких оснований считать, что политика Гитлера в отношении линейных кораблей более честна и открыта, чем политика Муссолини, не было. Тем не менее начальник управления оперативного планирования позволил себе написать: «Наша основная гарантия против такого нарушения договорных обязательств покоится на доброй воле подписавших этот договор».

Может ли кто-нибудь обвинить Филлипса за такую позицию, если курс Уайтхолла, установленный политиками и тем, что они считали настроением избирателей, сводился к тому, чтобы надеяться на лучшее и «потравливать» в руки диктаторов побольше той веревки, на которой те намеревались их повесить? Функции управления оперативного планирования заключаются не в том, чтобы оспаривать договоры, а в том, чтобы составлять в рамках отведенных ему возможностей оптимальные и реальные планы.

Должен ли нести ответственность за такие вопросы начальник управления кораблестроения? С одной стороны, представляется, что загадка с малой осадкой «Бисмарка» не была достаточно тщательно изучена теми в этом управлении, кто проектировал и строил эквивалентные английские линейные корабли. С другой стороны, ясно, что они находились под большим, давлением новой кораблестроительной программы, и более глубокое изучение проектов немецких кораблей почти наверняка не заставило бы их внести изменения в наши собственные проекты, поскольку это потребовало бы нарушения договорных обязательств. Когда в 1941 году от спасшихся с потопленного линейного корабля и из главного морского штаба Советского Союза была получена информация, подтверждающая подозрения начальника разведывательного управления, что водоизмещение «Бисмарка» близко к 45 000, а не к 35 000 тонн, то даже для начальника управления кораблестроения стало ясно, что «загадка» с малой осадкой «Бисмарка» уже не являлась более загадкой. Фактически осадка «Бисмарка» очень мало отличалась от осадки английских линейных кораблей, и уменьшенные данные о ней имели своей целью лишь скрыть значительно преуменьшенные данные о водоизмещении.

Что особенно раздражало Годфри в то время, так это готовность его коллеги сразу же поверить тем данным из России, которые до этого предлагало ему разведывательное управление и которым он упорно не хотел верить.

Из документов немецкого военно-морского архива мы знаем теперь, что происходило за кулисами в Берлине в то время, когда адмиралтейство надеялось и строило догадки. 11 февраля 1937 года оперативное управление немецкого штаба военно-морских сил писало Редеру:

«В виду стесненных условий в наших гаванях предельным водоизмещением вновь строящихся кораблей следует считать 42 000 тонн, в противном случае нам придется расширять гавани и каналы, а также Кильский канал в местах поворотов… Необходимо решить и политические аспекты дальнейшего увеличения водоизмещения кораблей, вопреки ограничениям, накладываемым договором.

Управление кораблестроения считает, что, поскольку мы связаны 35 000-тонным лимитом, который уже превышен на 7000 тонн, дальнейшего увеличения допускать не следует, так как скрыть такое увеличение будет вряд ли возможно… Управление кораблестроения предпочло бы построить еще один корабль, вместо того чтобы превышать 35 000-тонный лимит.

Даже в том случае, если флоты других стран будут считать необязательными для себя ограничения лондонского договора или зададутся целью вооружить свои корабли 380-мм артиллерией… нам не следует стремиться к увеличению кораблей ввиду состояния наших каналов, а также ввиду договорных обязательств… решение принять невозможно, пока не будут рассмотрены различные аспекты, включая военные факторы и положения договора».

В данном случае кое-кто пытался быть честным. Однако превалирующее значение придавалось не моральному, а техническому аспекту проблемы. Моральная сторона вопроса фактически не интересовала этих людей.

Оперативное управление немецкого морского штаба рассматривало эту проблему по-другому. В памятной записке от 18 февраля 1938 года на имя начальника морского штаба оно заявило, что фактическое водоизмещение «Бисмарка» на двадцать процентов больше того, которое сообщено англичанам; однако управление считало, что сообщать Англии, России и Японии, что тоннаж больше, чем тот, о котором им уже сообщено, было бы неправильным, поскольку «нас обвинят в начале гонки вооружений».

Что же в таком случае делал английский военно-морской атташе в Берлине? Был ли он искусно введен в заблуждение, и если да, то каким образом? Основывались ли подозрения разведывательного управления ВМС в какой-нибудь мере на его докладах? В докладе английского военно-морского атташе в Берлине капитана 1 ранга Траубриджа министерству иностранных дел, датированном 23 декабря 1936 года (копии начальнику разведывательного управления ВМС и командующему Флотом метрополии), говорилось:

«Англо-германский военно-морской договор был в послевоенное время одним из главных принципов политики, характеризующей отношение Германии к своим бывшим противникам. История показывает, что, когда настанет время, Германия, вне всякого сомнения, поступит с этим договором так же, как она поступала с другими; но такое время еще не настало».

Выделенный текст, в годовом отчете английского посла был опущен (Э. Фиппс — господину Идену, 12 января 1937 года, С357/357/18). Когда начальник разведывательного управления направил уже упоминавшемуся в этой главе начальнику управления оперативного планирования капитану 1 ранга Филлипсу доклад Траубриджа, содержавший вышеупомянутые (выделенные курсивом) строки, Филлипс написал на нем 1 января 1937 года: «Весьма желательно узнать, что послужило основанием для столь категоричного утверждения на странице 2 доклада».

Такое скептическое утверждение, кажется, было пределом того, на что оказался способным Траубридж, и поэтому нет никаких сомнений, что информация, поступавшая в адмиралтейство из Германии, была бессодержательной и малоценной. Почему дело обстояло именно так — не совсем ясно; после 1934 года нацисты никогда не пытались скрывать свои успехи в перевооружении, а, наоборот, стремились показать, на что они способны. Например, французскому атташе Сталину они предоставили неограниченную возможность увидеть все, что немецкая авиация будет способна сделать во Франции (см. главу 15). Представляется вероятным, что нашей разведывательной службе не ставилось специальной задачи добывать сведения о военном кораблестроении в Германии, по-видимому, из-за господствовавшего в официальных кругах оптимизма относительно действенности договора.

Спустя десять лет Годфри спросил Траубриджа, может ли он объяснить, каким образом мы оказались в таком неведении и заблуждении? Траубридж ответил так:

«Я считаю, что, вообще говоря, тот факт, что мы оказались «одураченными» немцами, как в отношении подводных лодок, так и в отношении тоннажа линейных кораблей, объясняется тем, что в то время (после заключения англо-германского договора) мы были склонны верить им в этих вопросах.

Признаюсь, что видимая серьезность и искренность Редера, убеждавшего меня в том, что Германия намерена строго придерживаться положений договора, вполне могли повлиять на разведывательное управление ВМС, читавшее мои отчеты. Я приступил к исполнению своих обязанностей без каких-либо предупреждений, хотя, прочитав работу Вудворда «Великобритания и военно-морской флот Германии», старался держать ухо востро.

Для характеристики моего мышления в 1936 году я сошлюсь на годовой отчет военно-морского атташе, приложенный к годовому отчету посла, в котором, насколько мне помнится, я выразил мысль, что англо-германский военно-морской договор остается краеугольным камнем военно-морской политики Германии. В подходящий момент этот договор, писал я, несомненно будет разорван, но момент этот еще не наступил.

Сотрудники канцелярии лорда-канцлера отказались включить этот абзац, но он сохранился в копиях, направленных мною начальнику разведывательного управления и командующему Флотом метрополии.

Сомнения относительно водоизмещения «Бисмарка» возникли вскоре после спуска его на воду, когда поступила информация от вице-консула в Гамбурге Уильямса, в которой сообщалось, что осадка корабля оказалась значительно большей, чем должна была быть.

То, что Редер лгал мне и моему предшественнику, — неоспоримый факт. Мюрхед-Гоулд (военно-морской атташе в Берлине до Траубриджа) всегда говорил мне, что Редер — лгун, но боюсь, что в известной мере я был усыплен его видимой искренностью. Кроме того, я не мог понять, почему ему было необходимо лгать. В то время понять это — значило понять извилистое мышление тевтонского ума. Иногда они лгут ради лжи».

Когда архивы станут доступными, интересно будет посмотреть, сумеют ли историки узнать причину, по которой Эрик Фиппс исключил столь важный абзац из отчета военно-морского атташе. Наиболее правдоподобное предположение: он думал, что его подчиненный должен заниматься вопросами военно-морского флота и воздерживаться от политических обобщений и выводов.

Ложь, действительность и разница между ними наглядно показаны в приводимой ниже таблице:

Факты о «Бисмарке»

{~1}Стандартное водоизмещение.

{~2}Полное водоизмещение.

Ошибки и пропуски в данных большей частью касаются разведывательного управления довоенного времени, которое испытывало трудности в получении информации, описываемые в других главах.

Однако в защиту управления того времени необходимо сказать следующее. Морской штаб мирного времени упорно не желал считаться с какими бы то ни было взглядами или фактами, излагаемыми специалистами разведки, если они могли оказаться «неприемлемыми» или создающими «щекотливое положение», то есть если они резко противоречили принятой стратегической доктрине или политической оценке положения. Штаб, вероятно, считал, что если Германия действительно прибегает к обману и можно доказать ее вероломство, то никто в министерстве иностранных дел или на Даунинг-стрит не сможет обоснованно обвинить ее. Зачем же в таком случае пытаться?

Но, по-видимому, и наши технические специалисты были склонны не верить тому, что для «Бисмарка» совместимы и высокая скорость хода, и большая дальность плавания, и мощная броневая защита при 380-мм артиллерии; аналогично они были склонны не верить тому, что немецкие подводные лодки могут погружаться на такую глубину, на какую они действительно погружались, или что их подводная скорость хода может быть повышена до уровня, достигнутого к 1944 году. Возможно, англичане недооценивали тех огромных преимуществ, которые они получили бы, если бы решились сделать кое-что заново или начать все сначала (как это делали немцы); возможно, этому препятствовало изобилие ранее принятых решений и неуклонно принимавшиеся меры экономии. Как бы то ни было, ясно одно: кое-кто, а может быть и многие, не пожелал прислушаться к неприятной правде, о которой сообщала и предупреждала разведка.

Вспоминая этот эпизод, Годфри говорит о трех больших уроках:

1. Нежелание людей, облеченных властью, верить информации, которая чревата политическими осложнениями.

2. Тенденция офицеров военно-морского флота и других лиц, принимавших участие в переговорах, вставать на защиту честности людей, с которыми они пришли к соглашению, и терять чувство скептицизма, которое является составной частью бдительности.

3. Наши технические специалисты могут оказаться далеко не лучшими судьями намерений и достижений противника. Иногда им трудно поверить, что непосильное для них самих или то, до чего они сами не додумались, может оказаться по плечу другой стороне.