Михаил Емцев ПОТЕНЦИАЛ НАДЕЖНОСТИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Михаил Емцев

ПОТЕНЦИАЛ НАДЕЖНОСТИ

О выдающихся личностях сказано и написано хорошо и много. Первооткрыватели, изобретатели, воины, космонавты, писатели, врачи, артисты, рабочие, пахари — да мало ли их, ярких, незабываемых, врезанных в память, в гранит и бронзу.

Несколько труднее описать так называемых рядовых, негромких тружеников будней, которых героями никак не назовешь. Это те, кого мы обозначаем полезными, надежными людьми. И если уж говорить о героизме, то у них он существует лишь в потенциале, который не просто разглядеть и вычислить его вес.

Существует геологический прогноз: он позволяет оценить богатство наших недр, объем и вес ископаемых, которых еще не коснулась рука человека.

Возможно, что сегодня мы уже подошли к тем рубежам, когда можно делать прогноз появления героев, разглядывая в каждом человеке и взвешивая его потенциал надежности, его еще не состоявшийся героизм.

Прогноз — штука зыбкая, вероятностная, ошибок здесь не избежать, но тем и привлекательней задача, что она трудна и достаточно неопределенна: разглядеть в любом из нас зародыш положительного поведения в критических ситуациях. Понятно, что в отношении к человеку все такие предсказания будут гаданием на кофейной гуще, если в них нет серьезной методической основы. А такая основа есть, она обретается уже в настоящем, в биографии личности, где, как крупицы золота, рассеяны зерна надежности и героизма. И для того чтобы оценить его потенциал, нужно промыть и отбросить пустую породу, скрадывающую эти зерна.

Когда я общался с майором Криулько Сергеем Петровичем (сейчас он работает заместителем начальника отдела Госпожнадзора Ленинского РУВД), назойливая, и разумеется невысказанная мысль не оставляла меня.

«…Нет, не герой, — думалось мне, — совсем не герой. Видно, человек хороший, во всех отношениях положительный, и в деле, наверное, тверденький, но… за что тут зацепиться? За какие подвиги?»

Да он и сам упирался:

— А почему, собственно, обо мне писать? Есть люди…

Ну и, как водится, о хороших людях вокруг себя. И тот, мол, и этот, замечательные мастера своего дела, работают отлично, опытные, заслуженные товарищи…

— Начальству виднее, — парировал я, и Криулько умолкал.

«…Дисциплинирован, — определял я, — сдержан, молчалив, не подумав, лишнего слова не обронит, серьезный работник, но что мне с того? Фамилия какая-то пародийная. Криулько. Хотя все-таки лучше, чем Иванов, Сидоров, фамилия с отметинкой, запоминается, пусть и с улыбкой. Да и внешность располагающая: открытый взгляд ладная фигура, но все-таки, все-таки мне чего-то не хватает. Ведь в наших делах пишущих часто наличествует такое мучение: общаешься с человеком десятки раз, знаешь все его ухватки и повадки, а образ не выстраивается, рассыпается на какие-то квадратики и треугольнички заметок и наблюдений, хоть умри! А иной раз достаточно прикосновения — и тут же нащупан стержень, а вокруг него складывается все остальное быстро и ладно…»

Кабинет Сергея Петровича на втором этаже дома в старом арбатском переулке; напротив, в окнах, лепка дореволюционная сохранилась, барельефные сильфиды приятно изогнулись, а здесь, на стене, натянулась излучина Ленинского района, разлинованная границами участков, помеченная кружками пожаров и возгораний.

— Самые аварийные месяцы, — объясняет мне майор, — у нас приходятся на осенне-зимний период, когда люди возвращаются из отпусков, и по вечерам в основном дома, у телевизоров.

— Телемания?

— Да, и особенно когда многосерийные фильмы показывают… интересные. От загораний телевизоров и убытки значительные, в прошлом году на первое место вышли после электроприборов бытовых и курения…

— Это какие же интересные? «ТАСС уполномочен заявить…»? «Семнадцать мгновений весны»? «Вечный зов»? «Адъютант…»? — перечисляю я.

— Эти и еще концертные программы популярные, хоккей…

— Выходит, чем лучше фильм, тем хуже для пожарного дела, так, Сергей Петрович?

Майор улыбается, не отвечает, он нетороплив в оценках и суждениях, а меня забавляет неожиданная связка: популярность фильма и пожары. Ну, Юлиан Семенов, поджигатель телевизоров, погодите! Вот где наконец обнаружилась диверсионная сущность ваших сериалов про диверсантов!

— А отчего загораются телевизоры?

— Неисправности в схеме, пыль, нарушения правил эксплуатации.

Криулько подводит меня к стене, сплошь увешанной графиками и таблицами. Объясняет, я слушаю и краем глаза отмечаю солидный, во весь стенной проем, книжный шкаф. Специальная литература, справочники, руководства. Книги по истории пожарного дела, монографии — словом, все о пожарах.

На меня от этих книжек веет порядочной скукой, и я начинаю пугаться, что не справлюсь с темой, так как не справлюсь с самим собой, со своим всегдашним сопротивлением тому, что не увлекает воображение, не затрагивает сердце. Разнообразные, а порой и несообразные мысли возникают под мерный ритм беседы в кабинете Госпожнадзора.

Как странно распределилось внимание литературы к этим трем драматическим профессиям будней — уголовному розыску, скорой медицинской помощи и пожарному делу! И как, вообще-то говоря, несправедливо! Тысячи романов, повестей, рассказов о доблестных инспекторах уголовного сыска, о сыщиках и детективах, фильмы, телепостановки, пьесы… В тысячу раз меньше написано о врачах «скорой помощи», на глазах которых обрывком молнии проблескивают человеческие трагедии. И почти ничего — о пожарных. Разве эмоция погони в чем-то превосходнее смертельно опасной атаки на пожар? Особенно в наши дни, когда мировая техническая цивилизация увеличила пожароопасность пропорционально своему могуществу и перевела нефтяные пожары, пожары на заводах и электростанциях из разряда частных бедствий в национальные катастрофы.

И все-таки по-прежнему, как и сто лет назад, о пожарных — лишь заметки, очерки, труды, небольшие рассказы, одна-две повести… Мало, очень мало сделала художественная проза в этой области, что-то не клеится у нее с людьми «огненной профессии», как величают пожарных в расхожих статьях газет.

А с другой стороны, нашептывает бес сомнения, о чем все же писать? Будни Госпожнадзора — это поток бумаг, требующих подписей специалистов пожарного дела. Акты приема строительных объектов, протоколы, инструктаж, профилактика работников дэзов, соревнования добровольных пожарных дружин (ДПД). Бумаги, бумаги, бумаги…

Работники пожарного надзора не «огневики». Это на караульной службе каждый миг наполнен ожиданием сигнала тревоги…

Впрочем, у Сергея Петровича Криулько в прошлом немалый стаж работы в должности офицера-огнеборца. После армии он поступил в Ленинградское пожарно-техническое училище и, окончив, стал начальником караула 27-й ВПЧ. В 1979 году газета «На боевом посту» писала о нем:

«…Почти на ходу лейтенант Криулько выпрыгнул из кабины автоцистерны, разворачивавшейся возле обветшалого дома. Сразу бросилось в глаза, что несколько человек стоят в оконных проемах второго и третьего этажей и, видимо, намереваются, прыгнуть вниз. Чтобы отвратить непоправимое, он заставил себя быть как можно спокойнее, громким, внятным и уверенным голосом прокричал, что пожарные сейчас помогут, только надо сойти с подоконников и немного подождать. Люди поверили и повиновались.

Вместе с тремя пожарными начальник караула приставил к стене горящего дома выдвижную лестницу и первым застучал сапогами по гибким перекладинам. Тем временем другая группа воинов старалась ликвидировать очаг пожара на лестничной клетке, дать тем самым возможность жильцам выйти из здания. Шесть раз Сергею Криулько и его подчиненным приходилось взбегать вверх, а затем медленно и осторожно спускаться вниз по пружинящей от тяжести лестнице вместе с взволнованными людьми. На всю жизнь офицеру запомнились глаза старой женщины, в которых читались и мольба, и отчаяние, и радость миновавшей опасности. В то осеннее утро он со всей полнотой испытал чувство гордости… еще раз убедился в том, что правильно поступил, избрав одну из замечательных и старейших профессий на земле».

Так что было у Сергея Петровича время круглосуточных дежурств на посту военно-пожарной части, когда проверялись его человеческие качества, воля командира, умение и подготовленность профессионала.

Биография майора Криулько самая что ни есть очевидная: родом из Витебской области, трудовое воспитание в семье, закалка в армии, учеба, работа… И на всем жизненном пути его сопровождали только положительные отзывы. Трудолюбивый правдивый школьник из деревни Липники. Дисциплинированный активный военнослужащий. Настоящий работник, не боящийся трудностей. Надежный товарищ, всегда готовый принять на свои плечи трудности сослуживцев. Вдумчивый, заботливый и требовательный руководитель… И при всем этом всегда готов учиться у старших товарищей, перенимать их опыт и знания. Его учителя и наставники Лямаев Евгений Михайлович, секретарь партбюро Саенко Иван Миронович, начальник отдела Власов Владимир Константинович приобщили Сергея Петровича ко всем тонкостям пожарного дела, и прежде всего научили работать с людьми. Ему везло на учителей по определению: удача идет навстречу тому, кто ее ищет. И в семье у него все устроено наилучшим образом: два сына, любящая чуткая супруга Лидия Александровна, к тому же одной с Сергеем Петровичем специальности — инструктор профилактики пожарного дела.

Все это хорошо, хотя совершенная положительность героя всегда вызывает у авторов очерков некоторое внутреннее сопротивление, и мне захотелось увидеть этого человека в действии, в каких-либо жизненных обстоятельствах, пусть даже выдуманных, но достоверных по сути. Возникло желание сделать некий художественный прогноз, переплести ткань документа нитями литературного вымысла. Конечно, что-то от судьбы Сергея Петровича должно было остаться в образе одного из героев, но не фотографическая деталь, а обобщенный набросок, свободная зарисовка факта. Должен там быть и наставник, этакий пожилой, умудренный опытом пожарный, и другие друзья-товарищи по огневому делу. И время нужно было выбрать подходящее: период становления специалиста, мгновения борьбы с огнем на натуре, в реальных условиях. Например, хотя бы так:

«…К маленькому шиферному домику, где хранилась пустая тара, не долетали осколки, искры, пепел. Пламя и дым относились ветром в море. Да и рев и свист здесь были послабее. Только Замятин, и его старый знакомый Джафаров, могучий черноволосый мужчина, присели на минутку перекурить под стенкой склада, как примчался Кирпичев.

— Петр Федорович! — заорал он. — Ветер переменился, нефть гонит к заводу!

Замятин и Джафаров молчали. Они так старательно высасывали из мокрых сигарет сладкий дым, точно именно в этом заключалась их последняя, наиглавнейшая задача на пожаре.

Кирпичев был возбужден. Он блестел от пота и нефти. К мокрому лицу приклеились частицы пепла и сажи. Белки глаз театрально сверкали в темных глазницах. Парень тяжело дышал и переминался с ноги на ногу: ему хотелось бежать дальше.

Замятин сказал:

— Охолонь малость, братец. Поспешай не торопясь, помнишь золотое правило пожарных?

И глянул на Джафарова. Игорь Абдураимович ничего не сказал, притоптал сигарету — к чему еще один источник огня? — приподнялся с того затишного места, где они провели три спокойные минуты, размял огромное, казавшееся неправдоподобно большим из-за неуклюжей пожарной робы тело. В его нарочито спокойных движениях Замятин угадал досаду: предположение Петра Федоровича сбылось быстро, слишком быстро. По чести, старый пожарный хотел бы на этот раз ошибиться. Но он не ошибся — ветер переменился, и пленку горящей на море нефти погнало вдоль берега к нефтеперегонному заводу.

— Ты, Кирпичик, давай иди к Костюку, пусть возьмет разрешение в штабе — грузить на катера пену и идти наперерез пленке!

— Выведем стволы с берега на моторках, пока хватит рукавов? — предложил Джафаров.

— Это мысль. Согласуй со штабом, — согласился Замятин.

Они вышли из-за своего ненадежного укрытия, и Кирпичев тут же сгинул. Он растворился в клубах темного едкого тумана, затянувшего пристань. Замятин осмотрелся. Кругом них творилось великое действо пожара. Огромного, нефтяного, многодневного. Горел берег, горело море, горело небо. Противоестествен необузданный огонь человеческому существу. Противоестествен и противопоказан.

Но они находились на работе и потому, выбравшись из укрытия, пошли прямо в смрадное черное газовое облако, туда, где сгинул Кирпичев. Там в огне в клубах дыма мелькали маленькие фигурки пожарных с тоненькими ниточками шлангов в руках. Струи воды ударялись об огонь и, не прикоснувшись, обращались в серые облака пара. Сколько раз уже видел это Замятин: вода испаряется, не дойдя до плотного сердца огня.

Новая смена вела атаку на огонь.

Пожар длился третьи сутки.

Со всех концов республики и страны на помощь нефтяникам спешили команды. Среди них был и Петр Федорович Замятин, опытный, заслуженный пожарный.

Замятин со своей бригадой прибыл на помощь местной команде только вчера и уже вчера сказал Джафарову, что перемена ветра будет грозить южному берегу порта и всему, что там было понастроено и сооружено. Особенно — нефтеперегонному заводу.

Этот новенький, весь в серебристых бликах алюминиевой краски, опутанный сложной системой проводов и трубопроводов, похожий на затейливый ювелирный узор, красивый и мощный завод был гордостью города.

— Смотри!

Кто-то из рядом стоявших протянул руку. Замятин обернулся и увидел, что над черной непроглядной полосой дыма взлетели, кувыркаясь один за другим, несколько темных поленьев. Одно полено лопнуло, вспыхнув желтой звездочкой. Сквозь рев и вой ветра до Замятина донесся слабый хлопок, точно лист бумаги проткнули.

— Добралось до склада с кислородом! — крикнул рядом Джафаров. Замятин скосил глаза: лицо Игоря затвердело в сухую глиняную массу. Вычертились черной тушью трещинки у глаз, сизым пеплом осыпало губы.

— Что у тебя там?

Джафаров взорвался:

— Пропан рядом там! Десять-пятнадцать метров. Мешки с битумом там, кислород там, понимаешь! Диспетчерский узел порта там, строится, только оборудование завезли, понимаешь?

Замятин принимал решение несколько секунд.

— Я двину к твоим на склад, а ты давай к Костюку в море, постарайся удержать нефть у порта!

Сделав знак Коновалову и еще двум пожарным, он прыгнул в машину, а Джафаров в окружении подручных быстро зашагал к тому месту; где когда-то была пристань.

— В штаб загляни! — крикнул вслед, высунувшись, Замятин, но Абдураимович только головой дернул. «Расстроился, совсем расстроился», — думал Замятин, когда машина, подвывая, рванулась с места и понеслась, трясясь и подпрыгивая по мокрой, с пеной в черных лужах бетонной эстакаде.

Штаб тушения этого пожара заработал уже через час после начала бедствия. Через сутки он напоминал полевой стан действующей армии. Вместе с начальством на тушение пришла мощная современная техника. На пристани рычали, взвизгивали, скрежетали бульдозеры, бронетранспортеры, автоцистерны и автолестницы, создавая вокруг очага непреодолимые для огня зоны.

Вода и пена извергались потоками, но пока что удавалось в лучшем случае сдерживать наступление огня, не давать расти очагу.

— Много говорят, мало понимают в пожарах, — сказал Игорь Абдураимович Замятину.

Они тогда только вышли из штаба, получив там ряд ценных указаний. Как гасить, где поднаддать, а где просто стабилизировать огонь.

— Да, пожар дело тонкое, голой техникой здесь не возьмешь, — согласился Петр Федорович.

— Техника нужна, но голова еще больше нужна! Мы гоним огонь с пристани, он в море идет, гоним с моря, он возвращается на пристань, берем с двух сторон, он по бокам выскакивает! Ртутный шарик — огонь, вот что такое огонь!

Джафаров сделал пальцами характерное движение, обозначающее вихрь.

Откуда-то, точно из-под земли, перед пожарными вырос человек с аппаратом в руках, прострекотал камерой и, чуть задохнувшись, подбежал к ним:

— Ваши фамилии, пожалуйста?

— А ты кто такой?! — рассердился Джафаров. — Почему в зоне огня без спецкостюма? Почему без разрешения?

— У меня каска! — огрызнулся молодой человек. — Я корреспондент Рыжков. Вот мое удостоверение.

Он полез в карман, чем-то там пошевелил, но ладошку вытянул пустой.

— Каска должна быть на голове, а вы держите ее на ремне, она у вас для формы, для галочки! — поддержал Джафарова Замятин.

Молодой человек махнул рукой и метнулся прочь, не ответив, видимо потеряв всякий интерес к объектам своей съемки.

— Такие вот толкутся здесь, представление устраивают, а для нас это…

Абдураимович даже сплюнул с досады. Замятин улыбнулся:

— Ну, такая у них работа. Для телевидения снимают…

— По телевизору такое не покажешь.

По телевизору такое и вправду не покажешь.

Пожар. Действие сильное, ошеломляющее, почти волшебное. А здесь был пожар пожаров — нефтяной пожар.

Главная беда таких пожаров — в их мгновенности и обширности. Причина, как правило, остается неразгаданной, таинственной. Ведь пожар тот вид преступления, что уничтожает преступника — свою причину. Никто не знал — как, могли лишь сказать — где, и то приблизительно. Пожар начался на пристани в том месте, где пролегли трубы для дизельного топлива и масла. По ним нефтепродукты самотеком шли на суда, причаленные к пристани. Повезло: в порту чалились лишь два небольших танкера и теплоход, а обычно там собиралось до десятка судов. На одном танкере дежурили машинисты, они попытались увести судно в море: пылающий танкер медленно ворочался на волнах, пока на небольшом расстоянии от порта вдруг не взорвался, залив море горящей нефтью. Уже через пятнадцать минут после начала пожара джафаровские пушки гнали пену в ревущее пламя, и, казалось, победа была близка. Лафетные стволы сдержали огонь на берегу, а волнение на море разбило горящую нефть из танкера на мириады крошечных, готовых погаснуть огоньков.

Но в этот момент догорели деревянные опоры под трубами для топлива. Трубы прогнулись, провисли, лопнули на них сварные швы, разорвалась хрупкая железная оболочка — тысячи тонн горючего вылились в море.

Взорвался второй танкер.

С новой силой рявкнуло пламя, унося в голубое небо черные крученые вихри. Родился очаг, сочащаяся пламенем язва пожара. От нее ринулись во все стороны огненные побеги, и к утру следующего дня около десяти тысяч квадратных метров медленно и устойчиво выгорало.

Горячий воздух поднялся, высоко над местом пожара возникла воздушная труба, по которой понеслись в атмосферу искры, пламя, дым.

Образовалась гигантская топка, зажившая назло человеку самостоятельной упорной жизнью.

Топка эта ревела и свистела тысячами вихрей внутри своего черного волнующегося чрева; она вспучивалась и опадала, переползала с места на место, засасывала воздух и нефть, и огонь в ней жил буйно и весело, безумея от собственной силы.

Временами выбрасывала она по воздуху через головы людей клубки огня, и те, падая в неожиданных местах, рождали маленькие пожарики. На тушение таких пожариков уходило много времени и сил: требовалось быстро и маневренно перемещать команды и технику, отвлекая их от главного очага. Измученные двухсуточной борьбой, пожарные города и окрестностей обреченно боролись с огнем, не ощущая сил для победы. Прибывшие военные не очень много помогли — они были заняты созданием безопасной зоны вокруг очага, помощью населению и тушением пожаров, которые возникали в городе, далеко от места главного очага.

В штабе тушения пожара Петр Федорович встретил своего старого приятеля Игоря Абдураимовича Джафарова, главного пожарного города, и множество посторонних людей, облеченных сейчас бесполезной властью. Впрочем, начальником штаба оказался человек, видно, деловой и знающий. Молодой полковник со вздернутым носиком и холодными голубыми глазками командовал негромко, точно и властно, не смущаясь окружающим его разнообразием чинов. Приказания его выполнялись незамедлительно, во всяком случае, как заметил Петр Федорович, никто не просил разъяснений. Так бывает, когда приказы ясны и по делу.

Когда Замятин подошел к полковнику, тот говорил пожилому, очевидно страдающему всеми болезнями надвигающейся старости, генерал-майору:

— Вы бы, товарищ генерал, ехали домой. Положение на пожаре от вашего суточного присутствия в этой комнате не изменится. А к огню я вас не подпущу.

И, не выслушав ответ медленно багровевшего генерала, скомандовал Замятину:

— В распоряжение Джафарова, он покажет участок.

Через полсуток после приезда Замятина огонь вроде бы удалось стабилизовать: пристань была чистой, и пламя воевало и ярилось только на воде и далеко в море. Помог ветер, дувший с берега. Объединенная сила воды из шлангов и плотных потоков воздуха потеснила огонь. В этот-то момент относительного успеха Джафаров и Замятин присели у шиферного домика на короткий перекур.

Услышав, что ветер переменился, Замятин сразу понял размер опасности: тонны горящей нефти, мазута, газолина двинутся вдоль берега, поджигая новые незащищенные участки, проникая в обводные каналы, под настилы, мостики, прибрежные постройки. С переменой ветра огонь выходил на оперативный простор и, как предсказывал своему другу Замятин, начинал угрожать заводу и городу.

Предсказание сбылось, но кому, когда и где было легче от сбывшихся предсказаний? Особенно негативных… Особенно во время пожара.

Петр Федорович подъехал к горящему складу с кислородными баллонами в миг наибольшей растерянности команды. Огонь пришел сюда неожиданно, застав дежуривших здесь сторожей врасплох. Казалось, были приняты все меры предосторожности: несколько тысяч мешков с битумом укрыты асбестовыми одеялами, склад огорожен листами с шифером, все горючее в бочках вывезли с территории, не оставив там ни клочка промасленной тряпки или бумажки. Чисто было и тихо в этом месте и до главного очага пожара не менее полукилометра. Расстояние считалось безопасным, а защита надежной.

И все же не уберегли хозяева добро от огня. Через крышку канализационного колодца рванулось пламя. Как туда проник пожар? Возможно, где-то лопнули газовые трубы и освободившийся газ пошел гулять по путаной системе подземных ходов, скапливаясь в ловушках, заползая в брошенные ответвления и позабытые тупики. Кто знает? А может, все было по-другому. Так или иначе, мощный газовый выброс случился на территории склада. Запылал сарай с баллонами кислорода, загорелся битум под асбестом, пламя подобралось к баллонам пропана, хранившимся под жестяным навесом. Баллоны рвались по одному и группами — в небо летели куски железа, доски, щебень.

— Во дает! — восхитился молодой пожарный, стоявший рядом с Замятиным. Тот мельком глянул на круглое лицо парня. «Дурачок, чему радуется». Но ничего не сказал: припомнил, что и сам по молодости радовался своим первым пожарам. Огонь возбуждает неразумную молодую силу.

Петр Федорович сразу отметил оплошку работавшей здесь местной команды. Пожарные безуспешно гасили главный очаг, очень мощный и неустойчивый, вместо того, чтобы разбить двор склада на участки, изолировав пламя водными коридорами, пропитанными влагой и пеной, полосками почвы, а потом уже добивать и теснить разгулявшийся огонь.

Склад с баллонами трещал и взрывался, как новогодние бенгальские свечи, — высоко над землей искры рассыпались сухими радужными фонтанами. Робея, молодые пожарные отступали, и слабеющие струи воды из стволов уже не достигали центра огня, касались лишь окраин очага, не причиняя бушующему пламени заметного ущерба.

Петр Федорович тотчас смекнул тактику работы.

— Беритесь! — скомандовал он трем молодым пожарным, показывая на тяжелый лафетный ствол. Молодежь, топорщась костюмами, приникла к этому устройству, недоуменно поглядывая на Замятина.

— Перебросьте лафетик к левой стене склада и бейте прямой наводкой по крыше.

Расчет Замятина был точным. Удивляло, что до него не додумались раньше. Впрочем, пожар развивается во времени, растет, а потому меняется и способ борьбы с ним. То, что увидел Замятин сейчас, в прошлом могло и не существовать — не было такой ситуации.

Мысль была простой и очевидной. У горящего склада только одна стена каменная, толстая, сложенная в два белых, осыпанных цементной пудрой ряда кирпича. Она была естественным и надежным прикрытием от осколков и вылетающих из склада баллонов. Даже мощный взрыв вряд ли смог бы ее порушить. Под стеной образовалась мертвая зона, куда не достигало тепло пожара, где не падали горящие обломки.

Однако молодые пожарные робели и смущались и не торопились выполнить приказ Замятина. От приглянувшейся ему стены их отделяла опасная зона, охваченная огнем. Пробираться пришлось бы буквально сквозь пламя. Кроме того, на эту полосу то и дело шлепались горящие обломки склада.

Замятин понял колебания пожарных: тяжелый лафетный ствол за секунды не перетащишь через коридор огня и в огнезащите изжаришься. Быстрым глазом засек проезжавший мимо самосвал.

— Эй! Эй! — закричал, махнув рукой, бросился к машине. Ребята тут же представили замысел начальства: лафетный ствол в кузов — и через огненную преграду под спасительную защитную стенку. Правда, рукав попадал в зону огня, но, наполненный холодной водой, он мог долго противостоять действию тепла. Водитель поколебался.

— Туда? — на предложение Замятина он ткнул пальцем в волнующуюся огнем и дымом завесу. Глаза парня потемнели, рот приоткрылся, но длилось его колебание незаметные секунды.

— А, давай!

Свистнули шины по шершавой бетонной коже, поддал газу молодой водитель, и самосвал, влача за собой обернутую резиной водную струю, пронесся под стенку склада. По крыше кабины что-то стучало, поле зрения заволокло дымом, однако правильный маневр помог, и пожарные выехали на выбранное место. Ориентир определен точно — позиция для наступления на огонь оказалась удобной.

Дальше все поступки и действия были, как говорится, делом техники, каждый знал свое место и нужные движения.

И с этого момента наступление на огонь пошло как-то слаженно и удачно. Точно пружина приятных событий принялась выталкивать одно за другим мелкие и крупные удачи.

Пожар на пристани отступил и сдался.

А на море вновь переменился ветер. И Костюк с Джафаровым на катерах преградили путь горящей нефтяной пленке. Им помогли многократная пена и погода — завод был спасен.

…Лежа на вагонной койке, Замятин прислушивался к голосам молодых своих помощников. Коновалов спорил с Костюком о трудностях их пожарного дела. Костюк, как всегда подтянутый, сидел выпрямившись, с негнувшейся спиной, и больше помалкивал, отбиваясь репликами от словоохотливого собеседника. Коновалов, напротив, поводя могучими плечами, был, по мнению Замятина, необычно речист.

— Что ни делают, сколько ни пишут, — говорил Коновалов, — все равно средний человек к нам, пожарным, плохо относится. У многих от завихрения мозгов все путается в голове — пожарных в пожаре обвинять начинают. Эта бабка, чей дом возле пристани загорелся, кричать стала: понаехали, говорит, сюда со всех концов света, огонь по городу разнесли. Понял, как люди думают?

— Темная личность, обывательница, — небрежно бросил Костюк.

— Ты говоришь! Помню, гасили химическую лабораторию, так начальник их, какой-то профессор, докладную написал, что по вине пожарных сгорели какие-то там приборы. Они, мол, — это мы, в смысле, — выпустили огонь из вытяжного шкафа по всей лаборатории. Вот тебе и темная личность — профессор!

— Обыватель!

— Не в том дело, просто к нашей профессии относятся по-старому. Пожарниками считают, обозниками. Все по-прежнему с усмешечкой: эх вы, пожарники, опять опоздали, снова прозевали!

— Да это просто дураки, а люди, которые интересуются, знают, что такое пожарный в наше время.

— То-то и обидно, — продолжал свое Коновалов, — мы вон какие пожары гасим. Это же бой целый такой огонь унять. И море тут, и суша, все на свете. А относятся к нам как к старорежимным обозникам. Тем легко было — изба сгорела, приехали с бочкой, полили огарки, все дела!

Слушал, слушал Замятин эти разговоры, не выдержал. Соскочил с верхней полки, к столику подсел. Помощники его смутились — думали, давно спит их начальник.

— Правильно говоришь, Анатолий, да неточно.

Почувствовал Петр Федорович, что нужно совсем особое слово сказать. Значительное и укоряющее. Чтоб правда была в том слове. Помощники его, Костюк и Коновалов, смотрели на Замятина во все глаза. И уважали его, любили, каждый по-своему, понятно.

— Вот ты говоришь, раньше обозникам было легко, — задумчиво сказал Петр Федорович, — а знаешь, как горел Большой театр в 1853 году? Шесть человек погибло, один остался навсегда нервным хроником, как писали газеты. Через две минуты после начала пожара занялась вся сцена. Сцены вообще горят хорошо — это заготовка для костра, там кулисы, декорации, тряпки. Дерево, фанера, масло. Пожар продолжался целый день, театр внутри выгорел весь, остались только стены. А началось с кладовой машиниста, там у него свечечка, или свечной фонарь, была, видимо, крепко спал машинист, когда веревки, тряпки занялись. Или ушел куда-то по делам.

— А люди? Зрители?! — воскликнул Коновалов.

— Вот интересно, — улыбнулся Замятин, — у всех сразу одинаковая мысль — о людях, о зрителях. Но театры горят и пустыми. Пожар в Большом начался в девять утра, когда там никого не было. Но о другом речь: как гасили пожар? Утро было туманным, морозным, дымка густая в воздухе, поэтому с каланчи не скоро разглядели пожар. А местная команда, что в театре, и вовсе облапошилась. Пожарами тогда почему-то занимались инвалидные команды, может, оттуда пошло небрежение к людям нашего труда? Инвалид в роли пожарного вряд ли вызывал особенное уважение? А? Пока этот инвалид бегал «скликать» товарищей, огонь уже вовсю работал. И пожарный обоз запоздал, люди погибли, а погасить не смогли. Так и выгорел театр дотла. А ты говоришь — легко. Очень нелегко — огонь тот же, а техника слабее. Например, в прошлом веке в Петербурге церковь Иоанна Предтечи на Выборгской стороне сгорела за час, там погибло все — иконы, утварь, убранство. За один час сгорел в Кишиневе цирк нашего знаменитого Дурова, все животные погибли, только люди спаслись. Как тогда писали, владелец стотысячного состояния Анатолий Дуров проснулся нищим: цирк не был застрахован. А почему? Техника ни к черту: лошадки, бочки, паровые трубы, ерунда сплошная. Хотя тоже… помогала.

Петр Федорович замолчал, припоминая исторические примеры…

Здесь, конечно, наш старый пожарный должен развернуться. Путь у них долгий, а значит, и беседа не короткая. Замятин просвещает своих учеников, пользуясь информацией из книги Петра Степановича Савельева «Пожары-катастрофы». Эта замечательная книга по истории крупнейших пожаров прочиталась им (и мною) как увлекательный роман. Вот Замятин и сыплет почерпнутыми из нее сведениями. «Хроника горестных лет» повествует, что древняя Москва горела не однажды. Всего за четыре с половиной века своего начального существования Москва тринадцать раз выгорала дотла и раз сто огнем выжигалась бо?льшая часть города. В те годы этот город напоминал беспрестанно дымящий факел. В огне гибли здания, люди, невосстановимые культурные ценности. Так, в жестоком пожаре 1571 года сгорела знаменитая библиотека (либерия) Ивана Грозного.

Спасаясь из горящей Москвы, едва не погиб Наполеон со свитой из маршалов, королей и адъютантов. По эффекту воздействия на неприятеля пожар Москвы 1812 года сравнивают с битвой под Бородином.

Пожар Зимнего дворца в 1838 году, тушением которого там неудачно руководил сам император, едва не привел к гибели всех шедевров Эрмитажа. Горели театры и цирки, торговые ряды и церкви, жилые дома и целые города — стихия огня из столетия в столетие не покидала человека. Как и Прометею, похитившему огонь, людям приходится платить за этот божественный дар страданием.

Оборона Ленинграда вписала в историю пожарного дела страницы высочайшего героизма. Под градом вражеских бомб пожарные, ослабевшие от голода и холода, выполняли свой воинский долг. К 1 января 1942 года от истощения умерло триста пожарных. При тушении один человек уже не в состоянии был удержать ствол с пожарным рукавом, ему помогали три-четыре человека. Воды в гидрантах не было — пожар гасили снегом. Перенапряжение на работе, голод зачастую приводили к тому, что пожарные умирали на посту, стоя…

Словом, наш почетный пожарный в короткой вагонной беседе постарается просветить умы своих подопечных множеством ярких эпизодов из героической истории пожарного дела, из своей многолетней работы, чтобы чувствовали ребята за своей спиной не пустоту незнания, а вековые традиции мужества. Ведь, общаясь с Сергеем Петровичем, я тоже ощутил, а точнее, как бы увидел внутренним взором долгую вереницу безвестных героев, принадлежащих истории.

Майор Криулько представляет сегодняшний день этой истории, он наш современник и в совершенстве владеет нынешней техникой тушения пожаров, но одновременно он один из них, из тех, кто сегодня своей работой, делом своим продолжает и укрепляет лучшие традиции прошлого. Поэтому штрихи к его портрету должны были найти свое место в очертаниях характеров моих героев.

…Капитан Костюк спал тревожно и проснулся при первом звонке будильника. Привычным движением нажал кнопку, треск прекратился. Сел на постели, ощупал босыми ногами холодный пол, сладко зевнул. Огляделся. Жена крепко спала, прижавшись щекой к подушке. Иришка посапывала в своей кроватке. В спальне было душновато. Знакомые вещи источали успокаивающие теплые волны.

Но Костюку было не по себе. Недоумение жило в его сильном тренированном теле. Беспокойство, непривычное и неприятное для него.

И пока проделывал обычный утренний ритуал — зарядку на балконе, крепкую, быструю, до испарины на лбу, затем прохладный душ, бритье, завтрак, — мысли его вертелись возле событий последних дней. Нельзя сказать, что именно сегодня он стал задумываться об этом, но сегодня тревога переборола привычку и профессиональное спокойствие.

Этот женский голос. Высокий, сильный, торжествующий. Таким голосом не вызывают пожарную команду, таким голосом не зовут на помощь.

Сомнительное везение заключалось в том, что оба раза вызов, сделанный этим голосом, пришелся на дежурство Костюка. Капитан посоветовался с Замятиным. Петр Федорович рассудительно сказал:

— Ты не очень доверяй телефонной трубке. Бывают совпадения по тембру.

На том Костюк и успокоился бы, не случись на прошлом дежурстве вновь вызова тем же голосом:

— Горит! — и адрес.

Пожаришко был несложный — горели абажуры в трех комнатках. Правда, двери пришлось сломать — хозяев не было дома. Их домработница, молодая девушка, пришла в разгар пожара и стояла у парадного с хозяйственной сумкой, широко открытыми глазами наблюдала за суетой пожарных. Она порывалась войти, но ее не пустили.

— Я же только за хлебом отошла, — говорила она, цепляясь бледной рукой за рукав пожарного.

Пожар погасили мгновенно, Костюк стоял и почти не участвовал: вышколенный караул работал четко, как хорошо отлаженный механизм.

Капитан отошел в сторонку покурить. Четыре пожарные машины заполонили небольшой двор-колодец, образованный серыми домами. В глубине этого колодца стоял двухэтажный особнячок. В нем-то и случился пожар. К Костюку подошел эксперт и тоже закурил.

— Сейчас ничего сказать нельзя, — сказал представитель Госпожнадзора, — еще кое-какие анализы следует проделать, но…

Эксперт сплюнул на залитый лужами асфальт, посмотрел на толпу зрителей, охающих старушек, любопытных мальчишек и сумрачных взрослых, процедил:

— Черт его знает! Три замыкания сразу, сомнительно что-то!

Сомнения эксперта мало тронули тогда Костюка. Капитан помнил твердо: его дело гасить пожары, а не разбираться в причинах.

Когда уезжали, домработница подошла к нему.

— Ловко вы это… гасите, — сказала она, облизнув губы, — раз-раз, и нету огонька. Ловко.

Костюк ждал, что она еще скажет. Обычно благодарили. Но девушка ничего не сказала. Посмотрела на него и отошла. Лицо у нее было бледное, незаметное, и глаза ее, как широко они ни раскрывались в восторженном наблюдении за огнем, все равно отливали чем-то линялым, обесцвеченным. Костюк проводил взглядом ее сутулую, покрытую немодным драпом спину. Лопатки торчали, и платок шерстяной, старушечий на голове. Посмотрел и прыгнул на подножку рявкнувшей машины. Из-под рубцов автопокрышек брызнули комья мокрого, грязного снега…

Все было б ничего, когда б не предчувствия. Дело в том, что бодрый, спортивный, подтянутый комсомолец Костюк был суеверен. Не нужно смеяться — это случается и с хорошими, правильными людьми. Да и сам он стыдился в душе своей слабости, и конечно же не встречные черные кошки на дорогах портили ему настроение.

Но иногда в его вымытом тренированном организме, где не было ни грамма лишнего жира, лишь взамен их мышцы и сухожилия, просыпалась тревога. Она-то и казалась капитану дурным предчувствием.

В такие дни он больше всего боялся сделать ошибку.

— Когда я не в форме, — говорил он Петру Федоровичу, — мне лучше не выступать.

Выступлениями считал выезды на пожары.

И сегодня он был не в форме, но по-особому.

Предчувствие мучило его, а легкий озноб и вовсе портил дело. Ожидая автобус, капитан сразу озяб и стоял, сердито застыв на колючем морозном ветру. Его легкая шинель не защищала тело от ветра, она лишь препятствовала потере собственного тепла.

«Заболеваю?» — подумал он и пожалел, что делал, зарядку на балконе, там было особенно холодно. В автобус протиснулся с трудом — утренние часы пик. Полная тетенька напирала на него сзади всеми выпуклостями и пренеприятно ударяла по ногам грузной авоськой. Потом Костюку наступили на ногу, потеряли его деньги на билет..

Одним словом, с капитаном случились все те мелкие неприятности, что так портят многим жизнь. Другой раз и внимания не обратил бы. Теперь же начинавшаяся в нем болезнь все обострила и перевела на уровень обиды.

«Несправедливо, — размышлял капитан, нервничая по поводу тесноты в автобусе. — Мы здесь все равные, а разные. И работа у нас разная: кто весь день бумажки станет переписывать и пописывать, а кому-то придется по пожарам мыкаться, жизнью и здоровьем рисковать. Конечно, долг есть долг, но все-таки. Врачи, например, пожарные, милиция — все это особые специальности, отличные от иных…»

Такие или приблизительно такие мысли мелькали у капитана Костюка, пока он, зажатый соседями по автобусу, добирался до места работы.

Через три минуты после начала дежурства первая тревога.

Выезд, можно сказать, пустой: хозяйка забыла выключить газ под кастрюлькой с кашей. Очень на работу торопилась: кашу съели с мужем, а остатки бросили на огне. Догреваться. Ну и догрелась. Хорошо еще, на лестничной площадке оказался сосед. Старичок пенсионер. Из тех, кому больше всех надо. Но, однако, и от таких польза бывает, при нужде, разумеется. Вышел этот сосед утром на лестничную площадку. Не спеша вышел, с достоинством. И зорким своим старческим взглядом, что равнодушно видит всякие жизненные детали, непорядок сразу отметил.

— Запах, — рассказывал Костюку потом этот старичок. — Показался подозрительным запах. У нас на лестничной площадке обычно больше отбросами разит, мусоропровод рядом, а здесь пахло дымом. Неладно, думаю. А потом и дымок появился, из-под ихней двери. Я тут же звонить им, никто не отвечает, значит, на работе все, ну и вообще семья недружная. Ругаются, можно сказать, даже дерутся. В суматохе всегда, в крике, без удовольствия живут…

Костюк отошел от объясняющего старика, проверил еще раз кухню, где начинался пожар. Не пришлось бы возвращаться — такое тоже бывает. Вроде погасили, а огонь притаился в незамеченной искре и потом полыхнет заново, да с какой силой! Но сейчас все было в порядке: газовые краны перекрыты, водопроводные тоже. В раковине угрюмо чернела виновница происшествия — маленькая алюминиевая кастрюля с почерневшим днищем.

Не успели вернуться в часть — новый вызов. Затем третий. И оба ложные. Кто-то хулиганил. Такой пустой работы — треть в день. Капитан уже привык, но сегодня это раздражало: нездоровье все сильнее давало себя знать. «Больничный лист взять, что ли?» — подумывал он, сидя в кабинете караула.

Тайм-аут. В части тишина. Здесь ее уважают, слишком много шума доводится слышать на пожарах. Дежурные в красном уголке. Капитан за пультом. Нервно повел плечами.

— Гришин!

В комнату вбежал молоденький пожарный. Гимнастерка на нем топорщилась. Салажонок еще.

— Принеси-ка мне аспирин из нашей аптечки.

Принял аспирин. Покачал мутнеющей от боли головой, когда позвонила Галя. Жена была бодренькой и веселой. «Выспалась, значит, Иришка позволила».

Только начался разговор, снова вызов.

Уже в машине, через сорок секунд после сигнала, Костюк просматривал карточку места, куда неслась команда. Плохое место, нехорошее. Район новых застроек. Новые дома еще только закладываются, а старые уже пусты. Жители повыезжали кто куда, на новые квартиры, в другие районы. Стоят бревенчатые домишки, опустелые или почти опустелые деревянные бараки, ждут своего часа. В таких местах легко заводится огонь. Причин на то множество — и лихие мальчишеские набеги, и неряшливость взрослых, и бог весть что. Костюк не любил эти места, пожары там рождались часто, гасить было трудно, с водой плохо.

Когда машина развернулась на пожаре, капитан поморщился. Голова болела уже напрямую, без всяких остановок, в висках стучало, першило в горле. «Простудился, больничный бы…» Но эти легкие его мысли вскоре растворились в потоке событий и действий.

Горел двухэтажный старый дом. Он был пуст, окна глядели темными, без стекол проемами. Одна стена обвалилась, сквозь обвал просматривались пренеприятнейшие части «интерьера»: клочья обоев, висевшие тропическими водорослями, старые матрацы, сломанные стулья, ящики, кусок большого зеркала, в котором прыгало солнечное отражение огня.

Мельком, но точно отмечали детали слух и взгляд капитана. И если б не докучавшая головная боль, работал бы он, как всегда, уверенно и непреклонно.

Дом буквально весь охвачен пламенем, значит, опоздали с вызовом. И объяснение тому звучит здесь же в толпе: «Пока бегали к автомату… Да не работает аппарат, пришлось бежать на остановку автобуса…»

Все было понятно, дом выселен, телефон отключен, пожар заметили не сразу, телефон-автомат не в порядке, потеряно самое дорогое время: начало развития огня.

Ну что ж, работа…

Каким бывает разным огонь. Покойный, сдержанный огонь газовых, горелок, милое пламя костра, гудящее движение тепла в дачной печурке, не то все это, не то…

Вот он, веселый, опасный зверь. Рвется вверх, и вправо, и влево, играет горячими мышцами, дымит, дымит. А что грязный дым в серое зимнее небо врезается, взрезает его, пачкает сажей снег, лица, одежду, так ведь без дыма огня не бывает. Пусть. Зато красив зверь, ох какой странной, притягательной красотой красив.

Не пришли бы эти мысли капитану, когда б не недужье. Озноб и иглы в висках. Но и сквозь заложенные уши ударило:

— Женщина там, женщина, старушка, Петровна осталась, одна, больна, стара…

Вот и твой выход, капитан Костюк, номер твой вытянут. Такое дело нельзя поручить никому. Каску на голову, щиток на лицо, в огнеупорную ткань завернуто тело, и баллон с кислородом за спиной не забыт. И вся болезнь как рукой снята.

Собственно, риска большого нет уже. Крыша рухнула внутрь, но не провалилась, сдерживаемая перегородками. Клубы дыма возникли густые, тяжелые, поползли в стороны. Огонь, как в костре от резкого перемешивания, ослабел, сила его ушла в-дым и гарь.

Костюк с двумя пожарными прошел то место, перед домом, где снег уже растаял и нежно, по-весеннему парила черная земля. Окно изъедено огнем, бесформенная черная дыра с зазубринами. Пролез в нее, сзади пыхтели и отдувались помощники. В коридоре ничего не видно, только потолок расколот огненными трещинами. Свет фонаря с трудом пробивал дымовую завесу. Махнул своим — валяйте, мол, направо и налево. Ребята бросились по комнатам вышибать заклинившие двери, переворачивать мебель.

Выгорело все основательно. Костюк, имевший уже немалый опыт, подивился увиденному. Конечно, каждый пожар своеобычен, ни один не похож на другой. Только печальный итог одинаков — огарки и пепел. А погашенный в момент своей наибольшей силы огонь оставляет ни с чем не сравнимую оригинальную картину. Лица огня. Как человеческие физиономии сходны и различны, так и пожары неповторимы, индивидуальны. В этом тоже по неизвестным причинам возник плотный огненный поток, прошел по длинному коридору, квартирам, выжег и опалил стены, пол, потолок, нехитрый домашний скарб жильцов. Точно выстругал изнутри он помещение, покрыв поверхности черным налетом.

Капитан переходил из комнаты в комнату, и везде он видел устлавшую квартиру черную бархатистую ткань. Лишь местами попадались куски необгоревших обоев, белевших трогательно-беспомощно. Никого не обнаружили пожарные в этом длинном бараке…

Костюк возвращался в часть на своей машине совсем больной. Хоть голова и прошла, однако его знобило, и в тело вселилась чужая мелкая дрожь.

И все же он остался, больной, ослабевший, но внешне такой же, как всегда, — подтянутый, серьезный, спокойный.

И последовал вызов — знакомым высоким женским голосом, и снова затрещал звонок тревоги, и побежали ребята по коридору, на ходу одеваясь, что-то подтягивая, прихватывая с собой снаряжение. Без спешки, но сильно поторапливались. И полетели машины, и ревели сирены, и снова был пожар. И снова пожар был трудным.

На чердаке семиэтажного дома, у самого края, рвался огонь.

И снова-таки опоздали с вызовом, потому что никому дела не было до чердака, потому чердак — явление общественное, почти что безнадзорное. Он находился под началом слишком многих людей — лифтеров, уборщиц, работников жэка, чтобы кто-то всерьез о нем заботился. Пока не текли потолки последнего этажа и работали лифты, никто туда не заглядывал.

— Мальчишки там, мальчишки бывали, — донеслось до слуха Костюка. В окружающей толпе каждый обычно очень хорошо знает причину пожара. Только причины эти почему-то у всех бывают разные.