ПОСЛЕДНЯЯ ПОЛУЧКА АЛЕКСЕЯ НАКАТОВА

ПОСЛЕДНЯЯ ПОЛУЧКА АЛЕКСЕЯ НАКАТОВА

От завода домой надо было идти мимо городского парка, и Алексей Накатов свернул на тенистую дорожку. Духота уходящего дня, казалось, не действовала на него, и он быстро шагал по усыпанной красным песком аллее. Лиза, жена, сегодня работала в вечернюю смену, а раз так — можно пойти порыбачить. Вечерние часы при заходе солнца всегда бывали у него особенно удачными, и к приходу жены он возвращался с ведерком рыбы.

На полпути внимание Алексея привлекла просвечивающая сквозь зелень вывеска на другой стороне улицы: «Гастроном», и планы несколько изменились, Он направился в магазин, прошел из конца в конец, рассматривая витрины отделов, и подошел к кассе. Вытянув из скользкой пачки похрустывающую пятерку, Алексей уже собрался протянуть ее кассирше, как кто-то схватил его за руку:

— Леха! Здорово!

Обернулся. Две улыбки: дядя — Василий Иванович Таранин и Степан Молчанов — сосед со второго этажа.

— Что покупаешь?

— Да торт решил жене купить, — смущенно произнес Накатов.

— С получки, небось?

— Ага.

— С получки маленькую надо, а не торт, — сказал Степан.

— Смотря какая получка, — подмигнул дядя. — Если маленькая, то маленькую, а если большая, то и полбаночки не грех. «Старуха»-то дома?

— В вечернюю работает.

Приятели переглянулись.

— Слушай, мы тут с Василием Ивановичем решили пропустить по стаканчику, у меня тоже получка. Да моя дома, крику не оберешься. Давай вместе, по-соседски!

— А торт твой мы есть не будем, — засмеялся Василий Таранин. — Нам корочки хлеба хватит.

— Что ж, давайте, — сказал Алексей. — По-соседски так по-соседски... Я думаю, мы быстро, ведь верно? На озеро еще хочу сбегать половить...

— Успеешь, факт, — нетерпеливой скороговоркой заверил Степан. — Времени хватит, проглотим по сто пятьдесят и точка.

Дома Алексей нашел оставленный ему суп, разогрел, нарезал хлеб, достал стаканы, — водка была теплая и противная, но только вначале...

— А не сообразить ли нам ребята еще? — сказал Таранин...

* * *

Дверь распахнулась бесшумно, а захлопнулась неожиданно гулко. Это, видимо, смутило вошедшего, и он в нерешительности остановился.

Дежурный по отделу милиции города Тихалево оторвался от книги и посмотрел поверх барьера.

Парень в нахлобученном берете, что стоял перед ним, расстегнул ворот гимнастерки и глухо произнес:

— Дерутся у нас. Там, в доме шесть по Лесной.

— В доме шесть?.. — переспросил дежурный, растягивая,слова и соображая, чей же это участок и сколько выпил этот малый, что теперь пришел искать у него защиты.

Словно в ответ на его мысли парень продолжал:

— Выпили мы малость, ну самую малость, а потом он и говорит: «Вы все на мои пьете...» — ну и ударил меня...

— Кто говорит, кто ударил?

— Ну он, Таранин.

— Как фамилия? — спросил дежурный, поднимаясь со стула.

— Молчанов.

— Где работаешь?

— Здесь, на кирпичном...

— А где проживаешь?

— В шестом номере по Лесной, недалеко от клуба...

— Товарищ Смирнов, — обратился дежурный к милиционеру, сидящему у окна, — позовите сюда Косолапова, — и Молчанову: — сядь, посиди пока.

Молчанов направился было к скамейке, но вдруг, словно вспомнив что-то, обернулся:

— Товарищ начальник! С ножами ведь они!

— Так что же, между собой дерутся?

— Ну да, между собой. Конечно, между собой, — поспешно подтвердил Молчанов и провел тыльной стороной ладони по нижней, слегка трясущейся губе.

Вошел Смирнов с дружинником Косолаповым.

— Сходите с ним, — дежурный кивнул в сторону Молчанова. — Напился, а теперь пришел защиты искать. Да поспешите, мало ли что...

В сумерках белой ночи быстро дошли до места. В парадной темно. Молчанов быстро поднялся на второй этаж и уже стучал в дверь своей квартиры, когда Смирнов с Косолаповым чуть не споткнулись о растянувшегося на лестничной площадке человека.

Зажгли спичку. Косолапов нашел выключатель и включил свет.

Нагнулись. Прислушались — не дышит. Смирнов тронул лежащего за руку — холодная. Пощупал пульс — нет.

— Парень-то готов... — покачал головой милиционер и, взглянув на расплывшееся по серой рубашке темное пятно, на лужицу крови на полу, добавил: — Давай-ка за капитаном Гурьяновым. Побыстрей! Видишь, как обернулось!

Косолапов ушел. Милиционер остался на месте происшествия. Он знал убитого. Это был молодой рабочий глиноземного завода Алексей Накатов.

Послышались чьи-то нетвердые шаги: по лестнице медленно спускался мужчина. Вот он шагнул с последней ступеньки, увидел милиционера, остановился, перевел глаза на труп.

Смирнов узнал директора местного рынка Таранина.

— Василий! Что же вы тут наделали?

Таранин что-то промычал и постучал кулаком себе по голове.

— Василий! Что тут у вас произошло?

Таранин отвернулся от убитого, закрыл лицо руками и забормотал:

— Что я наделал! Что я наделал!.. — Голова его тряслась, и он, казалось, больше не слышал милиционера.

Видя, что от Таранина ничего не добиться, Смирнов указал рукой на подоконник:

— Сядь, посиди пока.

Таранин покорно сел. Смирнов внимательно наблюдал за ним. Он слишком хорошо знал Таранина, и поначалу ему и в голову не пришло фразу «Что я наделал!» связывать с совершившимся убийством. Однако в милиции была названа фамилия Таранина... разговор о ножах... пьянка. А уж Смирнов-то знал, что делает водка даже с самыми спокойными и уравновешенными людьми. И к тому же еще припомнилось: «Убийцу всегда тянет на место преступления». И хотя эти слова он слышал лет двадцать назад, обстоятельства заставляли верить в них. Может и правда?.. Милиционер поежился от ночного холодка.

Приехал капитан Гурьянов с врачом из больницы. Вызвали понятых из соседнего дома, и стали осматривать место происшествия.

Пятна крови вели через прихожую на лестницу. Очевидно, Накатов был ранен на кухне, пытался выйти на улицу, но силы оставили его и он упал замертво.

В кухне на столе — три водочные бутылки, миска с остывшим супом, куски хлеба, три стакана.

Около двух часов продолжался осмотр. Стаканы и бутылки собрали и опечатали, подписали протокол, задержанных Таранина и Молчанова отправили в отделение с сержантом Смирновым, труп увезли в морг для вскрытия.

Капитан Гурьянов и Косолапов сели в автомобиль. Свет фар разворачивающейся машины пробежал по домам, заглянул в окошко злополучной кухни: на столе, среди грязной посуды, стояла перевязанная ленточкой коробка с тортом.

Ночная смена на фабрике кончилась. Лиза шла домой.

* * *

Лебедев еще раз перелистал дело. Кажется, всё в порядке. Документы подшиты, протоколы подписаны, листы пронумерованы. Он закрыл коричневую папку. На обложке стояло:

«Дело об убийстве гр. Накатова Алексея Степановича».

Следователь секунду посмотрел на папку, взял перо, волнистой линией зачеркнул всё, стоящее после слова «Дело», и мелкими четкими буквами надписал сверху зачеркнутого:

«по обвинению гр. Таранина Василия Ивановича в преступлении, предусмотренном ст. 102 п. «б» Уголовного кодекса РСФСР».

Это было первое дело об убийстве в его практике. И преступление раскрыто! Конечно, лучше, когда обвиняемый признается, но упорство Таранина, отрицавшего свою вину, не слишком огорчало следователя: ведь сам же Таранин говорил, что почти ничего не помнит.

Лебедев еще раз продумал, как он доложит дело, и направился к прокурору.

Прокурора Ивана Ефимовича Матвеева уважали в районе. Его немного резкие выступления выслушивали со вниманием. Год назад Матвеева не слишком порадовало появление нового следователя: «Ему еще нянька нужна, а у нас работать надо, нянчиться некому». Несколько хорошо расследованных дел заставили прокурора изменить свое мнение о молодом сотруднике, и он с удовольствием присматривался к энергии, с которой работал Лебедев.

— Когда приехал? — приветливо спросил Матвеев, поднимаясь из-за стола и протягивая следователю руку.

— Сегодня с ночным поездом.

— Удалось разобраться?

— Вот постановление на арест Таранина, — ответил Лебедев и протянул несколько заполненных бланков.

Матвеев уселся в кресло, надел очки, прочитал постановление.

— Доложите дело, — сказал он официальным тоном.

— Вечером девятого июня, — начал следователь, — на квартире у гражданина Накатова выпивали: хозяин квартиры, его дядя — Таранин и некий Молчанов...

— Так, так, — закивал головой прокурор. — Обычное начало.

— Показания задержанных противоречивы, — продолжал Лебедев. — Молчанов заявляет, что, когда заговорили о четвертой бутылке водки, Таранин возмутился, что пьют только на его деньги. Завязалась ссора, и Таранин ударил Молчанова по лицу. Тот побежал в милицию, оставив Таранина и Накатова одних.

— А Таранин что говорит?

— Он показал, что не помнит, кто платил за водку, но ссоры у них не было. Кто убил Накатова — не знает, в это время куда-то уходил.

Лебедев раскрыл дело:

— Вот, Иван Ефимович, я зачитаю, разрешите?

— Пожалуйста.

— «...Я ушел, наверное, за водкой. Почему не купил ее — не помню, был сильно пьян. Когда вернулся, увидел, что на лестничной площадке лежит Алексей. Потом, кажется, поднялся наверх, наверное, за помощью. Когда спустился, увидел милиционера Смирнова и был задержан. Кто убил Накатова — не знаю. Ножа с собой у меня не было».

— А что обнаружено на месте происшествия?

— Существенного ничего. А вот на одежде и у того и у другого нашли следы крови. Судебно-биологической экспертизой установлено, что это кровь человека. Группу крови из-за малого количества определить не удалось.

— Как это объясняют задержанные?

— Молчанов сказал, что накануне порезал руку на стадионе, открывая бутылку. Назвал четырех свидетелей, которые подтвердили это. Люди уважаемые...

— Ну, а Таранин? — перебил прокурор.

— Говорит, ошибается экспертиза. Признает, что кровь на его одежде может быть, но только не человека, а животных. Мясо ему приходится рубить на рынке. К трупу, заявляет, не прикасался, порезов на теле не было... Видно, неожиданность это для него, — добавил Лебедев.

— Может быть, и неожиданность, но не торопитесь с выводами.

— Но ведь не только в экспертизе дело, Иван Ефимович, — возразил Лебедев. — Вот показания свидетелей. Например, соседка по квартире, школьница Аня Иванова... Я зачитаю?

— Да, да.

— «Примерно в одиннадцать часов вечера мы с мамой были дома. Мама спала, а я читала книжку. Вдруг из кухни послышался шум и громкие голоса. Я узнала голоса дяди Васи и дяди Степы, который живет во втором этаже. Они о чем-то громко спорили. Потом я слышала, как Таранин сказал: «Хочешь я тебя зарежу!», а дядя Леша Накатов крикнул: «Лучше зарежь меня, чем Молчанова!» Я испугалась и разбудила маму. Она проснулась, встала и поглядела в кухню через замочную скважину. «Таранин и Накатов дерутся», — сказала она. Потом я услышала, как кто-то поднялся по лестнице на второй этаж. Вдруг дядя Леша громко крикнул: «Помогите!», что-то упало и всё стихло. Мама открыла дверь и вышла. Она вернулась и сказала, что Накатов убит. Я после этого тоже выглянула на лестницу и видела, что на полу лежит Накатов и изо рта у него идет кровь. Недалеко от него на ступеньках стоял Таранин, он смеялся. Он был сильно пьяный».

— Я не буду всё читать, — продолжал Лебедев, — но девочка сообщает также, что видела, как Таранин взял со стола большой нож с деревянной ручкой и положил его за голенище левого сапога. Это как раз незадолго до выпивки.

— Сколько лет Ане Ивановой?

— Десять.

Прокурор поднял брови и поинтересовался, подтверждаются ли показания девочки ее матерью.

— Мать говорит, что проснулась от шума, слышала ругань за стенкой, а когда вышла — увидела убитого Накатова и около него Таранина. Она отрицает, что подглядывала в замочную скважину. Я лично думаю, — прищурился Лебедев, — что Иванова-старшая умышленно скрывает это обстоятельство. У меня есть данные, что она хорошо знакома с женой Таранина....

— Возможно... Ну, продолжай, продолжай...

— Мною установлено, что Таранин был в плохих отношениях с убитым. Накатов состоял в общественной комиссии по торговле, а Таранин не допустил его к проверке работы рынка, сказал: «Не твое дело!» Из-за этого они долго даже не разговаривали друг с другом. Потом, как будто, помирились, но очевидно обида-то осталась, а когда выпили — вспомнилась... Жена Накатова говорит, что Таранин часто носил за голенищем нож сантиметров двадцать в длину...

Следователь и прокурор долго беседовали: сопоставляли показания свидетелей, объяснения подозреваемых, данные экспертизы.

— Оставь мне дело, я его еще раз посмотрю, — сказал Матвеев следователю. — Таранина я сейчас допрошу сам, тогда решим вопрос о санкции.

В этот же вечер Лебедеву было передано постановление. В правом верхнем углу стояла гербовая печать районной прокуратуры, а под словами «Арест санкционирую» — размашистая подпись прокурора.

* * *

Завершая расследование, Лебедев с помощью следственного эксперимента установил, что девочка, находясь в комнате, могла слышать шум и разговор на кухне, могла даже ясно разобрать отдельные, громко сказанные слова.

Было допрошено еще несколько лиц.

Жена Молчанова ничего нового сообщить не могла, она спала и о случившемся узнала только от мужа.

Гостившая у Молчановых двенадцатилетняя племянница Валентина Бирюкова рассказала, что когда гуляла во дворе, то обратила внимание на шум в доме. Она слышала, как ее дядя поднимался на второй этаж, стучался к себе домой и кричал жене: «Лена! Открой!» Не достучавшись, он побежал на улицу и вернулся уже с милиционером. Выходил ли из дома Таранин — девочка не заметила.

Таранин продолжал утверждать, что он ни в чем не виноват и что убийство произошло в его отсутствие. Но этому голословному отрицанию вины противостояла цепь доказательств. Их было вполне достаточно. Следствие можно было считать законченным.

* * *

Борисов, старший следователь областной прокуратуры, ехал в Тихалево для проверки жалобы обвиняемого. Соседи по купе еще спали, когда его разбудил проводник: скоро выходить.

Накануне Борисов долго не мог заснуть, размышляя о порученном ему деле. За скупой биографией Таранина он видел солидного и по возрасту и по положению человека, отца двух детей. И вдруг убийца?.. Водка, она, конечно, до всего довести может, но всё же...

В восемь часов десять минут поезд прибыл в Тихалево. Борисов еще не бывал здесь и, спустившись со ступенек вокзала, сразу же оказался в центре строительной площадки. Привокзальную площадь окружали строящиеся здания. Цветник совсем затерялся между кучами щебня, нагромождением бетонных плит и панелей. Прохладный воздух еще не успел наполниться пылью и был особенно зво?нок: негромкие разговоры и шутки рабочих отчетливо доносились до Борисова. И всё это так не вязалось с не оставлявшими следователя мыслями о Таранине, о тяжелом преступлении, совершенном здесь же, в этом городе, рядом с людьми, которые с таким огоньком возводят эти стены...

Борисов отправился разыскивать отделение милиции. В городе было много новых домов. Магазины только еще обзаводились вывесками, учреждения явно отставали от них. Местные жители и без вывесок знали, где им найти суд, сберкассу или больницу. Но приезжему было нелегко. Борисову пришлось трижды справляться, прежде чем он добрался до цели.

Начальник милиции приветливо принял следователя..

— С чем пожаловали? — поинтересовался он.

— Да вот, по делу Таранина. Жалобу подал.

— Как же, знаю. Отвертеться думает... Еще жалуется...

— Это его право, а нам проверять надо.

— Удачно приехали. Завтра как раз конвой отправляю. На обратном пути можем доставить его.

— Вот и хорошо, — сказал Борисов. — Чем скорее, тем лучше.

* * *

Конвойные ввели Таранина. Спросив разрешения, он тяжело опустился на стул.

Перед следователем сидел пожилой плотный мужчина в черном, не первой свежести, пиджаке. Нельзя сказать, чтобы лицо его, заросшее густой щетиной, было слишком приятным. Глубокий шрам пересекал правую половину лба и терялся в тронутых сединой волосах.

Борисов начал с неизбежных вопросов о месте рождения, возрасте, месте жительства, прошлых судимостях.

— Где получили ранение? — спросил он.

— Под Новосокольниками, — тихо ответил Таранин и еще тише добавил: — Вот кровь проливал... а теперь сижу ни за что...

— Ну, в этом надо разобраться еще, — ответил Борисов. — Расскажите всё, что вам известно по делу.

Слегка заикаясь от волнения, Таранин довольно сбивчиво повторил то, что было известно из предыдущих допросов.

— Таранин, — сказал следователь, выслушав обвиняемого, — вы знакомы с показаниями Ани Ивановой. Она говорит, что слышала, как вы кричали: «Хочешь я тебя зарежу!», видела вас смеющимся у трупа. Девочка не заинтересована в исходе дела, чем же объяснить, что ее показания расходятся с вашими?

— Врет она, гражданин следователь. Научили ее, вот она и мелет всякую ерунду про меня.

— Кто научил?

— Я не знаю кто, но то, что она говорит — неправда. И резать я никого не собирался и над трупом не смеялся.

— Хорошо. Скажите тогда, почему у вас на одежде кровь человека?

— Не может этого быть, гражданин следователь.

— Как не может! Вот, читайте заключение экспертизы...

— Не знаю, просто ничем не могу объяснить... Может, на работе руку порезал...

— Отчего же вы об этом не говорили раньше? На допросах десятого и двадцать седьмого июня вы показали, что никаких порезов у вас не было.

— Расстроен я был тогда, запамятовал:

«В тюрьме поднаучили», — отметил Борисов.

— В каких отношениях вы были с Накатовым?

— В хороших.

— А вот жена Накатова говорит, что вы были в ссоре с ним.

— Да какая же это ссора. Поругались немного, месяц не разговаривали, потом помирились. И когда это было — год назад. Жаль мне его, гражданин следователь. Двоюродным племянником мне приходился. Погиб ни за что.

Борисов поморщился:

— Куда и зачем вы выходили во время выпивки из квартиры Накатов а?

— А кто его знает! Пьян был. Может, за водкой, а может, еще куда. Вернулся — на лестнице Леша лежит. Вот тут меня и забрали. И понимаете, гражданин следователь, никто мне не верит. Даже в тюрьме не верят. «Брось, — говорят, — папаша. Не виноват, так не сидел бы здесь».

Таранина увели. Борисов остался один. Он задумался. Глубокая обида прозвучала в последних словах Таранина: «Никто мне не верит!» Вместе с тем он держался с чувством собственного достоинства. Некоторая грубость в выражениях, но не в тоне разговора была, видимо, присущей ему чертой.

Борисов снова лист за листом просмотрел всё дело. «Предположим, не Таранин. Кто же тогда? Молчанов? Кто-нибудь третий? Нет, третий, пожалуй, исключен. Самоубийство? Где же тогда нож? Версия о самоубийстве отпадает. Ну, а Молчанов? Против него данных никаких нет. Но предположим, что убийца — он. Ведь если не Таранин, то он. Всё ли ясно в его поведении? Прежде чем бежать в милицию, Молчанов поднялся к себе на второй этаж. Зачем?»

Перечитывая показания милиционера Смирнова, Борисов обратил внимание, что Молчанов в тот вечер говорил о ножах. На допросах он о ножах даже не вспоминал. Почему?

Следователь вызвал сержанта Смирнова. Тот охотно повторил всё, что ему было известно.

— Только ушел Косолапов, — заканчивал он свой рассказ, — вдруг появляется Таранин. Я его хорошо знаю. Говорю: «Василий, что же вы наделали?» Молчит, по голове только себе стучит. Я опять: «Кто же его зарезал? Ты знаешь?» А он опять по голове стучит да приговаривает еще: «Что я наделал! Что я наделал!» Очень расстроен был.

— Что же это он по голове стучал?

— Да у него привычка такая, — ответил Смирнов. — Помню, встретил я его как-то сильно навеселе, он тоже так стучал по голове и бормотал: «Что я наделал! Что я наделал!» Ранен он был в голову и контужен. Оттого наверное.

«Странная привычка, — подумал Борисов. — Надо будет получше заняться Тараниным».

Выяснить, кто работал с Тараниным на рынке, не представляло труда.

— Поговорите с Журавлевой, — посоветовал начальник милиции. — Лет пять с ним вместе работает.

— ...Мария Гавриловна, вы знаете Таранина? — спросил следователь Журавлеву.

— Уж сколько лет вместе работаем, — ответила она. — Нервный он очень, товарищ следователь. Как что не по нему, сразу кричать начинает. Драться, правда, не любит, да и крови не выносит...

— Как это не выносит, — улыбнулся Борисов, — он же мясо рубит?

— А вот так и не выносит. Мясо-то он рубит, а поросенка резать — человека нанимает. Да чего там поросенка, курицу и ту зарезать не может. Такой уж характер.

— Характер, значит?.. А вы слышали об убийстве Накатова?

— Как же, слыхала, весь город говорит. Только это не Василий Иванович. Не такой он человек. Нервный он, это правда, а так и муху не обидит.

— А ножа вам у него не случалось видеть? — продолжал Борисов.

— Видела, да не один, а целых три.

— Большие?

— Большие, которыми мясо разделывают.

— Не помните ли вы случая, чтобы Таранин во время работы порезался?

— Нет, не помню. Он ведь опытный, двадцать лет на этом деле.

— Что ж, — сказал Борисов, — давайте запишем ваши показания.

Прощаясь со следователем, Журавлева вдруг спохватилась:

— Знаете что, ножом-то Таранин не резался, а вот костью незадолго до ареста руку поцарапал. Подходит ко мне и говорит: «Перевяжи, Маша, руку, кость острая попалась». Ну я тряпочкой обмотала царапину, а перевязать, и нечем. Взяла тогда шерстяную нитку и обвязала сверху. Помню еще сказала: «Надо, начальник, аптечку на рынке завести, а то и бинта у нас нету».

Как только Журавлева вышла, Борисов немедленно вызвал Таранина.

— Вам не случалось поцарапать руку о кость при разделке туши? — спросил он его.

Таранин некоторое время молчал, словно вспоминал что-то:

— Кажется... был такой случай... Ну, конечно, был. Поцарапал я руку о кость, острая попалась... Постойте... Помню, я еще пошел к Журавлевой, она мне тряпочкой руку перевязала.

— Тряпочкой и всё?

— И ниткой сверху обмотала.

— Какой ниткой? — насторожился Борисов.

— От вязанья от своего.

— А ничего она при этом не говорила? — быстра спросил Борисов.

— Говорила, про аптечку говорила, чтобы завести аптечку на рынке. Извините, что раньше об этом не сказал, память у меня после контузии слабая.

* * *

Итак, незыблемость материалов дела, их безупречность потерпела урон. «Никто мне не верит!» — звучало у Борисова в ушах. А если попробовать поверить? Тогда надо немедленно допросить Аню Иванову, этого «главного свидетеля обвинения».

Борисов знал много случаев, когда серьезные преступления раскрывались благодаря показаниям таких вот свидетелей с бантиками или косичками, с задорными глазенками. Но он знал также, что к их показаниям надо относиться с большой осторожностью. Не всегда истина глаголет устами младенца! Часто дети под влиянием разговоров взрослых, под впечатлением прочитанных книг способны без злого умысла прихвастнуть, присочинить что-нибудь, на их взгляд украшающее обыкновенное, неинтересное событие.

«Главный свидетель обвинения» осторожно открыла дверь, просунула белокурую головку и спросила:

— Можно войти?

— Заходи, заходи, Аня, садись вот сюда. Ишь ты большая какая. А я думал совсем крошка. Ты в какой же класс ходишь?

— В четвертый перешла.

— А учишься хорошо?

— Всего две тройки.

— И читаешь много?

— Много... А вы меня опять про дядю Лешу будете спрашивать?

— Догадливая ты. О нем. Расскажи, пожалуйста. Только правду говори.

Чуть склонив набок голову, девочка начала рассказ. Борисов выслушал ее. «Хорошая память, — отметил он. — Только о ноже забыла».

— Ну, а теперь скажи, какой ты нож видела у дяди Васи?

Девочка опустила голову и тихо сказала:

— А ножа я никакого не видела.

— Но ты же раньше говорила про нож?

— Говорила. Меня все спрашивали, спрашивали про ножи, я и сказала, что видела. Ведь он же зарезал его, значит, был ножик...

— Ну, а в замочную скважину мама смотрела? Это ты не придумала?

— Смотрела.

Борисов проводил Аню и решил допросить мать.

— Что вы, ни в какую скважину я не смотрела. Слушайте вы ее больше, — сказала Анастасия Павловна Иванова.

Кто же прав — мать или дочь? Можно ли верить показаниям Ани?

Иванова поняла раздумье следователя по-своему и сказала:

— Я вижу, вы не верите мне. Пойдемте тогда к нам домой, сами поймете, что и увидеть через эту скважину ничего нельзя.

На месте Борисов убедился, что мать Ани была права. Показаниям «главного свидетеля обвинения» верить было нельзя.

* * *

Поздно вечером дом приезжих погрузился в темноту. Только в одном окне горел свет. Борисов снова пересматривал всё дело. Итак, следы крови на одежде — отпадают. Показаниям Анечки Ивановой верить нельзя. Ссора между Тараниным и Накатовым — чепуха. Какие есть еще доказательства обвинения? Никаких. Значит, Таранина держать под стражей оснований нет.

До трех часов ночи Борисов готовился к новому допросу, а утром, наскоро позавтракав, отправился в милицию.

При расследовании почти каждого дела бывают такие моменты, когда нужно быть готовым к любой неожиданности. Борисов представлял себе, какие вопросы необходимо задать, но вот какие ответы он получит на них?

В милиции Борисов попросил начальника дать указание о вызове Молчанова и отправился в отведенный ему кабинет.

Ждать пришлось недолго. В дверь тихонько постучали.

— Войдите.

— Меня тут вызывали по повестке. Молчанов моя фамилия.

— Да, это я вас вызывал. Садитесь, пожалуйста.

Борисов незаметно оглядел вошедшего. Ничего особенного. Русые волосы небрежно зачесаны назад. Худощавое лицо. Спокойный взгляд. Комбинезон местами запачкан краской. Мнет в руках темный берет. Но вот замечает взгляд следователя, и руки успокаиваются.

— А вы мне повестку дадите о том, что вызывали, а то, знаете, на заводе прогул запишут?

— Конечно, дам, — улыбнулся Борисов, — у нас такой порядок.

«Зачем он спросил про повестку? Ведь его пять раз допрашивали. Отлично знает, что повестку дадут. Может быть, хочет сделать вид, что самое главное для него сейчас получить повестку, что больше его ничто не волнует?..»

— Я вызвал вас в связи с делом Таранина. Попрошу подробно рассказать еще раз о том, что вам известно.

— Врать мне нечего. Что знаю, то и скажу.

Борисов еще раз взглянул в его лицо: ни капли волнения.

— Было это, как помнится, девятого июня. Зашли мы с Тараниным часиков около семи вечера к Накатову. Сообразили на пол-литра...

Борисов слушал, стараясь не только запоминать сказанное Молчановым, но и понять, почему он говорит именно так, а не иначе. Молчанов отвечал спокойно и обстоятельно. Он всё прекрасно помнил, вплоть до мелочей.

— Что вы сказали жене, когда вернулись из милиции домой?

— Я сказал ей, что Накатов убит, а потом пришли милиционеры и забрали меня. Две ночки пришлось в милиции провести. Ну, я понимаю, сразу не разберешься. — Молчанов улыбнулся и искал в лице следователя одобрения своей улыбке, но не нашел и стал серьезным.

— Прочитайте, пожалуйста, протокол допроса и подпишите его внизу каждой страницы, — сказал Борисов и Передал Молчанову несколько листов.

— А чего читать, вы же всё правильно написали, — Молчанов взял перо, но Борисов остановил его.

— Прочтите протокол.

Молчанов прочитал и небрежно расписался:

— Можно быть свободным?

— Нет. У меня будет к вам еще несколько вопросов. — (Еще ночью Борисов решил вначале ничем не выдавать своих подозрений, а лишь во второй половине допроса заняться выяснением того, что его так интересовало.) — Обращались вы когда-либо в милицию по поводу нанесения вам побоев до девятого июня?

— Нет, не обращался. Бывали случаи, когда мне попадало от ребят, но я не жаловался.

Борисов записывает ответ и дает Молчанову расписаться. Такую процедуру он проделывает теперь с каждым своим вопросом и ответом Молчанова.

— Угрожала вашей жизни опасность после удара Таранина?

— Нет, не угрожала.

— Почему же вы пошли в милицию?

— Что же, товарищ следователь, выходит, в милицию, и пожаловаться нельзя, подозревать начинают...

— Никто вам о подозрениях не говорит. Я расследую дело, и мне нужно выяснить все обстоятельства.

«Только не горячиться, — думал Борисов, — только не горячиться!»

— После того как Таранин вас ударил, вы поднимались к себе домой?

— Нет, не поднимался. Сразу же побежал в милицию.

— Вам оглашаются показания свидетеля Бирюковой, которая заявила, что слышала, как вы поднимались наверх, стучали в дверь своей квартиры и кричали: «Лена! Открой!» Подтверждаете вы эти показания?

— Нет. Этого не было.

— Почему, увидев лежащего на лестнице Накатова, вы не поинтересовались, жив ли он, а сразу поднялись к себе домой и сказали жене, что Накатов убит? Откуда вы знали, что он убит, а не тяжело ранен?

Рука Молчанова тянется к берету.

— Вам понятен вопрос?

— Понятен.

— Отвечайте.

Руки комкают берет.

— Не знаю.

— Скажите, а вечером девятого июня вы видели какой-нибудь нож в руках Накатова или Таранина?

— Нет, я не видел никаких ножей, — ответил Молчанов.

— Почему же в милиции вы говорили о ножах?

— Я? О ножах? Да я никаких ножей, не видел?

— Но работники милиции утверждают, что вы говорили о ножах.

— Не может быть. Я ничего такого не говорил.

— Хорошо. Проведем очные ставки. Сейчас эти люди здесь. Может быть, вы припомните об этом разговоре:

На очных ставках Молчанов упрямо твердил, что ни о каких ножах он ничего не говорил.

Начальник милиции считал, что Борисов совершит большую ошибку, если арестует Молчанова.

— Ну неужели вам неясно, почему Аня Иванова отказалась от своих показаний? — спрашивал он и сам же отвечал. — Мать научила. А при чем тут Молчанов? Смотрите, ваше дело. Вам виднее.

Несмотря на то что к единому мнению прийти не удалось, Борисов решил арестовать Молчанова...

Молчанов спокойно выслушал постановление об аресте.

— Где нужно расписаться? — спросил он. — Думаете, я убил Накатова? Ошибаетесь. Будущее покажет, кто прав.

— Уведите его! — сказал следователь милиционеру...

...Конвойные ввели Таранина. Борисов поздоровался с ним.

— Сегодня, Таранин, вы будете ночевать дома. Распишитесь в постановлении о вашем освобождении.

Таранин молчал.

Следователь встал и протянул ему руку.

— Спасибо вам, гражданин следователь, — сказал Таранин.

— Товарищ следователь, — поправил его Борисов.

* * *

И опять поезд. На этот раз на север. Волхов, Лодейное Поле, Петрозаводск, Медвежегорск, Сегежа... и вот маленькая станция Ярве. Отсюда сто километров на попутных машинах. Борисов направился туда, чтобы еще раз допросить племянницу Молчанова Валентину Бирюкову, которая уже вернулась к своей матери.

Возвращался Борисов из этой поездки в приподнятом настроении. Его усилия не пропали даром. Девочка дала очень важные показания.

Валя хорошо помнила, что в злополучный вечер она в открытую дверь видела в кухне двух человек — Молчанова и Накатова. Таранина там не было.

Девочка рассказала, что была вместе с Молчановым на стадионе и видела, как он порезал руку о бутылку, но он тогда был в выходном костюме.

Откуда же у него кровь на гимнастерке?

Об этом и опросил Молчанова следователь, вернувшись из поездки.

— Я же говорил уже сто раз, — раздраженно ответил Молчанов. — Могу ответить сто первый. Был на стадионе. Откупоривал бутылку. Порезал руку. Кровь попала на одежду. Вы довольны?

— Молчанов, — спокойно сказал Борисов, — я не об этом спрашиваю вас. Вы мне рассказываете о пятнах крови на выходном костюме, а меня интересует гимнастерка.

Молчанов задумался.

— Я жду вашего ответа.

— На работе я порезался, вот кровь и попала на гимнастерку.

— Когда?

— Не помню.

— Чем порезался?

— Не помню.

— Какую часть тела порезали?

— Не помню.

— Почему же вы так хорошо помните, как порезали руку на стадионе, и ничего не помните о порезе на работе?

Молчание...

— Скажите, — спросил Борисов, — вы оставались вечером девятого июня наедине с Накатовым?

— Нет, не оставался.

— А ведь вы неправду говорите!

— Я неправду, а Таранин — правду? Очень хорошо у вас получается. Убийцу выпустили, а невинный человек в тюрьме сидит!

— Вот, почитайте показания вашей племянницы.

— Врет она, — буркнул Молчанов, не читая протокола.

— Что-то много народу по вашему мнению врут. Сами посудите: милиционеры о ножах — врут; Таранин, говоря о том, что оставлял вас с Накатовым, — врет; ваша племянница, утверждая то же самое, — врет. А может быть, всё-таки эти люди говорят правду?

Молчанов продолжал настаивать на своей невиновности, но это уже не беспокоило следователя. Он чувствовал, что находится на правильном пути.

Судьба дела решена. Призна?ется Молчанов или не призна?ется, оно будет передано в суд. Оставалось только одно — провести очную ставку Молчанова с Тараниным.

...Двое, которые недавно встречались за одним столом, снова сидели у стола, лицом к лицу. Всё, что нужно было, уже сказано. Показания подписаны. Ничего нового.

Двое молчали, и следователь, словно не обращая на них внимания, заканчивал оформление бумаг.

— Разрешите спросить, товарищ следователь... у него?

Борисов кивнул Таранину головой.

— Спрашивайте.

— Скажи, за что ты Лешку убил?

Молчанов посмотрел на Таранина, но тот не отвел взгляда. Брань, готовая сорваться с губ Молчанова, не сорвалась. Он сделал движение, словно пытаясь подняться, и вдруг как-то сник и, закрыв лицо руками, глухо зарыдал.

— Ты... ты знаешь, что меня ждет? — сипло выкрикнул он.

— Что заслужил, то и получишь, — негромко сказал Таранин, — Или ты думал, мне за тебя отвечать?.. Скажи, за что ты его?

— За что, да за что? — вдруг визгливо вскрикнул Молчанов. — Скажи ему, за что?.. А ты помнишь, куда ходил тогда? Ага, не помнишь! И я не помню, за что. Не знаю я, за что! Сколько тогда выпили... И всё ты! — со злостью продолжал он выкидывать короткие фразы. — «Давайте, ребята, по маленькой! Получку обмыть!» Обмыл!..

Заходящее солнце прорвалось в комнату сквозь густые ветви деревьев, и Таранина сейчас, казалось, более всего интересовала игра света на белой стене.

Молчанов вытер платком лицо:

— Пишите, гражданин следователь.