ГОРАЙКО ВСТРЕЧАЕТСЯ С МАКАРЕНКО
ГОРАЙКО ВСТРЕЧАЕТСЯ С МАКАРЕНКО
В своих очерках и рассказах я уже не раз вспоминал моего большого друга Петра Горайко. Он много повидал на своем веку, я никогда не терял с ним связи, и мне ли не знать его биографию, как собственную?
…Живописные украинские пейзажи. Степь, распаханные полосы жирного чернозема, изумрудные луга. По берегам рек — вербы и тополя, а дальше густой манящий лес.
Вьются дороги, обсаженные деревьями, путник всегда может отдохнуть под тенью листвы.
Въедешь в село — вокруг зелень. Сады, черемуха, акация и сирень, а среди них белеют хаты.
Люблю я родной край, его приветливых и трудолюбивых людей.
Вот и село Каплуновка, которое, по преданию, основал казак Ахтырского полка Каплун. Недалеко отсюда, еще на моей памяти, проходил Чумацкий шлях на Харьков и далее в Крым. Выйдешь за село, пройдешь километров пять и увидишь курганы — казацкие могилы. Взберешься на курган в ясный солнечный день — и далеко-далеко на горизонте увидишь темную полоску леса. Это правый берег Ворсклы…
Здесь родился Петр Горайко, здесь прошли его детство и юность.
В Каплуновке же Петр вступил в комсомол…
Заканчивалась гражданская война. Еще по селам раздавались выстрелы в окна активистов. Комсомольцы были в первых рядах борьбы с бандитизмом. Стойко защищал Петр в те неспокойные времена Советскую власть.
Проходила юность… Школа, техникум, а с 1930 года — Харьковский юридический институт.
Всего о нем не расскажешь, но вот о том, как в дни молодости он работал в исправительно-трудовой колонии для несовершеннолетних, мне бы очень хотелось поведать читателю.
Горайко попал туда вскоре после окончания института. В Наркомате внутренних дел Украины при направлении на работу его предупредили, что в колонии, куда он едет в качестве заместителя начальника, недавно была «волынка», но, что означает это слово, — не объяснили.
Сказали только: будут трудности, не робейте…
Бывший замок графа Понятовского, где помещалась колония, был расположен в старинном красивом парке. В главном корпусе проживало более пятисот воспитанников, бывших беспризорных, и ребят, осужденных за различные преступления.
Когда Горайко подходил к зданию, он заметил, что почти все окна лишены стекол, а в рамы вместо них впихнуты обыкновенные подушки.
— Удивительно, — подумал Горайко.
— Вы смотрите на наши подушки? Не удивляйтесь. Это во время «волынки» стекла повыбивали из-за неправильных действий начальника караула, — объяснил Горайко кто-то из воспитателей.
Начальник колонии Николай Михайлович и Горайко начали обход колонии.
В комнатах было холодно и неуютно. Группами возле печек сидели колонисты в черных бушлатах и шапках-ушанках. Кровати были не убраны. Все разбросано, все в беспорядке.
Когда они входили в комнаты, что-то исчезало в рукавах бушлатов воспитанников.
— В карты играете? — напустился на них начальник, — а ну-ка отдавайте, да побыстрей!
Никто не пошевелился. Все сосредоточенно и угрюмо молчали.
— Я хочу познакомить вас с моим новым заместителем, — сказал Николай Михайлович.
Опять никакой реакции. Парни даже не привстали.
От посещения главного корпуса колонии у Горайко осталось тяжелое впечатление.
Вернувшись в свою комнату, серьезно задумался над тем, что увидел. Сумеет ли он здесь работать? Справится ли? Может быть, надо немедленно, не откладывая этого ни на один день, уезжать отсюда. И в то же время: «В панику бросился, товарищ Горайко, сам сюда напросился, а теперь собираешься дезертировать. Хорош…».
Так боролись в нем два чувства, два желания: остаться и уехать. Нет нужды говорить, что взяло верх первое.
Не стану больше углубляться в психологические переживания моего друга. Скажу только, что он быстро освоился с новым для него делом, с новой, не совсем обычной обстановкой и вскоре жизнь вошла в свою колею. Он и здесь отдавал себя целиком работе. Конечно, бывали и ошибки, но он не прекращал попыток увлечь за собой разношерстную и норовистую массу воспитанников.
Многое уже было достигнуто. Здание колонии привели в порядок. Укрепилась дисциплина. Был создан совет колонии, что оказалось нелегким делом: уж больно сильны были еще «идеи» уголовщины с ее псевдоромантической подкладкой. Работа шла напряженно, но поскольку результаты уже вырисовывались, это воодушевляло Горайко. Коллектив стал организованнее, сплоченнее, почти все работали на производстве и учились в школе.
Из этой поры Горайко запомнился один эпизод, о котором много лет спустя он мне рассказывал, сохранив, однако, в памяти все детали эксперимента, грозившего закончиться печально для всей карьеры моего друга на воспитательском поприще.
Приближались первомайские праздники.
Недалеко от местечка, где находилась колония, километрах в трех-четырех, в лесу было несколько красивых прудов. Вокруг живописный лес. Горайко решил привести сюда человек двести воспитанников и провести с ними весь день в лесу. Идея, предложенная совету колонистов, очень понравилась всем и была встречена с большим энтузиазмом.
Первого мая, после того, как колония под звуки бравурного марша с развернутыми знаменами прошла по местечку, Горайко отобрал около двухсот колонистов и пошел с ними в лес. Веселые игры, катанье на лодках сразу захватили воспитанников. Когда же перевалило за полдень, Горайко заметил какое-то беспокойство среди колонистов. Он сразу понял, что кто-то сбежал, но не подал вида, что заметил это.
К вечеру, когда все игры были переиграны, когда колонисты порядком утомились и с огромными букетами черемухи стали выходить из леса, заиграл сигнальный сбор.
Отсутствовали восемнадцать человек. Горайко стоял перед строем и молчал. Значит, что-то недоработал, раз столько сбежало из колонии. Найдутся среди воспитателей такие, которые скажут: «Эксперимент на доверие провалился»… А что им возразишь?
Он не думал о взыскании со стороны начальства, не это его беспокоило; он был зол на себя за то, что все так быстро пошло прахом.
Воспитанники видели настроение Горайко, они стояли в строю и молчали. Некоторые из них сжимали кулаки, возмущенные поведением сбежавших. Именно это и успокаивало Горайко.
«Чего паникуешь, ведь большинство тебя поддерживает, они за тебя горой стоят!» — думал он.
Затем Горайко отдал приказание идти в колонию, а оркестру играть что-нибудь пободрей. Сам же он задержался в лесу. Может быть, кто-то просто отстал, подойдет, не верилось, что все 18 человек ушли. Нет, этого не могло быть!
Подождав, Горайко хотел было уже идти вслед за воспитанниками, как вдруг увидел, что человек пятнадцать воспитанников возвращаются.
— Петр Александрович! — сказал один из воспитанников, Володя Ковальский, — вы идите в колонию, а нам разрешите пойти поискать их. Мы всех доставим в колонию!
На Горайко смотрели полтора десятка надежных, стойких ребят. Ну как не поверить им!
— Идите, ребята.
Горайко в тот момент не думал о последствиях своего поступка, он просто верил, что эти колонисты не уйдут, и вот это-то и было решающим в такую напряженную минуту. Он понимал, что ребят окрыляло высокое доверие к ним, бывшим беспризорникам.
Вскоре Горайко догнал колонну воспитанников. У ворот колонии стоял начальник — Николай Михайлович. Все уже знали о случившемся.
— Ну, что, Петр Александрович, сколько сбежало? — спросил начальник.
— Восемнадцать.
— Нет, меньше, уже четырех задержали. Ничего, не падай духом, все будет в порядке.
В колонии среди воспитанников шло глухое брожение:
— У, сявки! Ушли, гады, доверием воспользовались.
— Ты убегай, но знай когда… — и сыпались угрозы в адрес сбежавших.
К ночи было доставлено еще восемь человек. Некоторые из них были избиты.
— Кто побил? — спросил Горайко двоих.
— Никто, когда убегали, упали в глубокий ров и ушиблись.
Ковальский, стоявший рядом, улыбнулся и сказал:
— Что ж вы такие неловкие? Надо учиться преодолевать препятствия, а то видите как — упали и разбились…
К утру убежавших и незадержанных осталось только трое.
Прошло несколько дней. Горайко написал объяснение и послал его в столицу. И вскоре почувствовал, что кто-то в центре не спешит с изданием приказа о его наказании. Только спустя много времени он узнал, что его эксперименты поддержал замечательный педагог и большой души человек — Антон Семенович Макаренко.
Много интересного поведал мне Горайко о буднях колонии. Всего не перескажешь.
Сильное впечатление произвел на меня рассказ Горайко о том, как он «переделал» одного из воспитанников.
…Оставшись рано без родителей, Петя Неизвестный связался с закоренелыми уголовниками и стал у них на побегушках. Сначала его посылали что-либо выследить, а потом начали брать на «дело». Выставляли форточку в окне магазина, подсаживали Петю, он залезал в помещение и подавал оттуда товары.
Потом Петя, когда ему было уже четырнадцать лет, совершил вместе с другими ограбление, был пойман и направлен в колонию, откуда вскоре сбежал. Так Петя Неизвестный убегал из разных колоний несколько раз.
Как-то Горайко находился на докладе у начальника отдела колоний в Киеве. Тот сказал ему, что к ним в колонию направляется Петя Неизвестный, уже имевший несколько побегов. Почему-то он не приживается в колониях. Может, все-таки из него удастся сделать человека…
Через два дня в колонию действительно доставили Неизвестного. Горайко пригласил его к себе.
— Ну как дела, Петя? — спросил он, рассматривая документы.
— Все равно я от вас убегу.
— Я у тебя спрашиваю, как дела, а ты убегать собираешься…
— Вы со мной баланду не разводите, ничего не выйдет.
— Ничего, Петя, поживем — увидим.
На этом кончился их первый разговор.
Как-то один из воспитателей; обращаясь к Горайко, сказал:
— Петя наш скучает по воле, собирается при первой возможности сбежать, говорит об этом откровенно. Что будем делать?
— Ничего делать не будем. Надо продумать, чем его заинтересовать, чтобы он выбросил из головы мысль о побеге.
— Разрешите, — предложил воспитатель, — мне побыть с ним в колонии в выходной день.
— Пожалуйста.
В понедельник воспитатель пришел к Горайко.
— Ну как, ваш эксперимент удался?
— Трудно понять Петю, неясно, чего он хочет. По-моему, мысли о побеге пока не оставил.
— Подумаем еще…
К этому времени к Горайко приехала его жена — Нина. Жили они не на территории колонии. В сентябре Нина родила сына Бориса. Мальчик рос быстро. Когда Горайко приходил домой, он подолгу стоял у кроватки сына и смотрел на него. Много мыслей проносилось у него в голове в такие минуты.
Как-то, направляясь домой обедать, он увидел сидевшего на солнцепеке Петю Неизвестного.
— О чем Петя замечтался? Почему не обедаешь?
— Что-то не хочется, товарищ начальник.
— Пойдем со мной.
Неизвестный нехотя поднялся и подошел к Горайко.
— Пойдем ко мне пообедаем, посмотришь на моего сына, славный карапуз растет.
— У вас есть сын?
— Пойдем, увидишь…
Обедать Петя не стал. Он сразу же подошел к кроватке, где лежал Борис, и начал с ним играть. Сколько ни звал Горайко Петю к обеду, тот все отказывался и от детской кроватки не отходил. Уже и обед был окончен, и Горайко надо было идти в колонию, а Петя все возился с мальчиком.
— Ты оставайся, Петя, а я пойду.
Шел Горайко в колонию и думал: «Вот остался Неизвестный один, уйдет он, и поминай, как звали».
Но Петя не сбежал и к вечеру появился в колонии.
На другой день он зашел к Горайко.
— Товарищ начальник, разрешите мне сходить к вашему сыну?
— Иди.
Петя ушел и только ко сну возвратился в корпус.
Мальчик очень привязался к ребенку. Не проходило и дня, чтобы он не забежал домой к Горайко. Мысль о побеге была забыта, он начал учиться. Вскоре Петя получил специальность слесаря третьего разряда и спустя два года уехал работать на один из заводов юга Украины… Он со слезами на глазах расставался с колонией и долго жал руку Горайко. Встретимся ли еще? — думал каждый.
И представьте — встретились. Это случилось в 1941 году. Однажды Горайко посетил полк, входивший в состав дивизии, где он служил военным прокурором. Горайко шел вместе с командиром полка мимо строя солдат. Вдруг вышел сержант и доложил:
— Воспитанник Таганческой колонии Неизвестный, разрешите обратиться?
Горайко подошел к нему. Они обнялись, расцеловались. И хотя поговорить им не удалось, так как полк должен был выступать, Горайко был рад, что из бывшего малолетнего преступника, колониста, считавшегося одним из самых трудных, вырос честный советский человек, готовый с оружием в руках защищать Родину от врага.
Вот еще один эпизод из жизни Горайко. Он произошел в тот год, когда колония осваивала производство автомеханических касс для торговых предприятий. Раньше такие кассы ввозились из-за границы. Было решено освоить их производство в колонии. Это дало бы воспитанникам квалификацию. Да и работа была бы для них привлекательной и интересной.
Начальник колонии Николай Михайлович вместе с главным инженером Михаилом Борисовичем Рябоклячем и мастером Моисеем Григорьевичем Гольдбергом день и ночь занимались конструированием и изготовлением образца отечественной кассы. К майским праздникам первая касса была готова, и ее повезли в Киев. Вся колония радовалась этому событию.
В Киеве одобрили инициативу колонии и началось освоение серийного изготовления касс. Не все сразу удавалось, бывали и срывы, но работа постепенно наладилась. Производственный план колония выполняла.
Весной должен был состояться очередной съезд комсомола Украины. Из наркомата позвонил Антон Семенович Макаренко и спросил:
«Как вы собираетесь встретить девятый съезд? Возможно, и от Вас делегация будет приглашена».
Работа закипела. Начальник колонии пригласил к себе Горайко и весь руководящий состав колонии. Решили к съезду перевыполнить производственный план, а колонистам-художникам дали задание написать маслом портрет Владимира Ильича Ленина и, когда делегация выйдет приветствовать участников съезда, преподнести этот портрет комсомолу Украины.
Художники принялись за дело. Вся колония ходила смотреть их работу, всем портрет понравился и об этом сообщили Антону Семеновичу.
Он одобрил инициативу колонистов, и делегация с подарком выехала в Киев.
В столицу Украины съехались делегаты от многих колоний. Все они были собраны Антоном Семеновичем на стадионе «Динамо». Он рассказал о задачах съезда, объяснил им, как надо себя держать.
Вечером Горайко со своей делегацией входил в большое серое здание на Владимирской улице. Заседание началось в девятнадцать часов.
Председательствовал секретарь ЦК комсомола Украины. Зал был переполнен. На сцене в президиуме сидели известные всей стране большевики, руководители партии и правительства Украины: Косиор, Постышев, Чубарь, Петровский, Якир, Затонский, Шлихтер.
— Приветствовать съезд прибыла делегация воспитанников колоний НКВД Украины, — сообщил председательствующий.
Зал встал. К сцене, где сидел президиум, под звуки военного марша устремилась колонна девушек и ребят со знаменем и подарками. Зал рукоплескал. Слышались крики: «Ура-а-а!»
Первым выступил четырнадцатилетний паренек. Когда он закончил читать приветствие и были вручены подарки съезду, зал снова поднялся, рукоплеща.
Шли месяцы, годы. Горайко стал уже опытным педагогом. Он многое узнал и понял, но это было только началом великой борьбы за нового человека. Огромную роль в этой борьбе сыграл Антон Семенович Макаренко.
С ним Горайко пришлось встречаться не раз. Вот как произошла одна из таких встреч.
…Перед бывшим графским замком стоял строй колонистов. Приятно было смотреть на них — крепких, хорошо одетых ребят. Никогда не видели стены замка таких жизнерадостных людей. Дежурный по колонии докладывал Горайко о ночном дежурстве.
— Товарищ начальник, совет колонии решил сегодня пойти с колонистами к озеру в лес. Просим вашего согласия, — обратился к Горайко Ковальский.
— Разрешаю, — ответил Петр Александрович.
Не успел Горайко отойти от строя, как увидел на дороге приближающийся к колонии автомобиль. Из машины вышел высокий мужчина в хромовых сапогах, синих штанах-галифе и зеленой рубашке, подпоясанной широким военным ремнем. Мужчина был в очках, с непокрытой головой.
Горайко на расстоянии не сразу узнал гостя, а когда подошел поближе, то увидел, что перед ним Антон Семенович. Макаренко в тот период работал заместителем начальника управления колоний несовершеннолетних наркомата внутренних дел Украины.
Пожали друг другу руки. На Горайко смотрели чуть прищуренные глаза.
— Слышал много о вашей колонии и вот приехал посмотреть… Хочу вместе с вами решить один важный вопрос: можно ли снять все эти высокие заборы и вышки с часовыми.
— Вопрос этот очень важный, — добавил Макаренко. — Если коллектив колонистов еще не подготовлен к этому, то как только снимем трехметровый забор, они разбегутся. Как вы думаете?
— Что вы, Антон Семенович, этого не может быть, — твердо заявил Горайко.
Макаренко улыбнулся и сказал:
— Я был уверен, что вы другого и не скажете.
Горайко давно уже думал об этом, и поэтому разговор с Антоном Семеновичем был для него особенно важным.
— Давайте это сделаем сразу. Что там откладывать.
— А что ж, я думаю, это предложение правильное, — ответил Антон Семенович. — Но сначала давайте соберем всех колонистов в клубе и по-деловому обсудим все: как и что следует делать.
Сигналист протрубил сбор. В большом зале клубного помещения собрались колонисты. На сцене за столом президиум.
Горайко рассказывал мне, что он на всю жизнь запомнил этот день. Прошло уже более тридцати лет, пройдут еще годы, но никогда не забудет он речь, сказанную тогда перед колонистами Антоном Семеновичем.
Макаренко поднялся из-за стола президиума, подошел к краю сцены, осмотрел всех приветливым взглядом и спокойным голосом начал:
— Товарищи колонисты! Посовещались мы с руководством колонии, членами совета и решили колонию сделать открытой.
В зале поднялось что-то невообразимое. Раздались громкие аплодисменты. Слышались возгласы: «Никто не будет убегать! Оправдаем доверие!».
Антон Семенович улыбался и наблюдал за воспитанниками.
— Мы верим вам, — сказал он, когда зал утихомирился. — Неужели кто-то убежит от этой прекрасной жизни? Возможно, будут и такие. Некоторые вспомнят своих родных, товарищей, жизнь на «воле» и захотят убежать. Это может случиться. Вот в такие минуты пусть подойдет воспитанник к маленькому заборчику, который будет окружать колонию, включит тормоз и даст задний ход.
Собравшиеся шумно реагировали на эту шутку, полную глубокого смысла. По залу снова прогремели аплодисменты и смех.
— Ну как, согласны? Можно ли снять забор с вышками для охраны или еще, может, рано? — улыбаясь, спрашивал Макаренко.
— Нет, не рано, давайте снимать и немедленно! Еще лучше будем работать и учиться! — слышны были в ответ дружные голоса.
Антон Семенович стоял, заложив руки за пояс, и внимательно прислушивался к этим выкрикам; он видел перед собой Петра, Ивана, Евгения или Степана, которых жизнь не миловала, из которых в колонии необходимо было воспитать граждан страны Советов.
Об этом Антон Семенович напоминал неоднократно. Его ученики тоже смотрели на своих воспитанников как на полноправных граждан и всегда доверяли им.
— Ну что ж, тогда будем снимать забор, — сказал Антон Семенович.
Чтобы работа спорилась, каждому отряду был отведен отдельный участок забора. Работа закипела с неслыханным энтузиазмом. Смех, шутки! А сколько песен было спето — и сосчитать невозможно, — вспоминал Горайко.
Все то время, пока ломали забор, Антон Семенович сидел во дворе колонии и любовался работой воспитанников.
— Думаю, что убегать из колонии никто не будет. Правда, все зависит от того, как воспитанники ценят свою колонию, как справляется коллектив воспитателей с работой… — Антон Семенович умолк. — Но могут быть и побеги, особенно, когда придут новые воспитанники, не знающие традиций колонии.
— Я видел, — продолжал Макаренко, — почти всех воспитанников, это прекрасные, жизнерадостные, трудолюбивые ребята. У них есть все, что необходимо человеку. Когда я приехал первый раз в Куряж, то у нас ничего не было: еще давала знать себя разруха гражданской войны. И, несмотря на это, мы создали крепкий здоровый коллектив, основанный на доверии, труде и энтузиазме…
А посмотрите что теперь! Сколько у нас колоний: имени Дзержинского, в Прилуках, в Виннице и много других. Государство отпускает большие средства на это великое дело. Вот и у вас в колонии — прекрасное оборудование, мастерские, школа, хороший клуб. Вы готовите токарей, слесарей, они получают нужную квалификацию, едут работать на заводы страны…
Он умолк.
— Совершенно правильно, Антон Семенович, — сказал начальник колонии Николай Михайлович. — Наши воспитанники хорошо работают на заводах Донбасса, Киева. Они окружены вниманием рабочих, влились в трудовую семью, и никто не напоминает им о прошлом. Мы интересуемся их жизнью, переписываемся с ними.
— Очень хорошо вы делаете, — сказал Антон Семенович. — Работа воспитателя среди покалеченных жизнью детей — дела очень ответственное и тяжелое. Но оно необходимо, благородно…
…Где-то за горизонтом заходило солнце. Приближался вечер.
Заканчивали снимать забор, и Антон Семенович, посмотрев на часы, сказал:
— Мне пора ехать. Дорога дальняя.
Он поднялся: крепко пожал всем руки, попрощался с воспитанниками, и вскоре его машина скрылась за поворотом дороги. Долго еще стояли воспитанники во дворе, провожая глазами этого близкого им всем, скромного и душевного человека…
Горайко не раз вспоминал свою работу в колонии, свои первые шаги, встречи с воспитанниками и воспитателями.
Уходя из колонии, он с болью в сердце оставлял воспитанников, которым отдал свои лучшие годы. Но он был рад, что его труд по перевоспитанию бывших беспризорников и правонарушителей дал положительные результаты.
Ему самому работа в колонии дала немало: в частности, научила разбираться в людях, и, когда он стал следователем, а затем прокурором, опыт этот ему очень пригодился.
В дальнейшем жизнь у Горайко сложилась примерно так же, как и у многих его сверстников. Но и в самые трудные дни войны Горайко помнил колонию в Таганче и ее воспитанников, большинство которых с оружием в руках отстаивали свободу, независимость и честь советской Отчизны.