ДЕВЯТАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ

ДЕВЯТАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ

ДОРОГА совсем новая. За кюветами из-под снега торчали выкорчеванные пни, вскинув вверх толстые подрубленные корни. Чистенькие километровые столбики пугливо отскакивали назад. Поворот, и наш грузовик подлетел к каменному белому домику, над крыльцом которого красовался щит: «Чайная». Остановились деревья. Пропал ветер. Шофер вынул из шапки папиросу, закурил.

В чайной было жарко. Мы уселись возле окошка. Шофер положил на колени ушанку и, выслушав, что я заказал официантке, впервые поинтересовался:

— Командированный? То-то деньги не жалеешь… Зачем, коли не секрет, к нам направлен?

— Работает у вас участковый уполномоченный один. Еду его служебные подвиги описывать.

— Бандитов, что ли, задержал каких?

Я, когда заходил в областное управление милиции, как-то по неопытности постеснялся спросить, почему мне порекомендовали для очерка именно Василия Никулина. Ведь об этом, как вообще обо всех подробностях, приезжий журналист должен узнавать на месте. Единственное, что я услышал о нем, это то, что Никулин имеет восемь благодарностей от одного только областного управления милиции.

— Ведь за какие-нибудь пустяки участкового благодарить не станут? — спросил я шофера.

— Оно верно, — согласился шофер и, принимая от официантки тарелку с борщом, аппетитно крякнул. — Но только о бандитах я что-то не слыхал. Мы-то уж со всякими людьми разговариваем…

«Мало ли что ты не слыхал», — мысленно поспорил я с ним. В милицейских делах я был неопытен. Мне представились вдруг густые еловые леса, подступающие к дороге, топкие низины с желтыми, замерзшими поверх снега разводьями болотной воды; эти глухие места, как мне казалось, должны быть раздольем для темных людишек.

Дальше мы ехали молча, очевидно, от сытости. Я составлял в голове предварительный план очерка. Вначале я расскажу о самом ярком героическом деле, за которое Никулин получил благодарность, так сказать, для завязки. Потом хорошо бы показать, как он, вконец усталый, тут же берется за новое дело и куда-нибудь ночью едет. И уже к утру — тут, конечно, придется сдвинуть факты и кое-что домыслить — к утру схватывает новых преступников. И те при свидетелях сквозь зубы процедят: «Не думали мы, что так быстро работает милиция!» Или что-то в этом роде… Но главное, конечно, это подвиги Никулина: борьба на снегу, нож, мелькнувший в воздухе, и тому подобное.

Солнце вместе с нами двигалось за верхушками деревьев. Потом оно вырвалось на простор и поплыло над снежным полем. В машине стало светлее и будто бы свободнее. Каждый из нас уселся поудобнее; я принялся рассматривать неведомые мне места.

Под дорогой пронырнула узкая траншея. На глиняном бруствере вдоль траншеи лежали черные, обернутые просмоленной лентой трубы, над которыми «колдовали» с огнем электросварщики.

Два трактора тянули каждый в свою сторону серебристые тросы. Впереди тракторов пятился человек с красным флажком и нетерпеливо тряс им. Тросы поднимались все выше и выше. Невдалеке от дороги привставала рыжая ажурная мачта. Две короткие ноги ее уже упирались в бетонный постамент, а две другие медленно, осторожно опускались к краю плиты, чтоб вдруг топнуть один раз и навсегда.

— Вот вам и Песцы, подъезжаем, — сообщил шофер.

Дверь райотдела милиции была распахнута, и я, стараясь казаться свойским, бывалым парнем, козырнул дежурному и без стука вошел в кабинет начальника.

Начальник райотдела принял меня радушно, предложил чайку.

— Давно пора написать о Никулине что-нибудь поучительное, — засуетился он с электрочайником. — Человек он трудолюбивый, решительный, бывший фронтовик…

«Вот видишь, — мысленно упрекнул я шофера за неверие и ощупал в кармане блокнот. — Я, может быть, про него документальную повесть напишу!»

— Сейчас машина на его участок пойдет, хотите, подвезет вас? — предложил начальник и, не дожидаясь моего согласия, снял трубку и набрал номер. — Машина не ушла еще? Пусть подъедет ко мне, корреспондента захватит… Этот Никулин, — он аккуратненько положил трубку и пощупал бок нагревающегося чайника, — обслуживает два сельсовета, шесть тысяч человек… В общем, познакомитесь с Никулиным, все разузнаете. На обратном пути заезжайте к нам, поделитесь впечатлениями…

На этот раз пришлось ехать на вездеходе. Над головой трепыхался брезентовый полог, в щели задувал, попискивая, ветер. Проселочная дорога отчаянно металась вправо и влево. Водитель усердно крутил руль, чтобы вырваться из колеи. Вездеход двигался рывками, непрерывным усилием перебарывая расползшуюся дорогу.

— Разве ж это езда? Землет-трясение!.. — ругался пожилой водитель, притоптывая соскакивающими с педалей сапогами.

«Увязнем», — то и дело испуганно замирал я.

— Не, дальше карьера я не поеду, — сказал водитель.

— Мне обязательно к Никулину…

— А что, Никулин здесь очень часто бывает. Лекции проводит — о дружинниках там, о коммунистическом быте… Меня прошлый год отчитывал, что машинам дорогу не уступаю.

— На преступления с ним никуда не выезжали?

— Это вы про какие преступления?

«А, обозник!» — рассердился я и замолчал.

Вдали тревожно завыла сирена. Мы проехали деревянные домики, склады, транспаранты с какими-то надписями и остановились.

— Взрыв в карьере будет, нет проезда, — водитель передвинул кепку с затылка на самый нос и стал пристраиваться дремать.

Выла, проникая всюду, сирена. Я приоткрыл дверцу, спросил проходивших:

— Как бы мне увидеть Никулина, Василия Николаевича, вашего участкового?

— Знаем, знаем, — перебили меня. — Видите, вон стоит в дверях Ефремов, Николай Петрович, секретарь парткома. Сегодня они с Никулиным технику безопасности проверяли и чем-то недовольны были.

«Пострадал кто-то, — подумал я. — Свежий фактик».

На пороге барака, опираясь спиной о дверь, стоял грузный мужчина и заряжал сигаретой мундштук. На нем было истертое кожаное пальто с дырками вместо пуговиц и широкие сапоги с полосатыми, плохо отмытыми от глины голенищами.

Он посмотрел на меня сквозь огонек спички и, прежде чем закурить, сам спросил:

— Небось взрывов не видел?.. Я их в войну, когда минером был, ненавидел, а сейчас — любуюсь!

Он показал вперед, на лес и солнце. Смолкла сирена. Кругом все стихло. Солнце вдруг зажмурилось. Огромный черный веер, распустившись, вырос из земли и заслонил полнеба. Под ногами вздрогнули доски крыльца. Зазвенели в рамах заклеенные стекла. Но тут же гулким громовым звуком землю встряхнуло еще раз, покрепче, так, что торчащий из нее веер сразу же оказался без опоры и рухнул вниз. В полукилометре от барака темнел котлован, из которого выливались волны пыли.

Парторг придавил сапогом сигарету и растер ее.

— Видел?.. Так тебе кого нужно? А, Никулина! Он, пожалуй, еще здесь. Ты зайди-ка к Соловьеву, это наш заместитель директора, он же — командир дружины. Никулин в прошлом году сколотил здесь дружину — пятьдесят человек. И сейчас у нас — подожди записывать-то — никаких беспорядков. Ни выпивок за углом, ни драк. Так поставили дело… Он, видно, у Соловьева, договариваются о дежурствах в клубе или об инструктаже.

— А насчет убийств, как у вас? — наивно поинтересовался я, держа блокнот наготове. — Были?

Парторг внимательно посмотрел на меня, сдвинул брови.

— Убийств, говоришь?

— Ну, не убийств, — тяжелых ранений, грабежей…

— У нас-то? — он поскреб ногтем бровь. — У нас сейчас пьяный боится на улицу показать нос. Вот ты пойди вечером по поселку…

Теперь уж я внимательно посмотрел на парторга: приукрашивает, что ли?

— Никулину область восемь благодарностей объявила, — сообщил я.

— И мы примерно столько же, за образцовый порядок. А ты поспеши к Соловьеву. А то Никулин непоседа, на мотоцикл — и нету.

Заместитель директора, мужчина шириной почти в полстола, сидел в кабинете один. На столе яркой кучкой лежали красные повязки, за спиной виднелась самодельная карта поселка.

— Василий? Уехал. Наверное, к Яковлеву, председателю товарищеского суда, — сообщил Соловьев, оторвавшись от чтения каких-то бумаг. Пошевелил плечами, сунул ладошки за спину, под поясницу. — Мы одного рабочего за домашний скандал решили на суд выставить, на мнение народное. А то одни прекрасные лекции не помогают, хоть и хорошо их читает Никулин. У кого совести нет, тому чужие слова не впрок. Но когда свой своего чистить начнет, как в баньке, потеют люди от сраму…

— Суды, конечно, помогают, — уныло сказал я, поскольку разузнавать о товарищеском суде не входило в мои расчеты.

— Да еще как! Вы запишите в свой блокнот: Геннадий Еремеев, наш рабочий. И обязательно к нему домой зайдите. Расспросите, как его Никулин на суде до слез устыдил. Теперь уж, посчитать, полгода не пьет парень, ругнуться боится. Проняло!

Загорелое на студеном ветру и мартовском солнце лицо заместителя директора блестело от комнатного тепла.

Я слушал о том, какой Никулин отзывчивый и в то же время строгий, какой он добродушный и принципиальный, в каждой деревне у него помощники. Крутил карандаш и ждал, что вот-вот начнет Соловьев рассказывать: «А однажды был у нас трагический случай…».

«Неутомим, активен, пользуется авторитетом» — на этих сведениях о Никулине разве очерк построишь? У нас сейчас вся милиция пользуется авторитетом. Героики нужно, какой-нибудь подвиг, хотя бы маленький.

В конце концов я даже стал про себя досадовать на Соловьева: «Ну что вы его расхваливаете? Все это милиция каждый день проводит, и в Песцах, и в любом другом селе, и городе!»

И когда окончательно убедился, что командир дружины ничего необходимого мне не поведает, я вежливо распрощался с ним, спросив, где живет этот Яковлев, председатель товарищеского суда.

«Он-то знает всякие интересные случаи», — утешал я себя, понемногу уже теряя надежду написать о Никулине именно так, как первоначально было задумано.

Меня встретил пожилой человек, оживленный, любезный. Прохромал к столу, на котором лежала стопа газет и журналов, и сел, вытянув в сторону прямую ногу. Улыбнулся.

— Работал я, понимаете, тридцать шесть лет почтальоном, а теперь мне, пенсионеру, самому корреспонденцию и все издания доставляют. Жизнь такова…

Постучал пальцем по раскрытой газете, посетовал:

— Про нас тут, видно, никогда не напишут. Тихий у нас уголок. Ничего выдающегося. Пожаров и тех — тьфу, тьфу! — не случается.

— Почему же? — для приличия удивился я.

— Почему? Дело потому что поставлено. Вот тот же Никулин, Василий — очень приятно, что вы им интересуетесь — вот он все хаты обошел, старух — и тех инструктировал, что и как. Ведра, топоры помогал по стенам вешать. На собрании выступал, говорил родителям, не позволяйте, мол, детям играть со спичками, с керосином…

«Завел теперь — связь с массами, авторитет… Эпизод где?!» — грозно глянул я на Яковлева.

— Вот вы на суде обсуждали некоего, — я заглянул в блокнот, — Геннадия Еремеева. Так вот он что — хулиганил?

— Был хулиган, и то — от глупости. Проявлял слабость к вину. Выпьет, домой придет, гайка в голове соскочит — и давай о себе говорить. Жену ударил. Как выяснилось, не согласилась она, что у него сила воли имеется. А ведь у самого двое детей! Вот и выставили его на общий суд. Василий речь держал. Вы о нем написать хотите? Приятно будет почитать… И дружкам Еремеева досталось, и комсомольцам, что проглядели. Всем, в общем. Но на справедливость никто не обижался.

«Проверю-ка, не врет ли старик», — хитро решил я и попросил его:

— Вы меня до Геннадия, может, проводите? Хочу выяснить, как он себя на суде чувствовал.

— Известно как, ревел. Просил: «Пятнадцать суток дайте, только не срамите». Перед всем народом поклялся, что бросает пить, только по праздникам если, и то в меру.

Яковлев надел пальто и, описав прямой ногой полукруг, пригласил:

— Пойдемте. Может, вы обо мне случайно строчечку потом где-нибудь напишете: так, мол, и так, письма носил…

Геннадия дома не оказалось, и старик охотно вызвался помочь мне отыскать участкового уполномоченного.

— Свободным временем я вполне располагаю. Да и мне он тоже нужен. Мы тут с ним наметили еще одного с песочком пробрать…

Подробности нового дела меня не заинтересовали: почти то же самое, что и с Геннадием.

«Лихо же этот Никулин за порядком следит, — невольно подумал я. — Такому бы человеку да серьезное преступление! Хотя бы кражу. Вот не везет человеку!»

— Неужели у вас, в самом деле, ничего не пропадает?

— Пропадает. Несушка раз исчезла, — начал перечислять Яковлев, — как-то ключ гаечный у тракториста затерялся…

Обижаться на старика не хотелось. Но от услуг его я отказался: настоящий журналист без провожатых найдет все, что ему надо.

В общем, я чувствовал, что материала для боевого очерка нет. Разговорчики, разговорчики, на всех этих фактиках далеко не разбежишься.

— Он, может быть, в ремонтных мастерских! — крикнул Яковлев вдогонку мне. — Тут недалеко, в трех километрах…

Через час тяжелой ходьбы я увидел за длинным забором ряд зеленых комбайнов, греющихся под солнцем, и плоский дощатый домик с маленькими оконцами. Постучал в дверь.

— Ктой-то там?

В комнате оказалась маленькая девочка с двумя коротенькими, как гороховые стручки, косичками, на которых едва держались бантики.

— Я учусь печатать, — сказала она, поворачиваясь ко мне, и язычком заслонила во рту дырку от выпавших зубов. Перед нею на столике возвышалась пишущая машинка.

— Если ты механизатор, я тогда знаю, что тебе сказать, — заявила девочка.

— Нет, я ищу Никулина, дядю милиционера…

Она перебралась коленками на стул.

— Я Никулина Лена, а папа поехал со всеми везти удобрение и еще зачем-то. А я тут отвечаю по телефону.

— Куда же они поехали? — растерянно улыбаясь, спросил я ее.

— Я могу вас проводить и показать, но я обещала папе, что усижу на месте. И еще — папа по сегодняшним дням вечером в школу ходит…

К вечеру, отшагав еще с десяток километров по грязи и вязкому снегу, я добрел до поселка и сразу же направился к школе, самому высокому каменному зданию, вокруг которого на всех деревьях висели скворечники.

Директор школы, сухонькая женщина со сложенными в щепотку губами, встретила меня, раздосадованного и запыхавшегося, в коридоре:

— Тс-с! Вы, товарищ, кого разыскиваете?

— Никулина, — устало сказал я. — Целый день гоняюсь за ним. Он у вас… Я уже знаю — активист, лектор, член КПСС с 1960 года… В общем, говорят, он сейчас здесь.

— Будет переменка, узнаете. Вы, я вижу, приезжий. Местные так за милицией не гоняются!

— Вам он тоже, конечно, помогает? — равнодушно поинтересовался я.

И наперед уже знал, что и тут его начнут расписывать: «Помогает отстающим, борется за дисциплину на уроках… Бывают же люди — во все вмешиваются, все их волнует. И когда только успевают?

Забренчал звонок, и из каждой двери появились взрослые парни, озабоченные молодые женщины, просто одетые, неторопливые.

— Никулин! Никулин! — звала директор. — Никто, товарищи, не видел Никулина?

Наконец-то! Рослый, плечистый мужчина в милицейской форме направился к нам. Таким я себе и представлял его! Здоровяк с круглыми плечами, еле умещающийся за партой…

— Старшина Хапалов! — представился он.

И тут только я понял, что этот человек и не мог быть Никулиным, так как Василий — офицер, лейтенант.

— А где же Никулин?

— Не пришел сегодня.

«Ну вот, — злорадно подумал я. — Утверждали, что он регулярно посещает занятия. Вот вам, прогулял!»

— Не мог он сегодня прийти: дежурит вместо меня на новом шоссе, — кратко пояснил старшина и, поскольку директор школы вдруг привычно, как на уроке, закивала ему: «продолжай, мол», — добавил:

— Нам лейтенант Никулин всегда помогает, когда у нас дежурство с занятиями в школе совпадает. Он, так сказать, хорошо учится, а мне, например, наука тяжеловато дается. Вот он и выручил меня сегодня…

Хапалов затем рассказал, как хотел бросить учебу «по семейным обстоятельствам» и как Никулин, узнав об этом, заставил-таки его взяться за ум…

«Нет, я должен обязательно повидать его!» — твердо заявил я самому себе, выходя из школы. Я уже не мог уехать, не познакомившись с человеком, о котором все люди вокруг говорят с такой охотой и благодарностью, с таким уважением, что иной герой может позавидовать. «И выходит, — думал я, шагая по широкой полной ветра колхозной улице под качающимися фонарями, — что добрую славу себе он добыл не громким делом, не раскрытием таинственного преступления, а ежедневным, кропотливым трудом, неутомимой заботой о порядке в своем районе. У такого и не может случиться намеренных преступлений. Он ведь предупреждает их. И вот почему уже полтора года как ни в его колхозах, ни в поселке карьера не произошло ни одного «ЧП».

ВОЗВРАЩАЛСЯ Я ИЗ ПЕСЦОВ поздним вечером, полный мыслей о людях, подобных лейтенанту милиции Никулину. Шофер грузовика несколько раз громко кашлянул, пока я не обратил на него внимания. А-а, старый знакомый!

— Ужинать в той же чайной будем? — спросил он, подмигнув.

— Обязательно. И я опять угощаю.

Шофер недоверчиво покосился на меня:

— Отыскали бандитов?

— Да нет их. Зато с чудесным человеком познакомился… Ты мне вот скажи, что легче: поймать каких-нибудь хулиганов или сделать так, чтобы хулиганов вообще не было?

Мимо мелькали запорошенные снегом ельнички. По шоссе тянулся обоз с сеном. И когда мы обогнали его, шофер ответил:

— К примеру, уличить меня, когда я был выпивший, каждый мог. А вот отучить от водочки, на гордости моей сыграть, только один человек сумел, тоже из милиции он. Никулин Василий Николаевич… Вот про него бы вы, товарищ журналист, написали. Приезжайте еще, а?