ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ

ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ

ВЫВЕЛ из сарайчика лошадь, потрепал ее по холке:

— Ну-ну, резвая… Смотри у меня.

Она покорно позволила подвести себя к бричке, стала меж оглобель. Была молодость — была резвость. Лишь от доброго ухода в колхозе не пропала в ней ни сила, ни выносливость, и она верно служит новому беспокойному хозяину.

В огороде среди грядок выпрямилась, услыша бряцанье уздечки, жена Ивана Васильевича, отряхнула о фартук руки:

— Ватник, Иван, накинь, слышишь? Студеная роса была.

Она перешагивает через грядки, на ходу оправляя тряпки, которыми с подветренной стороны закрыты парниковые рамы.

— Мог бы денек никуда не ехать, помог бы мне. Огурцы-то по третьему листочку пустили, рассадить надо…

Иван Васильевич возится со сбруей; не оглядывась, обещает жене:

— Вернусь, подсоблю. Ты без меня не начинай.

Два десятка лет живут они вместе — ныне он наперед знает, когда и какой услышит вопрос. Да и она, как всегда, предугадывает ответ, чувствует, верить или не верить.

— Уж ты вернешься…

— Без ватника продрогну — скорее приеду.

Она тревожно представляет себе, как он поеживается в одном кителе, а дорога вдоль Исети еще не отогрелась после ночного тумана, и ветер от реки такой знобящий — немудрено любую хворь подхватить.

И вот она уже выносит из дома ватник, кладет его на сиденье брички.

— И чего ты, Иван, всегда летишь-погоняешь? Ладно, дочки из школы прибегут — мы и без тебя управимся.

Он поглаживает статную лошадь по холке:

— Ну-ну, стой, шалая…

КРАСНОМЫЛЬЕ. Вытянулось село вдоль реки. За последние годы обновило свои хаты, окружило себя яблоневыми усадьбами. Богатый стал колхоз. Дом культуры построил. Стоит ныне посреди села белый дворец. В его зале нередко теперь проходят и районные совещания, и слеты.

А скоро возле Дома культуры пойдут на снос три темных ветхих избушки. На этом месте поднимется трехэтажная каменная школа.

«Как в городе — лачуги на хоромы меняем!» — в который раз радостно изумляется Иван Васильевич.

Он останавливается возле небольшого зеленого домика, вылезает из плетеного кузова. Дрогнула занавеска на окне: увидели гостя.

— Здравствуйте, — говорит Иван Васильевич, переступая порог.

Невысокий краснощекий парень, Станислав Камаев, неловко улыбается, может, оттого, что встречает гостя в старом комбинезоне, пропитанном мукой.

Иван Васильевич отдельно здоровается с женой его.

— Забыл я только, как звать тебя.

— Евгения, — отвечает та и все вытирает и вытирает тряпкой стол.

— Просто навестить заглянул. Не прогоните?.. Узнать, как живете, как дружите?..

Станислав и Евгения недавно поженились. Колхоз помог им купить полдома. В комнате пока что без обновок, и обои надо менять: повытерлись. Но вещи уже прочно заняли каждая свой угол, на много лет установив приглянувшийся хозяевам в день переезда сюда порядок.

— Вы садитесь, — приглашает Станислав, обмахивая рукавом табурет. — Пожалуйста, Иван Васильевич…

Да, не жил бы Станислав Камаев здесь, не был бы хозяином этого пускай скромного, но уже своего домашнего очага, если бы не Иван Васильевич Белокуров, сельский участковый уполномоченный.

Станислав подмигивает жене: собирай-ка на стол.

— Нет, нет, — протестует Иван Васильевич. — Я только передохну у вас, ехать мне надо…

Минувшей осенью Станислав со своим горластым дружком Юрием Авериным выпили в обед. Удалыми себя почувствовали. А когда зоотехник пристыдил парней, накинулись они на него с пьяной злобой, так что еле мужики оттащили.

Тогда и познакомился Иван Васильевич со Станиславом. Правда, и раньше встречал он этого парня, знал о нем то, чего не знали многие: что вырос он без матери и отца, все добро его на нем, зарабатывает достаточно, но все, что получает, тратит с дружками на водку. Знал, что парень-то вообще с головой и руки у него до работы легкие.

Все это, не тая, Иван Васильевич рассказал на колхозном собрании и убедил многих, что горячиться и торопиться с решением не следует. Если на глазах ломается судьба человека, нельзя ли дать ей выпрямиться? Молодого коня сто раз перековать можно.

Поспорило собрание, поколебалось — первый раз принимало оно такое решение — и постановило: если Станислав клянется быть хозяином над собой, — взять его коллективно на поруки и помочь устроить ему жизнь.

И вот — все устроилось…

Иван Васильевич поднимается, чувствуя, что он засиделся, что хозяева тоже спешат.

— Загляну как-нибудь в другой раз.

Все-таки очень большая, хотя и незаметная для чужих, перемена произошла в этом зеленом домике. Нет, не только внешне из года в год хорошеет Красномылье!

ДОРОГА ЕЩЕ НЕДАВНО РАЗМЫТАЯ весенними дождями, отвердела и сузилась. Уже нет нужды выбирать, где проехать, где объехать, — можно гнать напрямик. Только плетеный кузов брички раскачивается, подскакивает на колдобинах.

Теплый ветерок притронулся к щекам Ивана Васильевича. Бричка выехала на пригорок.

Впереди, вдоль черной ленты вспаханной земли, двигался трактор. Грачиная стая следовала за ним по свежей борозде; птицы вспугивали друг друга, перелетая ближе к плугам.

Дальше — еще трактор. Он стоял возле узенькой черной ленточки — больше не осилил. Птиц вокруг него не было. Трактор торчал среди поля, как вывороченный из земли камень: приметно и ненужно.

Иван Васильевич оставил на дороге бричку и пошел напрямик к неподвижному трактору. Поле было утыкано кукурузными пеньками, словно кто-то наметил колышками аккуратные прямые стежки. Пеньки трухляво расплющивались под ногами. В воздухе, разогретом утренним солнцем, весело звенели жаворонки.

— Эгей! — крикнул Иван Васильевич, крикнул будто бы и жаворонкам, подбадривая их, и трактористу, который наполовину влез в мотор.

Тракторист поспешно выпростал голову из-под капота, обернулся и, не слезая с гусеницы, спросил:

— Кого зовешь?

— Тебя, тебя, Кузьма Егорыч. Что встал вдруг?

Усы тракториста раздвинулись в усталой усмешке.

— Какой же это ремонт машины! Два раза чихнула-весь дух вон! Ты посмотри, посмотри-ка, Иван Васильевич, все проволочки соединены, гайки закручены, краской помазаны. Где больное место — не найдешь. Что ж я, обязан полный разбор нутра производить? Не инженер я, Иван Васильевич, осуществлять разбор мотора. У меня есть всего лишь один техминимум знаний.

Он спрыгнул наземь, сунул грязные кулаки в карманы и снова начал жаловаться:

— Утром по всем буграм гудение: пошли, значит, кругом поля бороздить. А мне, как псу у конуры: скули не скули — уйти некуда. Жди ремонтников…

Ждал он, видимо, давно. Земля на гусеницах обсохла и, если задеть ее, пылилась легким дымком.

Иван Васильевич положил на гусеницы перчатки, одну на другую, и, подпрыгнув, встал на них вздрагивающими коленями. Определил: трактор недавно отремонтирован. Какие же тут могут быть поломки?

— Помоги, Иван Васильевич, ты человек бывалый, должен во всем разбираться, — доверчиво уставился на него тракторист.

— Не понимаю я тут всех тонкостей, — окунулся в мотор Иван Васильевич. — Моя техника вон, четырехногая…

Тракторист привстал на цыпочки, пробуя заглянуть под руки Ивана Васильевича: что он делает? Попросил:

— Ты там царапиной пометь, в котором месте слабина. Чтобы мне потом сразу знать.

Иван Васильевич выдернул из-под колен одну перчатку, всунул в нее руку и, морщась, начал отвинчивать что-то. Кузьма Егорыч участливо глядел снизу на его лицо и вслед за ним тоже морщился.

— Ключ подать? — предложил он.

— Не нужно, — Иван Васильевич вынул из-под капота толстую шайбу и шумно продул ее. — Просто смазки многовато… Перекорми лошадь — тоже не поедет.

Тракторист растопырил кулаки в карманах брюк — получилось галифе. Он так и стоял, изумленный заключением случайного гостя. Затем смущенно потоптался и полез в кабину трактора.

Иван Васильевич спрыгнул на вспаханную полосу.

Трактор фыркнул, вскинул носом и задрожал, потом шевельнул, гусеницами, присел; растопыренная пятерня плугов зачерпнула пласт земли и вывернула его белыми корнями наружу.

— Идет! — одобрил Иван Васильевич и зашагал сбоку, спотыкаясь о кукурузные пеньки.

На вывороченных комьях засверкали жемчужные нити инея. Тракторист торжествующе взглянул на милиционера и остановил трактор. Не заглушая мотора, выбрался на скользкую, заблестевшую гусеницу.

— Все исправно! Ну, спасибо. И как это ты?

— В колхозе, чай, живу всю жизнь… Ты уж при мне сделай круг, до дороги и обратно, я посмотрю. Плужками на какую глубину берешь?

— Не беспокойся, Иван Васильевич, норму не нарушаю. В тютельку.

— Ну и плохо, Кузьма Егорыч. Надо бы уголок немного больше против нормы ставить. Смотри, как надо…

И он зашагал к плугам. Кузьма Егорыч спрыгнул и поспешил следом за ним.

ДВЕРЬ БЫЛА ПРИОТКРЫТА. Парень пихнул ее ногой, чтобы она во всю ширь распахнулась перед ним, встал на пороге и, равнодушно познакомившись взглядом со всем, что имелось в комнате, в последнюю очередь уставился на Ивана Васильевича:

— Скучаем, папаша?

— Входи, погрустим вместе, — спокойно пригласил Иван Васильевич.

Парень длинно шагнул и, не вынимая рук из карманов, сел, вытянув прямые в пыльных сапогах ноги поперек комнаты. Вытащил в ладони из кармана паспорт и трудовую книжку, раздвоил их в руке и издали, словно битые карты, кинул на край стола так, чтобы Иван Васильевич потянулся за ними. А сам стал безразлично рассматривать, как шевелится носок его сапога.

— Я к тебе, папаша, — не поднимая глаз от сапога, наконец, заявил он. — Говорят, звал ты меня. Давай, занимайся мною. Другим уже надоело заниматься!

Носок сапога замер. Глаза парня переместились на Ивана Васильевича, — черные, глубокие, без блеска глаза, сдвинутые близко друг к другу, к переносице, как дула у двустволки. Ехидно, устало заговорил:

— Когда от человека хотят отделаться, притворяются заботливыми. Уча-астливыми! «Дорогой мой, — говорят, — заняты все подходящие местечки, хотите на неподходящее?»

Парень заулыбался, задвигал локтями вперед-назад, не вынимая рук из карманов, как будто затрепыхал ощипанными куцыми крыльями.

— Начинай, папаша, заманивай куда-нибудь на каменоломню или дороги мостить: «Дело, мол, вдохновенное, ответственное, только самым отважным оно доверено!». Нарисуй мне романтику, проводы с музыкой! Чтоб я воздух от нетерпенья глотнул: ах, направьте меня добровольцем, я оправдаю доверие… Меня, первоклассного сварщика и слесаря!

Парень подтянул одну ногу и выложил на колено пачку сигарет и коробку спичек.

— Невесело, папаша.

— Таковы твои шутки, Федор.

Тот закурил, начал кривить ртом, выталкивая дым то в одну, то в другую сторону. В упор сквозь дым посмотрел на морщинистое, опечаленно внимательное лицо Ивана Васильевича, спросил:

— Что, папаша, на меня смотришь? Гляди документы.

— А что в твоих документах-то? — зябко пожал плечами Иван Васильевич и шумно вздохнул. — Имя с фамилией придуманы не тобою. Что годков двадцать два тебе, что холост и судимость есть? Что волком ходишь? Все это без документов видать. Одного не пойму я: на самом деле ты лют или же озверел задним числом, когда уже кусать некого.

— А еще чего непонятного? — спросил Федор.

— Еще следующее объявлю тебе. Ждешь ты сейчас, чтоб я тоже строго побеседовал с тобой, а в живой помощи отказал. Ждешь, Федор, даже невтерпеж тебе, «Перестрахуется, мол, старик и откажет». И тогда уж ты мне… уши словами позабьешь вполне безнаказанно, на прощанье. И будешь рад, что потешился. А, Федор? Я, однако, хочу-таки тебе помочь устроиться, чтоб зацепился ты за настоящую жизнь. Ради этого я тут. Знаю я тебя, убери свои книжечки…

За спиной парня сверкали окна. Будто подпирая их, вытянулись столбы солнечного света, внутри каждого тягучими лозами вился дым.

— За меня же перед общественностью отвечать придется, — улыбнулся Федор.

— Конечно.

— Кто же, если я ничего не гарантирую, согласится?

— Если ты не возражаешь, то я…

— Ты, папаша? А ты направишь меня в наилучшую, в коммунистическую бригаду?! — Он ладонью отогнал от глаз дым. — Или же пошлешь к неподдающимся, в отсталую?

— Определю по специальности, туда, куда требуются хорошие сварщики и слесаря. И думаю, что сам ты себя в узду возьмешь.

Федор шевельнулся после долгого неловкого сидения. Подхватил соскользнувшие с колена пачку и коробок. Из пачки высунулись сигареты. Он вбил их щелчками назад, одну за другой, и пальцем прикрыл дыру в пачке; поднялся, потянулся.

— Ты, папаша, мне нравишься.

Иван Васильевич, шаркая сапогами, прошел мимо него открыть окно. Сказал, щуря глаза:

— А ты, Федор, пока мне не нравишься. Да и староват я с первого взгляда влюбляться. Ты пойди, погуляй пока, а я съезжу в автомастерскую. Может, согласятся хлопцы тебя в свою компанию взять.

Дымное облако, пятясь, начало выползать в окно. Федор протянул руку к документам, потащил их к себе по столу и сунул, будто прилипшие к ладони, в карман. Спросил:

— Не боязно, папаша, за меня ручаться?

— А никак ты уж сам испугался?

— А вдруг подведу я вас?

— У тебя выхода, парень, нету. Или в люди выбиться, или совсем никудышным стать.

— Ну, вы смешите меня, папаша!

— Ты же скучал… Будь здоров, Федор. Иди погуляй, подумай.

Дверь захлопнулась плотно и осторожно.

…В пристройке автомастерской поднимали под потолок кран-балку.

Сначала она проплыла со двора на восьми плечах и под общий выдох шлепнулась оземь, оставив на восьми ватниках по мокрому черному погону. В высоком сумрачном помещении над разобранными тягачами и облезлыми самосвалами свисали ослепительные лампочки. Под потолком друг против друга зияли две сквозные пробоины, в которые нужно было вставить этот двутавровый рельс.

Все ремонтники толкались у кран-балки. Пожилой мужчина с суетливыми руками, начальник автодорожной колонны, отчаянно кашлял и сквозь кашель, чертыхаясь, втолковывал всем свои соображения. Рабочие, перебирая руками, приподняли конец балки. Она долго нерешительно раскачивалась, пока ее не бросили обратно на земляной пол.

— Разве ее, чертовку, без крана подтянуть…

— Как упадет на темячко — начисто облысеешь.

Иван Васильевич, присевший было в сторонке, чтобы подождать, когда все освободятся, подошел, придавил каблуком чей-то окурок.

— Слушайте. Заглянул я к вам…

— Да уж по делу, знаем! — озорно крикнул кто-то.

На него шикнули.

— По одному человеческому делу. Пристроить хотел бы к вам хлопца, от людей совсем почти отбившегося.

— А зачем он нам нужен?

— Как раз вы нужны ему, а не он вам, потому я и приехал просить вас взять его испытательно, протереть на хорошей терке да посмотреть. Может, корочка у него гнилая, а нутро еще крепкое… Может быть, вы его еще отремонтируете!

В открытые ворота мастерской с шоссе тянулся терпкий запах: асфальтоукладчики ссыпали и намазывали на усыпанную щебенкой дорогу горячую зернистую массу. Позади них тяжело и неотступно двигались катки, оставляя за собой гладкий след.

Кто-то вскинул ржавую от балки ладонь, заговорил:

— Думай — не думай, не глядя не ответишь. Пусть приходит. Посмотрим, на что годен, а потом будем решать, сможем ли мы его отремонтировать или отказываемся. Так? — спросил он у всех.

— Устроим ему экзамен по всей строгости…

— Помогаем милиции ловить субчиков, а уж исправить-то, перековать… Возьмемся?

— Это как он к нам войдет, нараспашку или с затайкой на уме!

— Вот так ему и передать!

— Если уж сам Иван Васильевич просит…

Все вместе вышли во двор. Лошадь, увидев людей, ржанула.

На землю наслаивались вечерние тени, с шоссе доносилось шмелиное гудение работы.

Иван Васильевич выдернул из-под сиденья кнут, сказал обрадованной скороговоркой:

— Поеду, значит, предупредить хлопца о вашем согласии. Звать его — Федор Прахов. Придет он к вам завтра. Вы уж к нему не с опаской, а с лаской, чтоб зло из него выплеснулось…

ВЕЧЕРОМ В ОКОШКАХ ДОМОВ желто горят электрические лампочки. Кругом подступает к селу рыхлая пахота. И такая же черная, как перевернутая тракторами земля, опускается быстрая весенняя мгла.

Иван Васильевич ввел во двор лошадь, распряг ее, поставил в сарай. Постучал в окошко. Тяжело брякнул запор.

— Ты, что ль? — сонно спросила жена.

— А то кто же?

— Поздно.

— Не в кино ведь, не опоздал.

Вздохнув, жена пошла за ведром. Скрипя дужкой, поставила его у порога, положила на табурет мыло…

К потолку, оклеенному голубыми обоями, прилепился над абажуром светлый круг. В углу деревянная кровать с пузатой периной. На подушках желтые головки — дочки спят.

Жена достала с полки тарелку. На плите темнел большой котел, над которым колыхался пахучий густой пар.

— Я сегодня пеструю приколола, не неслась…

Жена угадывала: приехал муж очень усталым, а усталость у него после долгих разъездов обычно переходила в злость, недолгую, коли не встревать попусту; пережди — и муж сам в разговоре обо всех своих хлопотах расскажет.

Под вышитой салфеткой мурлыкал приемник. Жена присела спиной к лампе. В морщины на лице, как в щели, набились темные тени, которые при разговоре мягко шевелились.

— Машины — те за лето изматываются, так ремонтируют их. А человека, тебя взять, как после такой работы вылечишь?

— Для человека все равно запчастей нет, — сказал, склонившись над тарелкой, Иван Васильевич.

— Отпуск-то тебе положен?

Иван Васильевич повел костлявыми плечами. Ел быстро; разваристая курятина сочилась жиром.

— На крышу-то всего пять штук шиферу и требуется, взамен битых, — вдруг сказала жена и шумно вздохнула. — Выписать своему участковому милиционеру не могут. А ты там от темна до темна.

Как сахарные, хрустели на крепких зубах Ивана Васильевича куриные косточки. В усталых его глазах отражалась лампочка под абажуром.

— Всего пять штук шиферу выдать, — не унималась жена.

— Чего ты меня совестишь? Я же о ремонте крыши первый заговорил.

— Вот и я говорю.

«Как молодой, неугомонный-то, — вспомнила с тайной улыбкой жена. — Непоседлив: летом, бывает, что и домой не приедет, а дома по хозяйству — грядки окучить, залить потолок цементом или стены оклеить обоями — приходится со стороны людей звать. Недомовитый», — положив руки на стол, опечалилась в который раз жена.

Под ногами прохаживалась сытая кошка. Жена убрала со стола опустевшую тарелку, смела крошки в ладонь.

— Пошел бы уж, как все мужики, в механизаторы. Милое дело — водил бы трактор. Железа бы на крышу получил, не то что шиферу.

— Мне и за мое дело немалое спасибо от людей.

— Да я разве что говорю, — жена выкинула кошку в сени, подтянула гирьку на часах. — Завтра опять за свои дела?

— А как же.

Печка приняла под свою теплую тень Ивана Васильевича. Он пошевелился, придвигаясь к ее горячему белому боку.

В приемнике сухо потрескивало, два диктора вперемежку читали последние известия: далекие незнакомые колхозы справились с пахотой, южные механизаторы уже готовились к уборке.

«Завтра — помогу по дому, у младшей дневник надо б проверить», — закрыв глаза, загадал себе Иван Васильевич; в руках, ногах пела, таяла усталость. Стар, видимо, уже: быстро ко сну клонит. Хотя ему, точно колхозному председателю, и некогда сейчас отдыхать, не до того — весна, пахота, чужие люди понаехали, строители, дорожники, шоссе новое прокладывают… И бродят мысли, бродят.

Не о пяти штуках шифера заботы Ивана Васильевича. И не только жена и две дочери на плечах его. Через год миллионы должен зарабатывать их колхоз: оцинкованным железом заблестят крыши, добра-то сколько прибавится..

Сквозь сон услышал стук в окошко. Разлепив глаза, увидел пристывшие к стеклу лицо и две ладони.

— Иван Васильевич!

— Что ты… А?

— Позвонили, Иван Васильевич. Давайте, быстро седлайтесь и в Ковригино. На сельпо замок сбили!

Жена засуетилась первая. Разговаривать не о чем, все понятно. Выбежала во двор к сарайчику, отодвинула запор, сама вывела лошадь:

— Ну же, застоялась, мертвая…