Глава 10 СЕВЕРНАЯ КОММУНА

Глава 10

СЕВЕРНАЯ КОММУНА

В свое время, в марте 1918 г., Зиновьев выступил против переезда правительства в Москву, допетровскую столицу России, прекрасно понимая, что перенос столичных функций туда, а не в какой-то другой, менее центральный и менее значительный город (Зиновьев предлагал Нижний Новгород) сокращает шансы на возвращение их когда-нибудь Петрограду. Уже после переезда он настаивал, что поскольку в глазах русского народа Петроград все еще остается столицей, Советскому правительству нужно будет поделить властные полномочия между Петроградом и Москвой (1). (Этот взгляд разделяли и другие известные петроградские большевики, в том числе Стасова (2).) Чуть позже, в начале апреля, вернувшись с сумбурного пленума ЦК в Москве, Зиновьев, Лашевич и Иоффе пришли к убеждению, что центральное руководство партии парализовано и всерьез нуждается в подкреплении из Петрограда (причиной паралича являлся острый, незатухающий конфликт между ленинским ЦК и Совнаркомом и находившимися под контролем «левых коммунистов» Московским областным бюро и руководством области) (3). Впоследствии собственный опыт усилил и общую напряженность в их отношениях с Москвой, и их подозрение, что многие решения (особенно в области внешней политики), которые они бы не одобрили, принимаются за их спиной (4). Кроме того, военные соображения, а также положение дел с продовольствием и здравоохранением требовали укрепления петроградского руководства если не в национальном, то в областном масштабе.

Формированию областного правительства предшествовало создание областной организации РКП (б) для координации партийной работы в Северной области. 20 марта Петроградское бюро ЦК большевиков приняло решение объединить партийные комитеты северозападных губерний России в единую партийную организацию Северной области. С этой целью 3–6 апреля в Петрограде состоялась конференция представителей партийных организаций Петроградской, Архангельской, Вологодской, Новгородской, Олонецкой и Псковской губерний (5). На этой конференции, получившей название Первой партийной конференции [большевиков] Северной области, был сформирован представительный Северный областной комитет РКП (б) — руководящий партийный орган в Северной области (6).

Одновременно Совет комиссаров Петроградской трудовой коммуны (СК ПТК) начал готовить съезд Советов Северной области (7). Этот съезд состоялся в Петрограде 26–29 апреля. Поскольку его результат (создание областного правительства) был известен заранее, интерес он представлял, главным образом, из-за спора, который разгорелся на нем между Зиновьевым и известным петроградским левым эсером Яковом Фишманом по поводу структуры нового правительства и участия в нем левых эсеров.

23 марта СК ПТК, в ответ на проявленную заинтересованность со стороны левых эсеров, дал добро на переговоры о включении их в состав областного правительства (8). Эти переговоры явно прошли успешно. 11 апреля, выслушав отчет Зиновьева, СК ПТК вновь подтвердил свой интерес к созданию коалиции с левыми эсерами и определил портфели, которые мог бы им предложить («земледелия, путей сообщения и внутренних дел, [но] ни в коем случае не… военных дел») (9). За неделю до открытия Первого съезда Советов Северной области Зиновьев провел соответствующие переговоры с руководством петроградских левых эсеров (10).

Однако за день или два до съезда большинство делегатов Второго Всероссийского съезда партии левых эсеров (проходил в Москве с 17 по 23 апреля) (И), после недельных острейших дебатов по поводу того, выходить или нет из Совнаркома в связи с подписанием Брестского договора, приняло решение о выходе. В то же время, членам партии левых эсеров было рекомендовано активно участвовать в других государственных структурах на общероссийском и региональном уровне (12). Открытие Первого съезда Советов Северной области совпало также с появлением новой серьезной военной угрозы, связанной с фортом Ино (13). Как мы помним, руководство Петрограда опасалось, что эта угроза является прелюдией к нападению немцев на их город, и потому немедленно заявило о своей решимости защитить Ино «во что бы то ни стало» (14). Неудивительно, что свой доклад о деятельности СК ПТК в первый день съезда Зиновьев начал с подтверждения взятого обязательства. Далее, предвосхищая центральную тему ленинских «Очередных задач Советской власти» (15), он перечислил стоящие перед Петроградом серьезные проблемы и заключил, что разрешить их можно только с помощью установления в области крепкой диктатуры, дисциплины, безусловного подчинения и революционного единства.

Эти соображения «безусловного подчинения» и «революционного единства», вкупе с продолжающимся левоэсеровским бойкотом Совнаркома, явно стали катализатором яростной атаки, с которой Зиновьев обрушился на левых эсеров. Возможно также, он старался не отстать от Ленина, недавно презрительно отозвавшегося о левых эсерах. Так или иначе, Зиновьев обвинил их в лицемерии, обмане и саботаже. Отказавшись поддержать ратификацию Брестского договора, они, по его мнению, совершили «роковую ошибку» и, как следствие, утратили поддержку масс. Они также ошибались, полагая, что могут выйти из Совнаркома и при этом продолжать сотрудничать в других советских структурах. В сложившихся условиях база для успешного политического сотрудничества большевиков и левых эсеров оказалась подорвана. Петроградские левые эсеры оказались перед выбором: либо работать вместе с большевиками на всех уровнях, либо покинуть все советские органы, примкнуть к контрреволюции и попытаться свергнуть большевиков. Отсутствие ясности в политике левых эсеров, как в очередной раз подчеркнул Зиновьев, недопустимо. Однако при этом он, несколько противореча самому себе, заявил, что если левые эсеры захотят участвовать в правительстве Северной области, они будут приняты при условии, что они намерены не «саботировать» политику большевиков, а работать с ними в тесном контакте и поддерживать постановления центрального правительства и Четвертого Всероссийского съезда Советов (иными словами, способствовать выполнению условий Брестского договора) (16).

В связи с тем что настойчивые просьбы левых эсеров обсудить доклад Зиновьева немедленно были отвергнуты большевистским большинством (17), только в последний день съезда, 29 апреля, докладчик от левых эсеров Яков Фишман получил возможность ответить на его выпад. Тем временем, более здравомыслящие головы, сознавая всю важность помощи левых эсеров в деле выживания Советской власти в северо-западном регионе, договорились об их участии в областном правительстве (18). Несмотря на это, Фишман, известный как пламенный оратор, не стал смягчать риторику, отвечая Зиновьеву (19). Ухватившись за пылкое обещание Зиновьева во что бы то ни стало отстоять форт Ино, Фишман заявил, что до тех пор пока Петроградская коммуна остается верна этому обязательству, большевики и левые эсеры едины. По этому вопросу, центральному в конфликте большевиков и левых эсеров, у петроградских большевиков могут быть разногласия с Совнаркомом в Москве, но никак не с левыми эсерами. По мысли Фишмана, общая решимость защищать любой ценой Петроград обеспечивала большевикам и левым эсерам вполне прочную базу для сотрудничества.

По поводу «саботажа» левых эсеров, Фишман спрашивал, как большевики себе представляют, этот «саботаж» будет проявляться. Если они имеют в виду, что левые эсеры будут требовать социализации земли вместо «огородничества» и подлинного рабочего контроля вместо приглашения экспертов из представителей торгово-промышленных кругов, то тогда левые эсеры саботажники (здесь Фишман намекал на пропаганду разведения на открытых пространствах в городе и окрестностях огородных культур как средства борьбы с продовольственным кризисом и на использование в военной и промышленной области в качестве платных советников буржуазных специалистов).

В ответ на вывод Зиновьева о том, что выход левых эсеров из Совнаркома якобы естественным образом влечет за собой их неучастие в областном правительстве, Фишман пояснил, что у этого акта была единственная причина: Четвертый Всероссийский съезд Советов принял резолюцию (о ратификации Брестского договора), которая, убеждены левые эсеры, поставила Октябрьскую революцию в совершенно безнадежное положение. Следовательно, оставаясь в Совнаркоме, левые эсеры оказались бы соучастниками политики, которая, по их мнению, ведет к удушению революции. Совнарком в Москве, продолжал Фишман, будет вынужден выполнять условия Брестского договора. Пусть так. Это не означает, что левые эсеры должны порвать с большевиками. Они не утратили веры в большевиков. Большевики сказали, что Советская Россия получит мирную передышку на одну-две недели, и, если условия окажутся нестерпимыми, она разорвет договор. Если так, сказал Фишман, то левые эсеры могут участвовать в областном комиссариате «со спокойной душой». «Там вы не будете проводить в жизнь мирного договора, вы будете обмениваться только нотами с германскими представителями, и мы вам всецело предоставляем это приятное дело», — пояснил он, усмехаясь. В общем, пока большевики хранят верность разделяемым обеими партиями революционным принципам, заявил Фишман, левые эсеры будут рады работать с ними вместе.

Далее Фишман рассказал о том, как петроградские левые эсеры представляют себе Советскую власть в целом и структуру будущего областного правительства, в частности. Здесь контраст между Фишманом, выражавшим господствующее мнение левых эсеров Петрограда, и Зиновьевым, который теперь, как и Ленин, пренебрегал демократическими принципами и видел спасение революции в строгой дисциплине и централизованном управлении, был весьма значительным. В основе левоэсеровского преставления о власти, как его сформулировал Фишман, лежала стойкая вера в способность рабочих и крестьян, организованных вокруг демократических Советов, двигать вперед революцию. Подлинная Советская власть и революционная демократия должны непременно опираться на здоровые социальные силы, а именно, те элементы городского и сельского населения, которые живут собственным трудом. Так как городской пролетариат переживает процесс миграции из города 6 деревню, главной социальной базой революционного правительства должен стать по-прежнему многочисленный, здоровый и политически дееспособный класс российского трудового крестьянства (то есть, среднего и беднейшего, своим трудом возделывающего небольшие наделы земли — в отличие от более крупных собственников, использующих наемный труд). Поскольку этот класс жив и здоров, нет необходимости привносить в советскую систему чисто бюрократические институты или вводить диктатуру партийных комиссаров. Причиной этой болезни, развившейся в эпидемию, стало то, что естественная социальная база большевиков в среде промышленных рабочих утратила былую силу и сплоченность. Чтобы компенсировать это, вводится диктат партийных чиновников, подменяющий собой классовую демократию, осуществляемую через свободно избранные, представительные Советы. Фишман считал крайне важным повернуть вспять этот процесс. (На неофициальном уровне правящие петроградские большевики во главе с Зиновьевым, конечно, были и сами озабочены растущей изоляцией Советов от их трудящихся избирателей и надеялись исправить ситуацию с помощью беспартийных рабочих конференций (20).)

Выдвинутые Фишманом от лица левых эсеров предложения по структуре областного правительства вытекали из признания властного приоритета представительных, подконтрольных народу, демократически избранных и действующих Советов. Так, он считал, что СК ПТК следует упразднить, а главным органом власти в Северной области должен стать Исполнительный комитет съезда Советов. Его нужно сделать гибким и эластичным, его члены должны в любой момент подлежать отзыву со стороны избирателей, с тем чтобы он всегда являлся отражением народной воли. В состав его должны входить отделы, соответствующие существующим комиссариатам. Над отделами должен быть установлен прямой и полный контроль. Возглавлять отделы должны члены исполкома, не образуя при этом отдельного руководящего органа. (Предполагалось, что на местах власть будут осуществлять имеющие такую же структуру и подконтрольные демократически избранным Советам местные исполкомы.) Если все это сделать, подытожил Фишман, исполнительные комитеты не будут такой же фикцией, какой стал ВЦИК в Москве, и массы вновь окажутся вовлечены в политическую жизнь страны и революции (21).

Затем делегатам для голосования были предложены две резолюции, касающиеся структуры правительства Союза коммун Северной области (как часто называли Северную область, или, более коротко — Северная коммуна). Одна включала радикальные (можно сказать — донкихотские) предложения Фишмана. Другая, представленная большевиками, предлагала следовать существующим моделям Советской власти. Кроме того, большевистская резолюция обещала, что новое правительство будет придерживаться курса, взятого на Четвертом Всероссийском съезде Советов, выполнять решения всех предыдущих съездов Советов (что бы это ни значило) и работать в тесном сотрудничестве с Совнаркомом и ВЦИКом. Счет в голосовании был 45 — за резолюцию левых эсеров к 82 — за резолюцию большевиков (22).

В состав избранного 29 апреля Совета комиссаров Северной области (СК СО), вошли следующие большевики: Зиновьев (председатель), Шейман (финансы), Луначарский (просвещение), Крестинский (юстиция), Урицкий (внутренние дела), Залуцкий (труд), Володарский (печать), Малышев (экономика), Лилина (призрение), Анвельт (национальности), Первухин (здравоохранение), Позерн (военные дела) и Восков (продовольствие) (23). В начале мая к ним присоединились четверо левых эсеров: Прошьян, сменивший Урицкого на посту главы комиссариата по внутренним делам и Комитета революционной охраны Петрограда (Урицкий остался главой ПЧК); М. Д. Самохвалов (областной контроль); Николай Корнилов [Кирилл Коренев] (земледелие) и Леонид Беклешов (почта и телеграф) (24).

Большевики не только уступили левым эсерам четыре поста в новом правительстве вместо трех, как первоначально планировалось, но и продемонстрировали открытость в том, что касалось взаимоотношений между институтами нового областного правительства. Согласно резолюции, принятой 14 мая Центральным исполнительным комитетом Северной области, в период между съездами Советов Северной области руководящим и контролирующим органом в регионе являлся ЦИК, состоящий из 25 большевиков и 14 левых эсеров. СК СО становился его исполнительным комитетом. Все члены ЦИК СО распределялись между комиссариатами и должны были собираться на заседания не реже двух раз в месяц. Члены СК СО, не входившие в состав ЦИКа, получали в нем лишь право совещательного голоса (25). На первый взгляд, эта схема представляла собой попытку снять опасения левых эсеров по поводу безграничной власти комиссаров и доказать превосходство ЦИК над СК СО. Как бы то ни было, о ней быстро забыли. На практике, как и в случае с центральным ВЦИКом, ЦИК СО был подчинен Совету комиссаров Северной области, который, располагаясь в Смольном, по сути, произвольно принимал решения и издавал указы, касающиеся Петрограда и прилегающего к нему региона. В то же время, создание СК СО и ЦИК съезда Советов Северной области еще больше запутало систему управления Петроградом, добавив новый слой институтов, претендующих на власть в городе. Ситуацию несколько упрощало (но не разрешало) то, что руководящие посты и в СК СО, и в СК ПТК, а также в президиуме и исполкоме Петроградского Совета часто занимали одни и те же люди, а председателем везде был Зиновьев (26).

Дебаты между Зиновьевым и Фишманом на Первом съезде Советов Северной области, оказавшиеся, в ретроспективе, центральным моментом съезда, явились наглядной иллюстрацией как связей, объединяющих большевиков и левых эсеров, так и глубоких различий между двумя партиями. Для петроградских большевиков, испытывающих острый кадровый голод, левые эсеры были источником энергичных, грамотных работников, зачастую бесконечно более преданных делу революции, чем набранные без разбора и в спешке новые члены большевистской партии. В период после съезда Советов Северной области левые эсеры в Петрограде оставались активны и даже расширили свое влияние в отдельных комиссариатах, в ПЧК и в таких институтах городского управления, как Петросовет и районные Советы.

Дальнейшие события покажут, что Фишман не кривил душой, когда заявлял, что левые эсеры все еще верят в большевиков. Конечно, большинство левоэсеровских лидеров в Петрограде считали Брестский договор позорным предательством по отношению к мировой социалистической революции. Тем не менее, большевики для них по-прежнему были героическими творцами «Октября». У них оставалось здоровое ядро — «левые коммунисты», с которыми у левых эсеров было особенно много общего. Казалось, что под их напором и вся большевистская партия неизбежно вернется на революционный путь, с которого она свернула, и обе партии вместе будут работать на благо мировой революции. Альтернативы — повернуть против большевиков, то есть, по сути, примкнуть к контрреволюции, или продолжать бороться в одиночку — были для петроградских левых эсеров неприемлемы. Ведь еще буквально накануне, на втором съезде левых эсеров, их новая и в организационном смысле слабая партия едва не развалилась.

В то же время, полемика между Зиновьевым и Фишманом показала, что по ряду серьезных программных принципов между большевиками и левыми эсерами существовало значительное расхождение. Большевистское руководство видело решение проблем, связанных с непрекращающимся хаосом в экономической и политической жизни страны и угрозами внешних и внутренних врагов, в диктатуре, институциональной централизации, использовании технического опыта буржуазных специалистов и офицеров царской армии и продлении даваемой Брестским миром «передышки» в войне с Германией фактически любой ценой. Для левых эсеров, которые были преданы идеалу рабоче-крестьянской власти, осуществляемой через демократические Советы, и которые видели единственную надежду на выживание русской революции в всемирном восстании трудящихся, такие политические методы были отвратительны.

* * *

Озабоченность левых эсеров по поводу направления большевистской политики вскоре после создания Северной коммуны усилили два обстоятельства. Первым стала носившая программный характер новая работа Ленина, «Очередные задачи Советской власти», опубликованная в «Правде» и в специальном приложении к «Известиям» 28 апреля, а также в сжатом виде изложенная в докладе, с которым он выступил на заседании ВЦИК 29 апреля (последний день съезда Советов Северной области) (27). Работа представляла собой развернутый ответ на тезисы «левых коммунистов», представленные ими во время дискуссии с ленинским большинством в ЦК 4 апреля и опубликованные в «Коммунисте» 20 апреля (28). Это также был ответ Ленина левым эсерам и их нападкам на внутреннюю и внешнюю политику большевиков, прозвучавшим на Втором съезде партии левых эсеров. Высказав уверенность, что деструктивная стадия революции, связанная с уничтожением власти крупнейшей буржуазии и помещиков, в основном завершилась, Ленин определил «очередные», более важные, задачи Советской власти как приостановку наступления на капитал и ликвидацию хозяйственной разрухи — с целью восстановления экономической и военной мощи России. Эти задачи требовали неукоснительного исполнения постановлений Советского правительства, подчинения отдельным диктаторам (комиссарам), использования платных «буржуазных специалистов», введения вновь единоначалия в управлении, трудовой дисциплины и прочих «капиталистических» мер в промышленности, таких как восстановление стимулирующей дифференцированной оплаты труда. Ленин называл эту смешанную экономическую систему «государственным капитализмом» и не скрывал, что за образец взял германскую экономику военного времени. Все эти ленинские идеи были несовместимы с взглядами левых эсеров, как дал понять Карелин на заседании ВЦИК 29 апреля. На этом заседании, в отличие от письменной работы, Ленин уделил гораздо больше внимания критике левых эсеров за их непонимание требований момента — факт, который Карелин, занятый оспариванием фундаментальных ленинских положений, упорно не замечал (29).

Среди петроградских левых эсеров ленинские «Очередные задачи Советской власти» вызвали большой переполох. Седьмая городская конференция петроградских левых эсеров 3 мая поддержала решение Второго съезда партии о выходе, в знак протеста против Брестского мира, из Совнаркома; она также одобрила пребывание левых эсеров в составе Совета комиссаров Северной области «до тех пор, пока этот совет в целом не отступит от лозунгов Октябрьской революции». Кроме того, конференция одобрила принятые левоэсеровской фракцией ВЦИКа «тезисы», которые были направлены против ленинского «нового курса», особенно той его части, которая касалась развития «деловых» отношений с буржуазией и введения диктатуры в политике и управлении экономикой. Вслед за Карелиным, остро критиковавшим ленинскую работу на заседании ВЦИК 30 апреля, эти тезисы обвинили новую программу в систематическом отступлении от принципов, лежавших в основе Октября, в сознательном отступлении от курса на социальную революцию, вытекающем из ошибочной оценки социальной роли трудящегося крестьянства и неверия в созидательную способность городского пролетариата. По мысли авторов тезисов, решение экономических проблем России кроется не в диктатуре и компромиссах с внутренней и внешней контрреволюцией, а неотделимо от мировой революции. Тезисы содержали призыв к немедленному выступлению против германского империализма и самому широкому участию рабочих и крестьян в революционном строительстве и борьбе за счет усиления роли и влияния демократических Советов (30).

Вторым обстоятельством, усилившим беспокойство левых эсеров по поводу направленности большевистской политики стало решение Ленина об использовании вооруженной силы для разрешения все более острой продовольственной проблемы в городах. 23 марта Совнарком издал предложенный Лениным декрет о наделении Наркомата путей сообщения и назначенных им ответственных лиц в каждом местном центре неограниченными полномочиями с целью восстановления и обеспечения бесперебойной работы железнодорожного транспорта по всей стране. Декрет также предусматривал создание чрезвычайных отрядов военной охраны для поддержания порядка на железных дорогах (31). Судя по ситуации на Петроградском железнодорожном узле, однако, если не считать появления еще одного слоя неопытных, часто не умеющих пользоваться данной им властью вооруженных людей, мало что было сделано для воплощения этого декрета в жизнь. Во всяком случае, он совершенно точно не предотвратил дальнейшего ухудшения продовольственной ситуации в Петрограде в конце весны и начале лета. Уже в марте дневной рацион петроградских рабочих составлял всего 1082 калории (при норме 3600 калорий). В апреле, мае и июне эти цифры составляли, соответственно, 1013, 899 и 714 калорий в день. Однако даже они не отражали реального положения дел, поскольку часто имеющегося в наличии продовольствия было недостаточно, чтобы восполнить эти нормы. В своих мемуарах, написанных годы спустя, питерский большевик из Выборгского района Василий Каюров вспоминал, что за май рабочие съели большое число городских лошадей, а затем, неделями, единственное, что могли получить большинство рабочих на свои карточки, были семечки и орехи (32).

На заседании Петроградского Совета 9 мая и большевики, и левые эсеры еще надеялись справиться с ситуацией мирными методами (33). Ухудшение продовольственного положения стояло также в повестке дня заседания Делегатского совета большевиков 17 мая (34). Явка делегатов от районных комитетов на это заседание оказалась очень низкой. Но так как ситуация была уже угрожающей и так как прибыл большевистский представитель из Центральной продовольственной управы А. И. Пучков, было решено объявить заседание «частным совещанием» и выслушать, что тот скажет. Объясняя причины продовольственного кризиса, Пучков указал на такие факторы, как нежелание крестьян отдавать хлеб в обмен на ничего не стоящие бумажные деньги, транспортные трудности и обструкционизм со стороны антисоветских элементов на всех ступенях процесса заготовления, доставки и распределения продовольствия. Не считая возможным решением отмену ограничений свободной торговли и не веря, что можно добыть достаточное количество хлеба с помощью нажима на кулаков, Пучков сделал особый акцент на необходимость производства достаточного количества промышленных товаров для крестьян, создания надежной бартерной системы между городом и деревней, улучшения условий транспортных перевозок и руководства транспортом и создания единой для всей страны классовой системы распределения продовольствия.

Выступление Пучкова оказало деморализующее воздействие лишь на нескольких делегатов, да и то потому, что в существующих условиях топливного и продовольственного кризиса они не видели возможности для производства необходимого для бартера количества промышленных товаров. Другие делегаты смотрели на возможность разрешения кризиса мирным путем менее пессимистически и, помимо мер, предложенных Пучковым, предлагали свои, как-то: изыскание ресурсов, необходимых для развития транспорта, эвакуация безработных в районы с более благополучной, чем в Петрограде, продовольственной ситуацией, развитие рыболовства на Севере, пропаганда разведения огородов в черте города и окрестностях, а также выделение значительного числа рабочих для контроля за продовольственными поставками и пресечения саботажа в соответствующих ведомствах, до тех пор пока им не будет подготовлена надежная замена.

Практически все выступавшие понимали опасность провоцирования паники и то, что предание огласке масштабов кризиса играет на руку контрреволюции. Невысказанной, но сквозившей и в выступлении Пучкова, и в последовавшей дискуссии осталась мысль о том, что выживание Советской власти в Петрограде зависит от улучшения или, по крайней мере, недопущения дальнейшего ухудшения продовольственной ситуации. При этом ни у кого из делегатов не возникло вопроса в правомерности сделанного Пучковым исключительного акцента на ненасильственных методах преодоления кризиса (35).

Подход Пучкова, однако, противоречил подходу Ленина и Совнаркома. 9 мая, заявив, что в то время как потребляющие губернии голодают, «кулаки и богатеи» хлебопроизводящих губерний придерживают значительные запасы зерна в надежде заставить правительство заплатить за него дороже, Совнарком постановил ответить на давление на голодающих бедняков со стороны владельцев зерна давлением на буржуазию. Был принят декрет, предписывающий, что все излишки зерна сверх минимума, необходимого для обсеменения полей и пропитания семей до следующего урожая, должны быть сданы на специальные сборные пункты в течение недели.

Все крестьяне, сохранившие у себя хлебные излишки по истечении данного периода, объявлялись «врагами народа». После ареста они подлежали суду революционного трибунала, который приговаривал их не менее чем к десяти годам каторжных работ, лишению всех прав собственности и исключению навсегда из их общины. Нарком продовольствия Александр Цюрупа и его заместители получили полномочия использовать вооруженную силу для получения излишков. Они могли распустить любой местный продовольственный орган, если он отказывался подчиняться их приказам, и уволить и привлечь к суду любых служащих государственных и частных органов, мешающих их работе (36). Во время обсуждения этого декрета во ВЦИКе в тот же день (9 мая) Карелин, от лица левых эсеров, выдвинул серьезные возражения (37). Однако они были оставлены без внимания. 13 мая декрет был утвержден Президиумом ВЦИК (38).

* * *

Широкомасштабное осуществление ленинской политики нажима на крестьянство с целью накормить голодных рабочих, результатом которой стала почти настоящая война между городом и деревней, началось поздней весной и летом 1918 г. В деревню в хлебопроизводящих губерниях были посланы вооруженные отряды рабочих и красноармейцев (так называемые продотряды), чтобы силой оружия отнять у крестьян «излишки». Затем в деревнях стали создавать комитеты деревенской бедноты (комбеды), куда не допускались кулаки и сельские торговцы и предприниматели (39). Главная задача комбедов состояла в том, чтобы помогать продотрядам выявлять хлебные излишки и иным образом способствовать осуществлению продовольственной диктатуры.

Декрет о создании комбедов был одобрен Совнаркомом 8 июня и 11 июня представлен на утверждение ВЦИК. Там он подвергся острой критике со стороны Карелина, который обвинил его в подрыве всей структуры Советской власти в деревне. С его точки зрения, получалось, что выборные крестьянские Советы, которые уже начали создавать у себя продовольственные отделы, должны были теперь перейти в подчинение к совершенно новым, «обособленным», институтам. Кроме того, целый класс мелких землевладельцев, виновных лишь в том, что они хотят сохранить тот минимум зерна, который им необходим для обмена на промышленные товары, попадает в категорию классовых врагов, а их ничтожные «излишки» конфискуются. Крестьян обязуют сдавать зерно по фиксированным ценам, а цены на промышленные товары остаются нефиксированными. Все это, по мнению Карелина, свидетельствовало о предвзятости большевиков, действующих исключительно в интересах рабочих, и их склонности к бюрократической централизации.

С самого начала Ленин стремился мобилизовать в продотряды как можно больше петроградских большевиков и рядовых рабочих, не думая о том, как это скажется на стабильности Советской власти в городе. Так, 10 мая, на следующий день после принятия Совнаркомом декрета об изъятии излишков зерна у крестьян с помощью вооруженной силы, он попросил представителя Путиловского завода передать петроградским рабочим его призыв принять массовое участие в создаваемых продотрядах. Сопровождаемый письменным предписанием Цюрупы использовать все силы, необходимые для добывания хлеба, этот ленинский призыв требовал мобилизации в одном только Петрограде двадцати тысяч рабочих — не всяких, а «по отбору» — для «беспощадного военного похода на деревенскую буржуазию» (40). Вдобавок 21 мая Ленин телеграфировал в адрес Зиновьева и ПК текст открытого письма к петроградским рабочим по поводу мобилизации в продотряды. В этом письме, опубликованном на следующий день в прессе, Ленин призвал немедленно мобилизовать десятки тысяч сознательных петроградских рабочих, чтобы силой оружия добыть у крестьян хлеб и, тем самым, избежать «протягивающейся костлявой руки голода» (41).

Всего день спустя (22 мая), после очередного бурного заседания ВЦИКа, на котором Карелин и еще один видный левый эсер, Трутовский, вновь подвергли критике отношение большевиков к крестьянству и их безрассудную хлебозаготовительную политику, Ленин написал второе открытое «Письмо к питерским рабочим». В отличие от первого, оно было более агрессивно-настойчивым в агитации рабочих за присоединение к священному походу в деревню и уж точно более паникерским. Но, возможно, самой главной чертой, отличавшей это письмо от предыдущего, была яростная критика левых эсеров. Они отныне были партией слабовольных людей, так же склонных защищать кулаков, подрывать жизненно необходимую политику хлебной разверстки и, тем самым, способствовать падению Советской власти, как и представители внутренней и внешней контрреволюции (42).

Второе письмо Ленина к питерским рабочим было напечатано на первой странице «Красной газеты» 26 мая и вызвало новую вспышку раздражения у петроградских левых эсеров, которые в тот момент тесно сотрудничали с большевиками в коалиционном правительстве Северной коммуны, созданном после съезда Советов Северной области. Атака Ленина пришлась особенно некстати в бывшей столице, поскольку совпала с дальнейшим ухудшением продовольственной ситуации в регионе, ростом недовольства рабочих, нашедшем отражение в активной поддержке Собрания уполномоченных, вспышками антисемитизма среди рабочих и другими тревожными признаками проявления активности правых элементов и возобновлением опасений по поводу германской оккупации, связанной с ситуацией вокруг форта Ино. Все это подчеркивало исключительную важность единства в рядах петроградского руководства, если Советской власти на северо-западе суждено было выжить.

Острейшая редакционная статья в петроградской левоэсеровской газете «Знамя труда» от 28 мая начиналась и заканчивалась яростной критикой бездумной ленинской атаки на левых эсеров. Двумя днями ранее (26 мая) лидеры петроградских левых эсеров и представители районных комитетов партии собрались на свою восьмую городскую конференцию, где ленинское второе письмо, опубликованное в утренних газетах, вызвало вполне объяснимый взрыв негодования. «Ленин окончательно утратил чувство меры», — кричал один из делегатов. «Он не стесняется ничем, даже извращать факты», — возмущался другой. «Необходимо сдержать зарапортовавшегося диктатора!» — призывал третий. Участники конференции приняли резолюцию, в которой заявили, что «Ленин в своей демагогии утратил всякую меру», и призвали левоэсеровский ЦК обратиться к большевистской партии с просьбой немедленно выразить свое мнение по поводу ленинской позиции (43).

Документальных свидетельств о реакции на это обращение мне найти не удалось. Зато возглавляемый Зиновьевым Президиум Петросовета без промедления откликнулся на ленинские призывы. 23 мая, еще до появления второго письма Ленина в прессе, он призвал районные Советы сформировать продовольственные отряды «не позднее 27 мая». К 28 мая списки личного состава этих отрядов необходимо было предоставить в продовольственную комиссию Петросовета. Каждому районному Совету была назначена начальная квота — от 50 до 20 новобранцев (из общего числа 515 новобранцев). На себя Президиум Петросовета брал обязательство обучить и вооружить эти формирования (44). 29 мая этот план был одобрен на экстренном пленарном заседании Петроградского Совета, и 2 июня его Президиум объявил, что первые петроградские продотряды в составе 400 рабочих покинули Петроград (45).

31 мая Петроградское бюро ЦК большевиков выступило инициатором созыва редкого общего совещания партийных лидеров из СК СО, Северного областного и Петербургского комитетов, районных комитетов, профсоюзов и других органов. Главной причиной созыва этого совещания, по-видимому, стала необходимость обсудить полученные из ЦК директивы о восстановлении строгой внутрипартийной дисциплины и, в очередной раз, усилении партийной работы (46). Прежде всего, совещанию надлежало обсудить вопрос о том, как увязать эти требования с настойчивым призывом Ленина о выделении еще большего количества «лучших» партийных кадров для службы в продотрядах (что лишало партийную работу всяких шансов на усиление). Пытаясь как-то разрешить эту дилемму, совещание постановило создать комиссию из трех человек (Зиновьев, Стасова, Равич) с «диктаторскими полномочиями» в области назначения и распределения кадров и определило нормы мобилизации в продотряды для местных партийных организаций (25 % от общего числа членов) (47).

5 июня предложение об отправке из Петрограда с продотрядами 25 % наиболее эффективных членов партии обсуждало Собрание организаторов Петербургского комитета. Организаторы сосредоточили внимание на негативном влиянии, которое такой огромный отток квалифицированных партийных кадров может оказать на их усилия по восстановлению партийных организаций на предприятиях. Поддержав в целом идею создания продотрядов, они признали цифру 25 % нереальной для партийной мобилизации, но, в то же время, призвали районные партийные комитеты сделать все возможное, чтобы отправить в продотряды максимальное количество товарищей (48).

Продотрядная мобилизация стояла в повестке дня заседания ПК большевиков 19 июля, после того как Ленин написал третье письмо к питерским рабочим и передал его с большевиком Каюровым для распространения в Петрограде (49). В этом письме Ленин призывал отправить в деревню для заготовки хлеба дополнительно 10 тысяч рабочих. К тому времени примерно 2,5 тысячи партийных товарищей уже покинули Петроград в составе продотрядов, и это при том, что призыв новобранцев и партийные мобилизации в Красную армию также оттягивали значительное число партийцев из Петрограда (50). Члены ПК проигнорировали масштаб ленинских требований, которые, будучи выполнены в полном объеме, просто обескровили бы партийную организацию и ее самые надежные источники кадров. Однако к самим директивам они отнеслись серьезно, потому что считали, что «от этого зависят все дальнейшие судьбы революции», и постарались принять меры по улучшению качественного состава участников продотрядов, оставив, в то же время, достаточное число компетентных работников в Петрограде, чтобы можно было продолжить важную для партии организационную работу.

Одновременно Каюров представил послание Ленина на заседании исполкома Выборгского районного Совета, который отреагировал на него, делегировав в продотряды нескольких своих ведущих представителей. Впоследствии утвержденная ПК процедура отбора кандидатур, а также тот факт, что Ленин доверил распространение его письма Каюрову, минуя и ЦК в Москве, и петроградское партийное руководство, способствовали расколу в Исполкоме Петроградского Совета. Это заставило Петроградское бюро ЦК собраться 22 июля на совместное с Петербургским комитетом заседание. Резолюция, которая была принята на этом заседании, подтвердила, что участники продотрядов несут двойную ответственность — перед ПК и Президиумом Петросовета. Резолюция также содержала критику Ленина и Зиновьева: первого — за нарушение организационной процедуры (передачу письма через Каюрова, минуя партийные структуры), а второго — за публичные нападки на ПК в Исполкоме Петроградского Совета (51).

Что касается левых эсеров, то ЦК их партии запретил своим членам вступать в «карательные отряды», как они называли продотряды (52), и в Петрограде этот запрет соблюдался. Однако, следуя своей практике избегать серьезных конфликтов с большевиками, петроградские левые эсеры не стали делать проблему из большевистской хлебозаготовительной политики. Так, на заседании Петроградского Совета, где эта политика получила одобрение, их докладчик ограничился рекомендацией также послать в деревню агитаторов, которые будут разъяснять, что происходит, а остаток времени потратил на критику меньшевиков и правых эсеров (53).

10 июня СК СО издал декрет, которым упразднил существующую бюрократическую систему продовольственных поставок и ввел в Петрограде централизованную продовольственную диктатуру. Вся ответственность за поставки и распределение продовольствия сосредоточивалась в руках Наркомата продовольствия в Москве и Петроградского Совета. Кроме того, районные Советы получили право выдвигать кандидатуры на посты в продовольственных органах в своих районах (54). Оба этих отступления от московских директив явились реакцией на реалии и проблемы, волновавшие местных большевиков и левых эсеров. Действительно, одним из самых интересных моментов во всем этом эпизоде было то, насколько ярко он демонстрировал стремление петроградских левых эсеров и большевиков избегать, несмотря на все разногласия в политических, социальных и экономических вопросах, жесткой полемики во имя концентрации усилий на решении важнейших проблем, определяющих выживание Советской власти на северо-западе.

* * *

В июне, частично благодаря сдерживающему влиянию левых эсеров, особенно Прошьяна, большевистское руководство Петрограда всячески противилось введению «красного террора» как меры пресечения контрреволюционной деятельности (55). Более того, в середине июня комиссар по внутренним делам Прошьян, с самого начала откровенно враждебно относившийся к институту ЧК, разработал всесторонний план организации охраны порядка в Петрограде, который включал использование профессиональной «гвардии» Комитета революционной охраны Петрограда, действующей на городском и районном уровне, и рядовых граждан, периодически привлекаемых к исполнению функций по охране порядка по месту жительства. Из последних Прошьян планировал создавать невооруженные патрули, которые должны были нести круглосуточное дежурство по городу. Их главной задачей было сообщать обо всех признаках преступной, в том числе подозрительной политической, деятельности профессиональной полиции для принятия соответствующих мер. При всей своей нереалистичности этот план демонстрировал отсутствие необходимости в таких специфических органах, как ПЧК (56).

Есть резонные основания полагать, что в это время взгляды Урицкого на ПЧК совпадали с взглядами Прошьяна. Взять хотя бы тот факт, что ее буквально наводнили спекулянты. 20 апреля в письме в Москву Новгородцевой Елена Стасова, в ответ на недовольство Центрального Комитета сложившимся в Петрограде негативным отношением к ЧК, заметила: «Если бы мы считали, что обе комиссии [в Москве и в Петрограде] абсолютно не имеют ничего положительного, то мы тотчас же подняли бы немедленную кампанию против них и добились бы их ликвидации… Критика существующего всегда необходима». «Не знаю, как Дзержинский, — продолжала она, — а Урицкий определенно говорит, что в смысле борьбы со спекуляцией они постоянно наталкиваются на то, что нити приводят именно к ним на Гороховую, которая, таким образом, является центром спекуляции» (57).

Две другие причины, по которым, вероятно, Урицкий не возражал против роспуска ПЧК, заключались в том, что руководство этим органом претило ему и, что более важно, его отношения с Дзержинским, его патроном, были весьма напряженными. Отношения между ними испортились еще в самом начале, из-за той невозможной ситуации, которую оставила после себя ВЧК, спешно переехав в Москву. Неоднократные обращения Урицкого к Дзержинскому с просьбой вернуть следственные дела на заключенных ЧК в Петрограде были им проигнорированы. Но самое главное, Урицкий считал расстрелы, применяемые ВЧК, контрпродуктивными, а ее методы дознания — отвратительными (58).

Со своей стороны, Дзержинский был возмущен имевшим место в начале июня фактом ареста Урицким Алексея Филиппова, одного из первых чекистских агентов внешней разведки, и его помощника по подозрению в причастности к контрреволюционной организации «Каморра народной расправы» (59). Но, что было более существенно, Дзержинский знал о курсе на умеренность, взятом главой ПЧК после отъезда ВЧК в Москву, и считал Урицкого слишком самостоятельным и слишком мягким для занимаемой должности. В середине апреля, например, он был возмущен, узнав, что ПЧК отпустила на свободу нескольких заключенных, которых он приказал выслать бессрочно из России по подозрению в шпионаже (60). Беспокойство Дзержинского по поводу Урицкого нашло отражение в решениях, принятых 12 июня на заседании большевистской фракции Первой всероссийской конференции чрезвычайных комиссий, которая собралась в Москве 11–14 июня, чтобы обсудить особенно щекотливые политические и организационные вопросы (61). В принятой фракцией резолюции содержалось указание на необходимость пользоваться секретными сотрудниками; «изъять из обращения» видных и активных лидеров контрреволюционных партий (кадетов, правых эсеров и меньшевиков); установить слежку за генералами и офицерами; взять под наблюдение командный состав и другие структуры Красной армии; применить меру расстрела к особо злостным контрреволюционерам, спекулянтам, грабителям и взяточникам. Следуя духу этой жесткой линии, фракция постановила обратиться к ЦК партии с предложением отозвать Урицкого с его поста и заменить его «более стойким и решительным товарищем, способным твердо и неуклонно проводить тактику беспощадного пресечения и борьбы с враждебными элементами, губящими Советскую власть и революцию» (62). Председательствовал на заседании фракции Иван Полукаров — одна из центральных фигур в ВЧК, благодаря занимаемой им важной должности главы отдела по борьбе с контрреволюцией. Едва ли вероятно, чтобы Полукаров смог самостоятельно провести любое крупное решение на уровне большевистской фракции, тем более решение об отстранении Урицкого, без предварительного одобрения его Дзержинским.

Однако проблема была не только в Прошьяне и Урицком. Есть указания на то, что их взгляды на будущее ПЧК разделяли большинство членов Петроградского бюро ЦК большевиков, некоторые петроградские районные Советы, а также комиссар юстиции СК СО Крестинский. Еще 13 апреля Петроградское бюро ЦК рассмотрело резолюцию, предложенную Иоффе и рекомендующую Центральному Комитету упразднить ВЧК и ПЧК, поскольку они «более вредны, чем полезны». За резолюцию, в конце концов, проголосовал только сам Иоффе. Но самым показательным было то, что бюро затем приняло решение «временно не возбуждать дела против существования комиссии Дзержинского и Урицкого, ввиду того что это является только красивым жестом с нашей стороны» (63).