28
28
Лидия стажировалась в Москве почти два месяца, с октября 1948 года до самых новогодних праздников.
Опытно-производственная установка «У-5» была создана в секретном институте НИИ-9 для экспериментальной проверки всей технологической цепочки извлечения плутония из облученного урана. Именно на этой установке в конце 1947 года были получены первые 73 микрограмма плутония. Облученные урановые блочки подвозили сюда в контейнерах из расположенной рядом лаборатории № 2 (руководимой Курчатовым), где 25 декабря 1946 года был запущен первый в СССР и Европе экспериментальный реактор Ф-1.
Здесь же на «У-5» были впервые тщательно изучены и физические свойства никому не известного «неземного» металла — плутония.
В течение всего 1948 года установка использовалась также для практической подготовки технологов и руководящего персонала заводов «Б» и «В» в плутониевой зоне.
Лидия приехала в Москву с самой последней группой командированных. Ее определили на участок химического выделения твердой двуокиси плутония из концентрированного раствора.
Эта часть технологии по проекту должна была осуществляться в химическом цехе третьего завода плутониевой зоны, на объекте «В». Это означало, что после окончания стажировки и возвращения в зону Лидию ожидал приказ о переводе в качестве технолога на новый объект, который только еще начинал строиться.
Судьба снова отодвигала Лидию на некоторое время от долгожданной практической работы в заводском цехе.
Однако вся обстановка на «У-5» была максимально приближена к заводским условиям: та же технология, то же оборудование.
Работая по заданиям и под непосредственным руководством придирчивого профессора Невольского, Лидия постепенно втянулась в стремительный темп, царивший в этих суровых стенах.
В качестве идеального примера для подражания Невольский постоянно рекомендовал Лидии директора установки «У-5», профессора Зинаиду Васильевну Ершову, «русскую мадам Кюри», когда-то проходившую радиологическую стажировку в знаменитой парижской лаборатории.
Творческая обстановка увлекала Лидию. Постепенно, с каждым днем, она все больше влюблялась в фантастический атомный мир. Одновременно приходило ощущение своей полезности и нужности, приятное чувство уверенности от четкого определения характера будущей работы в зоне.
Это удваивало ее энергию и природное трудолюбие. Пропадала в институте с утра до ночи, в том числе и в выходные дни. Не нужно ей было никакого воскресного отдыха. Разве есть что-нибудь прекраснее любимой творческой работы? Невольский всячески поощрял энтузиазм Лидии, потому что разглядел в ней настоящий исследовательский талант. А может быть, еще что-то, чего не доставало ему самому.
Невольский все больше привязывался к своей лучшей практикантке. Перед Новым Годом после долгого стеснительного раздумья решил, что может позволить себе на правах учителя проводить Лидию. Пришел на вокзал за целый час до отхода поезда. Провожал смущаясь, трогательно. Неловко и торжественно вручил Лидии какие-то помятые оранжерейные цветы.
— До свидания, Лидия, — произнес тихо, — я скоро приеду к вам.
А Лидия всю дорогу думала о том, что Невольский имел в виду, когда сказал «к вам». Ей почему-то очень хотелось, чтобы эти слова относились не только к плутониевой зоне, но и лично к ней…
Завод «В» проектировался как образцово-показательный, с учетом последних научно-технических достижений и новейших требований к радиационной безопасности. В проекте были предусмотрены специальные помещения для дозиметрической службы и здравпункта, санпропускники с душевыми кабинками на выходе из грязной зоны.
Но к моменту выхода первой продукции с радиохимического производства строительство завода «В» было не завершено. А времени на ожидание не было.
Ванников предчувствовал эту ситуацию. Еще в декабре 1948 года по его инициативе часть старых бараков около станции Татыш, использовавшихся под артиллерийские склады, были освобождены, «перекроены» и подкрашены. Одним словом, на скорую руку приспособлены для временного химико-металлургического производства.
Именно здесь, в этих одноэтажных, внешне ничем не примечательных бараках и предстояло изготовить конечное изделие комбината: деталь № 1-233-1 — две плутониевые полусферы для первой советской атомной бомбы РДС-1. В начале февраля 1949 года были произведены ответственные назначения руководителей цехов. Начальником химического цеха № 9 стал Филипцев, металлургического цеха № 4 — Зуев. А первым директором завода «В» был назначен Лысенко, которому судьба уготовила уже через полгода радиоактивный смертный приговор.
26 февраля в 12 часов ночи первая двадцатилитровая канистра концентрата плутония с завода «Б» была торжественно передана Филипцеву под роспись. В ту же ночь, после краткого поздравления Музрукова и теплых рукопожатий всех присутствующих, плутониевый концентрат был разлит для оперативной работы в обычные лабораторные стаканы.
Из-за высокой концентрации плутония и опасности возникновения СЦР обработка исходного раствора производилась небольшими порциями девушками, обреченными в будущей жизни на хронические заболевания.
Этот начальный период работы академик Черняев позже назвал «стаканным периодом».
Работа лаборантов производилась в обычных негерметичных вытяжных шкафах, под контролем технологов, прошедших стажировку на установке «У-5». 8 марта 1949 года, с некоторым опозданием, на комбинат прибыла группа научных руководителей из Москвы и Ленинграда.
Их подвезли от проходной непосредственно к месту, предназначенному для проживания, — к уютным финским домикам в 150 метрах от производственных бараков. Коттеджи утопали в роскоши великолепных уральских берез, у которых вскоре засохнут ветки и скрючатся листочки, напоенные непривычным воздухом. Главным научным руководителям, Бочвару, Виноградову и Черняеву, сразу показали протоптанную тропинку до цеха № 9.
Профессор Невольскии входил в металлургическую группу Бочвара. Он ехал в зону с чувством юношеской радости от встречи со своей любимой ученицей и ощущением непредвиденного, но все-таки вероятного счастья.
Коттеджи ученых работники завода «В» называли «Пиквикским клубом академиков». Им предстояло безвыездно проживать в этом «клубе» несколько месяцев, вплоть до получения готового изделия. Отлучаться и отвлекаться на прогулки не рекомендовалось в довольно жесткой формулировке. Дорога одна, в соседние рабочие бараки. Утром — туда, вечером — в обратном направлении.
Поскольку работа в цехе № 9 протекала безостановочно и круглосуточно, технологам, ведущим процесс, разрешалось заходить в коттеджи для консультаций в любое время дня и ночи.
Лидия чаще заходила к Невольскому ночью. Иногда, конечно, по делу. Но и просто к нему. И оставалась до утра. Невольскии после смерти жены, пятнадцать лет назад, «утопил» себя в работе, вычеркнув, как ему казалось, навсегда женщин из своей личной жизни. Да и Лидия долгие годы была отлучена от обычных женских радостей. Оба чувствовали себя неумелыми и неловкими, но проявляли столько нежности и такта, что незаметно для самих себя превратили эти ночные встречи в полубредовые полеты в сказочную страну, неведомую и недоступную свежей юности. Запоздалому счастью не было границ.
Их сближение укреплялось общим делом. Они прекрасно, с полуслова, понимали друг друга. И техническая беседа или консультация никогда не являлась искусственной прелюдией к обычному человеческому чувству. Это чувство принадлежало только им двоим. Лидия не хотела делиться им со своими юными подругами Татьяной или Варварой, а Аркадию Николаевичу и не с кем было делиться.
Он видел в Лидии не только прекрасную умную женщину. Все чаще и чаще находил в ней признаки настоящего ученого, аналитика-исследователя. Считал, что ее место совсем не в производственном цехе, а в научном институте. Например, в его родной «девятке».
Но Невольскии восхищался не только Лидией, но и жертвенно-героической работой всех юных девушек. Его поражало все в этой зоне. Как девушки-лаборантки старались соблюдать в бараке стерильную чистоту, чтобы не «загадить продукт» случайными примесями.
Как они старательно орошали рыхлый грунт вокруг барака водой из леек и шлангов, чтобы предотвратить попадание в цех уличной пыли. Постоянно мыли мокрыми тряпками стены комнат, которые по требованию академика Бочвара отделали при ремонте гладкими, легко моющимися материалами.
В помещение, где проводился последний этап очистки, входили, как в реанимационное отделение: меняли обувь, халаты. Страшно боялись любой грязи, которая могла бы случайно повлиять на качество плутония.
При этом почему-то не защищали ничем свои дыхательные органы, не боялись полной грудью вдыхать воздух, насыщенный мелкой, невидимой плутониевой пылью. О последствиях не знал никто — ни лаборантки, ни академики…
В конце июля 1949 года в зону прибыла новая группа ученых, из КБ-11 (или объекта № 550): Харитон, Флеров, Зельдович и другие, менее известные.
Приезд конструкторов и теоретиков изделия № 1 означал, что первый этап близок к завершению. Они должны были не только принять здесь плутониевый заряд, но и предварительно определить качество полученного плутония (его пригодность по изотопному составу для использования в бомбе), а также провести опыты по определению критической массы сердечников.
В цехе № 9, где работала Лидия, конечным продуктом являлись небольшие кусочки диоксида плутония («корольки») весом по 7–8 граммов. Восстановление двуокиси до чистого металлического плутония и спрессовывание всех «корольков» в две требуемые полусферы производились в другом бараке — металлургическом отделении № 4. Вход туда был крайне ограничен. Лидия так никогда и не увидела конечного изделия плутониевой зоны.
После легирования сердечников галлием для перевода плутония в пластическую фазу дельта, тончайшей обработки на токарном станке и никелирования поверхностей обе полусферы поступили в распоряжение Курчатова, Харитона, Флерова и Зельдовича. Ученые в специальном удаленном (на всякий случай!) бараке провели серию опасных экспериментов по определению критмассы готового изделия и толщины экранной оболочки из урана вокруг него, которая обеспечивала бы сверхкритичность сердечника в бомбе. Это было бы почти стопроцентной гарантией ядерного взрыва при сферическом обжатии сердечника в бомбе.
В тот же вечер, 5 августа 1949 года, состоялось официальное подписание акта о приемке-сдаче изделия № 1. Формуляр и Технический паспорт подписали от сдатчиков Курчатов, Бочвар, Займовский, Музруков и Славский. От приемщиков — Харитон и Кузнецов. В ночь с 5 на 6 августа руководители плутониевой зоны после телефонного сообщения Берия об успехе, объединившись с учеными, профессорами и академиками, пили шампанское, коньяк и водку. А ранним туманным утром 8 августа 1949 года все жители в домах, прилегавших к основной дороге на выезд из зоны, были разбужены ужасным грохотом и рычанием бронетранспортеров. Никто не знал, что из зоны вывозили с боевым эскортом конечный продукт трехлетнего труда всей плутониевой зоны: две никелированные полусферы размером с теннисный мяч, диаметром всего в восемь сантиметров. Их путь лежал теперь в другую секретную зону — на объект № 550, для контрольной сборки первой советской атомной бомбы РДС-1 («Россия дает Сталину», «Россия делает сама», «Реактивный двигатель Сталина» — расшифровка на выбор).
Курчатов и Харитон выехали в своем «научном» железнодорожном вагоне в тот же день. Несмотря на крайнюю спешку и специальный запрос у Берия, лететь самолетом им запретили (во избежание случайной авиационной катастрофы).
Через день стали потихоньку разъезжаться и другие ученые, члены пусковых бригад. Перед отъездом Невольский сделал Лидии официальное предложение о работе в НИИ-9, пообещав добиться разрешения на перевод на самом высшем уровне — в ПГУ.
К этому он добавил свое личное пожелание разделить с ней свою судьбу, если она сочтет это возможным при существующей разнице в возрасте.
— Не возражайте, Лида! — сказал он строго, приложив ладонь к ее благодарно раскрывшимся устам. — Шестнадцать лет — это большая и трудная разница. Подумайте спокойно в мое отсутствие. А я с надеждой буду каждый день ждать вашего ответа.
Из всех ученых только Зельдович решил задержаться на пару дней… У него были для этого личные мотивы.