Глава 1 ТЕОРИЯ ВОЙНЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 1

ТЕОРИЯ ВОЙНЫ

Итог работы любого исследователя – подробная карта местности, на которой он путешествовал. Но для тех, кто после него приступал к работе в той же области, эта карта – первое, с чего следует начать. Так же и со стратегией. Прежде чем начать ее изучение, необходимо найти карту, которая сразу покажет участок для исследования и основные черты, определяющие его форму и характеристики. Такую карту может дать только «теория войны». По этой причине, исследуя войну, нужно овладеть основами теории, а уж потом пускаться на поиски практических выводов. Война настолько сложна и многогранна, что без такого руководства есть риск заплутать среди дорог, на каждом шагу изобилующих препятствиями. Если значение стратегии и в сухопутной войне не подвергается сомнению, то в войне на море, где условия стократ сложнее, нужда в ней еще более велика.

Морская стратегия – комплекс принципов, которыми определяются военные действия. Основным фактором в данном случае является море. Военно-морская стратегия – есть ее часть, определяющая движение флота, в то время как морская стратегия определяет, какую роль флот должен сыграть в связи с действиями сухопутных сил. Вряд ли стоит отдельно упоминать о том, что ведение войны при помощи одних только военно-морских сил практически невозможно. Без соответствующей помощи давление с моря может оказывать только негативное влияние. Его эффект обычно медленный и неприятный как для торговли, так и для нейтралов, и поэтому всегда существует тенденция принять условия мира, весьма далекие от желаемых. Для твердого решения необходимо более интенсивное давление. Поскольку люди живут на земле, а не в море, большие разногласия между воюющими народами всегда решались – за исключением разве что редчайших случаев – тем, что армия может совершить на вражеской территории, или страхом перед тем, что флот даст ей возможность совершить.

Таким образом, главная забота морской стратегии – определить взаимоотношения армии и флота в войне. Когда это сделано, и ни в коем случае не раньше, наступает очередь военно-морской стратегии разработать способ, с помощью которого флот может наилучшим образом выполнять свои функции.

Проблема такой координации допускает множество решений. Может статься, что ввиду первостепенной срочности и огромной важности задач флота армии придется посвятить себя помощи флоту, прежде чем начать непосредственные действия против наземных сил противника. С другой стороны, может случиться так, что первейшей задачей флота будет способствовать военным действиям на берегу, и только потом приступить к уничтожению вражеского флота. Максимы, касающиеся определения первоочередных целей, успешно работавшие в сухо путной войне, никогда не действовали так же хорошо, когда важным фактором войны становилось море. В таких случаях уже недостаточно утверждать, что первоочередная цель армии – уничтожить вражескую армию, а флота – уничтожить вражеский флот. Тонкое взаимодействие наземных и морских факторов создает условия слишком запутанные для столь прямолинейных решений. Даже начальные «уравнения» оказываются слишком сложными, чтобы свести их решение к простому применению готовых максим. Их правильное решение зависит от фундаментальных принципов войны, и для определения позиции, с которой хорошо видны все факторы и их истинные взаимоотношения, решающее значение имеет теория.

Теория, которая сегодня прочно удерживает свои позиции, заключается в том, что война в фундаментальном смысле есть продолжение политики с помощью других средств. Процесс, в результате которого континентальные стратеги пришли к этому выводу, включал ряд сложных философских рассуждений. Создатели теории были достаточно опытными, но их метод не принадлежит к легко воспринимаемым. Поэтому лучше сначала попытаться представить их выводы в конкретной форме, что сразу сделает понятной суть дела. Рассмотрим, например, обычный случай, когда военно-морскому или морскому штабу поручено подготовить план военных действий против определенного государства и дать рекомендации по поводу средств его осуществления. Очевидно, что возникнет следующий вопрос: какова цель войны? Без определенного или альтернативных ответов на этот вопрос штаб вряд ли сможет сделать больше, чем порекомендовать сделать вооруженные силы, которые страна может себе позволить, наиболее эффективными. Прежде чем предпринять дальнейшие шаги, разработчикам необходимо понять множество вещей. Они должны знать, есть ли расчет на получение чего-то от противника, или необходимо не допустить, чтобы он что-то получил от данной страны или любого другого государства. Если от другого государства, то необходимые меры должны основываться на его географическом положении и относительной мощи – сухопутной и морской. Даже если цель ясна, необходимо знать, насколько большое значение ей придает противник. Станет ли он сражаться за нее насмерть или откажется от этого сравнительно легко? В первом случае нельзя надеяться на победу, не сломив полностью сопротивление противника, во втором – достаточно нацелиться на что-нибудь менее дорогостоящее и опасное, предпочтительно находящееся в пределах досягаемости. Все эти вопросы находятся в компетенции министров, отвечающих за внешнюю политику страны, и прежде, чем штаб перейдет к планированию военных операций, на них должны быть даны ответы.

Короче говоря, штаб должен задать вопрос: какую политику проводит ваша дипломатия и где и почему вы ожидаете ее крушения, которое вынудит взять в руки оружие.

Военный штаб должен продолжать работать, когда дипломаты окажутся неспособными получить желаемое, а используемые им методы будут зависеть от природы поставленной цели. Вывод: война есть продолжение политики, форма политического взаимодействия, важной составляющей которой является сражение.

Именно эта теория, на первый взгляд простая и бессмысленная, дала ключ к практической работе, направленной на формирование современных военных планов, и совершила революцию в изучении стратегии. Она появилась только в начале XIX века. Долгое время люди писали об искусстве войны, но из-за отсутствия исправно работающей теории их труды оставались ненаучными, посвященными в основном проблемам сиюминутным и весьма банальным. Правда, были довольно неплохо проработаны мелкие детали, но не был выработан перспективный взгляд на проблему в целом, который позволил бы определить отношение деталей к фундаментальным постоянным величинам рассматриваемой проблемы. Еще не была найдена точка отсчета, благодаря которой можно было бы отделить основополагающие факторы от случайных. Результатом стала тенденция ставить во главу угла только последние примеры и ошибочно применять методы, позволившие достичь недавнего успеха, к войне в целом. Не существовало средств для определения того, чему обязан конкретный успех – сложившимся специфическим обстоятельствам или факторам, общим для всех войн.

Революционные и Наполеоновские войны совпали с периодом философской активности, который обнажил поверхностность и эмпирическую природу всего, что было сделано до этого времени. Наполеоновские методы, по мнению его современников, произвели переворот в ведении наземной войны, которое приобрело совершенно новый аспект, и стало очевидно, что концепции, вполне приемлемые ранее, стали совершенно нежизнеспособны в качестве базы для глубокого исследования. Создалось впечатление, что война на суше изменилась. Теперь она стала не просто ударом и отражением атаки регулярных армий, а стремительным нападением одной вооружившейся нации на другую, когда каждая жаждет крови другой и стремится уничтожить противника или погибнуть. Люди оказались свидетелями высвобождения человеческой энергии, которая не имела аналогов, по крайней мере в цивилизованные времена.

Предположение не было до конца верным. Ведь если континент раньше действительно не применял упомянутые методы, Англия не была с ними совсем уж незнакома, идет ли речь о суше или о море. Как станет ясно впоследствии, революция XVII века дала Англии активные методы ведения войны, тесно связанные с теми, которые принял на вооружение Наполеон от лидеров французской революции. Философский взгляд мог бы допустить предположение, что явление не было исключительным, а наоборот, вполне естественным выходом человеческой энергии, инициированным вдохновляющим политическим идеалом. Но британский прецедент был забыт, и возбуждение, вызванное новыми французскими методами, оказалось настолько глубоким, что его влияние до сих пор имеет место быть. Некоторые специалисты склонны утверждать, что сейчас существует только один способ ведения войны – наполеоновский. Игнорируя тот факт, что Наполеон в итоге потерпел поражение, они называют ересью даже само предположение, что могут существовать и другие способы. Они не удовлетворяются заявлением, что наполеоновская система подходит ко всем войнам, как бы сильно ни различались их характеры и цели, и насильственно обряжают в ту же форменную одежду и войну на море, полагая, очевидно, что тем самым делают ее презентабельной и придают ей новую силу.

Видя, насколько ограниченной стала наполеоновская идея, было бы удобнее, прежде чем двигаться дальше, точно определить ее особые характеристики, но это не так легко. Подходя к ней с критических позиций, можно увидеть только расплывчатой и не поддающейся определению. Вполне реально с некоторой натяжкой выделить четыре идеи, переплетенные в современном представлении. Во-первых, это идея ведения войны силами не только регулярной армии, но и всего вооружившегося народа – концепция, которая, по сути, вовсе не была наполеоновской. Он получил ее в наследство от революции, хотя в действительности она была намного старше. Это было возрождение популярной практики, возникшей на раннем этапе социального развития, от которой все нации поочередно отказались, как от экономически не обоснованной и опасной. Результаты этого отказа были иногда хорошими, иногда плохими, но определяющие условия отличались несовершенством. Во-вторых, существует идея активных усилий – не останавливаться, чтобы закрепить каждое мелкое достижение, и гнать врага без перерыва и отдыха, пока он не будет окончательно разбит, – идея, которой Кромвель опередил Наполеона на полтора века. Мало отличается от нее и третья идея – о переходе в наступление. В ней нет ничего нового, поскольку ее преимущества всегда были понятны, и Фридрих Великий постоянно пользовался ею почти с тем же бесстрашием, что и сам Наполеон – даже с заслуживающим порицания безрассудством, как признают высокопоставленные сторонники наполеоновских идей. И наконец, существует идея о превращении вооруженных сил противника, а не территории его государства или его части, в главную цель. Это, вероятно, может рассматриваться как самая значительная характеристика наполеоновских методов. Здесь нас вводит в заблуждение тот факт, что, несомненно, в особых случаях, таких как, например, аустерлицкая кампания, Наполеон делал своей целью вражескую столицу, как будто верил, что ее оккупация является наиболее важным шагом в отношении ликвидации вражеских сил и воли к сопротивлению. Он определенно не считал своей первоочередной целью главную армию противника, ведь основной была армия не Мака, а эрцгерцога Карла.

В общем, когда говорят о наполеоновской системе, имеется в виду две группы идей: в одну входит концепция войны, которая ведется силами всей нации, в другую – идея Кромвеля о продолжительном усилии, предпочтение, отдаваемое Фридрихом наступлению, практически любой ценой, и, наконец, идея о вражеских вооруженных силах как главной цели, которая также принадлежала Кромвелю.

Именно комбинация этих, несомненно, оригинальных идей привнесла в ход ведения военных действий настолько радикальные изменения, что, кажется, война стала другой. В данном случае нет необходимости выяснять, насколько факты подтверждают этот вывод. Учитывая природу вещей, он должен быть ошибочным. Неужто война или что-либо другое могут поменять свою суть? Если создается именно такое впечатление, значит, случайности путают с закономерностями, что нередко было свойственно величайшим мыслителям наполеоновских времен.

На какое-то время, судя по всему, они зашли в тупик, но, очистив свои умы от грохота сражений, в которых они принимали непосредственное участие, эти люди ясно увидели, что новые явления, по сути, являются случайными. Они осознали, что наполеоновские методы, взявшие мир штурмом, были успешными только в войнах определенного характера, а когда полководец решил применить их в войнах другого плана, он потерпел неудачу. Чем это можно объяснить? Какая теория, например, смогла бы охватить наполеоновские успехи в Германии и Италии, а также неудачи в Испании и России? Если же изменилась концепция войны в целом, как можно объяснить успех Англии, которая не меняла свои методы? Ответ на эти вопросы чрезвычайно важен. Наша точка зрения осталась неизменной. Есть ли нечто неотъемлемое в концепции войны, оправдывающее подобное отношение в нашем случае? Имеем ли мы право и в будущем ожидать такого же успеха?

Первым человеком, сформулировавшим теорию, объясняющую явления Наполеоновской эпохи, был генерал Карл фон Клаузевиц, человек, чья ревностная служба и преподавательская работа отразили необходимость систематизации исследований в его профессиональной области. Он был не просто профессором, а солдатом, получившим образование в суровой школе войны. Ученик и друг Шарнхорста и Гнейзенау, он служил в штабе Блюхера в 1813 году, был начальником штаба корпуса Л. Вальмодена во время его кампании против Даву на нижней Эльбе и 3-го прусского армейского корпуса в кампании 1815 года. После этого он был директором Всеобщего военного училища в Берлине и умер в 1831 году, занимая должность начальника штаба армии маршала Гнейзенау. В течение пятидесяти лет после его смерти его теории и система подверглись, как он и ожидал, нападкам со всех сторон. Однако сегодня его работы являются основой стратегической мысли, и прежде всего в Германии, прошедшей школу «крови и железа».

Процесс, с помощью которого Клаузевиц пришел к своей знаменитой теории, прослеживается в его известной работе «О войне». В соответствии с философской модой своего времени он начал с попытки сформулировать абстрактную идею войны. Первым было определение: «Война есть акт, призванный заставить нашего противника выполнить нашу волю». Но этот акт насилия был не просто «столкновением армий», как полтора века назад его определил Монтекуколи[3]. Если проанализировать абстрактную идею войны, то по логике акт насилия должен быть осуществлен с помощью всех средств, имеющихся в нашем распоряжении и при максимальном напряжении воли. В результате мы получаем концепцию двух вооруженных наций, напавших друг на друга и продолжающих борьбу с максимальной силой и энергией до тех пор, пока одна из них не оказывается неспособной к дальнейшему сопротивлению. Это Клаузевиц назвал «абсолютной войной». Но богатый практический опыт и систематическое изучение истории подсказали ему, что «реальная война» есть нечто совершенно иное. Он утверждал, что наполеоновские методы действительно приблизились к абсолютным и придали немного цвета использованию абсолютной идеи как рабочей теории. «Но должны ли мы, – спрашивает он, – удовлетвориться этой идеей и применять ее ко всем войнам, какой бы характер они ни носили? Должны ли мы вывести из нее все, что требуется от теории? Это следует решить, потому нельзя ничего с уверенностью сказать о военном плане, не осознав, должна ли война быть только такого типа, или она может быть и другой». Клаузевиц сразу понял, что теория, сформированная вокруг абстрактной или абсолютной идеи войны, будет ограниченной, а значит, не сможет дать все, что требуется для практических целей. Она исключит почти все войны, которые велись со времен Александра Македонского до эпохи Наполеона. И где гарантия, что следующая война будет строго соответствовать наполеоновскому типу и впишется в абстрактную теорию? «Эта теория, – писал он, – совершенно бессильна против обстоятельств». Так оно и было, и войны середины XIX века действительно вернулись к донаполеоновскому типу.

Если коротко, трудность Клаузевица в принятии его абстрактной теории в качестве рабочего правила заключалась в том, что он учитывал следующее: война не началась с началом революционной эпохи и вряд ли закончится вместе с ней. Если эта эпоха изменила характер войны, следует предположить, что война изменится с приходом новых времен и формированием других условий. Теория войны, не предусматривающая этого и не включающая все, что было ранее, и не теория вовсе. Если теория войны призвана использоваться в практических целях, она должна охватывать и объяснять не только высшее проявление враждебности, которому Клаузевиц лично был свидетелем, но также каждое проявление, случившееся ранее или которое может произойти в будущем.

Обдумывая основные причины колебаний в энергии и интенсивности враждебных отношений, Клаузевиц нашел решение. Большой опыт штабной работы и длительное изучение внутренних течений войны подсказали ему, что война никогда не была вопросом, исключительно нацеленным на высшую степень возможного боевого плана. Проявленная энергия всегда корректируется политическими соображениями и глубиной национальных интересов в цели войны. Он видел, что реальная война была в действительности международной связью, которая отличалась от других международных отношений только методом, принятым для достижения политической цели. Так он пришел к своей знаменитой теории, гласящей: война есть продолжение политики другими средствами.

На первый взгляд в ней нет ничего особенного. Но только на основе такой простой и даже очевидной формулы может быть построена грамотная научная система. Нам стоит только детально рассмотреть ее значение, чтобы увидеть, какие важные практические советы можно из нее почерпнуть.

Вооружившись концепцией войны как продолжения политических взаимоотношений, мы понимаем, что все, лежащее вне политической концепции, то есть все, свойственное строго военным и военно-морским операциям, принадлежит к средствам, которыми мы пользуемся для достижения политической цели. Следовательно, первая составляющая военного плана заключается в том, что используемые средства должны как можно меньше противоречить политическим предпосылкам войны. Конечно, на практике, как и в человеческих взаимоотношениях, будет достигнут компромисс между средствами и целью, между политическими и военными крайностями. Но Клаузевиц считал, что политика всегда должна занимать главенствующее положение. Офицер, который ответственен за ведение войны, может, конечно, потребовать, чтобы политические тенденции и взгляды не оказывали значительного влияния на военные средства, находящиеся в его распоряжении. Но, хотя такое требование может в отдельных случаях довольно сильно воздействовать на политику, военные действия всегда должны рассматриваться только как выражение этой политики. Они не должны ее опережать. Политика – цель, а война – средство, с помощью которого мы этой цели достигаем, и средства всегда должны быть неразрывно связаны с целью.

Практическая важность этой концепции теперь будет яснее. Она позволяет на конкретном примере показать, с чего начать. Когда начальнику штаба поручают подготовить военный план, он не должен отвечать, что мы будем воевать так-то и так-то, потому что это метод Наполеона или Мольтке. Он должен выяснить, каковы политические условия и цель войны и как много поставленный на карту вопрос значит для нас и для наших противников. Именно эти соображения определяют характер войны. Урегулировав этот основной вопрос, он сможет определить, будет ли война того же характера, при котором методы Наполеона и Мольтке являются успешными, или она имеет другой характер, и упомянутые выше методы для нее неприемлемы. Далее он разработает и предложит военный план, и не такой, на котором будет стоять клеймо того или иного великого полководца, а тот, который будет соответствовать предстоящей войне. Предполагать, что один метод ведения войны будет соответствовать всем видам войн, значит пасть жертвой абстрактной теории, а не стать пророком реальности, какими видят себя самые ярые приверженцы наполеоновской школы.

Следовательно, утверждает Клаузевиц, самое первое, величайшее и критическое решение, благодаря которому должны прийти к соглашению государственный деятель и генерал, – это определение характера войны. Они должны быть уверены, что не принимают его ошибочно за другой, не пытаются сделать из него то, чем он в силу своих свойств быть не может. «Это, – заявляет Клаузевиц, – первый из всех стратегических вопросов, имеющий самые далеко идущие последствия».

Таким образом, его военная теория является ценной, прежде всего, потому, что дает четкое направление, по которому мы можем двигаться, чтобы определить характер предстоящей войны, и убедиться, что не пытаемся навязать конкретному характеру войны специфический характер операций только потому, что они оказались весьма успешными в войне совершенно иного плана. Только рассматривая войну как независимое явление и одновременно политический инструмент, можно извлечь пользу из уроков истории и понять, каковы отличия войн в соответствии с характером мотивов и обстоятельств, в связи с которыми они возникли. Эта концепция, говорит Клаузевиц, является первым лучом света, призванным привести нас к истинной теории войны и, таким образом, помочь нам классифицировать войны и научиться различать их.

Жомини[4], его великий современник и соперник, использовал менее философский, но не менее четкий метод и полностью поддержал эту точку зрения. Будучи шведским солдатом удачи, он получил почти такой же опыт, как и Клаузевиц. Опыт был получен, главным образом, в штабе маршала Нея и на русской службе. Он не создал фундаментальную теорию войны, однако его основные выводы были теми же. Первая глава его завершающего труда была посвящена «политике войны». В ней он разделил войны на девять категорий согласно их политическим целям. Основным моментом он посчитал то, «что разные виды войн будут иметь большее или меньшее влияние на характер операций, которые потребуется провести, чтобы достичь поставленной цели, на силы, которые придется применить, и на соглашения, в которых мы будем участвовать». Далее он добавил, что будет существовать большая разница в операциях, в зависимости от риска, на который придется пойти.

Оба автора, хотя они зачастую придерживались противоположных взглядов на используемые средства, были согласны с тем, что фундаментальная концепция войны является политической. Они, конечно, были согласны с тем, что, если мы мысленно изолируем силы, занятые на любом театре военных действий, снова появляется абстрактная концепция войны. Если речь идет об этих силах, война – вопрос борьбы, в которой каждая воюющая сторона должна стараться всеми имеющимися в ее распоряжении средствами уничтожить другую. Но даже при этом они могут обнаружить, что некоторые средства остаются для них недоступными по политическим соображениям и в любой момент военная удача или развитие политических событий, с которыми связана война, может отбросить их к фундаментальной политической теории.

Давайте пока остановимся на концепции войны как проявлении насилия для достижения политической цели. Из этой широкой и простой формулы следует, что войны будут разными – в зависимости от характера цели и величины желания ее достичь. Теперь можно перейти к анализу практических рассуждений, являющихся ее непосредственным результатом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.