Лето 1915 года на сухопутном фронте

Лето 1915 года на сухопутном фронте

Лето 1915 года можно охарактеризовать как период генерального отступления нашей армии на всем фронте. Назначались рубежи, которые войска должны были удерживать, но армия уже приобрела инерцию и остановить ее не было возможности. Вступление в коалицию Италии нисколько не облегчило наш фронт, так как австрийцы взяли против нее войска главным образом с Сербского фронта, а союзники собрались нам помочь тогда, когда немцы уже дошли до намеченного ими рубежа.

В это тяжелое время особенно давали себя чувствовать три бича. Первый – это необычайно разросшееся дезертирство и добровольная сдача в плен. За период нашего отступления мы потеряли пленными, по мнению компетентных лиц, свыше миллиона человек, причем 25 процентов от этого числа приходится на сдавшихся добровольно. Вероятно, почти такое же количество было и дезертиров. Мне самому пришлось наблюдать толпы солдат на железнодорожных станциях, расположившихся как у себя дома. Когда я спросил начальника станции, что это за люди, он мне откровенно сказал, что это дезертиры, которые боятся ехать домой, чтобы их там не арестовали, и они проводят время, кочуя с одной станции на другую. С вопросом о дезертирах удалось справиться только после стабилизации нашего фронта, когда благодаря принятым строгим мерам станции быстро опустели.

Второй бич была эвакуация. Она носила крайне беспорядочный характер. Можно было заключить одно. Или директивы относительно эвакуации не носили достаточно полного характера, или они не выполнялись. Эвакуировалась масса частной мебели и ненужных предметов, а военные склады сжигались, так как их отправлять не успевали. Залежи и пробки образовались на всех главных узлах, и такое положение продолжалось месяцами. Не было указаний, куда что эвакуировать, и потому нужные вещи завозились чуть что не в Сибирь. Еще хуже дело обстояло с эвакуацией беженцев и скота. С вопросом об эвакуации живого материала были все время колебания.

Одно время существовала тенденция применить к немцам скифскую стратегию. Сжечь весь хлеб на полях, разрушить все и вся и оставить между нами и немцами голую пустыню. В этом смысле даже были отданы приказания, но когда коснулось до их выполнения, то это вызвало такое сопротивление у населения, что пришлось от этих мер отказаться. Ограничились поощрением волны беженцев, с которыми пришлось потом много хлопотать, и отправкой скота вовнутрь России. Скот собирался большими стадами, и они перегонялись на восток. К этому делу присосалась масса недобросовестного элемента. Кормов действительно по пути их следования заготовлено не было, вследствие отсутствия организации, но на самом деле, благодаря времени сбора урожая, корм все же можно было доставать, но заправилы этого дела предпочитали показывать скот погибшим от бескормицы, с составлением надлежащих актов, а на самом деле он по пути продавался местному населению по дешевой цене. На этом деле наживались большие состояния, а скот все равно доставался неприятелю. Начальство все это знало, но законных мер применить не могло, так как требовались дознания и следствия, а страна быстро переходила в руки противника.

Третий бич был отсутствие боевого снабжения. Не было снарядов, пулеметов, винтовок, патронов, повозок и стало уже не хватать и лошадей. Вначале думали, что война долго не продлится и мы обойдемся с боевым неприкосновенным запасом. В начале 1915 года, когда выяснился огромный расход боевого материала, мы приступили к усилению заводов, уже в мирное время работавших на военное ведомство, и только с марта того же года, когда катастрофа снабжения уже надвинулась, стали подумывать о мобилизации промышленности. По-настоящему дело началось только в мае, когда были учреждены Особое совещание по обороне и военно-промышленные комитеты. Эти реформы начали давать ощутительные результаты только к концу года, а весь летний период нашего отступления прошел при самых тяжелых условиях нехватки во всем.

В связи с отступлением у нас в Ставке все чаще и чаще между офицерами велись разговоры о внутреннем положении России. Я не раз говорил с гг. Янушкевичем и Даниловым на эти темы, и они вполне разделяли мои опасения.

В июле месяце благодаря настояниям великого князя были назначены три новых министра из общественных деятелей: князь Щербатов,[157] Шипов[158] и Самарин.[159] Военным министром назначен популярный в думских кругах Поливанов.[160] Все это казалось шагом по сближению с обществом и горячо приветствовалось в Ставке. Все как-то повеселели и стали думать, что все беды скоро окончатся и опять снова все пойдет по-хорошему. Погода в это лето стояла чудная. Так приятно было гулять по лесу и хотя на время отрешиться от мрачных мыслей, вызываемых действительностью. Мы разбили перед нашим вагоном наш собственный морской цветничок, у каждого была своя клумба, о которой он и заботился, что вызывало соревнование и давало повод к остротам и даже к мелким ссорам между собой. Так один обвинял другого, что тот нарочно не поливал его клумбу во время командировки на несколько дней.

В это тяжелое время мы, моряки, сделались в Ставке персонами грата. Только мы и давали утешительные сведения. Когда составлялся бюллетень для выпуска в печать, прежде меня всегда просили составить морской отдел возможно короче. Теперь же с большим удовольствием помещали сведения о всех парусных судах, безжалостно уничтожаемых Черноморским флотом. Великий князь Георгий Михайлович,[161] имевший дворец на кавказском побережье, мне в шутку говорил:

– Вы всех моих турецких рыбаков перетопите; у кого же я буду рыбу покупать.

Выше всего наши фонды стояли, впрочем, тогда, когда немцы прорвались в Рижский залив и в Ставке была получена неверная телеграмма о десанте в Пернове. Тогда была спешно двинута гвардия для защиты путей на Петроград, но когда немцы ушли из залива с большими потерями и все было возвращено обратно, то нас чуть не на руках носили.