Ставка и бои начала 1915 года на Северо-Западном фронте
Ставка и бои начала 1915 года на Северо-Западном фронте
Праздники Рождества и новый 1915 год наступили среди всеобщего затишья в боевых действиях. Армии прочно сидели в окопах друг против друга, и Ставка обезлюдела наполовину. Все по очереди после пятимесячного сидения уезжали в недельный отпуск. В личном составе произошли некоторые перемены: кто из полковников получил полк, кто штаб дивизии, и вместо них появились новые лица.
Новый год встречали с шампанским в вагоне-столовой, но веселье как-то не клеилось, точно чувствовалось, что предстоит тяжелый год для России. Мы в своем вагоне иногда собирали своих приятелей и за стаканом вина коротали длинные и скучные зимние вечера. За отсутствием веселых тем в настоящем, обыкновенно вспоминали, кто как проводил праздники в прежние веселые времена. Незадолго перед тем переименовали Петербург в Петроград, и ярые германофобы предлагали завести кружку и брать штрафные деньги со всех, кто будет ошибаться, а так как ошибались все и очень часто, то кружка быстро наполнялась. Деньги решено было расходовать на подарки проезжавшим мимо раненым. Мне лично переименование это не понравилось. Как-никак, а двести лет существования уже составляют традицию, да еще установленную не кем-нибудь, а Петром Великим.
Вскоре мы получили немецкий юмористический журнал «Флигендеблетер» и там была следующая карикатура: нарисован был город, и около него столб с надписью «Петербург», следующая картинка – тот же город и столб, на который лезет русский генерал и заменяет надпись словом «Петроград», следующая картинка – на тот же столб лезет немецкий шуцман и вешает доску с надписью «Гинденбург». С легкой руки у нас стали в шутку переименовывать все немецкие фамилии в русские: так полковника фон Нерике[136] стали называть Фонариков, Альтфатера переименовали в Старопапина и т. д.[137]
Еще был установлен сбор в ту же кружку за каждую тысячу взятых пленных. Платили по желанию: я платил за каждую тысячу австрийцев по рублю, а немцев – по 10 рублей. Это было во время позиционной войны неразорительно, и только один раз после боя под Праснышем с меня взяли сто рублей. Некоторое разнообразие в скучную жизнь Ставки вносил приезд гостей, но большинство из них были обыкновенные смененные с мест генералы, приезжавшие жаловаться и просить новых мест, а потому особого веселья они с собой не приносили. Исключением были два ополченских инспектора – старые генералы Адлерберг[138] и Ольховский,[139] которые ездили по всей России и осматривали ополченские дружины. Время от времени они наезжали в Ставку с докладом и тогда рассказывали смешные истории из того, что видели в глубоких захолустьях. Жили они в своих собственных вагонах и имели своих кухарок.
Безмятежная жизнь в Ставке была вскоре нарушена. Германцы настойчиво нас атаковали у Болимова на левом берегу Вислы, но это была только демонстрация. Главный удар был направлен на нашу 10-ю армию, занимавшую Восточную Пруссию. Германцы скрытно от нас подвезли четыре вновь сформированных корпуса на наш фронт и 7 февраля начали наступление в обход обоих флангов 10-й армии. Если бы мы сразу отступили, как только выяснилось, что против нас действуют превосходные силы, то мы вышли бы из этой истории благополучно, но мы, к сожалению, стали цепляться за свои укрепленные позиции, а потому вся армия понесла большие потери, а 20-й корпус был окружен и целиком попал в руки неприятеля.
В Ставке был вскоре получен рапорт начальника штаба одной из дивизий 20-го корпуса, полковника Дрейера,[140] который, зная отлично местность, верхом с несколькими людьми проскочил через окружающее кольцо. Невозможно без слез читать эту трогательную эпопею: 20-й корпус мог бы свободно отступить, но командующий армией[141] задержал его для обороны г. Сувалки. Когда пришлось отступать уже под сильным давлением, 20-й корпус вел бой на три стороны и притом очень успешно, набрав много пленных и орудий. Тем не менее помощи ниоткуда не приходило, и предоставленный своим силам корпус после недельных беспрестанных боев, обезлюдел почти наполовину и, расстреляв все свои снаряды, под самой крепостью Гродно должен был прекратить сопротивление.
Помощь была организована на другой день после сдачи последних остатков корпуса, когда было уже поздно. Эпизод этот произвел на всю Ставку очень тяжелое впечатление. Как раз в эти дни через Барановичи проезжал морской министр адмирал Григорович, и я его встречал на платформе. Я ему сказал про наше всеобщее огорчение, и он меня успокоил:
– Ничего, у нас людей хватит, были бы снаряды.
Действительно, после перегруппировки войск и подхода подкреплений мы снова перешли в наступление и даже под Праснышем одержали значительный успех, взяв до 10 тысяч пленных. После ряда кровопролитных боев на фронте опять восстановилось равновесие, и противники снова закопались в землю. Кроме Прасныша следует еще отметить храбрую защиту нашей маленькой крепости Осовец, которая выдержала жестокую бомбардировку и отбила повторные атаки противника.
Вскоре после этих событий генерал Рузский заболел, и вместо него был назначен главнокомандующим Северо-Западным фронтом генерал Алексеев – очень популярное лицо в армии, но ему уже не пришлось вести активных действий. В это время наше главнокомандование уже пришло к заключению, что в маневренной войне германцы для нас непосильный противник и что нам следует обратить наши усилия в сторону наименьшего сопротивления, т. е. австрийцев. Германцы, по-видимому, со своей стороны пришли к заключению, что на Западном фронте им союзников с места не сдвинуть, и также решили действовать по наименьшему сопротивлению и обратить свою активность против нас. Если Лодзинские бои рассматривать как средство парализовать нашу активность, то наступление на нашу 10-ю армию следует квалифицировать как подготовку операции против наших обоих флангов, начатую весной. Наши цели и стремления встретились. Мы хотели разбить и выбить из коалиции Австрию. Германцы решили попробовать сделать то же с Россией.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.