Художник-путешественник
Художник-путешественник
Провинциальное (смоленское) издательство «Русич» предпослало недавно изданию очерков Рериха заголовок «избранное наследие великого художника» Я не набрался бы смелости назвать вполне известного художника Рериха великим художником, да и литературное его наследие, даже избранное, сильно уступает по уровню писаниям того же Бенуа или Коровина, но вот в чем Рерих и впрямь превосходил современных ему художников, так это в своей страсти к путешествиям. А ведь и до него, не только художники (вроде Серова и Бакста), но и литераторы (вроде Бальмонта и Бунина) немало постранствовали.
Впрочем, страннику Рериху пришлось столкнуться с особыми трудностями, ибо путешествовать он начал в весьма неподходящую для странствий эпоху. А все же он преуспел и сумел проявить умение, доблесть упорство, хитрость, буквально горы свернув на своем пути.
В начале декабря 1923 г. Рерихи сошли на берег в Бомбее, и началось их сказочное путешествие — Джайпур, Сарнат, Агра, остров Слонов, Бенарес, Калькутта, Сикким… В написанном позднее очерке «Сердце Азии» Рерих приводит сухой список посещенных им за пять лет местностей, и есть от чего опьянеть при перечислении мест любому фантику странствий:
«Дарджилинг, монастыри Сиккима, Бенарес, Сарнат, Северный Пенджаб, Равалпинди, Кашмир, Ладак, Каракорум, Хотан, Яркенд, Кашгар, Аксу, Кучар, Карашак, Токсун, Турфанские области, Урумчи, Тянь-Шань, Козеунь, Зайсан, Иртыш… Цайдам, Нейши, хребет Марко Поло, Кукушили, Дунгбуре, Нагчу, Шенза-Дзонг…»
Нам еще далеко до конца, мы не назвали тридцать пять заоблачных перевалов, пройденных караваном Рериха, не назвали всемирно известных храмов, святилищ, пещер, озер… Впрочем, не будем терзать свое сердце путешественников-неудачников перечнем упущенных возможностей. Пожалеем лишь, что книга Рериха «Сердце Азии» дает не слишком подробное и не очень вразумительное описание путешествий. Впрочем, это описание и не рассчитано на нас с вами. Оно рассчитано на верующих, на единоверцев Рериха. Путь экспедиции пролегает по сказочным горам, мимо храмов и пещер, в окружении заоблачных вершин. Для художника, его жены и сына, для их американских спутников и для местных лам все полно здесь тайных знаков, всякое упоминание имен из легенды предстает как откровение. Для нас, маловеров, Рерих дает как бы почти документальные ссылки: «а вот один лама говорил», «а вот одна дама видела», «а вот газета «Стэтсмен», наиболее позитивная газета Индии, опубликовала следующий рассказ британского майора: «однажды еще до зари…»
Дальше идет описание призраков, высоких людей с длинными волосами (ибо где-то здесь, в Гималаях, живут допотопные великаны). Рерих и сам видит однажды голубое сияние вокруг своих рук и вокруг своей жены. О чудесах свидетельствует в книге Рериха великий знаток здешних чудес миссис Дэвид Ниель, да и сам М. Горький о чем-то свидетельствует. Вот показание Горького, пересказанное Рерихом в его очерке:
«Однажды на Кавказе пришлось мне встретиться с приезжим индусом, о котором рассказывалось много таинственного. В то время я не прочь был и сам в свою очередь пожать плечами о многом. И вот мы наконец встретились, и то, что я увидал, я увидал своими глазами. Размотал он катушку ниток и бросил нитку вверх. Смотрю, а нитка-то стоит в воздухе и не падает. Затем он спросил и меня, хочу ли я что-нибудь посмотреть в его альбоме и что именно. Я сказал, что хотел бы посмотреть виды индусских городов. Он достал откуда-то альбом и, посмотрев на меня, сказал: «Вот и посмотрите индусские города». Альбом оказался состоящим из гладких медных листов, на которых были прекрасно воспроизведены виды городов, храмов и прочих видов Индии. Я перелистал весь альбом, внимательно рассматривая воспроизведения. Кончив, я закрыл альбом и передал его индусу. Он, улыбнувшись, сказал мне: «Вот вы видели города Индии», — дунул на альбом и опять передал мне его в руки, предлагая посмотреть еще. Я открыл альбом, и он оказался состоящим из чистых полированных медных листов без всякого следа изображений. Замечательные люди эти индусы».
Рерих считал, что научившись всяческим чудесам, мы сильно усовершенствуем свою природу. Может, это и гнало его в бесконечную дорогу по «сердцу Азии». Это и прочие чудеса…
За первый месяц в Индии супруги Рерихи добрались в Дарджилинг, посетив Агру (и, вероятно, волшебный Тадж-Махал), Джайпур, Бенарес, Калькутту, остров Слонов… Но конечно, не слоны (и даже не прославленные памятники архитектуры) волновали художника, а священные знаки, знаменья и всеведущие ламы.
В ставшем уже курортным Дарджилинге супруги поселились в том самом доме (Талай-Бхо-Бранг), где когда-то останавливался тибетский далай-лама Пятый. Видимо, Тибет подавал супругам тайный знак. Более того, как раз в ту пору разнеслась весть о бегстве за границу тибетского таши-ламы. Вам трудно будет понять, почему этот, по выражению Рериха «героический экзодус» так взволновал Рерихов. Но «ведь именно таши-ламы связываются с понятием Шамбалы», — пишет Рерих и вскоре спохватывается, что русский читатель окажется «без понятия»:
«Если будет произнесено здесь самое священное слово Азии — «Шамбала», вы останетесь безучастны. Если то же слово будет сказано по-санскритски — «Калапа», — вы также будете молчаливы. Если даже произнести здесь имя великого Владыки Шамбалы — Ригден-Джапо, даже это громоносное имя Азии не тронет вас.
Но это не ваша вина… на западе нет ни одной книги, посвященного этому краеугольному понятию Азии».
Дальше на целых пятнадцати страницах Рерих пересказывает легенды о снежных людях и прочих диковинах Гималайских гор, из которых человек романтического склада мог бы заключить, что где-то там, среди Гималаев, спрятана священная страна, где загадочные мудрецы хранят тайны и ждут своего часа. Время от времени являются какие-то знаки того, что близится час Шамбалы, а заодно, конечно, час истины, мира и красоты. Знаки множатся, а час все не приходит. Вот и некая миссис Дэвид Ниель (крупный знаток этих дел) возвестила в 1924 г., что скоро вернутся из прежней жизни вожди и сотрудники Гессер-Хана, которые «воплотятся в Шамбале, куда их привлекут таинственная мощь их Владыки или те таинственные голоса, которые слышны лишь посвященным».
В конечном итоге, из Рериха про Шамбалу поймешь не много. Кое-какие, тоже не слишком убедительные подробности о Шамбале я нашел в той части французской книги Луи Повельса, где рассказано о близкой к Гитлеру эзотерической группе тибетского толка, носившей название «Группа Туле» и включавшей таких влиятельных персонажей, как Гиммлер.
«Философское обоснование своей деятельности, — пишет Повельс, — группа черпала в знаменитой книге «Дзянь», тайной книге тибетских мудрецов. Согласно этой книге существует два источника энергии:
Источник правой руки, проистекающий из подземной монастырской крепости медитации, разместившейся в городе, носящем символическое имя Агарти. Это источник созерцательной энергии.
Источник левой руки — источник материальной энергии. Он протекает в наземном городе Шамбала. Это город насилия, которым повелевает Король страха.
Тот, кто вступит с ним в союз, сможет повелевать миром».
Похоже, что многих диктаторов в XX в. очень соблазняла помощь Короля Страха, ибо власть их держалась на укоренении страха в ничтожных «винтиках» — рабах.
Во время его пребывания в Дарджилинге, а может, и до этого в душе Рериха созрел план великого путешествия по Средней Азии — через перевалы Тибета и Западные Гималаи в Китайский Туркестан. На Алтай, в Сибирь и Монголию, потом к Югу через пустыню Гоби, Тибетское нагорье и Восточные Гималаи обратно в Дарджилинг.
Готовясь к этому величайшему своему путешествию, Рерих посещает США, откуда идет приток средств, заезжает и в Европу, навещает в Берлине советское посольство, ведет там какие-то переговоры, потом навещает Порт-Саид и пирамиды в Гизе, остров Цейлон, штаб-квартиру теософического общества в индийском Адьяре и, наконец, возвращается к подножью Гималаев — в Дарджилинг.
Рерих серьезно готовится к тяжелому переходу, предвидя пограничные трудности, завязывает связи с дипломатами разных стран и попутно создает девятнадцать картин, изображающих духовных учителей христианства, буддизма, ламаизма, синтоизма и даже духовного водителя алтайцев…
В марте 1925 г. вместе с женой и сыном Юрием Николай Рерих из кашмирского Шрингара двинулся в путь во главе своей экспедиции. Из Кашмира экспедиция идет по караванному пути в тибетский Ладак, который считается родиной Гессер-Хана. Если верить просвещенной миссис Дэвид Ниель, «Гессер-Хан — это герой, новое воплощение которого произойдет в Северной шамбале». Рерих снова прикоснулся к легенде. Может, это и было одной из целей его паломничества. В сентябре, покинув Ладак, экспедиция Рериха через семь горных перевалов входит в китайский Туркестан.
«Рассказать красоту этого многодневного снежного царства невозможно… — пишет путешественник, — такие фантастические города, такие многоцветные ручьи и потоки, и такие пурпуровые и лунные скалы. При этом поражающе звонкое молчание пустыни…»
Лично мне в долгие годы моей российской жизни посчастливилось открыть для себя горы Кавказа, Тянь-Шаня и Памира, много счастливых месяцев и недель провести в горах, так что самым понятным для меня в извилистом пути малопонятного человека Н. К. Рериха является как раз стремление этого петербуржца в горы. «Лучше гор могут быть только горы», — пели у нас под Эльбрусом загорелые горнолыжники, забывая обо всех равнинных Владыках… Но так и не вставший на лыжи бородатый теософ Рерих копал глубже. «Все учителя ходили в горы, — пишет он, — самое высокое знание, самые вдохновенные песни, самые прекрасные звуки и краски рождались в горах. На самых высоких горах сосредоточено Высшее. Высокие горы — свидетели великих событий. Даже дух древнего человека радовался величию гор».
Помнится, как однажды, пропетляв среди каменных стен на афганской границе, крошечный чешский самолет в первый раз в жизни доставил меня в памирский Рушан. На тесном летном поле рядом с нами стоял под погрузкой вертолет геологов.
— Куда летите? — спросил я.
— На Саезское озеро. Людей доставим — и обратно.
— Возьмете меня? — спросил я нагло.
— Летим…
Таких ослепительных льдов и снегов я никогда не видел. Мы пролетали шеститысячные пики, носившие какие-то унизительные большевистские клички. Но даже эти клички не снижали их, не пятнали их белизны…
Вот по таким снегам Рерих бродил долгие месяцы. В Хотане, на китайской стороне местные власти надолго задержали и разоружили его караван. Рерих терпеливо писал полотна из серии Майтрейя, на которых человек посвященный нашел бы немало символов и тайных знаков, пророчивших наступление века Шамбалы. Однако век Шамбалы все не наступал, а задержка в Хотане затянулась на долгие месяцы. Потеряв философское спокойствие, Рерих пытался связаться с Нью-Йорком, Парижем или хотя бы с Пекином и попросить содействия. Он неоднократно обращался за помощью не только к британскому консулу в Кашгаре, но и к советскому консулу. Последнее может показаться странным, если вспомнить, что он был «белый» эмигрант, бежал от большевиков и выступал против них в Лондоне. Однако, если учесть то, что случилось дальше, то хочешь не хочешь придется искать объяснения этим странностям.
В конце января Рериха выпустили (благодаря содействию британского консула), из Хотана. Через Яркенд, Кашгар, Курчар и Каршар караван его добрался в самый большой город Китайского Туркестана — в Урумчи, и тут Рерих получил советскую визу, а может, даже и приглашение посетить Москву. Для Рериха это, видимо, не было неожиданным, но его биографов этот зигзаг до сих пор озадачивает до такой степени, что авторы лучшего из биографических словарей русских художников стыдливо сообщают, что художник «в мае 1926 г. проездом посетил Москву». При простом взгляде на географическую карту оба небрежных слова — и «проездом», и «посетил» — застревают в горле. Остается гадать, чего хотел наш странник от Москвы, и чего хотела от него большевистская Москва. С Москвой более или менее понятно: Москва добивалась именно в те годы международного признания легитимности большевистского правительства, и русская эмиграция должна была сыграть в этих усилиях Москвы вполне определенную роль. Недаром же в Париже (в рамках разведоперации «Трест») затеяна была шумная кампания «возвращенчества», а парижские художники-эмигранты, ведомые М. Ларионовым и Зданевичем, во всеуслышанье заявили о своей лояльности большевизму. Собственно, эмигрант Рерих очень точно угодил в струю «возвращенчества» и «признания легитимности». Он даже заявил в Москве о своем намерении вернуться и взять советское гражданство — вот только завершит путешествие, доберется до Индии… Гражданства он не взял, сославшись на какие-то временные осложнения, а в последующие четверть века все обещал Москве вот-вот вернуться, не сегодня — завтра, все собирал вещи, все покупал билеты… Собственно, никому он (равно как и прочие эмигранты) не нужен был в Москве. Москве нужны были жесты примирения со стороны эмигрантов и экономическая помощь Запада. А благосклонные и признательные эмигранты даже полезнее были для родины на своих новых местах, тем более в таких чувствительных точках планеты, как взбудораженная приграничная Азия. И надо сказать, что предусмотрительный Рерих отдавал себе в этом отчет и хорошо подготовился к московскому визиту. Биографы рассказывают, что он вручил советскому наркому Чичерину ларец со священной гималайской землей — с каких-то могил каких-то там махатм (не слабый символ чужой земли), сопровождаемый не только многозначительной подписью («Посылаем землю на могилу брата нашего махатмы Ленина»), но и посланием влиятельных мудрецов-махатм оголодавшему «советскому народу». В этом послании некие политически грамотные махатмы (братья злодея Ленина) одобряли и похваливали все, даже самые катастрофические и кровавые мероприятия большевистской власти, суля ей свою беззаветную помощь в преобразовании континента. Сам шеф Восточного отдела Коминтерна тов. Петров (он же Раскольников) не сформулировал бы эти похвалы лучше и не облек бы их в более восточную форму, чем тов. Рерих (подписавшийся псевдонимом «махатмы»). Вот он, этот бессовестный текст:
«На Гималаях мы знаем совершаемое Вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверий. Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили семью лицемерия. Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы избавили землю от предателей денежных. Вы признали, что религия есть учение всеобъемлющей материи. Вы признали ничтожность личной собственности. Вы угадали эволюцию общины. Вы указали на значение познания. Вы преклонились перед красотою. Вы принесли детям всю мощь космоса. Вы открыли окна дворцов. Вы увидели неотложность построения новых домов Общего блага! Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным. Также мы признали своевременность Вашего движения и высылаем Вам всю нашу помощь, утверждая единение Азии!»
Трудно представить себе, где собрал Рерих общее собрание «махатм» для принятия столь политически грамотного (с коминтерновской точки зрения) обращения. Ну, может, сгонял на день — два в Шамбалу. На каком языке писали махатмы, отчего их стиль так подозрительно похож на слащавый стиль рериховской прозы? Откуда они так точно определили задачи социалистического строительства в данный момент, остается лишь гадать… О последнем, впрочем, можно догадаться, уже и читая путевое письмо Елены Ивановны Рерих из Кашгара, где супруги посещали советское консульство и каждый вечер, сидя под портретами Ильича и Эдмундовича, потешали разговорами любознательных московских разведчиков:
«С восторгом читали «Известия», прекрасное строительство там, и особенно тронуло нас почитание, которым окружено имя учителя — Ленина… Воистину это — новая страна, и ярко горит звезда учителя над нею…
Пишу эти строки, а за окном звенят колокольчики караванов, идущих на Андижан — в новую страну. Трудно достать лошадей — все потянулись туда…»
Вот видите — граница открыта, все стремятся к большевикам. А то, что рассказывал Рерих в Лондоне, вовремя сбежав от злодея Ильича, об этом пора забыть. Если верить новым, еще более мудрым текстам, которые Рерих репетировал для предстоящей поездки, сидя по вечерам в советском консульстве, освобождение придет народам мира с севера, «от красных богатырей».
В Кашгаре, в советском консульстве Рерих и встретил день рождения Ленина, смастерив по просьбе консула эскиз памятника Учителю…
Возвращаясь к тексту политически грамотного «Наказа махатм», проявим снисходительность и не будем придираться к фальшивым бумажкам и справкам. Всякий путешественник знает, что без бумажек лучше не пускаться в сомнительное путешествие. Помню, как, отправляясь в первый раз с моим соавтором по киносценарию за таджикский горный перевал, мы запаслись справкой о том, что мы ищем «типичного таджикского героя» для студийного вдохновения. Эта справка очень нам помогла. Сам секретарь гармского райкома повез нас на престижные поиски — повез прямым путем в кишлачный дом своего отца. В те же годы, отправляясь в первый раз автостопом по Восточной Германии, я попросил в секретариате пригласившего меня в ГДР Христианского демократического союза справку с печатью — о том, что я ихний «партайгаст» и «доктор чего-то такого». Полицейские, задержав меня на дороге, замерзшего и изрядно умученного, для проверки документов, поначалу долго таращились на эту идиотскую справку, а потом вдруг почтительно рявкали, взяв под козырек своих почти эсесовских фуражек: «Хер доктор!» Отчего же нам думать, что опытный путешественник Рерих был дурнее нас с вами. Правда, мне довелось прочитать в Интернете, что у него была настоящая «официально заверенная махатмами» шамбальская справка, но компьютерный экран, он все стерпит…
А что там вообще знали в ту пору про наши дела в Гималях? Сам Рерих, доносивший о великой популярности махатмы Ленина на востоке. Приводит в своей книге рассказ какого-то влиятельного ламы-губернатора о покушении на Ильича:
«Жил человек Ненин, который не любил белого царя. Ненин взял пистолет и застрелил царя, а затем влез на высокое дерево и заявил всем, что обычаи будут красными и церкви должны быть закрыты. Но была женщина, сестра царя, знавшая и красные и белые обычаи. Она взяла пистолет и застрелила Ненина».
Но дело, может, не в том, что с гималайских вершин Рериху не слышны были крики жертв, терзаемых на русской равнине, не видны были лагеря и тифозные бараки, разрушенные монастыри, убитые монахи или распухшие с голоду дети. Может, с высот его мифологии ему и впрямь чудился приход нового, высшего человечества, так что старое могло бы и потесниться, освобождая землю для нового. Может, об этом он и толковал в Москве с Луначарским и Чичериным, которому он показался «полукоммунистом — полу-буддистом».
А что людишек перебили коммунисты тьму тьмущую, то жестокостью восточного человека не испугать. Среди восторженных рериховских рассказов о мудрых ламах, ламаизме и Тибете человек не брезгливый выберет себе для чтения перед сном один — два по вкусу, скажем, вот такой:
«… высшим наказанием считается здесь лишение перевоплощения. Для этого у наиболее важных преступников отрезают голову и сушат ее в особом помещении, где хранится целая коллекция подобных останков. Около Лхасы существует место, где рассекаются трупы и бросаются на съедение хищным птицам, собакам и свиньям. На этих трупных остатках принято кататься в голом виде «для сохранения здоровья». Бурят Цибиков в своей книге о Тибете уверяет, что Его Святейшество Далай-лама выполнил этот ритуал. Очень замечательны показания тибетцев о… воскрешении трупов. Всюду говорят о воскресших трупах, которые вскакивают и, полные необычайной силы, убивают людей».
Рерих сам этого не видел, но свидетельства эти его не смутили. Так что, для обсуждения вопроса об истреблении его не дозревших до высшей мудрости современников Рерих не ошибся в поисках собеседников: и покойный махатма Ленин, и еще не добитый в ту пору махатма Троцкий, и более поздние махатма Сталин и махатма Гитлер с махатмой Пол Потом были до крайности разочарованы в отданных им во власть русских, немецких и камбоджийских трудовых массах. Щадить этих воспитанных старым миром тружеников-мещан и собственников они были не намерены. Об этом редко говорили вслух, но отзвуки этой надменности слышны там и сям, скажем, в записи беседы бисексуального француза Арагона с князем-коммунистом Святополк-Мирским. Француз сказал, что даже если погибнут три — четыре миллиона ничтожеств, храбрый новый мир не пострадает. Русский князь одобрил эту точку зрения, не подозревая, что сам угодит в число упомянутых трех (или тридцати) миллионов…
В рериховском «Послании махатм», наряду с желанием угадать волю заказчика, слышны отголоски теософических мечтаний и петербургских разговоров у Горького. Вероятно, все же в деловых московских переговорах Рериха (с каким-нибудь полномочным замом уже выходящего в тираж т. Дзержинского) было меньше эзотерических и больше профессиональных тайн. Как сообщают люди «допущенные», никаких документов на этот счет «в архивах» не найдено, но это как обычно. В былом советском быту эта ситуация нашла отражение в байке о «беспроволочном телеграфе». Искали, мол, на подмосковных раскопках телеграфные провода, но не нашли. Пришли к выводу, что под Москвой уже в V в. существовал беспроволочный телеграф.
Так или иначе. Рерих получил разрешение на путешествие по Алтаю и на переход через Монголию и пустыню Гоби в Тибет. Как пишут, разрешение было дано, чтобы «выполнить задание махатм».
Сообщения о московских визитах «возвращенца» Рериха звучат фантастически. Пишут, что он посетил Каменева, посетил вдову Великого махатмы Ильича и даже супругу Троцкого посетил. Вероятно. К махатме Троцкому у делового Рериха были коммерческие предложения. Сообщают, что вместе с приехавшим из Ленинграда братом Рерих хотел взять концессию на разработку месторождений в Алтайском крае и зарегистрировать корпорацию, носившую название священной горы ойротов — Белуха. А комитетом, дававшим концессии, еще ведал в то время махатма Троцкий. Нетрудно заметить, что мистические побуждения Рериха всегда счастливо сочетались с деловыми.
С продвижением живописи дело в Москве пошло хуже. Рерих подарил целый цикл Матрейя Луначарскому, но грамотная комиссия запретила передавать эту декадентскую поповщину в музеи, и картины отдали «возвращенцу» Горькому, чтоб тот повесил их на подмосковной даче, во дворце, отобранном еще самим Учителем у вдовы Саввы Морозова (на этой роковой даче и Учитель благополучно отдал душу, и сам Горький за ним вслед — всех тайн этой дачи не перечесть). Новые картины Рериха, несмотря на наличие в них революционных намеков, понравились Горькому все же меньше, чем старые, и он отправил их в Нижний Новгород. Не оценил — хотя ведь Рерих очень старался. На его картине «Явление срока» голова богатыря, похожая на ленинскую голову, выглядывает себе добычу на востоке, а под картинкой рериховская подпись (для политически малограмотных): «Настал срок восточным народам пробудиться от векового сна, сбросить цепи рабства».
Как и в начале 1918 г., Рерих проявил большую расторопность и предусмотрительность по части отъезда: он двинулся в обратный путь из Москвы в день похорон Феликса Дзержинского (который оказался не железным), но при этом всем знакомым и незнакомым в Москве (в том числе и корреспондентам) сообщил, что он спешит в Абиссинию. Заметал следы.
Понятное дело, что Рерихи отправились не в Африку. В поезде транссибирской дороги они поехали в Омск, а оттуда, в августе 1926 г. добрались до гор Алтая. К концу сентября 1927 г. их караван добрался до первого тибетского форпоста. А до того были на пути многие пустыни и горы, перевалы, горы, пустыни…
Конечно, время от времени до путников долетала таинственная весть о Шамбале. Не то, чтоб они отыскали реальные шамбальские поселения, но вот мчался же, например, по улицам Урги отряд конников и пел песню о Шамбале, которую сочинил Сухэ-Батор… Чем не встреча?
Конечно, ближе этого Рерих читателя к Шамбале не подпускает, а скорее всего, и сам до нее не доходит, однако чувствует, что знатоков географии и читателей, любящих мистику, надо чем-нибудь этаким утешить.
«Географ может успокоиться, мы занимаем на земле определенно место», — сообщает Рерих загадочно.
Иные из туманных сообщений Рериха о тайном шамбальском убежище способны были разволновать и самого ленивого разведчика:
«Почему же трудно принять, что группа, получившая знание путем упорного труда, может объединится во имя общего блага? Опытное знание помогло найти удобное место, где токи позволяют легче сообщаться в разных направлениях».
Нацисты поговаривали в Берлине о том, что «их направление» было для Шамбалы главным. Какие хвастунишки…
Рерих посетил на пути юрты кукунорских монголов:
«Из дальних становищ съезжались на маленьких лошадках кукунорцы к нашему стану, дивовались на снимки нью-йоркских небоскребов, восклицали: «Страна Шамбалы»! — и радовались каждой булавке, пуговице или жестянке из-под консервов. Каждый маленький обиходный предмет — для них настоящий предмет гордости. И сердце этих людей пустыни открыто к будущему».
Так, может, она похожа на Нью-Йорк, Шамбала? Стоило огород городить…
Помню, как я попал в монгольскую Ургу (Улан-Батор) через пятьдесят лет после знаменитого «полубуддиста-полукоммуниста» Рериха. Час Шамбалы и тогда еще не пробил, но местные коммунисты уже перебили к тому времени почти всех лам, а из тыщи былых монастырей оставили один (Гандан Текченлинг) — для нужд долларовых интуристов. Они отобрали у монголов их лошадок и весь скот, устроили колхозы, построили тюрьмы… Мои молодые друзья-монголы, кончавшие ВУЗы в Москве, решались рассказывать мне об этом лишь на огромной, пустынной площади Сухэ-Батора.
— Здесь никто не подслушивает, — говорили они, испуганно озираясь.
Во времена Рериха тоже было здесь кому подслушивать. Недаром посылали в то время в Ургу легендарного чекиста Я. Блюмкина. Кем он дополнил караван Рериха, мы пока не знаем, хотя перестроечная московская печать уделяла этой загадке в свое время большое внимание…
В Монголии и в пустыне Гоби Рерих записывал все то же ценное наблюдение, что и во всех прочих местах:
«Район Монголии и Центральной Гоби ожидает исследователей и археологов».
Трудное его странствие по горам продолжалось долго. Шел караван, в котором кроме жены и сына художника, были его друзья, переводчики, слуги, проводники, охранники, какие-то ламы, врач… Не знаю даже, как это можно назвать — научной экспедицией, религиозным паломничеством или разведоперацией. В любом случае это было, конечно, великое путешествие художника, самое крупное в его жизни. Путешествие, полное трудностей, опасностей, двусмысленностей и угроз, но на меньшее не соглашалась его бьющая через край жизненная сила. Он служил какому-то тайному богу или богам, и караван сумел завершить полный круг по малоприступной Внутренней Азии, по стране легенд.
Где-то там, между американскими небоскребами, снежными горами и свалками мусора в пустыне скрывалась Сияющая Шамбала, но пока, на пути встречались одни трудности и преграды…
«На перевалах замечается также кровотечение, сперва из носа, а затем и из других менее защищенных мест… Караванный путь… обильно усыпан скелетами всех родов животных, лошадей, ишаков, яков, верблюдов, собак. Мы встречали на пути несколько брошенных ослабевших животных, из носа которых обильно текла струя крови. Неподвижные и дрожащие, они ожидали неизбежный конец свой…
Среди особенностей снежных перевалов мы подверглись так называемой снежной слепоте… Вся неприятность длилась от пяти до шести дней с разными следствиями…
Мы имели еще три неприятности в караване, а именно явления сердечные, от которых погибло трое, и явление простудное, унесшее двоих…»
Обтрепанные охранники на погранпостах останавливают караван на долгие месяцы в самых неуютных и холодных местах. Но зато какие художественные находки, какие наблюдения холодного ума! Какие крупицы то ли научных, то ли еще каких открытий:
«Когда сгущается дневной жар, проводник каравана начинает тихо свистеть какую-то странную мелодию: он вызывает ветер. Какой замечательный сюжет для театра: «продавцы ветров». С тем же обычаем можно встретиться, знакомясь с обычаями Древней Греции».
Рерих всюду примечает черты сходства — в обычаях, в лицах: есть, например, тибетцы, похожие на лионских торговцев… Рерих выслеживает пути великой миграции народов. По его мнению, вполне успешно.
А иногда, на перевалах, когда пульс достигает 145, какие выпадают мистические случаи и находки:
«Около десяти вечера я уже спал, а Е. И. подошла к своей постели и хотела открыть шерстяное одеяло… Вскочив, я увидел следующее. Темный силуэт Е. И., а за нею движущееся, определенно осветившее палатку пламя. Е. И. пыталась руками гасить этот огонь… Эффект от прикосновения был лишь теплота, но ним алейшего ожога, ни звука, ни запаха…»
Ничего удивительного — она ведь «матерь Агни Йоги», Елена Ивановна…
Большинство тибетских чудес, конечно, описаны с чьих-то слов у вечернего костра, списаны из газет и брошюр, из редких книг. Где больше газет, там и больше чудес. Только на Тибете, там какие газеты? И на каком языке?
Собственно, Тибет караван прошел только краем, почти в обход. В Лхасу с ее многоэтажной Поталой и с ее далай-ламой Рериха не пустили. Там вообще иностранцам не слишком рады, тем более, таким, о которых говорят, что они…
В жутком холодном месте, где странники рассчитывали пробыть три дня, недоверчивые тибетские власти продержали Рериха пять месяцев. Может, были наслышаны о его разнообразных связях. Наконец, все же пустили караван, но в обход столицы…
За гималайским перевалом караван Рериха спустился в столицу Сиккима, где путники «были радушно встречены британским резидентом полковником Бейли, его супругой и махарджей Сиккима. «26 мая 1928 г. прибыли в Дарджилинг, поместившись опять в нашем Талай-По-Бранге…»
Но на постоянное жительство в оживленном Дарджилинге Рерих благоразумно решил не оставаться. Решил перебраться в тихую Кулуту и отправился в Нагар:
«К Рождеству 1928 г. доехали до Нагара… еще не перешли Беас… увидели высоко на холме дом. «Вот там и будем жить». Нам говорят: «невозможно. Это поместье раджи Манди. Дом не сдается». Но если что-то должно быть — оно и делается. Все устроилось, несмотря на немалые препятствия. Все-таки преодолели».
После переговоров с министром финансов раджи Рерихи купили этот 18-комнатный дом, последний дом художника. Дом в живописной долине Кулу. Здесь Рерих прожил последние 19 лет своей жизни.
Долина была укромная, чужие люди тут не шастали, порученьями не обременяли. А исторический фон, как объясняет сам Рерих, был вполне удовлетворительный:
«Северный Пенджаб дает массу исторического материла как по древнейшей истории Индии, в Хараппа, на севере Лахора, также по индийскому средневековью от восьмого века нашей эры. Не забыт здесь и буддизм, хотя официально и не проявляемый… в одной долине Кулу считается триста местных почитаемых риши… Говорится, что сам Араджуна из Кули проложил подземный путь… Здесь же в махараджестве Манди находится знаменитое озеро Ривалсар, соединенное в предании с именем Падмы Самбхвавы…»
Всех преданий пересказывать не беремся, тем более, что они на редких языках, которые и сам Рерих тоже не знает. А имен труднопроизносимых было множество, ими заполнены сочинения Рериха. Самое написание их и чтение превращается в род молитвы или камлания…
Художественная и научная работа Рериха продолжается в тихой долине вполне успешно. Он пишет портреты воображаемых богов и героев, местных и заграничных. Он рисует мудрецов и лам, совершающих чудеса. Как и в юности, он верит, что кое-кому из людей удастся преодолеть ограничения, навязанные нам природой:
«Если одни может идти по огню, а другой сидеть на воде, а третий подниматься на воздух, а четвертый покоиться на гвоздях, а пятый поглощать яды, а шестой поражать взглядом, а седьмой без вреда лежать под землею, то ведь некто может собрать и в себе эти крупицы познания. И так может перебороть препятствия низшей материи».
Надо пытаться, надо трудиться, наука нам поможет, в некоторых из восемнадцати комнат купленного Рерихом дома махараджи работает его научный институт «Урусвати» (что значит «Свет утренней зари»). Науками и переводами занимается сын Юрий, он издает всякие полезные вещи — описание трав, словари, переводы восточных рукописей. А сын Святослав, который учился на художника, осуществляет тем временем в США руководство организациями, которые питают гималайское семейство, поддерживают путешествия и исследования. Тут выпадает иногда и не старому еще Рериху подсуетиться. Трижды за эти двадцать лет приходилось ему покидать мирную долину Кулу и добираться в беспокойную Европу и щедрую Америку — по делам. Нужно было проследить за работой полезных организаций, установить новые контакты и, главное, — заявить о своей позиции в борьбе за мир. Для сталинского режима, лихорадочно готовившего мировую революцию и на пути к ней мировую войну, кампания по «борьбе за мир» становится важнейшей сферой заграничной пропаганды. Нужно было убедить мир в мирных намерениях большевиков. Работой этой успешно занимался Коминтерн, подключивший к кампании самых знаменитых из попутчиков-простаков (Роллана, братьев Манн, Хемингуэя, Чаплина, Рассела — имя им легион). Некоторые из них потом изумленно били себя по лбу, разводили руками и называли самих себя плохими словами, особенно в ту пору, когда Сталин начал делить с Гитлером мир…
Конечно, довоенную пацифистскую кампанию, руководимую Коминтерном, можно назвать успешной лишь с некоторыми оговорками. Не сдайся разложенная пацифизмом Франция так легко и охотно, труднее пришлось бы Гитлеру на Восточном фронте, не захватил бы он в считанные месяцы полстраны со всеми донбассами и днепрогэсами… Но что махать руками после драки, довоенная пацифистская кампания, на которую Москва не жалела денег, удалась. Пенджабский анахорет Рерих уже в 1929 г. активно включился в эту кампанию. У него была собственная, давно продуманная идея — охрана памятников архитектуры и прочей культуры. Борец за мир Рерих вхож был в самые высокие инстанции, его именем названо движение за пакт об охране памятников — Пакт Рериха. И Лига Наций и президент США хотят, чтоб их подписи тоже стояли под столь благородными соглашениями. В 1929 г. в «городе желтого дьявола» Нью-Йорке Рерих провозглашает свой Пакт. Высокие люди торжественно обещают бесценные средневековые соборы не бомбить. Дело благородное, культурное. Живую силу можно бомбить, а соборы нельзя. Высокие люди подписывают, они знают, что они люди временные. Потом, когда начнется война — все раскурочат, как во Франции в 1940 г. или в 1944 г., как в Варшаве в 1939 и 1945 гг. (а в Кенигсберге-Калиниграде уже и в 60-м).
Но почему в Нью-Йорке, а не в Москве пакт подписывают? В Москве денег нет. К тому же в Москве эти самые памятники и безо всякой войны ежедневно курочат — и церкви XVI., и монастыри XVII, и усадьбы XVIII, а уж те, которые XIX — те и вовсе жгут. В центре Москвы взрывают храм, чтобы установить статую богохульника Ленина. Так что гуманные документы Рериха — непонятно о ком они и о чем. Разве что агенты Коминтерна их толкование возьмут на себя…
Между прочим, в смертельно его обидевшей статейке о «музеях Рериха», напечатанной в Париже, Бенуа задел и новую политическую («мессианскую») деятельность Рериха. Не многие это заметили, но сам Рерих заметил и неоднократно писал об этом сочувственному В. Ф. Булгакову, жалуясь на отвратительного и подлого «версальского рапсода» и тартюфа Бенуа:
«он… ненавидит наш пакт об охранении памятников культуры и все мои призывы к культурному строительству, называя их мессианством! Попросту говоря, он производит подрывную кротовую работу…»
После своего шумного художественно-политического успеха на Западе Рерих возвращается в свой гималайский приют. Пишет картины, посвященные своему Пакту, символам Шамбалы, разнообразным местам, которые лежат на пути к Шамбале, и всяким местным святым. Конечно, тому, кто не увлечен Шамбалой, картины Рериха могут показаться однообразными, а плодовитость его граничащей с деловитостью, но сам труд и путешествия служили ему вознаграждением.
«Те, кто трудится с Шамбалой, — писал он, — посвященные и вестники Шамбалы, не сидят в уединении, но путешествуют повсюду. Но они выполняют работу не для себя, а для великой Шамбалы. Они не имеют никакой собственности. Все — для них, но они не берут для себя ничего. Поэтому, если ты посвящаешь себя Шамбале, все отбирается и все дается тебе. Если ты пожалеешь, то потеряешь, отдашь с радостью — обогатишься. По существу, учение Шамбалы заложено в этом, а не в чем-то далеком и таинственном. Поэтому, если ты знаешь, что все может быть достигнуто здесь, на земле, тогда и вознаграждение придет здесь, на земле».
Впрочем, в середине 30-х г. жизнь внесла некоторые уточнения в теорию, и Рериху пришлось снова плыть за океан. Вышла неприятность с доверенным финансистом Луисом Хоршем. То ли Хорш вышел по причине дальности расстояний из-под влияния харизмы Учителя, то ли он вообще в Шамбале слегка разуверился: подсчитал он, сколько он денег заработал для чужой эзотерической жизни и решил, что пора о себе подумать. То, что это все он, Луис Хорш, заработал, ему в трибунале доказать было просто: перешло к нему по суду здание музея со всеми картинами, которые Рерих считал своей собственностью. Но Рерих встретил потерю как настоящий мудрец: открыл новый музей, для которого он еще столько же написал картин, если не больше — работал он быстро. Да и верные ученики его не предали. Зинаида Лихтман (во втором браке Фосдик) до самой смерти пеклась о музеях Рериха. А Рерих открыл музей своего имени в разных городах мира, в том числе в городе Риге. Верным остался учению Рериха и депутат Генри Уоллес, который сделался американским министром сельского хозяйства. Министр устроил Рериху командировку в Манчжурию и Внутреннюю Монголию для собирания засухоустойчивых трав.
Вместо Монголии, Рерих отправился в Харбин, где жил его родной брат, и вместе с братом они учредили комитет Пакта Рериха. Недалекий от русской границы Харбин был тогда городом русской эмиграции, там выходили русские газеты, и надо сказать, что они отнеслись к пятимесячному пребыванию Рериха в городе с недоверием. Иные из эмигрантов в этом городе, кишевшем русскими монархистами, русскими фашистами и просто советскими агентами, предположили, что Рерих был «наш человек в Харбине». Что-то в этом духе сообщил в местной прессе журналист Василий Иванов, которого Рерих потом до конца своих дней называл «иудой-мракобесом».
Удивление стреляных харбинских эмигрантов (менее доверчивых, чем чикагские мистики) можно понять: Рерих ездил в Москву и там поладил с большевиками, теперь он приезжает по американской командировке «собирать дикие травы» в Харбине, где негде яблоку упасть, и сидит в городе чуть не полгода, создавая восточную ячейку «Пакта Рериха». На чьи деньги? Из теософического общества его уже исключили (за московскую поездку и «Наказ махатм»), так кто же ему платит? Харбинские журналисты в середине 30-х г. XX в., а потом и московские в начале XXI в. немало страниц исписали на эту тему и высказали немало гипотез не подтвержденных, впрочем, надежными документами, которые то ли пропали, то ли засекречены. Правда харбинским журналистам удалось перехватить письмо, отправленное Рерихом в Харбин брату Владимиру 30 ноября 1934 г. Письмо это не рассеяло никаких подозрений, вполне загадочное письмо:
«У Вас есть Знак и Книга, значит есть полная связь с невидимым еще Вами источником…»
Одни недоброжелатели углядели за этими строчками происки розенкрейцеров и масонов, другие — козни то ли американской, то ли русской разведки. Ни одна из версий не может быть отвергнута сходу: и розенкрейцеры были недалеко, да и американцы, заодно с Коминтерном активно трудились на ниве довоенного пацифизма, так что вполне могли увлажнять долларами даже такой хилый росток движения, как харбинское отделение Пакта Рериха. Надо сказать, что на «пацифистском» или «антивоенном» направлении подготовки мировой войны обе разведки достигли больших успехов и даже, думается, слегка перестарались: деморализованная Франция сдалась вермахту без сопротивления, чем сильно пособила Гитлеру на востоке (куда он ринулся сломя голову, чтобы хоть на месяц — два опередить бросок Сталина на запад…)
Возвращаясь к нашему художнику-мистику (о чьих непонятных играх столько понаписали нынче русские журналисты), отметим, что его таинственная многоотраслевая поездка в целом (несмотря на неприятные харбинские «разоблачения») обошлась благополучно. Рерих отправился позднее в пустыню Гоби, откуда он отсылал в США почтовые посылки с семенами трав. Что он еще там делал, нам доподлинно не известно…
Позднее Рерих стал путешествовать меньше. Мешало слабое сердце. Однако на ближних пешеходных прогулках в долине Кулу его соседи почтительно приветствовали иностранца с длинной, белой, как снег, бородой, в круглой черной шапочке и черном шерстяном плаще из театрального гардероба. Одни считали, что это учитель, гуру или даже деви-гуру, другие полагали, что это американский шпион. Про другие разведки слухи в долину еще не доползли, хотя «деви-гуру» сообщил им, что «люди северной страны и их учитель Ленин» добыли для них рецепт земного блаженства…
Судя по тогдашним письмам Рериха ни спокойствие, ни мудрость не переполняли душу этого «махариши и великого друга Индии». Он обменивается письмами с «советским гражданином из Праги В. Ф. Булгаковым, и оба «невозвращенца» наперебой расхваливают в письмах жизнь в сталинской России — то ягодовский канал Москва — Волга, построенный доходягами-зеками, то великие пятилетки. Оба жалуются на происки врагов социализма и на бедствия населения в прогнившей Америке.
«Мне прислали из Ревеля новую книгу «Волга идет на Москву», посвященную новому грандиозному каналу — он уже есть, — сообщает Рерих в Москву через Прагу. — Уже идут новые пароходы, и страна обогатилась новым нервом. Хотелось бы скорее быть там и принести русскому делу опыт и познание».
Понимая, что переписка с Булгаковым не вполне интимна, Рерих регулярно заверяет всех невидимых читателей в своей готовности вернуться на родину (как он и обещал уже в 1926 г.) однако никуда не едет.
«Как нужно помочь молодому поколению в его новых исканиях! — пишет он. — Так бы и поехал, чтобы передать весь накопленный опыт. Ведь в конце концов, несправедливо, что мы отдаем наши труды и накопления чужим народам…»
Рерих сообщает в письмах из Пенджаба смутные сведения о «всеобщем на Западе экономическом оскудении населения»:
«В России — культурная пятилетка, а в других странах что-то об этом не слыхать… в Чикаго одно время годами не выдавали жалованья учителям — вот Вам и прогресс!»
До времени постаревший Рерих видит повсюду врагов и не может забыть о злодействе «мракобеса Васьки Иванова»:
«сколько человеконенавистичества, злобы, клеветы и лжи извивается, а ведь эти яды надолго впитывается, и целые поколения окажутся искалеченными. Если же мы еще вспомним о всяких надувшихся богатеях, сидящих под … колоннами гостиниц, то картина становится еще ужаснее. Мог бы рассказать вам о многих потрясающих знаках. Люди толкуют их примитивно и объясняют пятнами на солнце… Из некоторых мест жалуются на молодежь, особенно же за то, что она чрезмерно занимается спортом, который затмевает все прочие гуманитарные стремления».
Достается в письмах и статьях Рериха всем эмигрантам, которые с ним не во всем согласны — и Судейкину, и Александру Бенуа, и прочим…
А где же «великая сила прощения людям их недостатков», которую проповедует «Агни Йога»?
«Знайте врагов, берегитесь от них, пресекайте их действия, но злобу не имейте. И если враг ваш добровольно придет под крышу вашу, согрейте его, ибо велика крыша ваша и вновь пришедший не займет ваше место… Обманывающему скажи — как полезен мне обман твой…»
Впрочем, к великим покойникам Рерих более снисходителен, чем к ничтожному антисоветчику Ваське Иванову. В их биографиях Рерих старается отыскать сочувствие к советскому режиму, даже в мирно прожившем за рубежом Дягилеве:
«Утонченный, благородный человек, воспитанный в лучших традициях, он встретил и войну, и революцию, и все жизненные вихри с настоящею улыбкой мудреца. Такая мудрость является знаком синтеза…»
Проходят годы, десятилетия, но Рерих не забывает на всякий случай упомянуть в письмах о своем обещании вернуться на родину. Он ведет свою лукавую переписку не только через В. Ф. Булгакова, но и через Грабаря:
«Вот Грабарь пишет о глубоком внимании правителей к Академии наук, к ученым, учителям. Только что получили от него письмо с этими ценнейшими сведениями. Из ТАССа получаем газеты и следим за новыми достижениями. Не мало удалось поработать во Славу Русскую за эти годы (все же удалось — Б.Н.), и такие посевы нужны безмерно. Народы во множестве своем верят Советскому строительству…
… Вперед, вперед и вперед! Учиться, учиться и учиться, как заповедал Ленин!»
Подъяремный искусствовед Грабарь тоже по долгу службы напоминает Рериху о его обещании вернуться и получает в ответ новые прочувствованные заверения:
Данный текст является ознакомительным фрагментом.