9. Из глубины взываю к тебе, Господи!

9. Из глубины взываю к тебе, Господи!

— Если бы не Господь был со мной, — начал м-р Майэм, — когда восстали на меня люди, то живого они поглотили бы меня, когда возгорелась ярость их на меня. Воды потопили бы меня, поток прошел бы над душой моей.

Да. Но ты сохранил его. Господи. Плач его обратился в радость. Благословен Господь, который не дал нас в добычу зубам их. Душа наша, как птица, избавилась от сетей ловящих: сеть расторгнута, и мы избавились.

О, святые слова! Святые слова! Так поступил Ты с Давидом, слугою своим. Так поступаешь Ты со всяким раскаявшимся грешником. И неужели я взываю тщетно? Неужели эти святые слова не для меня? Из тьмы взываю к Тебе. Услышь голос мой.

Была поздняя ночь. М-р Майэм сидел у себя в кабинете, охваченный глубокой скорбью. Он боролся с Богом. Вот уже несколько месяцев жил он в полном душевном покое. И вдруг над ним нависла черная туча. Ощущение божественного промысла покинуло его. Он произнес эти давно лелеянные слова с глубоким чувством и остановился. Но не последовало никакого ответа в тишине — ни извне, ни внутри него.

— Не скрывай лица Твоего от меня, — продолжал он. — В день скорби моей приклони ко мне ухо Твое. В день, когда я воззову к Тебе, скоро услышь меня. Ибо исчезли, как дым, дни мои и кости мои обожжены, как головня. Сердце мое поражено и иссохло, как трава, так что я забываю есть хлеб мой. От голоса стенания моего кости мои прильнули к плоти моей. Я уподобился пеликану в пустыне; я стал, как филин на развалинах. Не сплю и сижу, как одинокая птица на кровле. Всякий день поносят меня враги мои, и злобствующие на меня клянут мною. Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами — от гнева Твоего и, негодования Твоего. Ибо Ты вознес меня и низверг меня…

Желанное успокоение не приходило.

На столе перед ним лежала Единственная Хорошая Книга, и в своем унынии и жажде спасительного руководства м-р Майэм прибег к старинному средству: он зажмурился, открыл драгоценный фолиант, положил палец на раскрытую страницу и в том месте, куда палец опустился, прочел пророчество о своей судьбе. Это был стих 23-й главы X Книги бытия, гласящей: «Сыны Арама: Уц, Хул, Гефер и Маш».

М-р Майэм погрузился в размышления, но текст ничего не объяснял, решительно ничего. Он повторил опыт и попал на стих 27-й главы XII Первой книги Паралипоменон: «И Иоддай, князь от племени Аарона, и с ним три тысячи семьсот…» Это было столь же туманно.

«Три тысячи семьсот… — раздумывал он. — Нет. Ничего похожего. Абсолютно ничего похожего. Никак».

Тогда он обратился за утешением к своей богатой памяти, но не нашел утешения — ни ветра, ни грома, ни самого слабого голоса. Он стоял понурившись, обессиленный, беспомощный, забытый Богом.

Покаяние и молитва. Он опустился на колени возле кресла у камина и стал молиться. Он молил бога просветить его, чтобы он мог хоть узнать, отчего Святой дух оставил его. И, наконец, по-прежнему коленопреклоненный, покаялся:

— Я согрешил, о Господи! Я больше недостоин называться сыном твоим.

Огромная тяжесть, угнетавшая его, как будто стала легче.

— Я согрешил. Я проявил самонадеянность. Я взял на себя…

Он тщательно взвешивал свои слова:

— …больше, чем следовало… Пусть будет не как я хочу, но как Ты… Я был слишком самонадеян, и Ты покарал меня. Но Тебе, читающему в сердцах, известно: в гордыне своей я считал, что Ты возложил на меня обязанность взять это злонравное и лукавое бедное дитя и привести его к свету истины, образовать его сердце и душу, превратить его в одного из Твоих праведников, сделать его своим компаньоном, а в конце концов и преемником в сей школе Твоей — ибо Тебе одному хвала. Сделать эту школу школой души, истинной подготовкой к служению Твоему, источником света в этом темном мире…

Святой дух по-прежнему не давал внятного ответа, но м-ру Майэму теперь казалось, что он слушает. Добряк продолжал нащупывать почву.

— Но не таков был путь, предусмотренный Тобой, Господи. Не такова была воля Твоя — и Ты покарал меня. Ты поселил змею на груди моей…

М-р Майэм медлил, не находя слов.

— Он изощрил язык свой, как змея. Яд аспида под устами. Яд аспида… Гордые скрыли силки для меня и петли, раскинули сеть на дороге, тенета разложили для меня… Да падут на них горящие угли…

Он сделал паузу, чтобы последнее прозвучало достаточно ясно. Потом продолжал, обращаясь главным образом к Эдварду-Альберту:

— Что даст тебе и что прибавит язык лукавый? Изощренные стрелы сильного, с горящими углями дроковыми. Воистину так. С углями дроковыми. Горе мне, что я живу у шатров Кидарских. Долго жила душа моя с ненавидящими мир… Но ныне, о Господи, это миновало. Я отвергаю его по воле Твоей. Воистину отвергаю его, и пусть идет во стан злых. Прости ему. Господи, ибо он молод и неразумен. Запомни прегрешения его, чтобы он в конце концов получил прощение. Карай меня, да, карай, ибо я оказался дурным пастырем для него, но покарай и его тоже. Покарай и его. Господи. Покарай и верни его в срок, Тебе ведомый, на путь спасения.

Он остановился и глубоко вздохнул. Он сознавал все свое благородство, которое Дух Святой не может не оценить. Бэньяново бремя на плечах его стало заметно легче, но не исчезло.

Он медленно поднялся с колен и остановился с унылым видом. В дальнейшие свои обращения к Предвечному он ввел некоторый элемент беседы с самим собой.

— Если воля Твоя в том, чтобы я унизился, да исполнится она. Но как мне выплатить эти деньги, о Господи? Ведь Тебе ведомо, как обстоят дела. Если б я смиренно попросил их… Если б Ты смягчил их сердца… Если б, скажем, часть этой суммы обратил в закладную, первую закладную…

Суждения человека о ближних очень часто бывают необдуманны и опрометчивы. М-р Майэм не был тем Чэдбэндом, которого с такой беспощадностью изобразил Диккенс. Он верил искренне и серьезно. Он первый отверг бы неограниченные права разума. Он не претендовал на большую ученость. Только самые наивные члены братства воображали, будто он может читать священное писание в греческом и древнееврейском оригиналах. Но, как очень многие в этой маленькой общине, он обладал в избытке даром божиим. Какое значение имеют разум и ученость для того, кто наделен этим сокровищем? При его наличии вы можете кого угодно наставлять во всем, что важно в этой жизни и в будущей. Такова была всегда сила веры — с тех самых пор, как существует религия.

Дары божий так изобильны, наследие христианства так обширно и многообразно, что в этой необозримой сокровищнице возвышающих душу, но противоречивых суждений и преданий можно разыскать любой вид верования, за исключением монизма и атеизма. Ортодоксальные и еретические взгляды в равной мере представляют собой лишь отдельные образчики этого ошеломляющего изобилия. Все официальные религии предпочитали, в интересах самосохранения, не допускать слишком тесного знакомства верующих со Священным Писанием. Но изобретение бумаги и печатного набора привело к тому, что христианский мир был наводнен библиями, — и в результате появились анабаптисты, общие баптисты, частные баптисты и огромное множество других сектантских групп.

Между прочим, все изложенное вовсе не является рассуждением, отвлеченными выкладками, «идеями» или чем-нибудь в этом роде. Мы не нарушаем своих обязательств. Это только простое и ясное описание основных процессов, совершавшихся в бедной, путаной, понурой, волосатой голове м-ра Майэма. Он был верным сыном маленькой кэмдентаунской церкви и очень ревностно выполнял указания насчет тщательнейшего изучения Библии. Смысл этого изучения для группы верующих, к которой он принадлежал, сводился к следующему: они искали в Писании таких абзацев или фраз, а нередко даже обрывков фразы или поддающихся перетолкованию вставок, которые могли бы служить подтверждением их собственному, уже твердо установившемуся образу мыслей. Все это они отбирали, а остальное, непригодное для их целей богатство оставляли без внимания. Они были слепы к нему. Библия кишит всевозможными противоречиями, и хотя миллионы по обязанности читают и перечитывают Писание чуть не каждый год, яркий свет их веры не позволяет никому из них заметить ни одной несообразности.

М-р Майэм был до мозга костей приверженец учения библейских христиан-тринитариев и нисколько не сомневался, что Дух Святой, без видимых причин избрав его для вечного блаженства среди скопищ безнадежно погибших, теперь с помощью Всемогущего Провидения вступил с ним в назидательную борьбу вольного стиля — ради спасения его души. Светила небесные, водоворот времен, сложные чудеса Непознанного были лишь чрезвычайно внушительными, но сравнительно несущественными украшениями ризы, облекающей того Господа, который подвергал м-ра Майэма столь суровому испытанию в эту ночь. В этом великолепном матче не было ни грана притворства. М-р Майэм боролся с Богом совершенно добросовестно и всерьез.

Когда он поднялся наверх, борьба его с Духом все еще продолжалась.

Жена кашлянула и проснулась.

— Как ты поздно, Абнер, — сказала она. — Что-нибудь случилось?

— Десница господня отяготела на мне, — ответил он. — Бог… я не могу говорить об этом. Но великая тьма объяла душу мою.

Он молча скинул пиджак и жилет, надел длинную ночную рубашку из серо-зеленой фланели, потом со всей возможной скромностью снял ботинки и брюки. Это, между прочим, было самое откровенное дезабилье, в котором ей когда-нибудь случалось видеть его, — он же ее и в таком не видел.

— Я согрешил. Я был самонадеян, и Господь покарал меня за гордость. Этот Тьюлер…

Он остановился.

— Мне всегда казалось, что в нем есть что-то подлое. Молю Бога, чтобы он дал мне сил когда-нибудь простить его.

Как страшно произносить такие слова!

И всю ночь м-р Майэм ворочался, метался и говорил во сне. Иногда он молился. Он молился о том, чтоб Господь ниспослал ему смирение, смягчил горечь чаши, которую ему предстояло испить, дал ему сил и помог вернуть благоволение Свое. Иногда он как будто решал какие-то арифметические задачи. Или же как будто обращался к Эдварду-Альберту в выражениях, хотя и не нарушающих библейского стиля, но не слишком ласковых. Под утро он, видимо, пришел к какому-то решению. Он заговорил, словно наяву.

— Я должен покориться судьбе, — очень громко произнес он и затих.

После этого он сейчас же крепко уснул и стал издавать сильный храп.

— Господь ниспосылает сон возлюбленным чадам своим, — прошептала преданная супруга.

Она наблюдала все эти тревожные симптомы с сочувствием и вниманием. Видимо, ему пришлось выдержать сильную борьбу, из которой он вышел победителем. Она подавила приступ кашля, чтоб не разбудить его. Потом тоже погрузилась в сон.

Вот какой глубокий душевный конфликт пришлось пережить м-ру Майэму из-за того, что двое непосвященных сошлись в так называемом Реформ-клубе, и раскинули сети на его дороге, и злоумыслили против него, и, ничего не понимая в этом деле, обозвали его «Чэдбэндом». Разве Чэдбэнду, этому сознательному лицемеру, была бы доступна суровая самоотверженность, с которой м-р Майэм принялся теперь снова приводить в порядок дела Эдварда-Альберта? Это противоречит версии о Чэдбэнде. И разве жалкий эгоист Чэдбэнд обнаружил бы столько негодования по поводу предполагаемой низости поступков Эдварда-Альберта? Гнев м-ра Майэма не был гневом Чэдбэнда или Чэдбэнда-Сквирса: негодование и гнев его были негодованием и гневом Давида, царя Израильского, — в более скромной обстановке, конечно.

Единственные слова, которые мне приходят в голову, чтобы покончить с этим эпизодом (хотя точный смысл их мне не совсем ясен):

— Чэдбэнд! Вот уж действительно!

И на этом поставим точку.

Без всякого сомнения, м-р Майэм был из того самого теста, из которого делаются святые. Наше повествование должно быть прежде всего правдивым, и это правда — как о м-ре Майэме, так и о святых.