3. Воздушные налеты и отряды местной обороны
3. Воздушные налеты и отряды местной обороны
Каков твой выбор? Мы можем подойти к этому вопросу с двух разных сторон. Такая возможность была перед нами на всем протяжении этого повествования. Мы можем задаться вопросом, в состоянии ли человеческая порода в целом осуществить требуемое от нас гигантское усилие и приспособиться к новым условиям. Или же мы можем обратиться к отдельным особям, отобранным нами для специального изучения, и решить, есть ли при таком материале какая-нибудь надежда остановить разразившуюся теперь над нами катастрофу.
Если Эдвард-Альберт Тьюлер может дать повод к такой надежде, хотя бы самой слабой, — значит, и для всего мира она имеется. Если же никаких скрытых предпосылок к мировой революции нельзя обнаружить в его среде, его потомстве, его связях с окружающими и той цепи явлений, одно из звеньев которой он составляет, — значит, то же самое относится ко всему виду в целом.
Наш двойной ответ сам будет по необходимости отмечен знаком вопроса.
Прежде всего осветим со всей возможной ясностью и точностью поведение нашего героя во время мирового пожара, а затем обратимся к тем воинствующим идеям и взглядам, которыми это поведение определялось и обосновывалось. Нам необходимо добросовестно разобраться в традициях и философии пройденного человечеством этапа, в его богах и могучих авторитетах, в огромном наследии тех, казалось, непреложных верований, которые подавляли и притупляли тьюлеровское сознание. Если Тьюлеры становятся робкими, неспособными мыслить глупцами в результате воспитания и рабских условий жизни, а не являются ими от рождения, для них еще есть надежда. Значит, они еще могут спастись без помощи совершенно нереального спасителя.
Когда гроза разразилась, первым ощущением Эдварда-Альберта было острое желание остаться в стороне от нее.
В свое время мы говорили о той поре жизни Эдварда-Альберта, когда ему вообще не хотелось жить. Человеческое существо всегда рождается против своей воли. Его насильно ввергают и вталкивают в этот хмурый и печальный мир. Эдварду-Альберту, как вы припомните, для появления на свет понадобилось двадцать три часа. Первым звуком, который он издал, был протестующий писк. Мы рассказали со всеми подробностями о его детстве и постепенном пробуждении в нем потребности бунта и самоутверждения.
Даже ребенком он испытывал не один только страх и чувство покорности. Он высовывал язык льву, посаженному за решетку; у него возникали сомнения насчет способности Бога к всевидению. Чувственность, прорываясь сквозь сети страха и уродливых религиозных представлений, влекла его к описанным нами убогим радостям. Кое-что бунтарское в нем было.
Образование, им полученное, даже для того времени было скудным и старомодным. Но старые, сбивающие с толку сектантские традиции, несмотря на известный технический прогресс, продолжают оказывать свое тлетворное, разрушительное действие на общественное сознание. «Все это теперь изменилось!», — кричат возмущенные критикой учителя. Но доказательством того, что преподавание их по-прежнему не в силах воспитать человека гибким, критически мыслящим и способным к решительной перестройке перед лицом грозной опасности, могут служить газеты, которыми удовлетворяется тьюлеровская читающая публика, импонирующие ей доводы и лозунги, объявления, которые имеют у нее успех, — все то, чем она питается. Это печать, создаваемая от начала до конца тьюлерами для тьюлеров. Тьюлеровская «Таймс», тьюлеровские «Дейли мейл», «Геральд», «Трибюн». Между ними нет никакой разницы, если не считать размера и направления. Все они отмечены характерными тьюлеровскими свойствами: упорным невежеством, намеренной косностью суждений, стремлением защититься от реальности посредством утешительного самообмана.
Начало мировой катастрофы захватило Эдварда-Альберта совершенно врасплох.
Излюбленный английский лозунг гласил: «Безопасность прежде всего». У Эдварда-Альберта с детства сохранилось воспоминание о карточке с такой надписью на камине в гостиной его матери, но то было лишь случайное прозрение будущего. Он не помнил, как эта карточка попала к ним и куда девалась. Период английской истории, подчиненный этому лозунгу, наступил позже и был в значительной мере обусловлен деятельностью страховых компаний, транспортных организаций и крупных акционерных обществ, старавшихся приучить публику избегать всякого рода убытков, чтобы не было надобности возмещать их. Лозунг этот проник во все области общественной жизни. Он укрепил почтенную феодальную традицию, согласно которой, если не хочешь нажить неприятности, необходима осторожность. Он подчинил себе правительственные органы. Он стал национальным девизом. Формула Dieu et mon droit стала восприниматься как несвоевременное бахвальство, которое может только создать нам затруднения. Так что, когда в конце концов м-р Невилль Чемберлен, доведенный до бешенства нестерпимыми насмешками над его дождевым зонтом, отказался наконец от политики умиротворения и объявил Германии войну, Эдвард-Альберт вместе с очень многими своими обеспеченными и независимыми согражданами не сделал ни малейшей попытки принять участие в драке. Он сосредоточился главным образом на задаче осторожного регулирования своих капиталовложений и изыскания безопасных способов уклонения от налогов.
В последние месяцы 1939 года тьюлеровская Англия и тьюлеровская Франция не столько воевали, сколько уклонялись от войны. Они постреливали в противника из-за линии Мажино, бросив Польшу на произвол судьбы. Они с крайним неодобрением следили за тем, как Россия выправляет свои границы, готовясь к неминуемому столкновению с общим врагом. Венценосный Тьюлер — молодой бельгийский король — упрямо отказался крепить вместе с другими фронт для отпора надвигающемуся нападению. Я нейтрален, я хозяин у себя в стране, твердил он, и мне ничто не угрожает. Когда его граница рухнула, он завопил о помощи и исчез со сцены, и ни королевская конница, ни королевская пехота никогда уже не восстановят такой Европы, в которой он сможет играть какую бы то ни было роль.
По военным понятиям, господствовавшим во Франции и в Англии, армия, обойденная с флангов, должна либо отступать, либо сдаваться. Очутившись перед угрозой клещей, полководец-джентльмен покидает своих бойцов и материальную часть и улепетывает домой, отнеся свое поражение на счет современного упадка нравов. Английская традиция требовала тогда посвящать воскресный день молитве. Но войну выигрывают неджентльмены, которые дерутся не по правилам и безбожно сквернословят. Реакция всемогущего провидения на приступ англиканского благочестия оказалась двусмысленной. Английские и французские стратеги потерпели жестокое поражение из-за наличия танков и самолетов у противника, а также собственной профессиональной боязни клещей и были просто возмущены упрямством своих солдат, настаивавших на том, чтобы не прекращать борьбы, пока разгром не получит видимости героического отступления. Достаточно было Геббельсу произнести слово «охват» или «прорыв», как вся самоуверенность американских и английских военных специалистов улетучивалась на ходу. Петэн сдал Францию. До этого события Проспект Утренней Зари был, казалось, за тридевять земель от кровопролития и насилия. Но падение Франции заставило содрогнуться все виллы. У садовых калиток замелькали газеты, мужчины сидели теперь в Гольф-клубе с озабоченными лицами и во время игры уж не толковали о войне.
Обитатели Проспекта испытывали большой подъем духа при известии о потоплении подводных лодок и немецких морских рейдеров. Их доверие к нашему флоту было неограниченным и безоговорочным. Они ликовали, словно виновники торжества, в тот момент, когда «Аякс» и «Ахилл» нанесли болезненный удар скряжнически оберегающему корабли Адмиралтейству и Нельсон спустился с высоты своего уединения на Трафальгар-сквер, чтобы воскресить традиции бурного ближнего боя. Проспект Утренней Зари свято верил в неприступность наших островных границ.
Но вот произошло настоящее воздушное вторжение в Англию. Жители Проспекта были страшно испуганы и потрясены. Только через год одна запоздалая, но хорошо написанная брошюра дала им и всему миру полное представление о битве за Англию. Но одно было сразу ясно: то, что масштабы налетов быстро увеличиваются и что битва за Атлантику отражается на счетах бакалейщика. Еще в ноябре 1939 года было введено затемнение, но жители Проспекта относились к этому не особенно серьезно — до осенних налетов 1940 года. Тут слежка соседей друг за другом дошла до ожесточения. М-р Коппер из Кэкстона, несмотря на свой солидный возраст, чуть не подрался с одним приехавшим в отпуск глупым юнцом, который — подумать только! — курил папиросу у ворот одной из вилл на Небесном Проспекте. Не ограничившись этим, м-р Коппер явился с доносом в Брайтхэмптонскую полицию. Но в Брайтхэмптонской полиции м-ра Коппера спросили, не может ли он заняться каким-нибудь полезным делом, вместо того чтобы зря поднимать шум.
М-р Коппер был прежде всего человек ясного ума.
— Теперь такое время, когда люди вроде нас с вами должны немножко следить за тем, что делается вокруг, — сказал он м-ру Пилдингтону. — Нам нужно завести что-то вроде дежурств.
М-р Пилдингтон выразил мнение, что нужно создать комитет общественной безопасности.
— На поле для гольфа во время налетов ночуют посторонние; Это опасно. Это непорядок. Надо устроить собрание.
Через неделю замысел этот осуществился. Было внесено предложение избрать председателем сэра Хэмберта Компостеллу либо лорда Блюминга (бывшего сэра Адриана фон Стальгейма). Но оказалось, что сэр Хэмберт со всей своей семьей уехал на неопределенный срок в командировку в Америку для налаживания торговых отношения между Америкой и Англией, а лорд Блюминг перегружен делами, связанными с военным производством, и не имеет свободного времени. Было известно, что он выступает как сторонник массового производства танков, но английское военное командование еще только дважды потерпело серьезное поражение от этого совершенно неспортивного вида оружия, и лорду Блюмингу стоило невероятных трудов провести свою идею в жизнь. Однако к лету 1941 года ему удалось убедить страну в огромном значении танков. Впрочем, я забегаю вперед: собрание имело место в октябре 1940 года. Были некоторые сомнения насчет того, приглашать ли м-ра Друпа.
— Терпеть не могу его манеру зубоскалить, когда речь идет о серьезных вещах, — сказал м-р Коппер.
Но более либеральные настроения одержали верх, и вопрос был решен в пользу м-ра Друпа. Он присутствовал на собрании, не отпустив ни одной дерзкой шутки насчет сэра Освальда Мосли и вообще не сделав никаких неприятных выпадов в этом духе. В некоторых отношениях он был даже полезен.
Комитет собрался и вынес ряд решений. Двух садовников, обслуживающих Проспект, решено было использовать в качестве ночных сторожей. Была также открыта запись добровольцев в местную оборону. Затем члены комитета разошлись в глубокомысленном молчании.
— Не нравится мне, как идут дела, — сказал Эдвард-Альберт своей Мэри. — Я считаю, что нужно еще что-то сделать.
— Да что же еще? — спросила Мэри.
— По-моему, нужно организовать строевое ученье на гольфовом поле.
— Тогда вытопчут всю траву.
— Можно не на газоне. Поручим дежурному члену клуба следить за этим.
Дружины местной обороны стали ареной полезной деятельности пожилых военных, хорошо знакомых с тактикой пятидесятилетней давности, но живо стремящихся привить чувство долга, дисциплины, уважения к общественному порядку представителям низших классов и удержать их от паники, к которой они так склонны. Дружины стали проходить боевое обучение: занятия проводились три раза в неделю, причем обучающиеся были вооружены палками и старыми винтовками, а представители комитета следили за тем, чтобы приспособления для гольфа не пострадали.
Эти грозные приготовления подверглись некоторой критике со стороны людей, которые были очевидцами боев в Испании, во Франции, в Голландии и в других местах. После основательного размышления военное руководство ввело белые повязки на рукава и переименовало дружины местной обороны в отряды.
Влиятельные и зажиточные английские тьюлеры испытывали сильный и, быть может, небезосновательный страх перед вооруженным народом; поэтому некоторое время обсуждался вопрос, не следует ли держать имеющееся оружие в каком-нибудь стратегическом пункте под охраной и выдавать его бойцам лишь после того, как захватчики появятся в стране. Будет еще достаточно времени, чтобы полисмен или еще кто-нибудь успел обойти их всех по домам и предупредить о событиях. При появлении немецких войск командование отряда местной обороны должно сообщить страшную новость ближайшему полисмену. И тот будет действовать согласно печатной инструкции, которую, вероятнее всего, еще не успеет получить. Все дорожные указателя были удалены, все географические карты изъяты из обращения, были приняты все меры к тому, чтобы любая английская часть, которая могла бы оказаться в данном районе, окончательно заблудилась в своей собственной стране.
Между тем взрывы войны становились все оглушительней и страшней. Пламя, разгораясь, подбиралось все ближе и ближе к Эдварду-Альберту. В глазах у соседей он видел ту же тревогу, которая терзала его самого. Он разговаривал во сне. Ему снился грозный великан, бог войны Марс, только похожий на лорда Китченера, каким тот прежде изображался на плакатах. Он указывал на Эдварда-Альберта огромным пальцем:
— Что делает там этот малый? Подать его сюда.
Ссылаться на слабое здоровье было невозможно. Эдвард-Альберт уже побывал у одного бирмингемского врача для всесторонней проверки. Он ничего не сказал об этом Мэри, чтобы зря ее не тревожить. Его там раздели, выстукали, просветили рентгеном, сделали анализы, проверили зрение (легкий астигматизм); одним словом, все.
— Здоровы как бык, — объявил врач. — Поздравляю. Теперь вот-вот уж вас, сорокадвухлетних, призовут.
— Не могу сидеть сложа руки, — заявил Эдвард-Альберт Тьюлер у себя на Проспекте. — Хочу пройти обучение и работать в отряде местной обороны.
М-р Друп последовал его примеру; что же касается м-ра Коппера и м-ра Стэнниша, они предпочли взять на себя конторскую работу в Брайтхэмптоне, чтобы освободить для армии более молодых. Зато на рисовальщика паркетных узоров, который до тех пор был принципиальным противником войны, к тому же с больным легким, пример Эдварда-Альберта неожиданно очень сильно подействовал: он отказался от своей позиции и стал посещать строевые занятия. Жена его уже носила форму трамвайного кондуктора. М-сс Рутер тоже разгуливала в мундире: она была чем-то вроде помощницы полисмена, и ее обязанность заключалась в том, чтобы ограждать заблудших представительниц брайтхэмптонской молодежи от безнравственных побуждения, заставлявших их устремляться по вечерам, как бабочки на огонь, к проспектам поселка. Мерцание ее электрического фонаря и неожиданный оклик, подобно голосу совести, обычно запаздывали.
— Это что такое? — говорила она. — Этого здесь нельзя. Понимаете — нельзя.
А они-то думали, что можно, и по большей части доказывали это на деле.
Вполне естественно, что Эдвард-Альберт и его друзья обсуждали роль отрядов местной обороны со всевозможных точек зрения. Первое время мало кто видел в этих отрядах реальную боевую силу. Это была просто сверхкомплектная угроза Гитлеру.
«Пусть сунется, мы ему покажем» — такова была основная идея. «Сперва посмотрим, что будут делать фрицы, а потом кинемся на них… Мы ведь не то, что эти несчастные французики». И так далее…
М-р Коппер считал, что задача отрядов местной обороны заключается прежде всего в поддержании порядка и предотвращении партизанской войны, которая может вызвать репрессии со стороны фрицев.
— Не надо давать им повода, — говорил м-р Коппер. — А когда война кончится, вы будете как бы дополнительной полицией для борьбы с забастовками, восстаниями и всякое такое. В стране-то начнет черт знает что твориться.
М-р Друп, со своей стороны, полагал, что, когда военное счастье отвернется, наконец, от Германии к Англии, последняя сможет послать в Европу экспедиционные войска («Дай боже!» — вставил м-р Стэнниш), и тогда отрядам местной обороны придется защищать Англию от ответных налетов. Поэтому их необходимо вооружить и обучить, как настоящие современные боевые единицы. Кое-где у нас как будто так и делалось, но не всюду. По словам официальных лиц, тут имела место «широкая местная автономия».
Иными словами, официальные лица страдали общей болезнью всех представителей Homo Тьюлера во всем мире — некоторой путаницей представления. Но поскольку они держались с достаточной долей скромности, отдельные их действия имели лишь второстепенное значение.
В первые месяцы 1941 года функции брайтхэмптонского отряда местной обороны сводились к проверке затемнения и подаче сигнала воздушной тревоги. Потом произошло резкое изменение политики. Где-то наверху стало совершенно точно известно, что у фрицев имеется подробно разработанный план пробного налета на район Брайтхэмптона, Ожидалась попытка, повторить критскую операцию с высадкой парашютистов, и грудами разбитых транспортных самолетов. Все это — под прикрытием небольших скоростных истребителей.
Англичане узнали о замысле немцев за месяц до срока, намеченного для его осуществления. Мгновенно началась тайная, поспешная и обстоятельная подготовка к встрече. В районе стали появляться не слишком многочисленные — чтобы не бросалось в глаза — канадские и кое-какие польские части, а отряд местной обороны, получив подкрепление в виде особо подготовленных специалистов, в стремительном темпе прошел курс боевой подготовки.
— Выходит, я теперь партизан, — заявил Эдвард Тьюлер жене. — Ты только подумай! Если я увижу немца, я должен застрелить его или обезоружить, а если он первый меня увидит, то имеет право застрелить меня без всякого предупреждения. Мне это совсем не подходит. Я говорил, что, по-моему, буду гораздо полезней на каком-нибудь другом посту. А теперь они и тебя просят прийти и помочь с этим ихним камуфляжем. Они расписывают человека так, что он становится ни на что не похож: зеленым и черным, да еще кладут какие-то пятна, вроде коровьих лепешек… Хотят выкрасить мне лицо и руки в зеленый цвет! И я должен буду ползать с винтовкой по гольфовому полю, а как только покажутся немцы, занять позицию и стрелять.
— Может, они еще не придут.
— Мы должны быть готовы.
— Весь мир сошел с ума, — заметила Мэри Тьюлер.
Подумав, она прибавила:
— Ну что ж, раз надо, значит, надо.
И так закамуфлировала Эдварда-Альберта, что на него можно было наступить, не разобрав, на что ставишь ногу.