Неприглядная сторона Америки

Неприглядная сторона Америки

Просто случайность, что я не родился американским гражданином. Мой отец и школьный учитель — оба были добрыми радикалами, и Америка всегда была и остается для меня страной Надежды и Славы. Конечно, с теми оговорками, которые неминуемы для человека, достигшего умственной зрелости.

Недавно (с сентября по декабрь 1940 года) я путешествовал по Америке в самое что ни на есть интересное время. Я видел выборы во всей их ожесточенности, да и сам, проделав двадцать четыре тысячи миль, читал лекции и дискутировал в самых различных аудиториях от Алабамы до Далласа, Денвера, Аризоны, Техаса, Лос-Анжелоса и Сан-Франциско, от Флориды до Коннектикута и Нью-Йорка. Меня принимали самые разные люди в самых разных домах. На обратном пути я плыл до Бермудских островов на клиппере, типичном клиппера янки, а затем оттуда до Лисабона — на американском рейсовом лайнере, который уже не напоминал мне ни одного из тех уголков Америки, где я когда-либо побывал. Георг Стивенс из Ледисмита говорил, что страну можно узнать за три месяца лучше, чем за пять лет. При первом столкновении вы видите ее в общих чертах, но отчетливо и ясно, а потом вы начинаете тонуть во все большем количестве подробностей. В течение более чем тридцати лет время от времени я посещал отдельные уголки Америки, но никогда прежде не видел ее так ясно и всю целиком, как увидел за эти такие богатые событиями месяцы.

Я увидел страну, взбудораженную войной и выборами, я как бы застиг ее врасплох, поэтому лучше понял некоторые стороны общего ее устройства, и они вызвали у меня тревогу. Эти стороны я воспринимал как само собой разумеющиеся и не задумывался о них с тех пор, как в 1906 году изложил свои первые впечатления в книге «Будущее Америки». Больше всего поражает грубая прямота действий, исключающая всякие последующие сомнения. Основная цель — играть ради выигрыша, а не ради какого-то воображаемого «интереса к игре» и делать все, что возможно в пределах правил. Национальная игра американца — покер — построена на безжалостном обмане, а ее цель — куча монет. Да и в бридж он не «играет» — игру заменила система шулерских приемов. В драке типичный американец бьет не просто, как приходится бить, а изо всех сил. В делах он ставит на выигрыш, для него тут не может быть компромисса, и он почти лишен гордости созидателя. Созидатель для него не тот, кто создает прекрасные вещи, а делец, скопивший большие деньги. Однако во всех остальных случаях он такой же славный малый, как и любой другой; под влиянием момента он будет и щедр и добр и только отчасти будет делать это напоказ, но все это до тех лишь пор, пока не запахнет соперничеством. И тогда от Атлантики до Тихого океана не найдется более ожесточенного конкурента.

Президентские выборы поразили меня своей абсолютной безнравственностью. Я не могу применить Другого слова. Нападки на семейную жизнь президента, скандальные сделки между рабочими лидерами и штрейкбрехерами, вроде сделок Люиса и Вильке, безрассудство республиканцев, которым совершенно все равно, как сказался бы провал Рузвельта на положении в Европе, каждодневные наглые фальсификации прессы, почти единодушно настроенной против Рузвельта, — все выглядело отвратительно. Сейчас на какое-то время все это стихло, но таится под поверхностью и снова вынырнет, когда снова вспыхнет нарастающий социальный конфликт.

Да, при всем видимом могуществе и богатстве Америки в ней развивается глубокий социальный конфликт. К двадцатым годам текущего столетия основные политические партии стали такими же искусственными образованиями, как зеленые и голубые в Византии. Президент Вильсон подорвал Лигу Наций, исходя из партийных интересов, которые вряд ли имели большую социальную значимость, чем борьба Бальфура против Асквита накануне 1914 года. Это была игра, а положение в Европе было лишь фишкой в этой игре. Американцы вели игру со всем присущим им упорством, но до тех пор, пока валютный крах в Германии не вызвал всемирную финансовую бурю, они все еще твердо верили, что могут по свободному выбору вмешиваться в дела других континентов или отгораживаться от них, оберегая свое достояние. В конце двадцатых годов они переживали период лихорадочной сверхспекуляции и избыточного спроса, и после того, как он достиг наивысшей точки, последовал бурный спад. И внезапно Соединенные Штаты обнаружили, что они сами оказались в условиях, подобных тем, которые сложились в восточном полушарии, что у них тоже начался социальный и экономический развал, что добрая старая уверенность в свободной конкуренции и «здоровый индивидуализм» уже больше им не помогут.

Все это обрушилось на американцев с необычайной быстротой. В 1920 году, когда американская идея «здорового индивидуализма» все еще торжествовала, они издевались над английскими рабочими, над подачками, которые они получали, и гордились своей личной независимостью. В 1933 году по Америке прокатилась волна финансового и промышленного кризиса, и вот, ошеломленная и напуганная, она приняла как спасителя президента откровенного социалиста, и его огромный запоздалый вклад в социализацию под смягченным названием «Новый курс». В сущности «Новый курс» был революцией. От не имеющих существенной социальной значимости столкновений двух партий политика шагнула к острому социальному конфликту между всем, что стоит в обществе за могущественными стяжателями и монополистами и растущим непокорством разобщенной массы обездоленных. За последние восемь лет срывалась одна завеса за другой. Каждые из трех выборов 1932, 1936 и 1940 годов все более очевидно выражали социальный конфликт. Очередные выборы будут от начала до конца социальным конфликтом и ничем больше.

Те же противоречия обнажились во всем мире, правда, в разных странах с различной степенью остроты или умеренности. В этой книге, умышленно повторяясь, я в главах XIV, XVII, XVIII, и особенно в XIV, привожу доводы, обосновывающие предположение, что почти инстинктивный поворот Британии к умиротворению может смягчить противоречия внутри страны. Но если это средство пригодно для Британии, оно пригодно и для всего мира. Это та самая политика среднего пути, которой так недостает Соединенным Штатам. Старый порядок, который не столько порядок, сколько сосуществование различных групп накопителей, теперь умышленно готовится к беспощадной последней схватке за возврат к прошлому. Президент удерживает страну только своей внешней политикой. На любой конструктивный проект, который мог бы послужить вкладом в социализацию мира, на любое требование справедливости по отношению к побежденной стороне и даже на движение за образование навешивается ярлык «красный» и «антиамериканский»; все подвергается нападкам, искажается, против всего подобного борются, не стесняясь в средствах, политики от бизнеса и их пресса. Мы знаем и о безумном стремлении воспрепятствовать реконструкции мира со стороны наших шутов, крайних тори, у нас в Британской империи, но мы знаем также, что они не выражают мнения умных и серьезных представителей своего собственного класса. Торизм в Америке, мне кажется, является более догматичным и откровенным и обладает большей сплоченностью. Сам себя он называет «Бизнес», и это действительно означает просто бизнес. Возможно, он не победит, но он может существенно помешать перестройке человеческой жизни.

Он будет бороться не только против обездоленных, но и против самой судьбы, которая ставит человечество перед выбором: перестройка мира или катастрофа. А когда придет время, они не остановятся перед тем, чтобы стрелять. Ведь они узколобы, свирепы и энергичны. В Америке сияет еще свет либерализма, но вы не увидите его в кабинетах банков, в деловых конторах и помещениях редакций. И куда бы я ни ходил, у меня было такое чувство, будто шторы готовы в любой момент задернуться, двери захлопнуться, основные позиции захвачены. Европейский треугольник, где (А) богатство и привилегии обращаются к (В) фашизму из-за его слепого страха и ненависти к (С) социализму, может в западном мире продолжать разрастаться в более грубом, зловещем и гигантском масштабе.

Из книги «Путеводитель к новому миру», 1941.

(перевод В. Ивановой)