Глава 1 Запахи

Глава 1

Запахи

Выгребные ямы — сточные трубы — кладбища — каменноугольный газ — трущобы — Бермондси — ватерклозеты — Великое Зловоние — канализационная система Базалджетта — насосная станция Абби-Миллз — торжественное открытие насосной станции принцем Уэльским — лосось

Писатель может использовать слова, чтобы описать какую-то сцену. Художник может нарисовать ее. Композитор, используя звуковые эффекты, созданные в студии, может в какой-то мере воспроизвести звуки прошлого. Но самое мощное из чувств, обоняние, лишено своего языка. Как ни одно другое, совместно с памятью оно может воскресить прошлое человека. Но без помощи памяти, действуя само по себе, как оно может вернуть прошлое? Чтобы описать запахи прошлого, существуют лишь слова. Вот почему эта книга начинается именно так.

Подумайте о самом худшем запахе, какой вы когда-либо ощущали. Теперь представьте, что вы обоняете его день и ночь, по всему Лондону. Но дело обстояло еще хуже. Любое зловонное дуновение было опасным. Вредные испарения, дурной воздух или, как говорят итальянцы, mal aria, приносили болезнь. Флоренс Найтингейл, вполне сознавая это, спроектировала свою новую больницу Св. Фомы как отдельные здания с открытыми террасами, чтобы больничные запахи не могли накапливаться в палатах и отравлять пациентов.

Темза воняла. Основной составляющей были человеческие отходы. В прежние века Темза действительно «текла светло», и в ней во множестве водились лосось и лебедь. Люди, очищавшие выгребные ямы, продавали человеческие экскременты как полезное удобрение для питомников и ферм за пределами Лондона.[5] Иногда из окна на незадачливых прохожих или на улицу выливали ночной горшок, его содержимое добавлялось к разнообразной мешанине из дохлых собак, лошадиного и коровьего навоза, гниющих овощей. Дождь смывал большую часть всего этого в Темзу. Существовали, правда, сточные трубы, но они предназначались только для поверхностных вод, и сбрасывать туда нечистоты было запрещено законом.

Затем Лондон изменился. К 1842 году, согласно переписи, в Лондоне насчитывалось 1 945 000 человек, и, вероятно, больше, если включить сюда тех, кто не стремился попасться на глаза чиновникам. В городе насчитывалось 200 000 выгребных ям,[6] полных и переливающихся через край. Чистильщики выгребных ям просили шиллинг за то, чтобы опорожнить яму, и многие жалели денег. В старых частях Лондона дома стояли на краю грязевых озер. Сточные трубы не справлялись с плавающим в них мусором, они разрывались и переливались через край. Один обеспокоенный горожанин в 1840 году написал в Министерство внутренних дел письмо с настоятельной просьбой улучшить канализацию в Пимлико, «где вряд ли существует какая-либо дренажная или канализационная система, где есть только канавы, наполненные на фут или больше песком, растительными отбросами и мусором, отчего здесь стоит жуткая вонь, порождающая малярию и лихорадку, и откуда расстояние по прямой до Букингемского дворца около ста ярдов». На письме лаконичная надпись дворцового эконома: «по сути, верно»,[7] но основания для каких-либо действий он не увидел.

В 1843 году инспектор канализации в Холборне и Финсбери, где под землей было проложено 98 миль сточных труб, не сливавшихся в Темзу, сообщал, что «в большей части зарытых труб скопившаяся грязь гниет по много лет и служит причиной самых неприятных и нездоровых испарений… средство… поднять на поверхность эту грязь ведрами, опорожнить их на улицу, затем вывезти на телегах», в этой операции не должны участвовать люди с тонким обонянием.[8] Иногда, но не всегда, сточные трубы увеличивали, чтобы они могли справиться с возросшим потоком. В 1849 году меняли сточную трубу под Флит-стрит: у новой трубы была большая пропускная способность, ее зарывали глубже, причем на время работы эта жизненно важная транспортная магистраль города была перекрыта почти полностью. В Вестминстере — в то время это был район трущоб, несмотря на то, что там стоял великолепный Вестминстерский дворец, — от сточной трубы, по данным обследования 1849 года, «тошнотворный запах проникал в дома и дворы, которым она служила».[9]

В Белгрейвии, на Гровенор-сквер, Ганновер-сквер и Беркли-сквер — в аристократических районах «в канализационных трубах было много повреждений, где скапливались вредные вещества, во многих местах трубы засорялись, и ужасно пахло»,[10] даже внутри, в домах высшего общества. Но ничего не делалось. Чернорабочий, работавший под самим Букингемским дворцом, говорил, что ему «никогда раньше не доводилось ощущать такую вонь, как в канализационных трубах и подземных помещениях дворца».[11] Часть канализационных труб была проложена столетия назад, а кирпичная кладка раскрошилась и обвалилась. Теоретически, трубы очищались людьми и случавшимися время от времени ливнями, но постепенно скапливавшиеся зловонные отложения никуда не девались.

Еще одной составляющей букета уличных ароматов были экскременты животных. По всему Лондону держали коров в коровниках в ужасных условиях, не позволяющих произвести уборку. Коровы, овцы, телята и свиньи, которых продавали на Смитфилдском рынке, проходили по улицам Лондона, оставляя по дороге около 40 000 тонн навоза в год. Движение в Лондоне обеспечивали тысячи лошадей; каждая извергала 45 фунтов фекалий и 3 ? фунта мочи в день, около 37 000 тонн экскрементов в год.[12] Экскременты животных и людей не были единственной проблемой. Фридрих Энгельс жил в Англии с ноября 1842 года до августа 1844 года, собирая материал для работы «Положение рабочего класса в Англии».[13] Энгельс, впечатлительный, — что присуще среднему классу, — был потрясен запахами лондонских уличных рынков и трущоб. «Повсюду кучи мусора и золы, а выливаемые у дверей помои застаиваются в зловонных лужах». Но самым эффектным его coup de theatre [франц. — сюжетный ход, прим. перев.] было следующее

Бедняка закапывают самым небрежным образом, как издохшую скотину. Кладбище Сент-Брайдс, в Лондоне, где хоронят бедняков, представляет собой голое, болотистое место, служащее кладбищем со времен Карла II и усеянное кучами костей. Каждую среду умерших за неделю бедняков бросают в яму в 14 футов глубиной, поп торопливо бормочет свои молитвы, яма слегка засыпается землей, чтобы в ближайшую среду ее можно было опять разрыть и бросить туда новых покойников, и так до тех пор, пока яма не наполнится до отказа. Запах гниющих трупов заражает поэтому всю окрестность.

Возможно, Энгельс не видел этого собственными глазами, а посчитал «ужастик» реальной современной историей, потому что рассказ служил иллюстрацией к его теме, хотя на самом деле относился к предыдущему столетию; однако по всему Лондону были разбросаны церковные кладбища, расположенные поодаль от церкви, они постепенно переполнялись, так что, возможно, он и прав.

Каменноугольный газ, которым начали пользоваться, обладал отвратительным запахом, совсем не таким, как современный газ. Как можно было предвидеть, газовые магистрали подтекали. Даже сейчас, если оказаться на земляных работах на какой-нибудь лондонской улице, иногда можно уловить запах каменноугольного газа, которым пропитана почва. К газовым трубам даже тайно подключались — не всегда удачно — те, кому не хотелось платить за газ.[14] Газовые заводы в различных частях Лондона распространяли вокруг отвратительный запах.

Кажется странным, что в рассказах как приезжих-иностранцев, так и английских туристов редко встречаются упоминания об ужасных запахах. Но их, несомненно, ощутила королева, когда приехала посетить «Грейт Истерн» в Миллуолл на Собачьем острове, ниже по реке. Одна из сопровождавших ее дам писала своей сестре: «запах стоял неописуемый. Королева все время нюхала свои духи» (курсив мой).[15] Всемирная выставка в жаркое лето 1851 года день за днем собирала вместе больше народа, чем когда-либо раньше в каком-то месте Лондона. Но ни в одном из рассказов о Выставке я не встретила упоминания о том, что туалеты мистера Дженнингса, за разовое пользование которыми нужно было заплатить пенни, воняли.

Одни районы в этом отношении были хуже других. Трущобы отравляли своим зловонием грязные переулки за самыми модными магазинами и домами. Но первое место, несомненно, принадлежало Бермондси, на южном берегу Темзы напротив лондонского Тауэра. Здесь выделывали кожу, это был долгий, требующий мастерства процесс, в котором применялись, в частности, собачьи экскременты. Неудивительно, что «в воздухе стоял отвратительный запах».[16]

В январе 1862 года уважаемый специальный журнал, «Билдер», подчеркивает необходимость перемен:

Когда прилив достигает высшей точки, низко расположенные районы оказываются затоплены — но не водой, а сточными водами… грязью, которая вызывает брожение и наполняет наши дома и улицы газами, невероятно разреженными, содержащими в себе гораздо больше, чем ватерклозетная жидкость. Переполненные погосты подтекают, дождь смывает с улицы и уносит с собой… грязь, лошадиные и коровьи экскременты… больничные отходы… отбросы и помои торговцев рыбы и рыбных рынков; отбросы скотобойни; жидкие отходы скорняков, клеевщиков, свечников, торговцев костями, кожевников, живодеров, требушинников… отходы химических фабрик, газовых заводов, красилен… уносит дохлых крыс, дохлых собак и кошек, и, как ни печально говорить, мертвых младенцев.

Когда ватерклозеты стали обычным явлением, викторианцам следовало прежде всего поздравить себя с прорывом в очистке территории Лондона. К 1857 году число ватерклозетов достигло 200 000,[17] они надлежащим образом заменили выгребные ямы, а опорожнялись прямо в Темзу по канализационным трубам. Результатом, несколько отсроченным, но неизбежным, было Великое Зловоние 1858 года. В июне Темза воняла настолько сильно, что находиться в Вестминстерском дворце в покоях, выходивших на реку, стало не только непереносимым, но и — если верить в теорию миазмов — опасным. Это, наконец-то, привело к тем действиям, которые должны были совершить комитеты, созданные десяток лет назад.

* * *

Лондонцы начали понимать, что управление городом посредством средневековых приходских советов в условиях девятнадцатого столетия нежизнеспособно, и в 1845 году был создан Первый лондонский столичный совет по городским работам. Впервые канализация рассматривалась как общегородская проблема. Но все было очень сложно. Прецедентов не было, а местные руководящие чиновники любят прецеденты. Разрешение строить или перестраивать дома после 1848 года предусматривало прокладку канализационных труб, но эта перемена принесла больше вреда, чем пользы. В 1849 году Чарльз Диккенс определял Городскую комиссию по стокам как «абсурдную смесь тупоумия и продажности».[18] По счастью, в комиссию в том же году вошел в качестве помощника инженера Джозеф Базалджетт, а когда три года спустя его начальник умер от переутомления, именно он был утвержден на должность главного инженера.

Дед Базалджетта эмигрировал из Франции в конце 1770 года. Джозеф родился в 1819 году. Пройдя обучение у инженера-строителя с хорошей репутацией, двадцатитрехлетний Джозеф начал работать самостоятельно в 1842 году. Широкие взгляды, организаторская энергия и инженерный гений сделали невозможное. На набережной Виктории стоит скромный бюст Базалджетта с надписью «Создатель главной дренажной системы Лондона и этой набережной». Но он достоин эпитафии, которую заслужил Кристофер Рен своим последним достижением, собором Святого Павла — si monumentum requires, circumspise (если ты ищешь памятник ему, оглядись кругом). В случае Базалджетта можно было оглядывать весь викторианский Лондон.

Лондон расположен на отлогом склоне, идущем с севера на юг, от холмов Хэмпстеда до болот Ламбета и Гринвича. Кроме того, часть города лежит в неглубокой чаше, центр которой находится около Поплара/Дептфорда. (Представьте себе блюдечко, слегка наклоненное в вашу сторону, левая часть которого выше, чем правая, с рекой, извивающейся посередине.) Старые сточные трубы были проложены к Темзе или одному из множества ее притоков. Базалджетт, фигурально выражаясь, взял ручку и провел прямые вдоль сторон блюдечка, приблизительно параллельные реке, перпендикулярно старым сточным трубам и притокам Темзы. Эти линии доходили до реки гораздо дальше по течению, далеко за границами (тогдашней) застройки. К северу от реки было три линии: верхний уровень, средний уровень и нижний уровень — они соединялись около Стратфорда в Восточном Лондоне; две линии шли по южному берегу и соединялись в Дептфорде.

Весь проект, оцененный в 3 миллиона фунтов и осуществленный благодаря частным инвестициям и государственному финансированию, занял пять лет, не считая периода тщательной подготовки, характерной для Базалджетта. Зачастую старые сточные трубы нужно было отследить и нанести на карту; их местонахождения никто не знал, что свидетельствует о том, насколько часто их чистили.[19] Работа над «перехватывающими канализационными трубами» началась в феврале 1859 года и продолжалась по всему Лондону, препятствуя уличному движению, но в какой-то мере ослабляя прежние запахи. В августе 1859 года «было подсчитано, что 200 000 выгребных ям за последние годы были убраны из-под наших домов».[20] Но все же в 1861 году лондонский житель писал: «нам приходилось переживать жаркие летние месяцы как мы пережили бы чуму… потому что в знойные августовские дни от Темзы всегда поднимался такой густой мерзкий запах, что ее берега становились отвратительны и вынуждали нас убираться как можно дальше от них. Но наступают лучшие времена…».[21]

К ноябрю 1861 года «около 1000 человек работали [над северным средним уровнем], и он быстро продвигался».[22] В большинстве случаев туннели закладывались под улицами, «выкапывались и засыпались», иногда на 30 футов ниже уровня земли. Тысяча рабочих прокладывала трубы от Кенсал-Грина до Ноттинг-Хилла, затем вдоль Оксфорд-стрит — вообразите себе это столпотворение — через Шордич и под Риджентс-канал к Стратфорду. Труд рабочих облегчали только паровые подъемные краны и, разумеется, лошади. К 1862 году Лондонский столичный совет по городским работам даже провел экскурсии. Одна группа осматривала канализационную трубу на Олд-Форд в Хакни, а затем «шла по длинному туннелю, который был освещен примерно на милю». Затем все участники экскурсии были посажены в грузовой поезд и проехали по месту работ примерно 7 миль, до Баркинга, «где должен быть северный выход. Здесь была предложена легкая закуска, а после ланча нас провезли на трех пароходах [очевидно, группа была большая] вверх по реке к Гринвичу и спустили в туннель, который должен был вести к канализационной системе южной части Лондона».[23]

Другая сложность, которая, возможно, становится яснее благодаря моему сравнению с блюдечком: если 29 квадратных миль канализации, проведенной на северном верхнем уровне, могли использовать силу тяжести, поддерживающую ровное течение со скоростью 3 миль в час вниз, к конечному выходу, то на участке канализации на среднем и нижнем уровне — еще 28 квадратных миль — пришлось запустить паровые насосы, чтобы вся система работала надлежащим образом. На южном берегу Темзы около 20 квадратных миль канализации работали на силе тяжести, а 22 квадратные мили не могли. Поэтому были сооружены две насосные станции, одна в Абби-Миллзе около Стратфорда, в восточном Лондоне, для северных уровней, и другая в Кросснессе, на южном берегу реки, тоже в отдалении от существовавшей застройки, для южного нижнего уровня.

На эти насосные станции стоит посмотреть… Вероятно, Базалджетту надоело, что вся его замечательная работа скрыта от людских глаз, и он решил воспользоваться последней возможностью выразить свою артистическую душу и произвести впечатление на публику. Насосная станция Абби-Миллз, где соединялись северные верхний и средний уровень канализации, была зданием, в котором Кубла-хан Колриджа чувствовал бы себя как дома, — с минаретами и тому подобным.[24] Всей сети перехватывающих канализационных труб северного берега реки пришлось дожидаться завершения строительства набережной Темзы, что произошло в 1868 году, — еще одно достижение Базалджетта, — прежде чем она смогла полностью функционировать, но на южном берегу такой задержки не было. Об официальном открытии Кросснесской насосной станции принцем Уэльским взахлеб писала «Иллюстрейтед Ландон ньюс» от 15 апреля 1865 года. Принц прибыл на королевской барке из Вестминстерского дворца в сопровождении двух архиепископов, двух епископов, двух принцев, двух герцогов, двух графов, нескольких счастливцев-членов парламента и других сановников; были задействованы все имеющиеся в распоряжении силы. (Обе насосные станции сохранились до сих пор, их можно посетить по предварительной договоренности.)

Барка остановилась сначала на северном берегу, где высокопоставленные гости осматривали северный выход в Бектоне и, несомненно, с умным видом кивали головами, выслушивая объяснения председателя Лондонского столичного совета по городским работам и Базалджетта. Возможно, они при этом могли даже не сходить с парохода, поскольку на берегу не было ничего интересного. (Абби-Миллз находится в двух с половиной милях от реки.) Затем барка перевезла их через реку и спустилась немного вниз по течению к пункту назначения, в Кросснесс. «Кусты и цветы в горшках придавали очень нарядный вид» этому памятнику канализации — будем надеяться, что они к тому же приятно пахли. Оркестр королевской морской пехоты играл соответствующие мелодии, и Его королевскому высочеству вместе с его окружением продемонстрировали машинное отделение и котельную, провели их в штольню, где были проложены канализационные трубы, «длинный высокий туннель отличной кирпичной кладки… освещенный рядами светильников». Визитерам была предоставлена уникальная возможность гулять в огромном резервуаре, «освещенном мириадами разноцветных огней», который весьма скоро должен был наполниться сточными водами. Затем они прошли в лекционный зал и выслушали адрес, который читал — мог ли это быть кто другой? — Базалджетт, в то время как чудесные огни торопливо убирали. После этого гостей провели в машинное отделение:

Здесь, после внимательного осмотра бесчисленных насосов и топок, принц Уэльский под руководством дежурных инженеров включил чудесный механизм. Как только Его королевское высочество повернул рукоять, по зданию прошла ощутимая вибрация, означавшая, что поршни и маховые колеса действуют и что сточные воды, находившиеся до тех пор в подземных хранилищах, чтобы быть сброшенными в Темзу, закачиваются в резервуар. Его королевское высочество успешно запустил четыре механизма, а рабочие, забравшиеся на галереи наверху, приветствовали его действия ободряющими криками.

Его королевское высочество, наверное, ощутил огромное облегчение, когда следующим мероприятием оказался «превосходный торжественный завтрак на 500 человек», с тостами. Все гости отправились домой в 3 часа дня и, отлично исполнив свой долг, прибыли в Вестминстер в 4.15.

Однако остается неразрешимой загадкой, что сделали эти джентльмены со своими цилиндрами? На фотографии в «Иллюстрейтед Ландон ньюс» они почтительно держат шляпы в руках, пока принц демонстрирует свои удивительные инженерные способности, некоторые настолько взволнованы, что машут шляпами в воздухе. Но на парадном завтраке они все плотно сидят за длинными столами. Куда же они положили цилиндры? В проекте не предусматривался ни лекционный зал, ни помещение для завтрака, то есть, там наверняка не было места и нельзя было организовать гардероб на 500 цилиндров. Разумеется, газета и словом не обмолвилась о том, что у высокопоставленных визитеров возникала необходимость внести свой собственный вклад в эту канализационную систему.

Репортаж в «Иллюстрейтед Ландон ньюс» об открытии насосной канализационной станции сочетал в себе типично викторианское низкопоклонство с гордостью достижениями Базалджетта, реалистическое изображение уравновешивало очарование принца и низменность материи, ставшей причиной его визита. Чтобы ввести в строй лондонскую канализацию, понадобились объединенные силы короны, церкви и политических деятелей, не говоря уже о высокой квалификации представителя новой профессии, инженера-строителя. Без сомнения, читатели «Иллюстрейтед Ландон ньюс» были в восторге.

Однако самый важный визитер прибыл почти незамеченным. К маю 1864 года большая часть канализационной системы уже действовала. «Но результат можно было признать удовлетворительным не раньше, чем славный лосось, подыскивая чистую свежую воду, появился в Темзе».[25]