Глава 18 Хрустальный дворец в Сиднеме

Глава 18

Хрустальный дворец в Сиднеме

Перенесение в Сиднем — подъездные пути — сооружение — цель просветить массы — Архитектурные дворы — алкоголь и работа по воскресеньям — обнаженные статуи — фонтаны Пакстона — вымершие животные — популярные развлечения — музыка — пожар 1936 года

Рабочие принялись паковать экспонаты, фонтан Оуслеров был аккуратно демонтирован, холодный ветер поднимал ввысь пучки соломы, с вязов опадали листья. Огромное здание блестело в октябрьском тумане, в то время как решалась его судьба. Никто не предполагал, что оно будет постоянным, но что с ним делать теперь? Может быть, все же сохранить для будущего? Это будет чудесный «зимний сад» для лондонцев или концертный зал, которого не хватало в Лондоне, но акустика была ужасной. Альберт не высказывался за то, чтобы сохранить здание, поскольку содержание его обошлось бы недешево. Он намеревался весь значительный доход — 186 000 фунтов — от Всемирной выставки передать музейному комплексу в Южном Кенсингтоне, ставшему впоследствии известным как Альбертополис. 29 апреля 1852 года Палата общин, наконец, распорядилась дворец убрать.

К 17 мая была создана Компания Хрустального дворца, главными держателями акций стали Лондон, Брайтон и железная дорога Южного побережья. Главой Компании, как и железной дороги, был Сэмюэл Ланг. Шесть учредителей, включая Пакстона, были связаны с Выставкой в Гайд-парке. Публику призывали подписываться на акции, обещая огромные дивиденды, финансирование увеличилось, и Хрустальный дворец был куплен таким, каким он стоял в Гайд-парке, за 70 000 фунтов наличными.[738] Его предстояло возвести заново на 350-акровом пространстве на вершине Сиднемского холма в Норвуде, примерно в шести милях к югу от Лондона. Его великолепное местоположение должно было стать бесплатной рекламой, видимой всем пассажирам, ехавшим по железной дороге Ланга. И это не могло не сработать.

Предполагалось построить две железнодорожные станции, обслуживающие Лондон, Брайтон и железную дорогу Южного побережья. Станция «Нижний уровень Хрустального дворца» располагалась у подножия холма, отсюда вы отправлялись в долгую прогулку вверх по колоннаде со стеклянной крышей. Но в жаркий день вид цветущих растений не всегда служил достаточной наградой за усилия. Другая станция, «Верхний уровень Хрустального дворца», была связана с дворцом изысканно украшенной подземной железной дорогой, построенной каменщиками-итальянцами. Эта станция была открыта в 1865 году. Пассажиры первого класса ехали по ней, как подобает людям их положения, — если хватало вагонов первого класса. Если же нет, им приходилось садиться в вагоны второго класса, «открытые со всех сторон. (Вагоны для овец, вот самое подходящее для них название.)».[739] Или они предпочитали свой экипаж, собственного кучера и так далее. Пассажиры третьего класса ехали в обычных вагонах для скота. Некоторые приезжали в омнибусах, дорога, если все шло гладко, занимала от Паддингтона час с четвертью. От Клапама омнибусы отходили по расписанию каждые десять минут.

Рабочие пришли в Гайд-парк без привычной «чугунной бабы». С удивительным терпением и ловкостью все здание из «стеклянных карт» было разобрано на фрагменты, запаковано, перевезено через весь Лондон и выгружено на новом месте. Там, где оно стояло, остался большой участок высокой пожухлой травы. Спустя какое-то время парк приобрел прежний вид, словно там и не было прославившей Альберта Выставки. Перевозка материалов осуществлялась — а как же иначе? — с помощью лошадей. Пара запряженных лошадей втаскивала на Сиднем-хилл двухтонный груз. Мало-помалу 400 тонн стекла и весь чугун, который можно было использовать повторно, более 4000 тонн, переместились на место будущей стройки. Часть стекла разбилась, это было неизбежно, его вернули братьям Чанс, чтобы сделать заново. Тем временем из закрывшихся оранжерей Лоддиджа в Хакни совершал свой путь гораздо более впечатляющий груз. Пакстон закупил большую часть содержимого оранжерей, в том числе пятидесятилетнюю пальму, весившую вместе с землей, окружавшей корни, 15 тонн и достигавшую высоты трехэтажного дома. Она была погружена на специальную повозку с широкими колесами — при этом остается неясным, не повредил ли пятнадцатитонный груз мостовые, — провезена через Лондон и поднята на Сиднем-хилл запряжкой из 32 лошадей.[740]

Строительство началось в августе 1852 года. Если в Гайд-парке здание было воздвигнуто за восемь месяцев с участием 2260 рабочих, то для возведения нового, постоянного Хрустального дворца в трудном для строительства месте потребовалось 6400 рабочих, и стройка заняла почти два года. Это здание было выше, почти вдвое больше по площади, у него была почти вдвое большая стеклянная поверхность. Несмотря на свою прозрачность, здание было массивным. Хотя его очень полюбили и продолжали любить в течение всех лет, что оно существовало, его очертания на фотографиях кажутся мне — хотя вкусы различны — слишком властными, угрожающими. Здание было видно с большого расстояния. «Я видел, как оно сияет, даже зимой, от Уормвуд-Скрабс» (на севере Хаммерсмита).[741]

В нем было три этажа, использовались те же изящные модули, которые так удачно были применены в Гайд-парке, но в этот раз было сделано три огромных сводчатых трансепта. Поскольку здание строилось на крутом холме, необходим был мощный фундамент, и в цокольном этаже была устроена не имеющая прецедента система обогрева, состоящая из горячих труб длиною в 50 миль. (Снова и снова поражаешься энергии и новаторству викторианцев.) Не все шло гладко. Четыре раза конструкция обрушивалась, произошло семнадцать несчастных случаев со смертельным исходом. Но к маю 1854 года здание было почти закончено. С открытием тянуть было нельзя, мог пройти светский сезон, поэтому в июне 1854 года шла активная подготовка к открытию, на котором должна была присутствовать королевская чета.

Подумали ли они, сдерживая зевоту: «Неужели все снова? Вряд ли это может быть так же хорошо, как волшебная Всемирная выставка Альберта!» История умалчивает. Королева просила своего премьер-министра передать устроителям, что ей очень понравилась музыка, «лучшее из всего, что Ее Величеству доводилось слышать». Был ли Альберт столь же доволен, можно усомниться; хор из 1800 певцов, поющих «Аллилуйю» мог бы заставить Генделя перевернуться в гробу. Там присутствовали все сильные мира сего. Диккенс считал, что это «самое большое жульничество, воздвигнутое на многострадальных людских плечах». Рескин, со своей стороны, полагал, что «невозможно переоценить влияние такого учреждения на умы трудящихся — в этих хрустальных стенах пробуждаются стремления, здоровье, интеллект».

* * *

Ведущей идеей нового Хрустального дворца было образование масс путем предоставления им «Иллюстрированной энциклопедии». С этой целью их ожидал исторический парк, с предысторией на нижнем этаже и путешествием во времени по десяти «Архитектурным Дворам», в каждом из которых были воссозданы в гипсе в соответствии с новейшими археологическими данными древние здания и статуи. Вдумчивый последовательный осмотр их в сочетании с соответствующим путеводителем давал посетителю возможность охватить всю историю цивилизации.

Там была реплика Львиного двора в Альгамбре и точная копия изысканного мавританского свода, напоминающего сталактитовую пещеру с резными узорчатыми сотами из 5000 отдельных фрагментов, выполненных из желатина. Помпейский и итальянский дворы поражали яркостью красок. Ассирийский дворец охраняли гигантские крылатые и бородатые фигуры. Египетский двор сиял подлинными красками храмов эпохи фараонов, от которых остались лишь крохотные выцветшие фрагменты. Колонны храма в Карнаке были сделаны намного короче подлинных, что позволяло изучить их искусно украшенные капители. Две исполинские фигуры из Абу-Симбела высотой в 51 фут были воспроизведены в раскрашенном гипсе, они возвышались под сводчатой крышей трансепта. Греческий двор был заполнен белыми гипсовыми слепками античных статуй, изъяны, нанесенные временем оригиналам, делали их для посетителей Сиднема еще интереснее. Римский двор был огорожен разноцветным мрамором. Византийский включал копию монастырской галереи восьмого века из музея в Кельне. Средневековый двор поощрял страсть викторианцев к готике. Там был также отдельный двор исторической и современной скульптуры.

Но этот пышный дизайн каким-то образом сочетался с оранжерейными растениями Пакстона, с зоологическими коллекциями, с паноптикумом и с намерением членов правления получать деньги. На множестве великолепных иллюстраций видна зелень, свисающая с любого выступа и растущие всюду пальмовые деревья. Здесь были торговые залы, где продавалось все, от шалей до пианино, от игрушек до мебели. Предприятия Бирмингема и Шеффилда располагали собственными «дворами», торговавшими их продукцией. Посетители, жаждущие просвещения, вдруг оказывались перед манекенами странных людей и коллекцией чучел животных, вплоть до гиппопотама. Над буфетными столами неясно вырисовывались «фигуры различных заморских племен, размахивающие копьями в родных джунглях».

В воспоминаниях о детстве одного из посетителей самым ярким оказалось именно посещение буфета — кто из родителей с самыми лучшими намерениями не приложит усилий, чтобы привить ребенку культуру, основанную на фастфуде?

Именно здесь я в первый раз попробовал мороженое, и оно оказалось восхитительно большим. Мороженое, выложенное чередующимися розовыми и белыми вертикальными полосками, подавали в стаканах. Бутылки содовой воды с круглым дном тоже были новинкой… Кто-то из родителей должен был решить, сколько потратить на ланч, чай или обед, а потом заплатить за все сразу в окошко, получить на все чеки и отдать их официанту, который приносил соответствующую еду.[742]

А кто из родителей не слышал отчаянной мольбы найти туалет? Поначалу мистер Дженнингс, который так старательно оборудовал туалеты в Хрустальном дворце, когда тот находился в Гайд-парке, сурово сказал: «в Сиднем идут не затем, чтобы мыть руки», но в итоге победил здравый смысл, и поставленные мистером Дженнингсом туалеты в Сиднеме приносили доход в 1000 фунтов в год.[743] В конце концов, после титанической борьбы был разрешен алкоголь. Еще одна битва разгорелась по поводу того, должен ли Хрустальный дворец быть открыт в воскресенье. Поскольку заявленной целью всего предприятия было образование масс, таким людям, как Мейхью, казалось смешным закрывать его по воскресеньям, в единственный свободный день, в который могли приходить трудящиеся. Эта битва продолжалась шесть лет. Еще один кризис был вызван скульптурными изображениями щедро одаренных природой мужчин. Всеобщее внимание переместилось с грудастых греческих рабынь Гайд-парка на мужские статуи, на которых не было даже фрагмента цепи. Собрание епископов, в том числе и архиепископ Кентерберийский, и несколько пэров написали в «Таймс» 8 мая 1854 года, меньше, чем за месяц до открытия, утверждая, что такое зрелище уничтожит «природную скромность, одну из опор Добродетели… которую сама Природа поставила на пути Греха». Очевидно, природа не подозревала о побочных эффектах гениталий. Но — что уже было серьезно, — это могло угрожать доходам Компании Хрустального дворца, потому что «десять человек из тысячи в знак протеста отказались посещать Дворец (вместе со своими семьями)». Подобное зрелище могло быть вполне хорошо для античных греков и римлян, но «мы протестуем против таких обычаев в христианской и протестантской Англии».

Епископы хотели лишь небольших исправлений классических слепков: «удаления частей, которые „в жизни“ должны быть прикрыты, хотя… также хотелось бы, чтобы был использован обычный фиговый листок» — неясно только, после «ампутации» или вызывающий возмущение орган мог быть просто прикрыт. Это вызвало небольшую панику. Несмотря на отчаянные поиски гипсовых фиговых листков, 50 статуй в день открытия оставались «неисправленными».[744] Между тем, какая реклама! (Если подумать, у епископов были основания для протеста. Женскую анатомию выше талии можно было разглядывать каждый вечер в опере и во всех общественных зданиях Уайтхолла. Мужчины могли видеть обнаженных проституток, но у женщин не было подобной возможности. Респектабельные супруги вступали супружескую связь одетыми в длинные ночные рубашки. Женщины могли не иметь понятия о том, как выглядит мужской пенис. После того, как они видели — а представшие их взорам замечательные образчики покоились на изящно вьющихся лобковых волосах, — у них могли появиться новые искушения, но впрочем, вряд ли увиденное могло ввести их в грех.

Пакстон создавал в парке водные сооружения, можно сказать, с маниакальным упорством. Пруды, бассейны, озера, резервуары и каскады, водяные храмы и фонтаны требовали гораздо больше воды, чем могла предоставить местная водная компания. Ничуть не обескураженный Пакстон вырыл колодец у подножия холма и накачивал воду в водонапорные башни, которые сконструировал на вершине. Они вышли из строя и были заменены башнями конструкции Брунеля. Водные сооружения Пакстона становились все более сложными — и более дорогими. Здесь было 11 000 фонтанов, в том числе два многоструйных, равным которых не было в мире, — они выбрасывали воду на высоту до 280 футов. В июне 1856 года Пакстон смог продемонстрировать свои достижения королеве и тысячам зрителей. Один из современников пишет:

Колеблясь между искушением посмотреть на фонтаны и на ожидаемое прибытие королевы, элегантная толпа не знала, что предпочесть. Колебаниям скоро был положен конец: порыв ветра окропил обреченные шляпки мощным душем брызг, подобным проливному дождю… Те, у кого были с собой зонты, раскрыли их, а тем, кому не посчастливилось, пришлось убегать.[745]

Затем Пакстон оставил управление дворцом, исполненный гордости, но не без беспокойства, что его расточительность в отношении воды чуть не разорила Компанию. Впоследствии чудесное зрелище, «Великая Система», включалась только четыре-пять раз в год в хорошую погоду, и за это нужно было дополнительно платить. К 1894 году от нее уже мало что осталось.

Но можно было посмотреть на «вымерших животных», стоявших в подходящих местах в парке. Один из игуанодонов достигал 34 футов в длину — в 1853 году двадцать джентльменов забрались внутрь отливки и устроили там великолепный обед. Все животные были тщательно смоделированы в соответствии с самыми последними захватывающими открытиями палеонтологии. (Отсутствие других, хорошо нам знакомых динозавров, объясняется тем, что к тому времени они еще не были обнаружены.) Вымершие животные могли показаться не слишком красивыми, но, несомненно, производили впечатление и служили просвещению.

* * *

Казалось бы, все было устроено прекрасно. В первый год, несмотря на епископов, в Хрустальном дворце побывало 1 322 000 посетителей, включая 71 000 детей. Но Пакстон исчерпал фонды своими водными сооружениями, денежные поступления от буфетов приносили одно разочарование, к тому же было много финансовых злоупотреблений. Дирекция старалась поддерживать высокие идеалы, которые вдохновили на сооружение архитектурных дворов, но страшный пожар 1866 года уничтожил колоссальные фигуры из Абу-Симбела, которые так и не были восстановлены, и большую часть северного трансепта, включая экспозицию тропических животных. Чучело гиппопотама сгорело как «большая сухая колбаса».

Постепенно характер огромного выставочного комплекса из образовательного превращался в развлекательный. «Праздник лесного братства» собирал 90 000 участников с луками и стрелами в ярко-зеленой одежде, изображавших обитателей Шервудского леса. Устраивались знаменитые садоводческие соревнования и демонстрации роз. Мальчик, который когда-то лакомился «восхитительно большим» мороженым, помнит «фотографа-художника, который заставлял вас смотреть, не мигая, около двух минут… потом вы уносили домой свой портрет на стеклянной пластинке». (Эта необходимость смотреть, не мигая, из-за большой выдержки объясняет мрачное или озабоченное выражение лиц на ранних фотографиях.) Но прекрасная память этого человека не сохранила никаких «образовательных» зрелищ.

Рассказ другого посетителя впечатляет еще менее: «первое, что обращало на себя внимание, было множество готтентотов и тому подобных [sic]». Его компания разыскала место, чтобы сесть и отдохнуть «перед органом… безобразным, незаконченным инструментом», потом отправилась смотреть модели кораблей, китайской военной джонки, катера лорда-мэра, затем шуточное представление Панча и Джуди, фокусы и «множество других вещей, про которые мне не хочется писать, у меня нет настроения» — такова участь многих путевых дневников.[746] Манби, этот необыкновенный человек, который вращался в самых фешенебельных артистических кругах, когда не ухаживал за служанками, летом 1861 года посетил Хрустальный дворец и обнаружил там «большую группу, образовавшую круг для „поцелуев в кругу“ — женщины, по большей части, были продавщицы и служанки».[747]

Известный канатоходец Блондин в то лето приковал к себе взоры около двух миллионов зрителей, прыгая, садясь, кувыркаясь, притворяясь, что падает, на канате, протянутом по длине центрального трансепта, и даже жаря омлет на плите, которую носил за спиной. (Несомненно, это была одна из Волшебных печей Сойера, такая компактная, что ею можно было пользоваться в вагоне поезда.) Мисс Лиона Дейр в трико с блестками, держась зубами за трапецию, поднималась в воздух на воздушном шаре синьора Эдуардо Спелтерини. «Огромный воздушный шар мистера Грина, „Континент“, совершивший десятки подъемов, стоял, наполненный воздухом, в северном нефе… Однажды летним вечером над Сент-Джеймским парком пролетал какой-то блестящий воздушный шар, приветствуемый дружными криками… Воздушные шары часто поднимались ввысь от Хрустального дворца или из какого-нибудь парка с аттракционами».[748]

Генри Кроксуэлл, официальный аэронавт Хрустального дворца, поднимал пассажиров на высоту 2000 футов на своем воздушном шаре, наполненном газом с сиднемского газового завода. Он брал 5 фунтов за подъем на более позднем «Гигантском воздушном шаре», имевшем 80 футов в высоту и 50 футов в диаметре. Известный ученый, с которым они вместе изучали погоду, описывает этот опыт:

На высоте одной мили мощный шум Лондона слышался отчетливо, напоминая шум моря… На высоте трех или четырех миль… Лондон и его пригороды напоминали план, местность выглядела, как карта… извивы Темзы были четко различимы. Железнодорожные поезда ползли, словно гусеницы. Корабли… казались игрушечными.[749]

Бродячий зверинец Уомбуэлла приезжал в 1864 году. В 1865-м Чарльз Брок убедил Компанию разрешить соревнования производителей фейерверков, которое он же и выиграл. После этого великолепными фейерверками, сделанными на его семейной фирме, можно было любоваться каждый четверг. Двадцать тысяч человек заплатили деньги, чтобы увидеть первый фейерверк, но, по большей части, их наблюдали из окна собственной спальни, если, конечно, дом стоял в подходящем месте.

Устроителей музыкальных выступлений не пугали акустические изъяны этого огромного пространства, заключенного в металл и стекло. Правление, вдохновленное восторгом королевской пары при хоровом пении на церемонии открытия, устраивало концерты духовной и классической музыки. (Не забывайте, тогда еще не существовало Альберт-холла.) Альберт, наверняка, наслаждался шиллеровским и мендельсоновским фестивалями 1859 и 1860 годов, проходившими на открытом воздухе с факельными шествиями. Приезжие медные духовые и военные оркестры давали регулярные концерты, а городской оркестр выступал с ежедневными концертами популярной музыки и концертами классической музыки по субботам. Генделевские фестивали в 1857, 1858 и 1859 годах и далее раз в три года, пользовались огромной популярностью. Хоры из 2500 голосов были хорошо слышны, но как можно было в таком огромном помещении услышать лучшие рулады солиста или солистки? Число певцов, возросшее до 3600 (к 1889 году было уже 4000 певцов и 4441 музыканта) не вполне решало дело.[750] Никакой рояль не мог преодолеть эти огромные расстояния, необходим был орган, и он, весом в 20 тонн, появился в 1857 году.

Хотя эти «гигантские» концерты могут сейчас казаться нелепыми, на них были впервые исполнены многие произведения, например, все симфонии Шуберта. Хрустальный дворец был центром музыкальной культуры и оставался активной частью лондонской жизни до самой своей гибели в результате пожара в 1936 году. Сейчас он почти полностью изгладился из людской памяти. Никто, кроме историков, не знает об Архитектурных дворах. Никаким эхом не отзывается чудесная «Великая Система» Пакстона. Если задать вопрос обычному прохожему, что он знает о Хрустальном дворце, он ответит, с каким счетом выиграл последний матч футбольный клуб с тем же названием — «Кристал-Палас».